Вторая семья. Неверный

Глава 34

Макс всё отменно помнит, хоть и говорит, что память вернулась моментами. Маленький взрослый пацан, который боится взять на себя ответственность за происходящее. Трус, недостойный того, что просит. Уверена, что план «А» провалился, где он должен был играть мученика с амнезией, теперь он перешёл на другой. Знать бы, что в голове у Макса.

— Я плохо помню часть жизни, но чувствую вину, — говорит после приветствия.

Да, конечно. Те моменты, в которых была вторая жена, чудесным образом испарились. Удобно? Бесспорно. — Но я знаю, что ты на меня сильно обижена. Расскажешь, почему?

Моргаю, не в силах поверить в его фарс. Он вот тут сейчас на полном серьёзе? Реально не понимает, что звучит это по-детски наивно и притянуто за уши?

— У тебя светлая душа, Максим, — ломаю комедию. — Лучшие качества: честный, добропорядочный, отзывчивый, любящий. — Говорю так: если не знать, что издеваюсь, невозможно усомниться.

Кир уже пообщался с отцом, потому в коридоре ковыряется в телефоне, ожидая меня. Истеричка испарилась, но я знаю, что именно с ней произошло. Теперь уже она не хочет доказывать, что в большей степени достойна быть женой? А я, как дура, всё ещё у кровати «умирающего».

— Любой повезёт, кто будет рядом, — продолжаю беседу. — Ты способен осчастливить каждую женщину.

— Мне не нужен никто, Карина! — тянется ко мне, вкладывая в голос как можно больше уверенности.

— Так, если ты не помнишь, почему уверен?

— Я так чувствую.

— Знаешь, я поняла, что тебя недостойна. Ты добился столько всего, пытался воспитывать сына, как мужика, а я лишь всё портила, — грустно смотрю в пол, качая головой. Даже Станиславский бы поверил в мою игру, и Рубцов прекрасно понимает, что я издеваюсь.

— У нас ребёнок, — напоминает мне. Да я на смертном одре буду помнить, что у меня есть Кир. Ради него и живу.

— Не только у нас, — понижаю голос. — Есть ещё одна женщина, у которой от тебя ребёнок. Девочка. Красивая, кстати.

Желваки ходят на его лице.

— Зачем ты хочешь всё сломать?

— Я? — удивляюсь, смотря на него с интересом. — Действительно. Ты так чудесно всё устроил: создал империю, которую решил подарить неизвестно зачем кому-то другому, и нашёл себе другую женщину. Это из того, что я знаю! Когда представляла, что у нас будет большая семья, я не этого хотела. Вот правильно говорят, что желания следует посылать в космос с осторожностью, — хмыкаю себе под нос.

— Что мне сделать, чтобы ты простила? — вопрос простой, но, чёрт возьми, я не знаю, как на него ответить. Потому что не существует таких вещей, ради которых я просто закрою глаза, делая вид, что ничего не было. Я не смогу. Не буду. Я перестану уважать себя первой, если опущусь до такого. Потому тратить время больше не следует.

— У тебя завра операция? — спрашиваю, и он как-то неуверенно кивает, отчего закрадывается сомнение по поводу правдивости слов врача. — Рубцов, — зову его по фамилии, хотя никогда прежде так не делала. Потому что я зла, потому что это разъединяет нас, удаляет друг от друга. — Ты мне снова наврал, да? — усмешка. Горькая и вымученная, потому что чувствую себя неимоверной дурой.

— Разве таким шутят? — будто пытается найти оправдание. — Сложная процедура, — переиначивает слова. — Тебе же говорили врачи, что я теперь инвалид?

В глазах тоска. Неимоверная, тягучая, безысходная. Будто весь мир на него обрушился, а я добиваю. Втаптываю каблуком лежачего. Ну да, прям сделал из меня стерву.

Вижу, что ему страшно, и смотрю на успевшее осунуться лицо. Нос заострился, щёки впали, под глазами тёмные круги. Даже не думала, что за такой короткий срок человек может настолько измениться.

— Хочешь жалости? — спрашиваю спокойно.

— Нет.

— Тогда зачем это всё, Макс? — развожу руками. — Для чего ты устроил это шоу и позвал меня?

— Иначе ты бы не пришла.

Сокрушённо качаю головой, матеря его на чём свет стоит. Играть на чувствах другого может лишь подонок, но никак не мужчина.

— Опять деньги решают всё? Сколько дал врачу? — интересуюсь, а потом понимаю, что это мог быть вовсе и не врач. А любой его друг. Только разве я могла предположить, что он настолько низок, что пойдёт на подобные меры? Хотя, чему я, собственно, удивляюсь?

— Кариночка…

— Знаешь сказку про Петю, который всем постоянно кричал про волка? — вздыхаю, смотря на потолок. Белоснежный, чистый, будто вчера только ремонт закончился. — Вот ты тот самый Петя, Макс.

— Я не хочу тебя терять.

— Красивые слова.

— Это правда!

— Да? — смотрю на него, ничего не чувствуя, кроме отвращения. Надо же, как бывает. От любви до ненависти действительно один шаг. Столько прожить вместе, копить чувства, пытаться их сохранить. И в один момент резануть так, что они лопнули, отбросив нас по разным концам.

— Ты должна мне поверить!

— Ничерта я тебе не должна, Макс. А вот ты, как оказалось, и дом, и фирму должен Горячеву. Не хочешь рассказать, что у тебя произошло? — задаю опрос, но тут же машу рукой. — Ты уже настолько заврался, что спроси я у тебя, откуда восходит солнце, обязательно скажешь, что с Запада.

— Я всё решу, Карин. Только поверь мне! — отчего-то настаивает Рубцов.

— Зачем? — не понимаю. — Ты столько лет лгал мне, а теперь цепляешься за мёртвое тело под названием «брак»? Но для чего, Макс? Тебе же было так чудесно с Ингой, что ты её притащил на открытие фирмы!

Я не кричу, нет. Не возмущаюсь. Слышу свой голос: ровны й, спокойный, будто замогильный. Словно вынули все эмоции, а вместо этого звучит робот.

— Потому что я люблю тебя!

— Ясно, — разворачиваюсь, чтобы уйти. Господи, как можно быть настолько циничным? Как можно быть настолько слепой, что не видеть этой циничности раньше?

— Карина. Да, ошибся, но нельзя же отворачиваться от человека, когда он нуждается в твоей помощи.

— Ах, в помощи? — криво улыбаюсь. — Тебе вынести утку или найти очередную шл. ху, которая с радостью раздвинет перед тобой ноги?

— Ну зачем ты так? — говорит негромко. — Я же просто хотел поговорить. Что мне сделать, чтобы ты поверила?

Останавливаюсь, ухватившись за дверную ручку, и всё же говорю,

— Верить нужно тем, кто желает обманываться. Мои розовые очки треснули, как только я узнала, какое же ты ничтожество. Попробуешь манипулировать мной или Киром — я тебя жёстко накажу! Это понятно?!

Сама не знаю, чем угрожаю. Просто хочу, чтобы он понимал: за меня есть кому заступиться.

Поворачиваюсь, и он бледнеет. Кажется, в моём лице видит холодность и отверженность.

— За дом можешь не переживать, Игнат решит этот вопрос, — пытается увести меня с тропы войны.

— И в этом нет ТВОЕЙ заслуги. Ты лишь можешь рушить, а отдуваться другим, ДОРОГОЙ. Счастливой операции, — говорю и спешу туда, где воздух не отравлен ложью. — Идём, — киваю Киру, и в который раз покидаю это чёртово место неимоверно опустошённой.