Вторая Отечественная

Глава 7

Остаток дня, вечер и ночь прошли на удивление спокойно — хотя где-то впереди (и как я понял, несколько западнее) шел бой. Позже выяснилось, что большинство солдат пограничной стражи отступили с перевала Бардус не в сторону города, а заняли оборону у высот «Орлиное гнездо» и «Воронье гнездо», представляющий собой, по сути, участки скалистой гряды. И к слову, не только стражники, но также и ратники ополченской дружины, и бойцы эксплуатационных железнодорожных батальонов (что-то наподобие железнодорожных войск моего времени: вроде бы и военные, а вроде бы и строители железных дорог), дислоцирующихся до того в Сарыкамыше — и еще до нас выдвинувшихся на помощь пограничникам. Приказ о выступление к Бардусу «эксплуатационных» батальонов и одной дружины ополченцев (по списочному составу, кстати, четырехротного состава и равняющуюся полноценному пехотному батальону — но, к сожалению, лишь только на бумаге) отдал генерал Машлыкевский, принявший на себя командование войсками. Он же, связавшись днем по телефону с Букретовым, назначил его командиром имеющихся в Сарыкамыше сил, в сущности, юридически утвердив его самоназначение.

…Ночью полковник рискнул отвести большую часть сводного отряда в город, принявшись спешно перевозить имущество с военных складов (расположенных на жд вокзале и в первую очередь попадающих под вражеский удар в случае турецкого прорыва) в казармы 156-го полка. В основном задействовали гужевой транспорт, но и нам пришлось вдоволь поработать руками на погрузке-выгрузке… Кроме того, произошло перераспределение части прапорщиков в ополченскую дружину и подразделения охраны складов. Причиной тому послужила и естественная убыль командиров, и тот факт, что на самом деле еще до боев имелись вакантные офицерские должности. Впрочем, большинство выпускников училища продолжили воевать в сводной «офицерской» роте… Кроме того, нам все-таки удалось поднять орудия на высоту и подготовить орудийные площадки! А заодно и расширить окопы до состояния полноценных траншей, связав ходами сообщений и стрелковые ячейки, и пулеметные точки, и отсечные ходы. Наконец, из ремонта к утру вернули два пулемета — только мой «максим» не удалось вовремя приготовить к бою…

Начавшемуся в сереющих предрассветных сумерках.

…— За Веру, Царя и Отечество! Огонь!!!

Турки выдвинулись вперед еще ночью, сумев подобраться к нашей оборонительной линии метров на триста — где и были замечены часовыми. Открыл огонь дозор, тут же включился в бой и расчет дежурного «максима», заставив бросившихся было бежать османов залечь… Последние, быть может, и вовсе рассчитывали подобраться к нам вплотную и взять нас в ножи (штыки, ятаганы), устроив ночную зачистку окопов — но не срослось. Все же на фоне белого снега движение фигур в темных плащах было вполне заметно даже в ночи… Подобное смогли бы провернуть опытные разведчики или диверсанты в белых маскхалатах (ну или пластуны, если говорить о соответствие с эпохой).

Так вот сразу же вступить в огневой контакт залегшие в снег турки не смогли — ибо им было очень тяжело целиться лишь по вспышкам выстрелов солдат, укрытых окопами! Впрочем, и нам по лежащим османам попадать было как-то не особо сподручно — и потому бой сам собой ненадолго затих. Затих до той поры, когда небо уже не начало сереть, и фигуры врага стали видны вполне себе отчетливо…

Про короткие трехсекундные перебежки, за время которых можно сделать средний бросок на десять-пятнадцать метров — и за время которых, опять же, противник не успевает толком прицелиться и выстрелить, турки ничего не знают. Впрочем, об этом мало кто знает здесь и сейчас — а бойцы РККА к примеру, в начале Великой Отечественной также ходили в атаку цепями, в отличие от зольдат вермахта… Вот и османы побежали вперед цепью, наступая фронтально, прямо в лоб — и не пытаясь хоть как-то сбить нам прицел.

А потому я, поплотнее приладив приклад родной трехлинейки к плечу, свел мушку с прицелом так, чтобы между ровной линией их и выбранной мной фигуркой бегущего навстречу врага появился крошечный просвет (в противном случае открытый прицел за триста метров просто загородил бы собой цель), задержал дыхание после вдоха (может на одну, самое большое, две секунды) — и мягко утопил спуск на выдохе…

Хлестко стучит выстрел, слегка оглушая, легонько отдает в плечо (легонько потому, что плотно упер в него приклад, в противном случае бы здорово долбануло!) — и далекая еще фигурка османа падает, нелепо и неестественно вскинув руки… Поднимаю рукоять затвора до упора вверх, отвожу ее на себя — вылетает стрелянная гильза. Подаю затвор вперед, досылая новый патрон из магазинной коробки — и поворачиваю рукоять вправо. И сложного ничего нет, но и полуавтоматика всяко лучше будет …

Очередное короткое прицеливание — и очередной выстрел.

Стараясь не посылать пули в молоко, я расстреливаю первую обойму где-то за минуту, вряд ли быстрее — после чего уже довольно спешно начинаю перезаряжать винтовку с помощью пятипатронной обоймы: четыре идут в магазинную коробку, пятый досылается в патронник при закрытии затвора. С обоймой заряжать несравнимо легче, чем вставлять патроны по одному. Но тут главное — на верхнем патроне надавить не на среднюю его часть, а ближе к донышку гильзы. И тогда они залетают в магазин, как к себе домой!

Оставшиеся со мной в пустующей пулеметной ячейке прапорщики отстреливаются быстрее меня — и перезарядившись, уже вновь выцеливают своих османов. Со стороны же противника беспорядочная стрельба на бегу совершенно неточна — она попросту неприцельна. И служит она лишь тому, чтобы подбодрить самих себя в движение, не дать захлебнуться атаке. Ну, и заодно сбивает прицел кому-то из молодых или неопытных солдат противника (то есть наших солдат!), коих пугают свистящие над головой пули…

Я примастил винтовку на бруствере и успел выстрелить еще один раз, прежде, чем понесшие серьезные потери турки окончательно залегли под пулеметным огнем «максимов» и меткой винтовочной стрельбой участвующих в бою прапорщиков. Однако мгновением спустя со стороны врага раздались ответные пулеметные очереди! А на удалении от цепей османов я разглядел и разворачивающуюся прямо на открытой местности артиллерийскую батарею…

Впрочем, от наших артиллеристов этот маневр также не укрылся… Не знаю, почему реквизированные Букретовым трехдюймовки молчали ранее. Возможно, не слишком искушенные расчеты предпочли воздержаться от огня шрапнелью на столь небольшой дистанции, что разделяет нас с османами… Хотя, скорее всего, сам полковник приказал им до поры молчать — имея возможность сдерживать наступление турок огнем стрелкового оружия, он готовился ввести орудия в самый напряженный момент боя. Как опытный карточный игрок держит самый сильный козырь до удобного момента…

Так или иначе, этот момент уже настал!

Вначале заговорила одна пушка — не имея возможности пристреляться заранее, наши открыли огонь с закрытых позиций, «грубой» наводкой ствола по вешке. Первая фугасная граната рванула с сильным недолетом от турецкой батареи, вторая — с небольшим перелетом. По идее, после наши расчеты должны были разницу шкалы высот делить надвое, хотя в этом случае цель оказалась бы явно не по центру «вилки»… Но — третий снаряд рванул практически точно на позициях вражеской арты, а следом туда же полетели и фугасные гранаты второго орудия.

Вот почему они не открыли огонь шрапнелью? Учитывая, что с таким трудом доставленные с перевала Бардус пушки турки начали разворачивать на открытом пространстве? А вот кто его знает… Быть может, поставили перед собой цель не только расчеты выбить, но и сами орудия уничтожить? Если так, это нашим артиллеристам во многом удалось! Ценой огромных потерь османские артиллеристы сумели вывести из-под убийственного огня наших фугасных гранат лишь одно крупповское орудие. Но еще три с разбитыми, оторванными колесами, перекошенными лафетами и погнутыми щитами остались стоять на месте! В окружение трупов членов артиллерийских расчетов…

Но если наши пушкари свою дуэль выиграли в одни ворота, не дав врагу выстрелить ни единого раза (!), то пулеметчики, соревнуясь с турками в точности и плотности огня, пока что ведут тяжелый, непростой для себя бой — судя по длинным очередям с обеих сторон… Османы вооружены германской версией нашего «максима» под патрон 7,9 мм — пулеметом МG-08 на станке, но без щитка. С одной стороны, это делает вражеский расчет более уязвимым для нашего огня, но с другой — менее заметным. А с учетом того, что система охлаждения у обоих станкачей водяная, и что кожухи обоих пулеметов являются самой уязвимой их частью — преимущество наших расчетов в обороне не столь уж и очевидно…

Вот не ожидал я, что османы пронесут пулеметы по горам — а с другой стороны, то и про транспортировку орудий был абсолютно уверен, что это из области фантастики!

Как бы то ни было, вступление в бой сразу нескольких турецких «машингеверов» сковало наши расчеты, лишив батальон поддержки «максимов». А это сказалось уже на ходе всего боя: залегшие до поры турки принялись довольно метко стрелять — и упорно ползти в сторону окопов. Ползти по ледяному насту и снегу в своих легких шерстяных плащиках… Невольно пугает такое упорство и фанатизм противника.

Невольно пугает…

Уничтожив вражескую батарею, два наших орудия открыли, наконец, огонь шрапнелью по глубине вражеских порядков. Причем с таким расчетом, чтобы ведущие огонь расчеты турецких МG-08 оказались в зоне действия разрыва снарядов, начиненных каждый двухсот шестидесятью пулями! И это сразу возымело эффект: после подрыва в воздухе первых же снарядов, засыпавших пулями все ближнее пространство под собой (метров на двадцать по фронту и явно более двухсот в глубину), замолчали два турецких станкача… А следом притихли и остальные.

Но именно разрывы артиллерийских снарядов в тылу отрезали находящимся в передовых цепях османам дорогу назад! Чем и подтолкнуло итак приблизившегося к нам не более, чем на двести метров врага рвануть в очередную атаку…

— А-а-а-а-а!!!

Началось все с отчаянного, истеричного крика вскочившего первым турка. Но следом раздался уже оглушительный рев значительной массы османов, в одно мгновение осознавших, что дорога ко спасению у них — только вперед:

— АЛЛАГУ АКБАР!!!

— Офицеров выбивайте! Тех, у кого сабли и пистолеты!!!

Это уже кричу я, понимая, что порыв огромной массы людей (их тысячи под полторы человек, не меньше!) — доведенных до отчаяния тяжелейшим переходом по заснеженному высокогорью и разрывами шрапнели, но при этом не сломленных, и наверняка настроенных фанатично — будет очень сложно подавить…

Включаются в бой наши пулеметы, верно и расчетливо гася турок длинными очередями. В то время как мне удается разглядеть в плотных цепях во весь опор бегущих турок офицера с пистолетом в руке — кажется, длинноствольным маузером, судя по увесистой деревянной кобуре… На двухстах метрах просвет между прицелом и самой целью уже не нужен — целься в пояс, если зрение позволяет. У прапорщика Романа Самсонова позволяет вполне — и поймав на мушку низ туловища турка, я тут же мягко утопил спусковой крючок на выдохе… С легкой радостью отметив, что сразу после моего выстрела противник упал.

А после я стреляю еще, и еще, и еще, торопливо и уже не столь выборочно опустошая магазин — и тут же заряжая его вновь очередной обоймой…

Плотный винтовочный огонь всей линии обороны, подкрепленный пятью «максимами» (два станкача, по всей видимости, уже выведены из строя в дуэли с турецкими пулеметчиками) вновь прижимает врага к земле. Прижимает метров за сто пятьдесят до окопов, а где и за сто двадцать… При этом османы потеряли не меньше трети поднявшихся в атаку солдат! С одной стороны — полный успех, да и дистанция для стрельбы из винтовки удобная. Ведь теперь можно уверенно ловить на прицел головы стреляющих по нам османов, сводя целик с мушкой под подбородком противника…

С другой стороны — вражеских солдат, несмотря на все пренебрежение к туркам, сложившимся за два столетие регулярных побед в русско-турецких войнах, готовили неплохо. Возможно, с помощью все тех же германских инструкторов… Так вот, теперь их огонь становится максимально плотным, кучным и точным — несколько вражеских пуль подряд ложатся точно в бруствер нашей ячейки! Еще одна парой секунд спустя поднимает фонтанчик снега, пробороздив верхушку бруствера всего в двадцати сантиметрах левее моей головы — заставив меня рефлекторно пригнуться и опуститься на дно окопа.

А следом раздается отчаянный вскрик — и раненый одновременно и в руку, и в правое плечо Степан падает на спину, отброшенный сильным толчком назад.

— Степа!

Рядом с товарищем на корточки тут же опускается встревоженный Жорж — но вместо перевязки он лишь прихватывает «старика» под голову, да растерянно пялится на его рану.

— Чего застыл? Перевязывай!!! Да не своим пакетом, его возьми!

«Аристократ», однако, в ситуацию явно не въезжает — и тогда я сам, грубо отпихнув замешкавшегося прапорщика в сторону, принялся быстро расстегивать бекешу на Степане. После чего освободил раненое плечо, стараясь при этом не сильно беспокоить рану… Но все равно мой товарищ очень громко застонал от боли — и тут же принялся с отчаянной горечью в голосе жалиться:

— А ты говорил… Не верь предчувствию…

— Не раскисай, господин прапорщик! Рана у тебя не смертельная, отлежишься, подлечишься, домой в отпуск съездишь… У тебя ведь семья? Так помни, Степан, ради кого выжить должен!

Стандартный ИПП у всех военнослужащих Русской императорской армии хранится в кармашке-«гнезде» шаровар; искал его еще вчера — и ведь нашел к своему вящему удивлению! Сейчас же, вытащив индивидуальный перевязочный пакет раненого Степана, я быстро его вскрыл, достав, прежде всего, марлевые тампоны — после чего плотно прижал их ко входному и выходному отверстиям раны.

— Бинтуй сверху, Жорж! Только потуже бинтуй, чтобы кровь сдержать!

«Аристократ» наконец-то включается в работу. Бинт он накладывает неплохо — достаточно туго и не комкая, а накрывая полосками, наслаивая их друг на друга в половину ширину. Ну, не считая первых двух-трех оборотов, легших ровно, один в один — что, кстати, также правильно… Когда окрасившиеся красным тампоны оказались уже полностью закрыты бинтом, я коротко скомандовал:

— Оставь немного на руку. Предплечье только вскользь задело, достаточно просто перевязать…

Разрезав бинт трофейным штык-ножом (знакомая ведь давно вещь!) и дополнительно закрепив первую повязку английской булавкой, я уже самостоятельно забинтовал остатками бинта раненое предплечье… При этом крепко сжимающий левую руку «старика» Жорж неотрывно находится рядом, стараясь поддержать товарища:

— Все нормально, нормально! Главное, артерии не задеты и перевязали мы тебя вовремя, так что кровью не изойдешь, Степа! А уж там тебя, раненого в столь горячем деле, наверняка и «Георгием» пожалуют…

Прерывает увещевания «аристократа» Андрей, все время перевязки раненого ведущий бой в одиночку. Нырнув на дно окопа после очередного близкого попадания турецкой пули, он непривычно серьезно и даже зло бросил:

— Хорош причитать над ним, как над бальной бабушкой! Перевязали?! Ну и все, к бою! Османы сейчас вновь поднимутся!

Невольно усмехаясь над произошедшими с «балагуром» метаморфозами, я распрямляюсь, прилаживая ложе винтовки на бруствере. Но слова Андрея оказываются пророческими… Хотя бы и временно заткнув пулеметные расчеты плотным прицельным огнем, сосредоточенным именно на громоздких «максимах» (короткие очереди последних вынужденно выбивали залегших османов по одному), турки поднялись на рывок прямо на моих глазах:

— ИМШИ ЯЛЛА!!!