Вторая попытка

Четвертое февраля

Сегодня я получила ответ из Пьедмонта. Мне даже предложили стипендию, которая покрывала половину платы за обучение и давала возможность самостоятельно определиться с местожительством и расписанием. В любой другой ситуации я бы психанула. У меня нет никаких намерений поступать в Пьедмонт, пока мне не придет ответ из Колумбии, но родителям я не хотела этого говорить.

Мерзко. Просто мерзко. Особенно после того, как я сделала ошибку, упомянув родителям, что Пьедмонт — приоритетный вуз в моем списке. Дура. Дура. Дура.

— Джесси! — сказал мой отец. — Я очень горжусь тобой.

Широкий жест, учитывая, что мы не разговаривали до сих пор.

— Мы так тобой гордимся, — сказала моя мама, заключая меня в объятия. — Ты должна позвонить Лену! Давайте устроим ужин и отпразднуем!

— Да, — отозвался отец, — будет здорово что-либо отпраздновать.

(Подтекст: раз уж ничего более сто́ящего с того момента, как ты отказалась участвовать в кроссе, не предвидится…)

Разумеется, о праздновании и речи не могло быть.

— Вообще-то, я замахивалась дальше… — Я попыталась объяснить, что жду еще одного письма, чтобы потянуть время до Колумбии. — Уильямс.

— Уильямс?!

— Уильямс?! — эхом отозвался мой отец. — С каких это пор приоритетом стал Уильямс?!

— Эээ…

Так, Джессика. Давай, скажи что-нибудь хорошее. По-настоящему хорошее. Чему твои родители не будут сопротивляться.

— С тех пор как я стала претендовать на стипендию, которая полностью покроет оплату обучения. — Мой голос непроизвольно стал тише, я бубнила себе эту ложь под нос. Виновна! Виновна! Виновна!

— Что?!

— Почему ты нам не сказала?!

— Я не хотела разочаровывать вас.

— Юная леди, мы как-никак подписываем за вас чеки, так что должны знать такие вещи, — сказал отец.

— Правильно, — устыдилась я, чувствуя себя еще хуже из-за вынужденного вранья по поводу Колумбийского университета. — Простите меня.

Но правду я вам все равно не скажу.

После квазипраздничного ужина (пицца заказана, но не съедена) я позвонила Лену, чтобы рассказать ему о своей проблеме. Его не было дома — должно быть, он на репетиции. Разумеется, как только его мама взяла трубку, я тут же дала отбой.

У миссис Леви была еще одна причина испытывать ко мне отвращение. Я знаю, что Лен рассказал о нашей дискуссии на уроке здоровья и сексуальности, потому что он все ей рассказывает. Эта женщина мало того что физически несбалансирована, так еще и мозги у нее набекрень. Когда дело доходит до родителей, я думаю, что тотальная честность тут ни к чему (посмотрите же, какие у меня здоровые отношения с родителями!). Но это другая история.

Стычки время от времени весьма оздоровляют отношения. Потому что если ты не борешься, тебе все равно.

Вот в чем проблема Бетани и Г-кошелька. Они никогда не ссорятся. Никогда. Но это не потому, что у них такое романтическое единение душ. Это потому, что они никогда не разговаривают друг с другом всерьез. Я думаю, это даже хуже, чем совсем не ссориться.

У моих родителей, конечно же, случаются конфликты. Но в этом сложно находить какое-то успокоение, потому что их разногласия преимущественно из-за меня.

Четырнадцатое февраля

Представьте себе мрачную, жестокую и гадкую серию «Беверли-Хиллс».

Парень притворяется, что любит девушку, хотя она ведет себя как шлюха, чтобы ему понравиться. Парня это заводит, а ужасная девица начинает думать, будто она по-настоящему горячая штучка. Ее ждет глубокое разочарование — в течение получаса. Девица этого не видит, потому что ослеплена чарами парня. И начинает мечтать о своем будущем с ним. А потом наступает разочарование. Парень, который перевернул с ног на голову всю ее жизнь, внезапно говорит ей: «Я бы тебя не трахнул, даже если бы ты была последней „киской“ на всей земле». А затем смотрит в камеру и смеется, смеется, смеется.

Это примерно так же хреново, как произошло со мной сегодня, когда Лен сделал то, чего, как он меня уверял, никогда не сделает. Он разбил мое сердце на День святого Валентина. Снова.

Идиотская речь Лена:

«Дело не в тебе. Дело во мне и в моей маме. Ты ей действительно очень не нравишься, и из-за этого мне сложно встречаться с тобой, я думаю, что будет разумнее прекратить наши отношения. Мое будущее очень важно для меня, и я чувствую, что с тех пор как начал встречаться с тобой, мои способности продвинулись, но не продуктивно. Позже я осознал, что у нас разные взгляды на предметы, включая сексуальные отношения до брака. Я понял, что этот жизненный эксперимент дал мне все, чего я хотел, и лучше всего для нас обоих положить этому конец прямо сейчас, чтобы мы оба могли продвинуться в целях достижения более подходящего нам будущего».

Когда я не ответила, он деловито пожал мне руку и удалился.

ЛЕН порвал со МНОЙ. В ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА.

Я догадываюсь, что так лучше, чем если бы он порвал со мной после Дня святого Валентина.

НЕТ. ВОТ ЖЕ ФИГОВО, БЛИН.

Лен порвал со мной с решительностью садового секатора. С виду безобидный. Однако сила феерическая. Режут под корень. Надежд не оставляют.

Мне было настолько плохо, что я даже захотела поговорить об этом с мамой. Я представила себе, как всячески жалуюсь на Лена, а она готова отфутболить от порога любого парня, который не ценит ее драгоценную дочь — да, согласна, предсказуемые родительские сопли, но мне так нужно было это услышать.

— Он порвал с тобой? Как он только посмел? Кем он себя возомнил?

— Я знаю, — тихо и патетично произнесла я. — Я знаю.

Мама начала было развивать тему, но тут зазвонил телефон.

— Бетти? Как ты? Как наш будущий внук? Все еще пинается? Приедешь к нам? О! я буду просто счастлива.

Дети всегда выигрывают. Всегда. Ничто с ними не сравнится.

Мама оторвалась от трубки, чтобы сообщить мне:

— Бетани прилетает к нам и, возможно, останется у нас до родов. Разве не отличные новости? Что-то ты невеселая, встряхнись, детка!

— Встряхнусь, — тупо ответствовала я, покидая комнату.

Хоуп продолжает напоминать мне, что Лен мне в действительности не нравился. Тогда почему же так чертовски больно?

Пятнадцатое февраля

Я вляпалась еще хуже. Хуже, чем могла себе представить.

ЧТО ЗА НЕВИННЫЙ ГИТАРНЫЙ БОЖОК ПОРВАЛ СО СВОЕЙ БОТАНКОЙ-ПОДРУЖКОЙ НА ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА, ЧТОБЫ ПРОДОЛЖИТЬ С ОДНОЙ ИЗ САМЫХ РОКОВЫХ КРАСОТОК КЛАССА?

Вы все верно прочли. Мэнда ухлестывала не за Маркусом, она положила глаз на Лена. И заполучила его. Как получает всех парней, которых хочет. ААААААААААРРРРРГГГГХХХХ. А я была настолько одержима идеей соблазнить Маркуса, что даже ничего не заметила.

Так мне и надо! Каким образом моя жизнь стала достоянием таблоидов? Потому что я неудачница. Мои мозги годятся только для математики, на все остальное я не гожусь.

Вы знаете, что самое худшее? Хуже, чем осознание того, что сиськи всегда побеждают? Хуже, чем потерять веру в мужчин? Хуже, чем быть брошенной вполне предсказуемым парнем? Хуже, чем понять, что Лен и здесь опередил меня?

Худшее вот что: кто бы ни стоял за «Дном Пайнвилля», он знал правду раньше, чем я.

Вот почему я хочу забраться в свой панцирь и никогда не высовываться наружу.

Восемнадцатое февраля

Меня выжали как лимон. После отсиживания в течение двух дней в своем панцире я спустилась вниз, чтобы немного поесть. На кухне я обнаружила, что кто-то трудится над мороженым «Чабби-Бабби».

— Бетани, что ты тут делаешь?

— Я провела здесь весь уикенд, ты бы знала, если бы почаще выходила из комнаты.

Это правда. Я сидела в комнате с вечера пятницы. Моя спальня и ванная стали для меня замкнутой и безопасной экосистемой. Я потеряла чувство времени в окружающем мире.

— Отлично, — сказала я, всем своим тоном показывая свое недовольство. — Почему же ты все еще здесь?

— Грант уехал по делам, а я не хочу быть одна, — ответила она, облизывая ложку.

«А я хочу побыть одна».

Я думала, что вечно могу оставаться в комнате — пока не сожру все кукурузные хлопья «Бэби Рут» и «Капитан Кранч». Я поразила до глубины души маму, которая даже позволила мне сегодня после школы остаться дома, несмотря на День президента. Просто удивительно, как маму раздражает мое нытье после отъезда Хоуп, если это нытье не напоминает самоизгнание — словно бы я мальчик. Забавно, что сейчас я совершенно не испытываю тех эмоций, которые могли бы роднить меня с мальчиком.

— Но ты же не останешься еще на три месяца, — наконец проговорила я. Выступающий живот Бетани напоминал огромный чупа-чупс. Моя сестра все еще была красива — она мило розовела, источая сияние, свойственное только беременным женщинам. Но все равно напоминала мамонта.

— Мне лучше, когда я с людьми, — ответила она, кладя руки на живот.

«А мне лучше, когда я не с людьми. Когда я одна, одна, одна».

Бетани тут же осведомилась:

— А ты что здесь делаешь?

— Я тут живу.

— Не умничай.

— Не волнуйся, и не думаю даже, — сказала я. — Тебе все станет ясно позже.

— Ты выглядишь ужасно, — сообщила она тоном человека, который никогда не испытывал большей трагедии, чем неудавшаяся завивка.

Я посмотрела на свое отражение в окне. Спутанный крысиный хвостик на голове, синяки под глазами и россыпь прыщей на лбу. Я четыре дня не мылась и не меняла белье. Я выглядела так же, как и воняла. Ужасно.

Пожав плечами, я схватила ложку и зачерпнула мороженого.

— Я не то имела в виду, — сказала сестра. — Просто ты не должна так себя запускать.

Я сунула в рот полную ложку.

— Я знаю, все дело в парне, который тебя бросил. В День святого Валентина. — Она непроизвольно поежилась при мысли об этом.

Мой язык словно примерз к небу, но я не различала вкус сладкого шоколада, орехов и ванили.

— Прости, Джесси, — сказала она, кладя ложку. — Лен казался таким милым. Совсем не ожидаешь от таких…

— От него не ожидаешь, что он будет трахаться со шлюхой, однако вот вам пожалуйста.

— Правда?! — выдохнула она, сжимая руки на животе.

— Угу. — Мороженое было не таким вкусным, какое мне было нужно. Может быть, мне сначала стоило почистить зубы, чтобы избавиться от трехдневного запаха?

Бетани смотрела на меня пару секунд, потом сочувственно покачала головой.

— Я знаю, каково тебе, — мягко и по-сестрински покровительственно проговорила она.

— ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКОВО МНЕ?!

— Знаю.

— Откуда? Ничего подобного с тобой никогда не происходило!

— Откуда ты знаешь?

— Потому что тебе нравилось в школе! Ты из тех, кто превращает школу в ад для таких людей, как я!

— Это нечестно, Джесс. У меня были проблемы. Жизнь не всегда была для меня коробкой шоколада.

— И все равно…

Я лучше знала. Бетани в 1991 году была второй Мэндой: Самая Популярная, Самая Эффектная и половина Классной Парочки, которая развалилась сразу же после выпускного. Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо.

— У тебя еще есть Рюкзак Траппера[3]?

— Что?

— Рюкзак Траппера?

— Думаю, где-то валяется. Но его носят с собой только УОД.

— УОД?

— Умственно Отсталые Дебилы.

— О, — сказала она, погладив себя по животу. — Ну а когда я училась в школе, эти рюкзаки были у всех поголовно. И высшим шиком считалось взрезать пластик и наклеивать изнутри коллаж из лейблов одежды, которую носишь. Если у тебя не было достаточного количества бирок «Эсприт», «Бенеттон» или «Гесс», считай, ты никчемный лузер.

Она ошибочно приняла мое молчание за понимание.

— Я отчаянно пыталась сделать все, чтобы не быть лузером. Не важно, сколько лейблов у меня было, — их все равно не хватало. Особенно если учесть, что денег у нас тогда было негусто, и мама настаивала, чтобы мы покупали вещи на распродаже. Или у Маршаллов, что было уж совсем не круто. Так что я ходила в магазин, тайком срезала бирки с вещей и делала из них коллажи. Я воровала лейблы для рюкзака Траппера!

Я позволила излиться этому водопаду эмоций.

— Бетани… — начала я.

— Да?

— Это самый дебильный рассказ, который я когда-либо слышала.

Я поблагодарила ее за компанию, сгребла из шкафчика новую пачку «Капитана Кранча» и бутылку диетической колы и поплелась к себе наверх. И оставалась там до вечера.

Я знаю, что Бетани пыталась увязать мой случай и маньячно-рюкзачную тиранию, но все это выглядело весьма бледно по сравнению с тем, что творилось со мной.

Двадцатое февраля

ШЕСТЬ ЗАБАВНЫХ ВЕЩЕЙ, КОТОРЫЕ ТЫ ДЕЛАЕШЬ ВЕСЕЛО, НО ПРИ ЭТОМ УЖАСНО ЖАЛЕЕШЬ СЕБЯ

Считать «запикивания» Джерри Спрингера.

Укладывать волосы в вавилоны на голове и ждать, сколько времени продержится прическа, если не пользоваться никакими средствами для мытья и укладки, кроме собственной грязи.

Послать письмо своим менторам-геям, чтобы выяснить, знают ли они о гипнозе, который лечит гетеросексуальных людей.

Играть в футбол обрезками ногтей.

Лежать часами на спине. Савасана, поза трупа. Это единственная асана, которую ты можешь сотворить в совершенстве, потому что ее название сильно перекликается с твоим внутренним состоянием.

Писать в дневнике о своем девственном экспарне, который кинул тебя в самый ути-пути-романтический день, чтобы без помех заняться потаскухой. Писать о том, будто ты даже не думала, что это может случиться, и что может быть так больно… Затем рвать только что написанные страницы и поджигать их зажигалкой. Если ее под рукой нет, тогда рвать бумагу на тонюсенькие полоски, чтобы нельзя было различить ни единой буквы, ни следа того, что превратило тебя в тряпку без всякой на то причины.

Двадцать второе февраля

В моей учебной карьере я никогда не пропускала школу больше чем один день подряд. Меня просто тошнило. Играть в прогульщицу в начальной школе было не принято, потому что я любила учиться и даже не могла допустить мысли о том, что одноклассники будут заниматься без меня. Повзрослев, я поняла, что стану умнее, если останусь дома, тогда клетки мозга будут множиться без помех. Но затем меня против моей воли вовлекли во всякие кроссы, газеты и тому подобные вещи.

В отличие от тех загадочных учеников, которые постоянно и с пугающей регулярностью болтаются в списке отсутствующих, для Джессики Дарлинг было весьма подозрительно не появляться в школе неделю. Даже после того, как я всю неделю игнорировала звонки и письма, меня удивило, что в моей спальне появились Пепе и Бриджит.

— Фу! — сморщила Бриджит свой носик.

— Воняет, как в заднице, — добавил Пепе.

Бриджит сделала шаг вперед через депрессивный разгром — сквозь банки из-под колы, ошметки чипсов и рваной бумаги, — чтобы открыть окно. Свежий и чистый воздух оглушил меня, я не смогла даже пожаловаться. Было лучше, чем я ожидала.

— Что это вы тут делаете?

— Мы твои друзья, — сказала Бриджит.

— Мы волнуемся за тебя, — добавил Пепе.

— Я в порядке. — Я попыталась беззаботно рассмеяться, однако это больше напомнило натужный хохот маньяка. — Ха-хи-хи-хи-ха!

Бриджит и Пепе обменялись тревожными взглядами.

— Послушай, Джесс, — сказала Бриджит. — То, что сделал Лен…

— Лен? Ты думаешь, это из-за Лена?

— Ну…

— Это не из-за Лена, — я приняла позу трупа на раздраконенной постели. — Мне никогда в действительности не нравился Лен, так что он здесь ни при чем. Это из-за меня. Я просто решила передохнуть, устроить каникулы для души. Джессикулы. Да! Перерыв в школьных стрессах. Все из-за меня! Меня! Меня!

Еще раз лунатический хохот.

— Не трынди, — Бриджит стянула меня с матраса и потыкала носом в зеркало. — Посмотри на себя!

Блин!

Я не смотрела на себя с тех пор, как бросила взгляд в окно кухни и у меня дыхание сперло, когда я воззрилась на грязный, тощий, вонючий скелет, в который я превратилась.

И тогда я начала плакать. Я плакала не потому, что была похожа на чучело — это быстро исправит мыло, душ и чистая одежда. Я плакала потому, что я позволила себе пасть так ненормально низко. Я стояла на низшей ступени эволюции женщины. И… Лен!

Лен, с которым я встречалась по тем же причинам, по которым я в прошлом году отвергла Скотти:

— мне есть чем заняться теперь по воскресеньям, когда нет Хоуп;

— у меня есть парень, как у любой нормальной гетеросексуальной девушки;

— у меня появился потрясающий выход для сексуального напряжения, которое росло годами.

Как я позволила себе влипнуть в отношения, которых не хотела?

— Как я позволила себе? — вслух простонала я, хлюпая носом.

— Всякое бывает, — вздохнул Пепе, протягивая мне платок.

Я высморкалась и вспомнила, что Пепе пришел ко мне в гости первый раз. Он был кем-то бо́льшим, нежели просто чуточку прибабахнутым французским другом. Он был настоящим другом. Другом, которому я нравилась…

— О господи, — вскричала я, — прости, что отвергла тебя!

Пепе бросил быстрый взгляд на Бриджит.

— Все в ажуре, ma belle, я вернулся.

— И вот что тебе нужно сделать, — сказала Бриджит.

Они начали говорить, что понедельник — это отличный день для того, чтобы преобразиться из отшельника в отличника, потому что Скотти, Лена и Мэнды в этот день не будет. Очевидно, Скотти хорошенько налимонил задницу Лену, когда узнал, что тот ухлестывает за Мэндой, и заполучил отстранение от занятий на две недели. После того как Скотти увели в кабинет директора, побитый Лен вломился туда следом и отвесил обидчику мстительный хук справа. Тоже две недели блокады. А потом Мэнда нашла Скотти и напинала в мешочек с бобами. И опять две недели домашнего ареста.

— И поделом Лену, если он не попадет в Корнуэлл, — заявила Бриджит.

— Ха! — гоготнул Пепе.

— Гм, — я думала о чем-то более общем. — Мне кажется, что Лен не занимался со мной сексом, потому что он гей.

Пепе с Бриджит нервно переглянулись, не зная, как на это реагировать.

— Вы знаете, у меня пунктик насчет гомосексуалистов.

Теперь они заулыбались. Я подала признаки жизни.

— Возвращайся, — прогудел Пепе. — Мы скучаем по твоей физиономии.

— По этой физиономии скучать невозможно, — улыбнулась я.

— Ну не по этой, а по ее неиспорченной версии, — сказала Бриджит.

— Ты не можешь прятаться вечно, — добавил Пепе.

Меня это тронуло, правда. Пепе и Бриджит заботились обо мне, как могла бы заботиться Хоуп.

— Хорошо, — пообещала я.

Но я должна кое-что сделать в первую очередь. После того как приму душ.

Двадцать четвертое февраля

В ту долю секунды, в которую я переступила порог «Серебряных лугов», я поняла, что мой жуткий День святого Валентина уже стал достоянием местной престарелой общественности. Меня встретили сочувственные перешептывания и взгляды, нацеленные на меня пальцы и беззубые улыбки.

Я нашла Глэдди в комнате отдыха, как всегда. Единственная разница в том, что как только я вошла, все, кроме Глэдди и Мо, подхватились и слиняли, словно боялись, что могут подцепить от меня заразу поражения.

— Расслабься, красоооотка, — пропела Глэдди.

— Хочешь, я преподам ему урок? — грозно вопросил Мо, поднимая артритную руку.

— Нет, — ответила я. — Хватит уже. Я хочу только избежать всех этих ссор, драк и отстранений от занятий.

— А ты взгляни с другой стороны, Джей Ди, — проговорила Глэдди. — В море полно рыбы. И первая твоя рыба — не последняя.

Глэдди нежно похлопала Мо по руке, и он улыбнулся, словно она была самая первая красотка в мире, даже со своими девяностолетними морщинами, с размазанной губной помадой, в красном берете, фиолетовой кофте и синих штанах. Может быть, это было умышленно? Красный и синий дают фиолетовый. Я хотела спросить об этом, как вдруг позади раздался его голос:

— Привет.

— Тутти-Флюти! Рада видеть тебя!

— Привет, — повторил он. — Привет, Джессика.

— Привет, — ответила я, не глядя на него.

— Можем поговорить?

Я кивнула. Повернувшись, я увидела его ноги. Те же старые кроссовки с дырочкой на большом пальце. В таком состоянии я не могла заставить себя взглянуть ему в глаза. Я последовала за ним в пустую библиотеку. Камин не горел, в комнате было холодно и темно, пахло будто бы сырой бумагой. Я села в кожаное кресло, он сел напротив, на приступку у камина. На нем была футболка с надписью: ВОЗВРАЩАЕМСЯ ДОМОЙ. Буквы побледнели и истерлись. Я упустила шанс почувствовать их мягкость кончиками пальцев.

— Прости меня.

— За что? Ты не кидал меня в День святого Валентина, чтобы трахнуть другую. — Это прозвучало вовсе не так непринужденно, как мне бы хотелось. И как только я сказала «трахнуть», я почувствовала себя отвратительно. Мне не хотелось выражаться в доме для престарелых — многие из них ходят туда-сюда, подслушивают и прочее. Вроде как в церкви.

— Он не тр… — Маркус вовремя остановился. — Он не занимается с ней сексом.

Я недоверчиво хмыкнула.

— Нет, правда, — он склонился ко мне, балансируя на цыпочках. — Нет. У него и намерения такого не было. Очевидно, Мэнда поняла, что устала от столь частого использования своих женских чар, и ей захотелось испытать прелесть сексуального воздержания.

— Она что, хочет возродиться девственницей?

— Вероятно.

— Дерьмо.

— Типа того, — согласился он.

— Что ж, я надеюсь, что они счастливы, не занимаясь сексом друг с другом. Но я одного не понимаю — почему ради этого он порвал со мной?

Чем больше я об этом говорила, тем меньше смысла было в этом. Маркус знал, что спорить со мной бесполезно, пока я не закончу мысль, так что он просто покачивался вперед-назад, сидя на корточках.

— Почему бы ему не воздерживаться с нами обеими?

Он пожал плечами.

— Почему ты свел нас вместе тогда?

Он близко склонился ко мне и положил руку на колено. И как тогда, когда он в первый раз коснулся моего плеча в кабинете медсестры, перед тем как я пописала с баночку, меня шибануло электрическим разрядом, переполнившим тело изумительными ощущениями.

Но, в отличие от того первого раза, в этом его жесте была искренность, а не греховные побуждения.

— Я попытался свести вас, потому что подумал, что вы сможете сделать друг друга счастливыми.

— Правда?

— Правда.

— Я не думала, что меня можно в этом убедить.

— Тогда почему ты стала с ним встречаться?

В библиотеке стало очень тихо, пока я пыталась придумать ответ. В этой тишине я слышала знакомую мелодию, доносящуюся из гостиной. Музыка и память. Это хрипящее пианино и заунывный голос могли принадлежать только одному престарелому артисту.

— Барри Манилоу, — проговорила я.

Маркус поднял голову и прислушался, затем улыбнулся.

— Да. Шоумен своего времени.

Господи, разговор становится ностальгическим.

— У тебя в машине все еще лежит сборник лучших хитов?

Его глаза быстро обежали комнату.

— Умеешь хранить секреты?

— Ты же знаешь, что да.

— Я заслушал его до дыр, — он понизил голос до конспиративного шепота. — В буквальном смысле. Диск просто взорвался. Дым и все такое.

— Ты врешь для того, чтобы развеселить меня! — я засмеялась и закашлялась.

— Хотел бы.

Когда я вспомнила о его вопросе, снова замолчала. Барри пел: «Я снова готов сделать вторую попытку/Я готов подстроить под тебя свою любовь».

— Ну вот и он, — сказала я и хлопнула в ладоши.

— Что?

— Ответ.

— Уточни.

— Я воспользовалась шансом. Я решила, что отступлюсь от собственных правил и попытаю счастья с Леном. Видишь, что из этого вышло. И я, в отличие от Барри, не готова сделать вторую попытку.

Маркус снова сел на приступку. Вынул зажигалку. Щелк-щелк-щелк.

— Ты знаешь, что в подростковом возрасте мозг человека вступает в активную фазу развития, сопоставимую с фазой развития мозга новорожденного ребенка?

— Это имеет отношение к нашему разговору? — спросила я.

— Нет, — ответил он. — Но у меня появилась одна мысль.

— Выкладывай.

— В этот период клетки, которые используются чаще всего, постоянно обновляются и всячески процветают. А те, которые остаются без дела, отмирают.

— Так в чем мысль-то?

— Правильно, что ты дала Лену шанс, даже если он не сработал. Ты должна тренировать ту часть мозга, которая отвечает за любовь к кому-либо, даже если ты ни в кого не влюблена.

Я взглянула на Маркуса. Он сидел на приступке у камина — полуулыбка, лукавые глаза, скулы, словно вырезанные из стекла. Я хотела спросить: «Эй, Маркус, а что происходит с людьми, у которых проблема наоборот? С теми, кто влюбляется тридцать три раза?»

Вместо этого я поблагодарила его за урок психологии и вышла.

Позже, приехав домой, я пролистала учебник и обнаружила, что Маркус не врал насчет мозга. В период полового созревания передняя доля мозга производит нервные клетки в избыточном количестве, и мозг избавляется от излишков. Действие укрепляет нервные клетки, и они выживают. Бездействие ослабляет их, и клетки умирают. Маркус прав на все сто.

Но то, что умственные усилия должны касаться любви — это сомнительно.