Вот и отпуск прошёл… Пролетел, я бы сказал, даже побездельничать толком не удалось. Одних свиданий с Татьяной десятка полтора набралось. Памятник с оградкой тем временем были готовы, но ставить решили, когда снег сойдёт окончательно. За время отпуска даже успел немного соскучиться и по Сердобской больнице, и по уже почти родному терапевтическому отделению.
— А-а, Арсений Ильич! — встретил меня Штейнберг, которому я первому попался на глаза, перетупив порог отделения. — Как отдохнули?
— Продуктивно, — без тени ерничества ответил я.
И добавил про себя, что спас жизни более полусотни человек. Надеюсь, что никаких убийств в лесополосах уже не будет. А если будут… Понятно, что в газетах о таких вещах писать не станут, зачем будоражить сознание советского человека, в СССР нет же маньяков! Но слухи-то всё равно будут ходить. Так что придётся периодически в Новошахтинск наведываться, общаться с населением. Не в лоб, конечно, вопросы задавать, выведывать информацию будем окольными путями. И если, не дай бог, узнаю, что девушек, женщин или мальчишек находят убитыми и над ними надругались… Буду
решать вопрос с маньяком кардинально. Никакой милиции, эта тварь станет умирать медленно, в таких муках, что будет молить небеса, чтобы быстрее сдохнуть.
Ещё и «продуктивно» я относил к очередной порции гонораров, полученных по возвращении в Сердобск. Квиточек из почтового ящика вытащила Наталья, чтобы никто не спёр и не поджог из хулиганских побуждений, да и дождём чтобы бумажку тоже не намочило. На этот раз перевод составил пять тысяч двести восемнадцать рублей, шестьдесят три копейки. Причём такой суммы на почте одномоментно не оказалось, пришлось через три дня заходить за остатками. К тому времени первую часть я сразу положил на сберкнижку, туда же отправилась и вторая.
Нет, надо точно вкладываться в недвижимость. В Пензу распределят, не в Пензу – а кооперативная квартира лишней не будет.
Квартира квартирой, а работу никто не отменял. Уже в первый день привалил интересный случай в виде женщины без сознания и с низким давлением. Её сразу подняли в реанимацию. Женщина чуть за шестьдесят, фамилия – Шкурина, имя-отчество – Надежда Петровна. Нашли её родные дома в луже мочи. Вызвали «скорую», та доставила к нам. Глубокие морщины изрезали одутловатое лицо, всклокоченные, слипшиеся волосы, запах давно немытого тела. Бледная, как стена вновь побеленной кухни, закатившиеся глаза с желтоватыми белками, указывавшими на возможную желтуху, на встряхивание отвечает тихим стоном. Совершает слабые, неосознанные движения в конечностях, причем с обеих сторон одинаково, да и сглаженности носогубного треугольника не обнаружено. Плюс крайняя степень обезвоженности. Можно бы поставить диагноз – кровотечение, допустим, из язвы желудка. Но по желудочному зонду чистое желудочное отделяемое.
Ещё в приёмном отделении проперкутирували границы печени, плюс субиктеричность склер, плюс «печеночные» данные в биохимии крови. В общем, скорее всего, печёночная кома. Надо анализы дождаться.
Вёл поступившую не я, но пациентка показалась мне любопытной, и я решил пойти, скажем так, параллельным путём. Пообщался с её родственницей, и оказалось, что Надежда Петровна начала пить после того, как её старший сын погиб в ДТП в 71 году. Употребляла всё, что можно и что нельзя. Пришли анализы. Налицо признаки повреждения почек, сердца. А про анемию… Блин, вот самое интересное здесь. Тридцать гемоглобин, причём на обезвоживании! Когда капнули раствор, он у неё просел до двадцати пяти граммов на литр! Понятно, что сразу дали ей кислород, как же без него. И она… стала просыпаться!Вот как они это делают?! Я понимаю, что это хроническая анемия, но мужик уже давно бы в ящик сыграл. А её тело мало того, что жило, так и ещё и не особо повредилось. Кровь её и на кровь-то не похожа была, когда ей поставили центральный катетер – будто вода, чуть окрашенная в красноватый цвет. Помои, в общем... Два пакета крови капнули, и она вышла на ясное сознание! Поесть-попить ей захотелось! Как?! Как, беспросветно бухая, донельзя обескровившись, она выжила?!
Причём, едва очухавшись, тётка потребовала перевести её в обычную палату, и тут же вообще заявила, чтобы её выписали. Ну нет, родная, не спеши, сначала я буду делать из тебя человека. Меня прямо-таки подзуживало побыстрее взяться за лечение. Естественно, с помощью ДАРа, не ставя о том коллег в известность.
Может, она при таком своём асоциальном образе жизни и не была достойна того, чтобы я тратил на неё свои силы, но жить потом, мучаясь угрызениями совести… В конце концов, я врач, призванный спасать жизни людей, невзирая на социальные статусы и прочие вещи. Да и, честно говоря, меня охватил азарт, было интересно, как я справлюсь с поставленной перед самим собой задачей.
Благо у пациентки была всего одна соседка в палате, и та находилась в медикаментозном сне, я, попросив дежурную медсестру нас не беспокоить, в тот же день, как Шкурина пришла в себя, приступил к работе. Пациентку предупредил, чтобы лежала ровно, закрыв глаза, и не дёргалась.
Первым делом провёл собственную диагностику, ожидаемо обнаружил цирроз. С этого и придётся начинать лечение, а потом уже всё остальное. Превратить печень из куска фиброзной ткани в практически новую – это стоило мне перекачки всей моей энергии. Почти всей. Закончив работу, я сполз на пол и минуты три лежал с закрытыми глазами, чувствуя запашок из стоявшей рядом под постелью «утки». На вопрос Шкуриной, что со мной случилось, я, едва шевеля губами, ответил, чтобы она за меня не волновалась и не вздумала звать сестру. После чего запустил руку в карман халата и вытащил оттуда плитку шоколада «Сказки Пушкина». Дрожащими пальцами вскрыл упаковку, отщипнул сразу ряд из трёх долек и отправил себе в рот. Спустя минуту почувствовал, что стало чуть полегче. Не без усилий встал и, покачиваясь, будто пьяный, сказал:
— Поздравляю, Надежда Петровна, у вас новая печень.
— Как? — не поняла она, недоумённо заморгав сморщенными, с редкими белесыми ресницами веками.
— Так, я вам привёл её в порядок. Но если будете пить, как раньше – то жить вам недолго, у вас и без печени целый букет. И очень вас прошу, то, что здесь сейчас произошло – только между нами. Я применял экспериментальный метод лечения, если моё начальство узнает… Обещаете молчать?
— Обещаю, — прошептала она и вперилась в меня слезящимися глазами с таким видом, будто увидела сошедшего с иконы святого.
Мне показалось, она сейчас перекрестится, но нет, обошлось. Я повернулся и ушёл. А вернулся через три дня. Шкурина всё ещё находилась в реанимации, но готовилась к переводу в обычную палату. Взятые позавчера печёночные пробы показали удивительный результат, впрочем, удивили они всех, только не меня с Надеждой Петровной. Мы с ней выглядели как два заговорщика, когда я снова её проведал.
На этот раз она лежала в палате одна – соседка вчера, увы, ушла в мир иной. Честно говоря, я подумывал и ей помочь, когда брался за Шкурину, но там бабульке было под девяносто, и состояние организма оставляло не то что желать лучшего, а надеяться, что она отойдёт без мучений, не выходя из медикаментозного сна. Так оно и случилось. В любом случае, я не мог между ними разорваться и выбрал тот вариант, который предлагал чуть больше шансов. А от смерти бабули, кажется, вздохнул и персонал, и её родственники, проехавшие сегодня с утра забирать тело из морга.
Хоронить старушку повезли в её родную деревеньку. Ну а что, лежать на деревенском погосте, практически на природе, всяко приятнее, нежели гнить на тесном городском кладбище, где меж могил бродят неугомонные цыганки со своими отпрысками. Понятно, что покойнику до лампочки, он уже на небесах, но я вот со стороны ещё живого чисто умозрительно представляю погост как нечто тихое и спокойное, с берёзками и ветром из полей, доносящим запахи полыни и прочих трав нашей лесостепи.
— Надежда Петровна, — обратился я к женщине, встав возле её постели. — Вы хотите навсегда отказаться от водки и прочих горячительных напитков?
Она непонимающе часто-часто заморгала.
— Это как?
— Просто вы не будете хотеть пить, от одного запаха вас будет мутить. Я введу вас в гипнотическое состояние, выйдя из которого, вы навсегда откажетесь от этой дряни, которая едва не утянула вас на тот свет.
Женщина крепко задумалась, закусив нижнюю губу и глядя в окно, за которым на ветвях деревьев пробивались почки, затем перевел взгляд на меня.
— Вот ведь странно… После того, как вы мне это сказали, мне почему-то очень сильно захотелось выпить. Вот прям до судорог, как перед смертью.
— Я бы, может, и налил вам стакан в нарушение всех внутренних больничных уставов, как говорится, на посошок, но вы под капельницей, принимаете препараты, не совместимые со спиртным, так что…
Я со вздохом развёл руки в стороны. Она тоже вздохнула.
— А я ведь все эти годы утешение находила в вине, а теперь что мне заменит его, чтобы я всё время о своём Сашке не думала?
— Может, к Богу обратиться? — наобум предложил я. — Или вы заклятая атеистка?
— Почему же, не заклятая, меня в детстве бабка моя крестила, ещё до войны. А идея и впрямь неплохая. Только, боюсь, родные мои будут против, начнут палки в колёса вставлять.
— Что ж они у вас, не люди, что ли?
— Э-э, сынок, там такие персонажи есть…
— А что, если вам уехать из Сердобска?
— Куда ж я поеду?
— Есть у меня в Пензе знакомый священник, он мне кое-чем обязан, я могу попробовать уговорить его пристроить вас куда-нибудь. Женских монастырей в области у нас нет, но может найти какую-нибудь непыльную должность при храме. Как вам такой вариант?
Я увидел, что глаза её загорелись, она часто-часто закивала:
— Согласная я, ежели так получится¸ согласная.
— Вот и славно! — искренне обрадовался я, впрочем, ещё не уверенный, что затея с Мелхиседеком выгорит. — А теперь что, кодируемся?
Так вот я и закодировал не свою, но в то же время ставшую моей пациентку. А на следующий день уже звонил секретарю Пензенской епархии Андрею Николаевичу, в первую очередь поинтересовавшись здоровьем Владыки и попросив выяснить, не сможет ли Мелхиседек принять в услужение или найти какую-нибудь должность для пожилой женщины, желающей на старости лет послужить Богу. Андрей Николаевич просьбе не удивился, мы договорились созвониться завтра, и попрощались. На следующий день я снова набрала секретариат.
— Я поговорил с Владыкой, — сказал Андрей Николаевич. — Он не против помочь вашей знакомой, пусть она подъезжает в епархию, найдёт в секретариате меня, я всё устрою.
Так вот я и помог своей нечаянной пациентке не только вернуть здоровье (во всяком случае, ускользнуть из лап смерти), но и достойно прожить остаток своих дней. Во всяком случае, я искренне надеялся, что дни свои женщина проживёт в благости и тихо скончается в преклонном возрасте.
Устроили Надежду Петровну в церковную лавку при Успенском кафедральном соборе торговать свечками и прочими православными аксессуарами типа календарей с житиями святых. С жильём тоже поспособствовали, выделили полуподвальную комнатушку при епархии. И с питанием не обижали – кормилась она на той же кухонке, где готовили обеды Владыке, Андрею Николаевичу и прочим приближённым к Его Преосвященству.
Правда, вместе с ними приходилось теперь придерживаться строгих церковных постов, но это Шкурину ничуть не смущало – сам у бывшей пациентки интересовался её житьём-бытьём во время одного из визитов в Пензу.
А следующим после Надежды Петровны, кому я помог при помощи ДАРа, стал полуслепой сосед Пётр Валерьяныч, или просто дядя Петя. Жил он вместе с такой же пожилой супругой Лукерьей Дмитриевной по нашей стороне улицы, в соседнем доме. Молодым парнем застал Гражданскую, ловил банду Антонова в тамбовских лесах, работал на сердобском обозостроительном заводе. Да, был и такой когда-то… Повоевал и в Великую Отечественную, заслужил орден и несколько медалей. После войны снова на заводе трудился, который в 50-е начал выпускать мебель. Мебельщиком Валерьяныч оказался от бога, даже выйдя на пенсию, продолжал трудиться и по сей день. Вот только правы глаз начал его подводить, зрение с годами становилось всё хуже и хуже. Ходил к врачу, обследовали, поставили диагноз – катаракта. Сказали, что нужно менять хрусталик. Вот только в Пензе такие операции не проводили, делали их в Московской научно-исследовательской лаборатории экспериментальной и клинической хирургии глаза под руководством знаменитого офтальмолога Святослава Фёдорова. А очередь туда была на три года вперёд. Валерьяныч только рукой махнул, мол, и с одним глазом проживу.
Вот я и подумал, что пора бы поэкспериментировать и в области офтальмологии. И как-то в воскресенье, завидев утром дядю Петю выходящим из калитки на улицу, я распахнул форточку и окликнул его.
— Чего тебе, Арсений? — крикнул он в ответ.
В руке мебельщик держал бидон, похоже, собрался за молоком. Неподалёку три дня в неделю по утрам приезжала автоцистерна, к которой тут же выстраивалась очередь желающих прикупить молочка с утренней дойки.
— Дядь Петь, ты за молоком?
— За ним, — подтвердил он.
— Тогда ступай, а как вернёшься – зайди ко мне, будь добр.
— Это зачем? — с подозрением поинтересовался он.
— Секрет, — ухмыльнулся я. — Приходи, не пожалеешь.
Он пришёл через сорок минут. Я невольно вгляделся в его правый глаз, в котором зрачок был не чёрным, а мутно-серым.
— Ну, чего звал-то?
— Проходи в комнату, садись. Чай будешь?
— Чай? А не откажусь. Может, и варенье есть?
— Есть, дядь Петь, для тебя всё есть.
Поставил на стол и варенье двух видов, и сухари с сушками, и печеньки. Валерьяныч попросил чайку покруче ему заварить, и в чашку потом положил четыре ложки вишнёвого варенья. Пил с сухарём вприкуску, макая его в кипяток, мол, зубов осталось наперечёт.
— Как твой глаз, дядь Петь? — наконец спросил я.
— Правый-то? А чего ему будет... Почти не видит, так я уж привык.
— И в Москву в очередь так и не встал?
— Не-а, пока до меня очередь дойдёт – я уже в ящик сыграю. Да и, слышал, не всегда операции удачно проходят. Ещё совсем слепым сделают. Есть один глаз – и слава богу.
— А давай-ка мы, дядь Петь, попробуем вернуть зрению твоему глазу.
Валерьяныч аж поперхнулся чаем. Откашлявшись, спросил:
— Это как? Без очереди меня в Москву пропихнёшь?
— Да без Москвы обойдёмся. Буквально несколько минут, хуже точно не будет.
Он с сомнением посмотрел на меня.
— Это что ж за операция такая, а? У тебя инструменты есть вообще?
— Не нужны они мне, я постараюсь вернуть тебе зрение по нестандартной методике, которой пользуются в восточной медицине. Ты даже ничего не почувствуешь. Ты закроешь глаз, а я просто приложу палец к веку. Разве что исходящее от пальца тепло ощутишь.
— Чудно́, — хмыкнул Валерьяныч, и отодвинул пустую кружку. — Ну если, говоришь, хуже не будет, то давай попробуем. Может и правда толк какой будет. На диван идти ложиться или как?
— Да можно и на диван, а можешь и на табуретке остаться сидеть, мне без разницы.
— Да нет, лучше на диван, а то ан табуретке вообще как-то несерьёзно. Я усмехнулся про себя. На антураж мне было плевать, но если клиенту так комфортнее – то пусть ложится на диван.
Лёг, руки вытянул вдоль туловища, посмотрел на меня.
— Закрывай глаза, дядь Петь, и не дёргайся, даже если что-то почувствуешь. Но уверяю, что больно не должно быть.
— Смотри, паря, не набедокурь, — снова предупредил Валерьяныч и закрыл глаза.
Конечно, я ни разу не офтальмолог, но всё-таки за столь долгую карьеру много чего нахватался в других областях медицины. На всякий случай пару дней назад проконсультировался у «глазника» из поликлиники, не открывая, впрочем, зачем спрашиваю, который лишь подтвердил то, что я и так знал.
Я и не собирался проводить замену хрусталика – где бы его ещё взять. Будем работать с тем, что есть. Надеялся на то, что мои верные «паутинки» сами поймут, чего я хочу, и выполнят в точности поставленную перед ними задачу. А им предстояло не что иное, как вернуть помутневшему хрусталику прежнюю прозрачность.
Мысленно призвав на помощь высшие силы, я активировал браслет, приложил указательный палец к веку пациента, чуть-чуть надавив на него, чтобы лишь почувствовать тактильный контакт, и закрыл глаза. Это помогало быстрее отрешиться от окружающей действительности, погрузившись в исцеляющее безвременье. Главное – чтобы Валерьяныч не вздумал дёргаться, да никто в дом в этот момент не стал ломиться, отвлекая меня от столь важного процесса.
Как я задумывал – так и произошло. «Паутинки» сами разобрались, чего я от них хочу, и споро принялись за работу. При желании я мог увидеть в деталях, как происходит восстановление хрусталика, но не стал себя лишний раз утруждать, доверившись «самонаводящемуся» ДАРу Рафаила.
На всё про всё ушло девять минут. И сил оказалось потрачено чуть ли не по минимум, чувствовалось лишь лёгкое головокружение.
— Ну что, дядь Петь, я закончил, можешь открывать глаза.
Тот это сделал не сразу, и открывал медленно, осторожно. Наконец открыл полностью, поморгал, глядя перед собой, перевёл взгляд на меня. Закрыл правый глаз ладонью, убрал ладонь, снова закрыл, снова убрал. Я смотрел на все эти манипуляции со снисходительной улыбкой.
— Это как так? — непонимающе уставился он на меня обоими здоровыми глазами.
— Видит глаз? — спросил я.
— Дык… Видит, — подтвердил Валерьяныч. — Даже лучше, чем раньше. Ты чего сделал-то, милок?
— Хрусталик почистил, — не удержался я от смешка. — Теперь тебе ни в какую Москву ехать не нужно.
Пётр Валерьяныч принял сидячее положение, помолчал, видимо, подбирая какие-то слова, а затем хлюпнул носом. Когда его глаза увлажнились, я сразу вспомнил Семибратова – тот так же рыдал от счастья. Впрочем, на их месте я, глядишь, тоже не стал бы сдерживать эмоции. Пожилым свойственна сентиментальность, в том числе по отношению к себе любимым, а я хоть телом молод, но прекрасно помню, сколько лет мне на самом деле.
Дядя Петя явно смущался своих слёз, смахнул их с выцветших ресниц тыльной стороной ладони, шмыгнул носом. Встал и крепко меня обнял.
— Спасибо тебе, Сеня!
Спровадив донельзя счастливого соседа, я подумал, что могу вернуть полноценное зрение тысячам людей. Может быть, совсем уж слепым помочь и не получится, а вот таким, как Валерьяныч, при этом не затрачивая особо много сил и времени… Да уж, эдак. Если всем катарактникам и прочим глаукомникам нашей страны решу помочь, то на это уйдёт вся моя жизнь. Или, может, ограничиться Пензенской областью?
От размышлений меня отвлёк стук в дверь Дядя Петя вернулся, да не с пустыми руками. Солидный шмат сала в тряпице, трёхлитровая банка солёных огурцов, пара литровых банок с вареньем…
— Старуха моя говорила, денег дай парню, а я подумал, что ты откажешься. Вот, собрали угощеньице. Или ошибся я?
— Не ошибся, дядь Петь, — улыбнулся я. — Деньги я бы не взял. А за гостинцы спасибо, не застоятся. Кстати, ты особо не распространяйся про меня. И супругу свою предупреди. Если кто спросит, скажи, что всё само прошло, вроде как водой из святого источника месяц умывался.
Пенсионер понимающе раздвинул рот в улыбке, демонстрируя вполне ещё крепкие, хоть и жёлтые от курева зубы:
— Ох и хитёр ты, Арсений! Ладно, рот на замок, и своей скажу, чтобы не трепалась.
Своё слово он сдержал, хотя, честно говоря, я опасался, что либо он, либо – что скорее всего – его старуха проболтается, да и не заметить, что с одного глаза исчезла мутная плёнка – это нужно постараться. И кончится тем, что в один прекрасный момент я увижу на своём крыльце толпу страждущих вернуть себе полноценное зрение. Но минул день, другой, неделя – никто ко мне не рвался, а дядя Петя и его супруга при встрече чуть ли не в пояс кланялись, заставляя меня каждый раз смущаться.
Между тем весна вступала в свои права. В один из выходных мы наконец установили на могиле отца памятник с оградкой, гранитным цоколем и скамеечкой. Естественно, не сами кочевряжились, имелись средства, чтобы нанять рабочих. По итогу получилось очень даже солидно. Помянули батю на новой скамеечке, мать ещё и всплакнула немного.
В Сердобске так и вовсе была лепота. Воздух наполнился запахом цветущей сирени и прочей жимолости. Хотелось сутками гулять по тихим сердобским улочкам, особенно в том районе, где я проживал. Тут вообще в частном секторе царило буйство зелени, я любил вечерком посидеть по-стариковски на лавочке в тени орешника с книгой в руках, пока солнце не садилось за горизонт, или просто глядя на проходящих мимо людей.
Многие со мной здоровались, и я здоровался, кого-то знал даже по имени-отчеству, чьи-то лица просто помнил. Жил тут уже который месяц (правда, с перерывом), так что местное население знало, что в этом доме живут врачи: в одной половине семья с маленькой дочкой, а в другой – молодой и пока неженатый Арсений. Кто-то даже успел побывать моим пациентам, как вон шлёпающая куда-то по своим делам Мария Васильевна, с которой мы только что обменялись приветствиями. Сразу после Нового года угодила в наше отделение с желчнокаменной болезнью и стала моей подопечной. Хорошо, что обошлось без хирургического вмешательства.
Хорошо сижу, вечер пятницы, завтра и в воскресенье выходной, надо придумать себе занятие какое-нибудь. В Пензу на прошлой неделе ездил, так что эти выходные проведу в Сердобске. Можно, к примеру, сарай подлатать, а то того и гляди от сильного порыва ветра сложится. Доски нужно гнилые заменить новыми, другой вопрос – где их взять…
— Арсений, привет!
О, Наталья нарисовалась, легка на помине. Машет мне от своей калитки.
— Привет! — махнул ей в ответ.
— Скучаешь?
— Да так…
Я покосился на лежавшую рядом со мной на лавке книгу. Это был роман «Посмертные записки Пиквикского клуба», принадлежавший перу Чарльза Диккенса, и заложенный щепочкой на 38-й странице.
Наталья подошла ближе, села рядом.
— А у нас отпуск скоро. Петя через неделю уходит, а я на три дня позже. Путёвку вот взяли на троих с дочкой на море.
— Ух ты, здорово! Чёрное море или, может, Балтийское?
— Чёрное, Алупка. Сто лет на море не была, и Ленка на море первый раз попадёт. Вода ещё, говорят, в середине мая не очень прогревается, но мы не привередливые, просто позагорать можем… Так я чего подошла-то, может, приглянешь за нашим хозяйством, пока нас не будет. И за Маркизом заодно. Я денег оставлю на продукты ему, на молочко…
— Да ладно, не объест, — отмахнулся я. — Не нужно никаких денег, а за домом присмотрю, и кота голодным не оставлю.
— Вот спасибо! — она быстро чмокнула меня в щёку. — Тогда я Пете скажу, что ты не против. И это… За огородом тоже пригляди, пожалуйста. Сорняки там…
— Ладно, ладно, пригляжу, — отмахнулся я.
И ускакала горной козочкой, взметнув подолом домашнего халата. М-да, по-хорошему, надо было тоже огородик засадить, семенами соседка поделилась бы. Старушка, что жила в этой половине дома, по словам дяди Пети, держала огородик, пока сил хватало, ну а уж как молоденькая врачиха въехала – той не до огорода было.
Не успел я проводить взглядом Наталью, как послышался шум двигателя, я повернул на звук голову и увидел приближавшуюся чёрную «Волгу». Скрипнули тормоза, автомобиль остановился возле моей калитки. Хм, номера-то не пензенские, 70-75 ЛЕБ. Интересно, что это за регион?
Первым из авто выбрался пассажир с переднего сиденья, молодой мужчина лет примерно чуть за тридцать, выглядевший вполне вроде бы обычно, но слишком уж в мрачных тонах одежде – чёрный костюм и серая рубашка. И взгляд такой, словно воздух ножом режет. А на среднем пальце правой руки я заметил слегка расплывшуюся от времени наколку в виде перстня. В этой же руке он держал кожаный портфель, причём по виду вещь была не из дешёвых, хотя и слегка потёртая.
Незнакомец открыл заднюю дверцу и помог выбраться оттуда пассажиру – немолодому сухощавому мужчине со впалыми щеками. Обращал на себя внимание дорогой костюм, впрочем, без галстука, и украшавший безымянный палец правой руки перстень белого металла с большим чёрным камнем, возможно, агатом.
Обладатель перстня выпрямился, постоял какое-то время, закрыв глаза, словно бы прислушиваясь к окружившим его звукам и запахам, чуть заметная улыбка тронула уголки его губ.
— Прямо как в детстве, — негромко произнёс он и открыл глаза.
Повернул изборождённое глубокими морщинами лицо в мою сторону, смерил меня взглядом, словно бы оценивая, после чего медленно двинулся ко мне. Следом за ним на небольшом отдалении шёл молодой с портфелем.
Я встал, невольно напрягшись.
— Вы Арсений Коренев? — спросил пожилой сипловатым голосом.
— Допустим, — я стараюсь держать на лице, как говорят за океаном, покер-фейс.
— Меня звать Геннадий Матвеевич, мы с товарищами, — он сделал движение подбородком в сторону, не сводя с меня пронизывающего взгляда, — приехали из Ленинграда.
— Далековато, — констатировал я. — И что же заставило вас ехать в такую даль?
Собственно, по нездоровому виду гостя я догадывался, что могло его загнать в эту глушь. Не накопления же мои его интересуют в виде гонораров за песни, о чём он теоретически мог узнать или как минимум предположить. Да и прикид его вкупе с крутой по нынешним временам тачкой свидетельствовали, что человек этот не бедствует.
— Думаю, нам не стоит продолжать наш разговор на улице, слишком много посторонних глаз.
Он покосился направо, и я заметил тут же исчезнувшую за забором голову в белом платочке, принадлежавшую, судя по всему, жене дяди Пети. Да уж, Большой брат следит за тобой.
— Хорошо, идёмте в дом.
А водитель так и остался сидеть за рулём с деланно-безразличным видом, а мы прошли в моё жилище. В сенях я скинул кроссовки, оставшись в носках, кивнул на единственные тапочки.
— Одна пара, можете обуть. Кстати, ваш спутник не представился.
— И верно, — хмыкнул Геннадий Матвеевич, всовывая ступни в тапки. — Это Алексей, мой, скажем так, помощник.
Алексей тоже скинул ботинки, оставшись в чёрных носках. В принципе на улице было сухо, грязи бы не нанесли, даже зайдя в дом в обуви, но, видно, руководитель этой маленькой делегации хотел показаться достойным человеком.
— Присаживайтесь, — кивнул я на стулья за круглым столом в зале, усаживаясь на один из них.
Мы сели, Алексей положил портфель на стол перед собой.
— Чай? — на всякий случай предложил я.
— Пожалуй, — согласился Геннадий Матвеевич. — Только, если можно, нам покрепче.
«Чифирь?», — чуть было не вырвалось у меня, но я вовремя сдержался.
Когда на столе стояли три чашки с сопутствующими аксессуарами в виде сахара, мёда и прочих печенюшек, разговор пошёл о сути визита.
— От человечка одного слыхал Алексей, — начал Геннадий Матвеевич со своей уже ставшей привычной сипотцой, — что вы на ноги людей ставите, на которых доктора уже рукой махнули. Проверили – хорошо проверили – вроде не врут. Выходит, вы чуть ли не святой, который лечит прикосновением руки. Хотя для святого вы слишком молодо выглядите, даже бороды нет.
Он хмыкнул своей шутке, а Алексей чуть искривил тонкие губы в змееподобной улыбку. Если он побывал в местах не столь отдалённых, о чём свидетельствовала партачка[1] на пальце, то ему бы вполне подошло погоняло Змей.
— Есть такое? — спросил Геннадий Матвеевич, буравя меня взглядом.
Я понял, что отнекиваться не имеет смысла, со вздохом кивнул:
— Есть.
Авторитет тоже кивнул, словно бы заранее знал, что я отвечу, а его напарник с независимым видом отхлебнул из кружки тёмной, почти чёрной жидкости. Гости предпочли заварку в чистом виде, я себе разбавил примерно пятьдесят на пятьдесят.
— Не зря, выходит, ехали в такую даль, почти сутки добирались, — продолжил меж тем Геннадий Матвеевич.
— Я и смотрю – номера на машине не пензенские.
— Ленинградские, — как показалось, с чувством лёгкого снобизма сказал гость.
— Однако… Ну так рассказывайте, что вас беспокоит? Не думаю, что ради какой-нибудь грыжи вы бы отправились в столь дальнее путешествие.
Вместо ответа Геннадий Матвеевич вдруг зашёлся в приступе кашля. Вытащил из кармана носовой платок, приложил к губам. Примерно через минуту, наконец откашлявшись, показал мне платок с бурыми пятнами:
— Вот это беспокоит.
Я невольно сглотнул, представив, что если это туберкулёз, то после гостей придётся всё здесь дезинфицировать, невзирая на то, что контагиазность[2] туберкулёза весьма низкая.
— Рак лёгких, — сказал ленинградец, опровергая мою догадку. — Лечить брались лучшие врачи Питера, даже профессор один был, но и тот в итоге заявил, что шанс выкарабкаться один из ста. И оперировать не стали, типа метастазы уже в соседние органы проникли. Назначили медимен… как его… медикаментозное лечение. Только лучше от него не стало. Вот тут Алексею и шепнули про вас.
Я чуть задержался взглядом на его лице. Пожалуй, синдром Горнера присутствует. Обычно он представлен триадой симптомов – опущением верхнего века, сужением зрачка и западением глазных яблок. Синдром Горнера развивается в тех случаях, когда опухоль распространяется на симпатический ствол, первое и второе ребро, позвонки и рядом расположенные сосуды. То есть, грубо говоря, дело пахнет керосином.
Невольно вздыхаю, спрашиваю:
— Давно курите?
— Да всю жизнь, лет с десяти.
— И бросать, я так понимаю, не собираетесь? — скорее с утвердительной, нежели с вопросительной интонацией спросил я.
— Попробовал бросить, когда лепи… хм, врач про рак сказал, на три дня хватило.
— Ясно, — улыбнулся я уголками губ. — Историю болезни случайно не захватили?
Геннадий Матвеевич кивнул помощнику, тот открыл портфель и вытащил из него медицинскую карту, а заодно и рентгеновский снимок. Всё это он положил на стол передо мной.
«Кузьмин Геннадий Матвеевич. 11.08.1927 г.р.», — прочитал я сделанную на обложке шариковой ручкой надпись. Выходит, в этом году отмечает юбилей… Или не отмечает, смотря как дело повернётся. А вообще выглядит старше своих лет. Видно, несмотря на внешний лоск, жизнь как следует его потрепала.
Но сначала снимок глянем. Я включил настольную лампу, посмотрел результат рентгенографии на свет. М-да, вот и затемнение, похожее на куриное яйцо, и размером примерно такое же.
Положил снимок на стол, поймав на себе внимательный взгляд питерского гостя. Волнуется человек, хотя вроде бы и так всё понимает. А волнуется потому, что с надеждой сюда приехал. Я для него – последний шанс. Простой интерн из провинциальной больницы. Смешно звучит, учитывая, что его питерские профессора смотрели, но так оно и есть.
Вот только оправдаю ли я эту надежду? С такой болячкой мне сталкиваться в качестве новоиспечённого целителя ещё не приходилось. То есть была онкология, это когда я Владыку лечил, но там была начальная стадия, а тут уже всё – дальше, как говорится, только могила. Это ж наверняка уйма моей энергии на это уйдёт, и далеко не факт, что всё получится так, как я задумал.
Полистал историю болезни. Ну и почерк у нас, врачей… Нет, я-то разберу, а вот простой человек иногда просто почешет в затылке и плюнет.
— Да, болезнь запущена, — задумчиво пробормотал я, листая историю болезни. — Судя по отметке врача-рентгенолога, снимок делали на прошлой неделе.
— Так и есть, — подтвердил авторитет.
— Не приговор, но, будем откровенны, шансы невелики.
Оба гостя одновременно скрестили на мне свои взгляды, отчего по спине прибежал холодок. Что-то мне подсказывало, что человеческая жизнь для них не стоит и ломаного гроша. Но я постарался внешне ничем не выдать своего волнения. Твёрдо посмотрел в глаза сидевшего напротив Кузьмина.
— Можно попробовать, но 100-процентный результат не гарантирую. Раньше не доводилось работать с онкологией, тем более в столь серьёзной форме.
— Ну вы попробуйте, а уж с благодарностью я вас не обижу, — прищурился Геннадий Матвеевич.
С этими словами он повернулся к Алексею, тот понятливо кивнул, снова щёлкнул замочками портфеля, заглянул внутрь, вытащил из него пачку 10-рублёвок в банковской упаковке.
— Тысяча – это аванс, — сказал Кузьмин. — В любом случае эти деньги останутся у вас. Разберётесь с заразой – получите ещё четыре. Как раз на «Жигуль» хватит. А захотите, вон ту «Волгу», он дёрнул подбородком в сторону окна, — себе заберёте. Документы все оформим. Если, конечно, дело своё хорошо сделаете.
Я невольно вспомнил секретаря епархии Андрея Николаевича, выложившего на этот же стол такую же тысячу рублей, только купюры были куда более потрёпанными. И вновь отрицательно мотнул головой:
— Геннадий Матвеевич, я не за деньги работаю, и не за «Жигули» с «Волгами», а за совесть. К тому же на чём вы отсюда в Ленинград поедете, если машину оставите мне?
И улыбнулся своей шутке. Кузьмин внимательно на меня посмотрел, словно бы пытаясь понять, стебусь я так или впрямь дурак. Хмыкнул:
— Вот даже как? Ну-ну.
Снова кивнул подельнику, тот как ни в чём ни бывало убрал деньги обратно в портфель. Проследив за этими действиями, я подавил внутренний вздох и перевёл взгляд на Кузьмина.
— Итак, вы готовы прямо сейчас вверить меня в свои руки?
Я всё же видел, что этому загадочному человеку, хотевшему казаться этаким питерским снобом, слегка не по себе, пусть даже он пытался сохранить на лице непроницаемое выражение.
— Для того я и здесь, — сказал Геннадий Матвеевич. — Что нужно делать?
— Для начала раздеться до пояса и лечь вот на этот диван. А вашего… хм… товарища я попрошу пока прогуляться.
Он молча повернул голову в сторону Алексея, тот глянул на меня с подозрением, однако ничего не сказал, взял портфель и вышел из комнаты. Только после этого Кузьмин снял пиджак и рубашку… И моему изумлённому взору открылся целый «иконостас». То есть где-то в глубине души я был готов к чему-то подобному, но не ожидал. Что это будет столь впечатляюще.
С левой стороны груди питерского пахана (теперь уже, наверное, можно его так называть) на меня смотрел… Сталин. Портрет был набит давно, наверняка ещё при жизни генералиссимуса. Я читал где-то, что набивали возле сердца Сталина специально, мол, у палача не поднимется рука выстрелить в портрет вождя. Так ведь стреляли-то в затылок, а не в сердце. На правой стороне заросшей седоватым волосом грудной клетки красовался портрет Ленина, и вместо нимба над лысой головой вождя мирового пролетариата темнели буквы ВОР[3]. А между двумя советскими вождями была изображена Мадонна с прильнувшим к груди младенцем. Плечи воровского авторитета украшали витые эполеты.
Вот тебе и волк в овечьей шкуре… Хотя о чём-то подобном я догадывался.
— Что, удивлены? — хмыкнул Геннадий Матвеевич.
— Да уж, — только и нашёлся что сказать я. — Ложитесь на диван, на спину.
Кузьмин беспрекословно выполнил команду, положив голову на заранее подложенную мной подушку, я подвинул стул и сел рядом.
Пропальпировав для очистки совести увеличенные лимфоузлы, я попросил пациента закрыть глаза, дышать ровно и постараться полностью отрешиться от окружающего мира.
— Не так-то это легко, — пробурчал Кузьмин, всё же закрывая глаза. — Но ради такого дела попробую.
— Да уж попробуйте, — улыбнулся я, хотя моей улыбки он уже не видел. — Скорее всего там, куда я приложу ладонь, почувствуете тепло. Это обычное дело при такого рода процедурах, постарайтесь не обращать внимания. Готовы?
— Готов, — просипел пациент.
— Что ж, приступим.
Всё-таки я волновался, и ещё как, поскольку прежде, обретя ДАР, никогда его не применял в столь сложных случаях. Хотя чёрт (вернее, архангел) его знает, возможно, тот давний эпизод с Паршиным и его менингитом стоял где-то рядом. Да и общее омоложение организма для мамы и позже для Гришина также дались мне нелегко. А с тех пор мой «скилл» явно подрос, надеюсь, его уровня хватит для решения проблемы воровского пахана.
Для начала я всё же просканировал состояние поражённых органов. Картина вырисовывалась безрадостная, но я чего-то такого и ожидал. Работы предстояло много. Правда, работать придётся не мне, а моим волшебным «паутинкам», но энергия-то затрачиваться на это будет моя. Сейчас я если и не переполнен ею, всё ж таки к вечеру немного подустал после не самого простого рабочего дня, но чувствовал, что её всё же может хватить на выполнение поставленной задачи. В противном случае я бы сразу предложил гостям отправиться восвояси либо заехать через день-другой.
Начал с удаления метастаз. Расползлись они не сказать, что прилично, но всё же опухоль протянула свои щупальца в печень, рёбра и даже тазовые кости. Уничтожить каждую «живительным огнём» моих «паутинок» стоило немалого труда. И когда наконец с ними было покончено, я чувствовал себя уж точно наполовину опустошённым. А ведь ещё предстояло самое главное – разобраться с самой опухолью.
— Как себя чувствуете? — тихо спрашиваю пациента.
На несколько секунд открываю глаза, но ладонь с груди Геннадия Матвеевича не убираю. Мне кажется, что если разорву тактильный контакт, то браслет придётся активировать снова, что может вызвать дополнительные затраты драгоценной энергии.
— Не понял пока, вроде так же, хотя тепло да, чувствую, — после заминки просипел авторитет.
— Сразу и не поймёте, — заверил его я, — только спустя какое-то время. Половина дела сделана, продолжайте лежать спокойно, не открывая глаз.
Ну-с, приступим, помолясь… Рафаил, ты как там, внимаешь моим молитвам? Надеюсь, что да, и помогаешь, чем можешь.
Снова сосредотачиваюсь, пуская в ход моих верных бойцов, которые, немного извиваясь и играя всеми цветами радуги, оплетают злокачественную опухоль в верхней доле правого лёгкого. А она, собака такая, сопротивляется, словно живая, не желая «усыхать» под воздействием потока моей целительной энергии.
Да она и есть живая, это те же эпителиальные клетки организма, по какой-то причине мутировавшие и начинающие пожирать соседние здоровые клетки. И они не подвержены апоптозу — запрограммированной клеточной смерти. Уничтожить их можно только радиацией, химией или скальпелем, вырезав очаг с корнем. Проблема только в том, что если опухоль дала обширные метастазы – то бой практически проигран. Но с метастазами я вроде бы разобрался, а вот эпицентр онкологического заболевания ни в какую не желает сдаваться.
Но и я упорный малый. Буду добивать эту нечисть, пока во мне окончательно не иссякнет моя «ци». А потому стиснул зубы и продолжил мысленно управлять своими верными «паутинками», оплётшими проклятую опухоль, будто осьминог щупальцами добычу. Я чувствовал, что иссякаю, как бассейн, в котором одновременно открыли все сливы. Охо-хо, только бы не отключиться раньше времени.
Паутинки вы мои, паутиночки, мысленно напеваю я на мотив некогда популярной песенки. Давайте, родненькие, не подведите! И они не подвели… Правда, в тот момент, когда я услышал внутренний звоночек, напоминавший треньканье сигнализировавшего о готовности хлебцов тостера, я потерял сознание.
Очнулся от того, что кто-то протирал моё лицо влажной тряпкой. Открыв глаза, увидел над собой лицо Кузьмина.
— Живой, — констатировал он.
За его спиной я увидел Алексея, который при словах всё ещё полураздетого босса ничем не выразил своих эмоций. А тот отдал ему моё кухонное полотенце, которым обтирал мне лицо, и мотнул головой:
— Ну и напугал ты меня, парень, когда в обморок грохнулся. Ничего, что я на «ты»?.. Я-то начала услышал, потому как лежал с закрытыми глазами, как что-то грохнулось, и руку ты в этот момент убрал, глаза открыл – а ты лежишь возле дивана, и даже как будто не дышишь. Я уж подумал, всё… Алексея крикнул, закинули тебя на диван, давай в чувство приводить.
Тут только до меня дошло, что я лежу на диване, сменив на нём недавнего пациента. И слабость такая взял меня, что даже рукой шевельнуть не было сил.
— Очень энергозатратное исцеление получилось, — скорее не прошептал, а даже прошелестел я одними губами. — К утру должно быть получше. Как вы себя чувствуете?
— Я-то?
Геннадий Матвеевич поднял глаза к потолку, словно бы прислушиваясь к собственным ощущениям. Задумчиво поскрёб гладко выбритый подбородок с небольшой ямочкой посередине.
— Пока толком не понял, но вроде как в груди уже не давит. Всё время давило последние месяца два, а сейчас нет.
Он с надеждой во взгляде посмотрел на меня, я в ответ криво улыбнулся и чуть громче, чем до этого, сказал:
— Опухоль и метастазы я, надеюсь, убрал, но окончательно это должны подтвердить рентгеноскопия и тщательное обследование. Как вернётесь в Ленинград, сразу ступайте к своему лечащему врачу. Скажете, — я на секунду задумался, — скажете, что были на Алтае, где местные шаманы вас подлечили. Про меня никому рассказывать не надо.
Я обессиленно откинулся на подушку, закрыл глаза. Хотелось снова провалиться в беспамятство, уснуть мертвецким сном. Но как хозяин я должен был, наверное, всё же проводить сначала гостей. Вот только сил на это у меня совершенно не осталось.
— Чё, не бросать же его в таком состоянии, — слышу я голос Алексея.
— Не бросать, — соглашается пахан. — Думаю, к утру оклемается, сам ведь говорил. Короче, ночуем здесь. Хозяин пусть лежит на диване, я там ещё в соседней комнате кровать приметил, будем на ней спать по очереди. Сначала ты спишь, Удав, а я дежурю, часа в два ночи сменимся. А Кент пусть в машине спит, без него справимся.
Надо же, думаю, с погонялом Алексея почти угадал. А дежурить, я так понимаю, они собрались возле меня. Ну и хрен с ними! Мною в этот момент овладевает полное безразличие. Да даже если и сдохну… Надеюсь, Рафаил меня примет с распростёртыми объятиями. С этой мыслью я и проваливаюсь в глубокий, нежно принявший меня в свои объятия сон.
Проснулся я оттого, что по моему лицу медленно что-то ползло. Ещё не открыв глаз, я понял, что это муха, поморщился и согнал её вялым движением руки. Только после этого прищурился, не рискуя открывать глаза на полную.
В окно бил яркий солнечный свет, через открытую форточку доносилось щебетание птичек. А с кухни доносились негромкие голоса. Я глянул на часы, которые так и болтались на запястье. Ого, время почти 11, это я, выходит, продрых порядка 14 часов!
Привстал, опираясь на локоть, затем сел, свесив ноги вниз. Слабость была, а вот голова не кружилась. Уже хорошо.
Мои тапочки так и стояли возле дивана. Я сунул в них ноги, встал и, стараясь держаться ровно, прошёл на кухню.
Здесь за столом чаёвничали все трое: Кузьма, Змей и водитель – тот самый Кент, которому пришлось провести ночь в машине. Во всяком случае, так распоряжался пахан, я это сам слышал, прежде чем окончательно вырубиться. Они синхронно повернули головы в мою сторону, причём Кенту пришлось повернуться ещё и всем телом, так как он сидел спиной ко входу.
— О, какие люди!
Я впервые увидел, чтобы Алексей-Удав улыбался. Хотя этот оскал с блеском золотой фиксы трудно было назвать улыбкой даже при большом желании.
— И вам не хворать, — через силу пошутил я, причём голос был хриплый, и я тут же прокашлялся.
— Кент, освободи-ка хозяину место, — сказал Геннадий Матвеевич, кивнув водителю. — Иди движок прогревай или что там нужно сделать, скоро поедем.
Свободных табуреток и впрямь больше не было. Кент послушно встал и исчез из кухни, а я присел на освободившееся место. Хм, чай-то они себе крепкий заварили, чифирь натуральный, крепче вчерашнего. А закусь у них, по ходу, своя.
— Ты уж извини, что мы тут хозяйничаем. Думали рано утром рвануть, а ты всё спишь да спишь. Вот и решили немного подкрепиться, Кент вон в магазин слетал, поесть прикупил, не объедать же хозяина без его спроса. Чай, правда, в вашем магазине так себе, но мы даже такой умеем заваривать. Давай, ешь всё, что глаз видит, небось после такого сна жор хороший появляется, а Удав пока чайку тебе снарядит.
— Только не такой крепкий, — предупредил я.
Удав хмыкнул, а Кузьмин с серьёзным видом сказал:
— Это само собой.
Стаканов у меня на всякий случай имелось четыре штуки, а вот моя кружка была одна. И как раз её гости и не тронули. Видно, поняли, что хозяйская. В неё и набодяжили мне чай средней крепости, куда я не постеснялся кинуть аж пять кусков рафинада.
— Углеводы хорошо восстанавливают энергию, — пояснил я, заметив приподнявшуюся бровь авторитета. — А потратил я её, пока вас лечил – мама не горюй. Неспроста же в обморок грохнулся… Кстати, смотрю, чисто внешне вы выглядите намного лучше, чем вчера, румянец на лице появился. Аппетит как, нормальный?
Кузьмин, показалось, немного смутился от моих слов, даже на мгновение отвёл глаза. Но тут же посмотрел на меня со своим, ставшим уже привычном прищуром, и с такой же привычной сипотцой сказал:
— Это да, на хав… на поесть с утра пробило, как давно не пробивало. И ведь нутром чую – в буквальном смысле слова, что справился ты с этой гадостью, которая лёгкие мои жрала. Что ты сделал, доктор, а? Как так у тебя выходит?
— Долго объяснять, — дёрнул я уголком рта. — Если кратко, то это симбиоз различных восточных методик, в основе которых лежит умение управлять своими энергетическими потоками. Так что не у каждого, без ложной скромности скажу, такое получается.
— А ты выходит, умеешь, — с утвердительной интонацией сказал авторитет.
Я скромно промолчал, мол, зачем озвучивать очевидное. Вместо ответа я набил рот остатками бутерброда с сыром и колбасой. Запил сладким до приторности чаем и только тогда ответил:
— Я вам вот что скажу, Геннадий Матвеевич, и постарайтесь отнестись к моим словам со всей возможной серьёзностью… С курением вам надо завязывать. В следующий раз докуритесь до рака – ко мне не приезжайте. Помимо вас есть сотни, тысячи людей, которым только я могу помочь. В том числе дети. А мои силы, как вы понимаете, не безграничны. Надеюсь, мои слова вас не сильно задели?
Тот без улыбки кивнул:
— Всё по делу сказал, Арсений. Не знаю, получится с куревом завязать или нет, но второй раз к тебе не поеду. Всё-таки совесть у меня тоже есть.
— Вообще за своим здоровьем нужно следить, регулярно проходить диспансеризацию. Понимаю, что честному вору такая социализация, говоря привычным вам языком, западло, но тут либо жизнь со всеми её удовольствиями, либо вероятная преждевременная смерть. И небольшая просьба… Про вашу поездку сюда постарайтесь никому не рассказывать. Мне лишняя слава ни к чему. А тот тут очереди будут стоять с утра до вечера, хоть с работы увольняйся.
— Не вопрос, — хмыкнул Кузьмин, — и своих кореш… знакомых, — в очередной раз поправился он, — предупрежу, чтобы рот на замке держали. Да, Удав?
Тот с лёгкой усмешкой кивнул, но я, честно говоря, в том, что подельники воровского пахана не проболтаются, был не слишком уверен.
— Так, ладно, засиделись мы у тебя, а путь предстоит неблизкий.
Геннадий Матвеевич поднялся, встал Алексей-Удав, я тоже, хоть и качнуло меня слегка. Уже в сенях Кузьмин ещё раз внимательно на меня посмотрел.
— Ещё раз благодарность от меня лично.
— Спасибо! На прощание, чтобы дорога веселее казалась, анекдот короткий вам подарю, — сказал я. — Про врача и вора. В общем, жена вора родила сына. Врач хвалит новорожденного: «Какой крепыш, богатырь, с кулачками родился!» Разжимает ему кулачок и видит свое обручальное кольцо.
Кузьмин растянул губы в улыбке, а Удав позволил себе хохотнуть.
— Надо запомнить, — сказал авторитет. — Ладно, бывай, Арсений!
Он всё же пожал мне руку, что, видимо, означало с его стороны высокую степень доверия. Я проводил гостей до калитки. Тут авторитет снова притормозил, обернулся:
— И это… Никогда в должниках не ходил. Если проблемы какие вдруг, наедет кто по серьёзному – запомни номер телефона, по которому со мной можно в Питере связаться. Кузьму все знают.
Номер был относительно простой, но, вернувшись в дом, я на всякий случай переписал его в блокнот. Что ж, есть у меня вроде как покровитель из блатных среди местных, тот самый Кукуха, а теперь вот и на всесоюзный уровень вышел. Если это, конечно, вор союзного значения. В любом случае серьёзный авторитет.
Ну а что, жизнь – штука сложная, всяко может повернуться, а у меня теперь и в уголовной среде серьёзная защита. Денег я с него не взял, вот пускай, если вдруг со мной какая передряга случится, станет мне опорой и защитой, хе-хе…
Конечно же, этот визит не ускользнул от внимания моих соседей. Ближе к обеду, когда я решил развешивал во дворе постиранное вручную бельё, нарисовалась Наталья.
— Арсений, привет! — окликнула она меня со своей стороны заборчика. — Смотрю, опять к тебе гости наведывались, да ещё и с ночёвкой.
— Вот ты, Наталья, глазастая, — улыбнулся я. — Всё замечаешь, тебе только в милиции работать. Приезжали люди, скажем так, на консультацию. А приехали издалека, чтобы в ночь обратно не ехать, предложил им переночевать.
— Это понятно, просто гости какие-то странные, пальцы в наколках, — приподняла она брови.
— Так что ж, — пожал я плечами, — болеют все, невзирая на статус, пол, возраст и социальное положение. А обязанность врача – помогать страждущим. Вот приехали бы они не ко мне, а к Петру, например, со сломанной рукой, неужели он не оказал бы первую помощь? Вот!
Я поднял указательный палец и продолжил развешивать труселя. А чего стесняться, у неё Петька в таких же семейных ходит.
— Так-то да, — согласилась Наталья, малость поразмыслив. — Но просто всё равно я слегка напряглась, когда такую публику увидела. Подумала ещё, не обнесли бы наши с тобой квартиры. На ночь все запоры проверила, все окна закрыла. В духоте спали, Петька ругался, но я его приструнила, мол, не хватало ещё, чтобы бандит какой в форточку к нам залез.
— Так ведь никто к вам не ломился? — уточнил я.
Всё же всю ночь проспал без задних ног и, случись какой погром – даже и не проснулся бы.
— Вот ещё, — хмыкнула соседка. — Мой Петя в юности боксом занимался, надавал бы им по первое число.
Я промолчал. А что говорить? Даже хороший боксёр против трёх опытных урок, знающих всякие подлые приёмчики и умело владеющие холодным оружием, особо не пляшет. Хотя пусть живёт в плену иллюзий, с ними жизнь кажется ярче.
[1] Партачка – ленговое название татуировки у уголовников
[2] Контагиозность – «заразительность», то есть способность инфекционных заболеваний распространяться от источника инфекции
[3] Аббревиатура ВОР обозначала «Вождь Октябрьской Революции»