Полицейские снаружи были готовы к захвату. Офицер, ответственный за проведение ареста, выстрелил из револьвера в воздух и по мегафону сообщил находящимся в доме, что они окружены. Офицер добавил, что он и его люди прибыли арестовать женщину, известную как Розали Коннолли. Если она выйдет из дома добровольно, никто больше не пострадает и не будет задержан.
В кухне на секунду воцарилось молчание. Глаза Розали впились в Макса. Неужели американец и англичанин как-то с этим связаны? Розали ничего не имела против янки, но она и в лучшие времена была не самого высокого мнения о британцах, и ей казалось подозрительным, что Гарда появилась сразу после прибытия шоуменов. Макс съежился под взглядом Розали. Он был хорошим актером и сделал карьеру, благодаря умению выразить мысль одним только взглядом. И конечно, он умел читать мысли других людей. Он знал, о чем подумала Розали.
— Розали, клянусь, я… — попытался оправдаться он, но бабушка Розали оборвала его:
— С вами это никак не связано. Так что молчите и не высовывайтесь, и тогда с вами ничего не случится.
Ее муж тем временем смел китайские статуэтки с красивого старинного комода, стоящего в углу комнаты. Освободив крышку, он распахнул тайник с оружием.
— Если вы станете сражаться, — сказал Макс, — я с вами.
— Что? — ахнул Натан.
Рут тоже удивилась, но она не собиралась смотреть в зубы дареному коню.
— Ты стрелять умеешь? — спросила она.
Макс снисходительно взглянул на нее.
— Рут, я родом из Лос-Анджелеса. А там главное — не забыть, что можно не стрелять.
Шон всучил Максу в руки автомат. Второй он предложил Натану.
— Мы здесь для того, чтобы работать над фильмом! — в ужасе взмолился Натан.
— Уже нет! — вскричал Макс. — Теперь мы защищаем дом!
Макс был очень взволнован. Он любил совершать безумства, а безумнее того, что он собирался сделать, просто не придумаешь. Вообще-то единственное, что он любил больше безумных поступков, это совершать безумные поступки в присутствии красивых девушек. Особенно в присутствии красивых девушек, с которыми он хотел бы проводить долгие романтические вечера, потягивать вино, разговаривать и бесконечно заниматься любовью в самых разных заманчивых позах и в самом разном антураже.
Натан видел, что Макса даже не стоит пытаться урезонить, и нырнул под кухонный стол. Ничего лучше он просто не придумал.
Рут и Шон оба были вооружены. Старик выбежал из кухни прикрывать дом с тыла, а Рут высадила стекло в кухонном окне и приготовилась отстреливаться. Макс, следуя примеру вооруженной бабушки, тоже высадил стекло и осмотрел свое оружие. Он хотел убедиться, что знаком с принципом его работы и не будет недоуменно вертеть автомат, когда придется перезаряжать его в пылу битвы. Розали также взяла свой автомат со стены и вроде бы приготовилась стрелять, но замерла. Ее лицо вытянулось, она стояла посреди кухни, совершенно подавленная.
— Бабуль, — сказала она. — Это глупо. Мы в ловушке, отстреливаться нет смысла, они нас окружили. И вообще, мы ведь не хотим убивать невинных копов. Я хочу сказать, это ведь нехорошо, верно?
— Нет, дорогая, — ответила бабушка. — Учитывая все, что у них на тебя есть, они тебя на веки вечные упрячут. Ты сядешь лет на тридцать.
— Тридцати уже не осталось, бабушка.
— Вот именно, поэтому ты должна сражаться. — Ее палец на курке побелел. — Твои родители не боялись никаких копов и погибли в перестрелке у Селлафилда. Полицейские, конечно, могут быть невинными мальчишками, но их работа — охранять то, что нас убивает.
— Бабушка права, Розали! — крикнул Шон из другой комнаты. — Нельзя, чтоб они тебя сцапали. В сарае стоит мотоцикл. Мы тебя прикроем, проберешься по канаве вдоль ручья — и привет!
— Конечно, а мои бабушка и дедушка предстанут перед судом за убийство полицейских.
— Не обязательно их убивать, — вмешался Макс. — Мы просто будем стрелять, чтобы не дать им высунуться.
Но Розали была непреклонна. Дом окружен, и она попалась — вариантов, с ее точки зрения, быть не могло.
Офицер заметил, что дом готовится к обороне. Он ясно дал понять находившимся внутри, что силы не равны и любое сопротивление будет жестоко пресечено. Главным образом он напирал на то, что Розали все равно не уйти, так зачем еще кого-то убивать? Розали решила сдаться.
Тем временем Макс начал раздеваться.
План Макса был прост. Он напомнил осажденным, что сложение у него изящное, рост невелик, а также что он превосходный актер. На дворе по-прежнему было темно, и, насколько они знали, никто из Гарды никогда не видел Розали в лицо. Да, возможно, они заметили, как она входит в дом, но с большого расстояния и в темноте. Даже если они использовали приборы ночного видения, то могли разглядеть только ее одежду. Макс объяснял все это, раздеваясь до трусов перед ошеломленной публикой.
— Ну же, быстрее, — бросил он. — Давай мне свою одежду! Они видели, во что ты одета!
— Не дури, черт возьми. Ты ни капельки на меня не похож.
— Эй, милочка! Это мое дело, понятно? Моя стихия. Я знаю, что делаю… Там темно, холодно, копы хотят арестовать бандитку и поехать домой. Ну и позволим им арестовать бандитку, то есть меня. Поверь мне, актерское мастерство — это умение блефовать. Если вести себя уверенно, люди поведутся, невзирая ни на какие нестыковки. — Макс говорил со знанием дела, так как недавно ходил на ретроспективу фильмов с Арнольдом Шварценеггером в Американском институте кино. — Если я выйду в твоем берете, надвинутом на лоб, с капелькой косметики и в твоем платье, они не разберутся. Взгляни на вещи трезво, Розали, сколько шансов, что из этого домика выйдет американский киноактер, переодетый девчонкой-террористкой? Ноль. Копы не поверят, даже если я им свой член покажу. Они видели, как ты вошла, увидят, как ты вышла… К тому же что тебе терять… Лады, моя милая? — Последнюю часть своей пламенной речи Макс произнес, блестяще имитируя ирландский акцент Розали. Он говорил к тому же чуть выше, изменив тон голоса несильно, но достаточно. Ведь далеко не у всех женщин высокие голоса, и нет ничего смешнее, чем когда мужчина пищит, изображая женщину.
Розали отбросила сомнения. Она стянула джемпер и платье.
— Мне терять нечего. А если они раскусят тебя, в чем я не сомневаюсь, какое мне дело?
— Вот именно, — сказал Макс. — Но они меня не раскусят.
— Раскусят, если скажешь „лады“, — ответила Рут. — За всю свою жизнь ни разу не слышала, чтобы хоть один ирландец так сказал.
— Мне понадобится лифчик, — заметил Макс, не удержавшись от искушения бросить оценивающий взгляд на тело Розали. Оно казалось таким — он даже не мог подобрать слова — настоящим… — И какая-нибудь для него набивка.
— Много набивки не понадобится, я не голливудская дива.
Она повернулась к нему спиной и сняла лифчик, надев футболку, которую бабушка подала ей со стоящей у камина сушилки для белья.
Макс начал входить в образ. Он побрился всего несколько часов назад в гостинице и, нанеся слой пудры, которую принесла Рут, добился сравнительно гладкой кожи. Подкрасив губы и слегка подведя глаза, он изменился до неузнаваемости… хотя, разумеется, так и остался совершенно непохож на Розали. На Розали были надеты тяжелые походные ботинки с длинными шерстяными носками, платье и пальто, а каштановые волосы забраны под черный берет. У Макса волосы были почти до плеч, так что с этим проблем не возникло, и, позаимствовав у Шона пару фермерских ботинок, он начал чудеса перевоплощения.
— Знаешь, Макс, — сказал Натан, появившись из-под стола, — может быть, у тебя и получится.
— Я не знаю никакого Макса, — ответил Макс с мягкой ирландской интонацией. — Господи, ты не представляешь, как они меня разозлили, я готова собственноручно перестрелять всех этих ублюдков из Гарды.
Натан просто ушам своим не верил. Стоило Максу напялить пальто, как он тут же стал разводить обычное актерское шаманство. Ничто так не раздражает сценариста, как заявления актеров, что они „вошли“ в роль и отказываются из нее выходить. Ведь кто, как не он, сценарист, выдумал всех этих персонажей, и ему вдруг приходится выслушивать, что он ничего не понимает и только актер может действительно вдохнуть в образ душу. Натан не был автором нынешней роли Макса, но все же он терпеть не мог, когда актеры делают вид, будто игра — это „жизнь“, а не просто притворство.
Макс присел на корточки и несколько раз глубоко вздохнул. Потом встал и потянулся. Постоял на голове. Полежал на спине и помычал, сначала тише, потом все громче… „мммммааааААА-АММММ“. Затем поднялся. Он был готов.
— Если я выйду, — подражая Розали, крикнул он в окно, — вы точно не станете трогать моих бабусю с дедусей?
Розали поморщилась, услышав его слова, звучавшие по-деревенски и отдававшие прошлым веком, но не могла не признать, что акцент и голос очень похожи.
— Старики нас не интересуют, — ответил полицейский. — Нам нужны только вы, мисс. Мы подгоним грузовик, вы выйдете, мы посадим вас в него и уедем.
— Хорошо, — крикнул Макс. — Я выхожу. Но если вы нарушите свое слово, Пресвятая Дева Мария и сын ее Иисус узнают об этом.
Макс отвернулся от окна. Розали решила все-таки дать ему совет.
— Давай-ка поменьше этой ирландской хрени, — прошептала она.
Натан мог бы объяснить ей, что это большая ошибка. Нельзя критиковать актера во время представления. Возможно, Макс и начал влюбляться в Розали, но актер всегда в первую очередь актер, а потом уже человек. Он повернулся к ней с выражением такого презрения и ярости на лице, что она невольно попятилась.
— Слушай, детка, — прошипел он. — Я несчастный идиот, которому придется сыграть эту дебильную роль! Я тот тупой дебил, которому сейчас придется выйти туда, и я это сделаю, мать твою!
— Извини, — пролепетала Розали. — Вообще-то я считаю, что это гениально. Правда.
Она схватывала все на лету. Макс собрался. Было слышно, как к дому подъехал грузовик.
— Иди и отрывайся, мать твою, — пробурчал Натан себе под нос.
Макс поднял свой автомат, держа его над головой, ногой распахнул дверь и застыл в предрассветных сумерках. Секунду он стоял неподвижно, а потом закричал:
— Перед Богом я вручаю вам свое презренное тело, но мою бессмертную душу вам не получить! Ее я оставлю себе и Земле, которая родила меня. И я говорю вам, вам, служителям аморальных законов: за мной придут новые, лучшие мужчины и женщины, и воцарится новый порядок! Будет царить закон, оберегающий жизнь и нашу планету! Оберегающий детей! Оберегающий будущее! Вы не остановите нас, потому что мы — это Земля и все, что живет на ней!
С этими словами Макс швырнул автомат на землю и сделал шаг к грузовику, рядом с которым стоял офицер полиции; было очевидно, что он глубоко взволнован услышанным.
— Мисс, — сказал он, — я должен арестовать вас, но позвольте сказать вам, что меня это ужасно огорчает.
— Вы должны выполнять свой долг так, как вы его понимаете, инспектор, — холодно сказал Макс и проследовал мимо него в грузовик Гарды, держась в платье так, словно он в нем родился.
Оставшиеся в доме видели, как грузовик уехал, а из-под каждого куста вынырнули вооруженные полицейские.
— Хотелось бы надеяться, — сказала Розали, — что, когда они действительно возьмут меня, я выскажусь хотя бы наполовину так здорово, как он.
Господи, как он хорош!
Когда грузовик Гарды отъехал от фермерского дома и начал трястись по раздолбанной грязной дороге, Макса захлестнул восторг от того, насколько он был хорош. Лучшее выступление всей его жизни! Разве „Метрополитен-опера“ или Королевское Шекспировское общество видели когда-нибудь такой триумф? Макс решил, что нет. Он надул вооруженных копов, заставил их поверить, что он „зеленый“ террорист, точнее — „зеленая“ террористка. И представление не окончено, примадонне еще не скоро предстоит спеть „Звездное знамя“. Он сидит в кузове рядом с двумя полицейскими при исполнении и их командиром, и все трое пребывают во власти его потрясающей игры. Они готовы есть у него из рук.
Господи, как же он хорош!
Но, как говорится, театр не любовница, а настоящая сука, которой всегда нужно еще и еще! И не отпустит, пока не прикует наручниками к кровати, не высечет как следует и не заставит молить о пощаде. Макс знал, что нужно сосредоточиться. Собраться и сосредоточиться! Главное в этом великом искусстве — собранность и сосредоточенность, и еще нахальство, разумеется. Нахальство ужасно важно, но, к счастью, Макс им щедро одарен. Важно не выйти из роли, сосредоточиться. Макс незаметно убедился, что колени в порядке — не склеены вместе, а нежно соприкасаются, искренне, по-девичьи. Здесь нужно спортивное изящество, а не развратная призывная поза… Идеально, ноги стоят просто идеально. Итак, спина прямая, не сутулиться, ты Жанна д'Арк, а не какая-то потасканная девка из бара. Грудь вперед. „Если она у тебя есть, — подумал Макс, — гордись ею“. Но не слишком вульгарно! Пусть грудь работает на тебя, а не наоборот. Дальше: голова. Подбородок немного вбок и вниз, печально опущенный, но вызывающий. Крошечная щелочка между губами, прерывистое злое дыхание… И взгляд! Взгляд — это основа. „Если взгляд правильный, — говорил бывший учитель Макса по „трем Д“ (движение, дух, достоверность), — можно играть хоть в балетной пачке и болотных сапогах, а люди будут тебе верить“. Пусть взгляд горит. Огонь и вызов. Загнанная в угол собака. Запертый в клетке дикий зверь.
Макс невероятно воодушевился. Сколько он сможет продержаться? До самого суда? Неужели ему удастся попасть в тюрьму? Театральные возможности просто сводили с ума… А когда правда всплывет наружу! Он станет легендой Голливуда! Про него напишут пьесу! Поставят фильм! Выйдут игры виртуальной реальности! „Макс Максимус спрашивает: Можете ли вы играть достаточно хорошо, чтобы одурачить копов и спасти мир?“
Макс отомстил за всех актеров! Он доказал, что их тончайшие таланты можно использовать для защиты окружающей среды. Что они не просто кучка неврастеников, которые любят наряжаться, а великолепная ударная команда в битве за жизнь. Макс трепетал от своего триумфа.
Но лишь про себя, разумеется. Полицейский и женщина-констебль, сидевшие напротив, видели человека, который не торжествует победу, а терпит сокрушительное поражение. Перед ними была фигура непреклонной, закованной в цепи женственной пленницы. За исключением одной небольшой детали. Одна деталь этой фигуры не была ни женственной, ни плененной. Потому что незаметно для Макса его тайное возбуждение стало явным. Максу так часто случалось хитростью поднимать не желавший стоять пенис, размышляя о своем потрясающем таланте (как в то последнее утро с Кристл), что сейчас процесс пошел сам собой. Инспектор и женщина-констебль с изумлением наблюдали, как в паху арестованной начал набухать бугор. Внутренне наслаждаясь своей гениальностью, Макс устроил себе стоячую овацию. Полицейские просто глазам своим не поверили, когда бугор натянул ткань платья, продолжая рваться вверх. Он рос у них на глазах, поднялся до опущенного подбородка женщины и нежно коснулся сжатых под подбородком рук. „Я обвиняю, — говорил он. — Я обвиняю. Эта женщина вовсе не женщина, и я, гордый, налитый кровью мужской член, явил себя, чтобы доказать это“.
Розали как раз собиралась покинуть дом Рут и Шона, когда вернулась Гарда.
Это был жестокий удар. Всего несколько секунд назад они праздновали невероятный успех Макса. Розали знала, что очень ему обязана, и пообещала Натану, что, если он задержится в Дублине, они вернутся к теме фильма, как только Макс снова окажется вместе с ними.
— Они его долго не продержат, — уверенно говорила Розали. — Чего Гарде точно не надо, так это историй в газетах о том, как американская звезда виртуальной реальности обманула ее доблестных вояк и они поверили, будто перед ними ирландская девчонка. Об ирландцах и без того анекдотов достаточно.
Она как раз успела переодеться, когда они услышали рев грузовиков, возвращавшихся по сельской дороге. На возгласы разочарования времени просто не было. Розали действовала быстро, как будто ей каждый день приходилось скрываться от вооруженной полиции. Она схватила автомат, чмокнув наспех бабушку с дедушкой, выбежала из дому и рванула к сараю, где был спрятан мотоцикл. Двигатель завелся, когда появилась Гарда. Находящиеся в доме Рут и Шон собрались отстреливаться. Натан снова занял свое место под столом. Раздался визг тормозов, Розали вылетела из сарая и устремилась к канаве с ручейком, тянувшейся вдоль ограды.
Все кончилось за несколько секунд, Гарде даже не пришлось выходить из грузовиков. Хватило одного заряда, разорвавшегося рядом с передним колесом мотоцикла. Розали слетела с сиденья и тяжело упала в ручей. В следующую секунду она снова была на ногах. Выглянув из канавы, решила было бежать, но какой смысл? Она попалась и знала это.
— Бабушка! Дедушка! Не стреляйте! — крикнула она, вылезая из ручья с поднятыми руками. — Не стоит нам всем отправляться в тюрьму.
Бедным старикам оставалось только беспомощно смотреть сквозь разбитое окно, как арестовывают их внучку. Натан пытался глядеть в другую сторону, он злобно листал журнал, найденный им на полке. Оказаться в гостях у незнакомых людей и наблюдать за тем, как их любимую девочку по обвинению в терроризме уводят в тюрьму уж точно не на один десяток лет, — не самая светская и приятная ситуация.
— Разве вы не понимаете, ублюдки! — слышали они вопли Розали, на которую надевали наручники. — Землю затрахали вконец. Это надо остановить!
— Должен сказать вам, мисс, — заявил полицейский, — что у этого педрилы в платье речь перед арестом была намного красочнее, чем у вас.
Они сидели друг напротив друга в кузове грузовика Гарды, снова проезжая по тому же пути, который Макс с таким триумфом проделал несколько минут назад. Но насколько же все изменилось теперь! Его костюм, который раньше был его броней, его победным одеянием, теперь казался просто идиотским. Макса много раз арестовывали и раньше, но сегодня он впервые оказался в лапах полиции в женской одежде. Это было ужасно. И все же отчасти ему повезло. По крайней мере, за дерзость и вмешательство в действия полиции тридцать лет не дают. Однако именно столько дают за пятилетнюю террористическую деятельность, и он знал это не хуже Розали. Она будет наблюдать за гибелью мира из-за тюремных решеток, не имея возможности вмешаться.
— Как они тебя раскусили? — спросила она.
Макс уже продумал ответ.
— Ну, понимаешь, представление — это мириады тонкостей, — убедительно сказал он. — Один неправильный жест или выражение лица, даже мысль, крошечный нюанс — и домик рушится. Одна лишняя мысль — и карты разлетаются.
— У вашего товарища член встал, — радостно сообщила женщина-констебль.
— Встал! — в ужасе воскликнула Розали.
Макс помертвел. С каждой секундой он все больше и больше привязывался к Розали. А теперь это! Чувство стыда нахлынуло на него словно огненная река. Он любил Розали и знал это. Понял с первого момента их самой первой встречи. Он любил ее нежный ирландский голос. Любил ее жесткие, отчаянные поступки. Он видел ее в нижнем белье и влюбился еще сильнее. Больше всего на свете он хотел произвести на нее впечатление, и теперь у него появилось неприятное предчувствие, что такое разоблачение вряд ли этому поспособствует.
— Я поверить не могла, — продолжала констебль. — Огромный такой прибор между ног. Я чуть на него свое кепи не повесила! — Она искренне веселилась. На западном берегу Ирландии не каждый день подворачивается случай арестовать мужчину-кинозвезду в женском платье.
— Достаточно, констебль, — резко оборвал ее офицер, и на секунду в кузове повисла тишина.
Розали огляделась в поисках того, что могло стать источником вдохновения для эрекции. Она знала, что Макс не гей, и не только из-за его репутации, но и потому, что заметила, какие взгляды он бросает на нее. Значит, констебль. Розали не привыкла судить людей по внешности, но ей казалось, что такая женщина не может спровоцировать неконтролируемое сексуальное возбуждение. Особенно у мужчины, который недавно был женат на одной из самых сексапильных звезд Голливуда. Констебль была крупной и довольно коренастой… конечно, по-своему привлекательной, с хорошими волосами, но она определенно не могла стать объектом мощного влечения.
— Ну и отчего же он у тебя встал? — задала наконец свой вопрос Розали, пригвоздив Макса взглядом твердых, немигающих зеленых глаз. Глаз, которые Макс до этого считал убийственно роскошными, но теперь вдруг нашел назойливыми и откровенно угрожающими.
— Ну, в смысле… я просто не мог удержаться, — ответил он.
— Я и так поняла, что ты не мог удержаться, — бросила Розали. — Я понимаю, что ты не нарочно привел себя в такое состояние. Так от чего же ты не мог удержаться?
Однажды кто-то сказал Максу, что честность — лучшая тактика.
— Послушай, Розали… Это было невероятно… Моя игра… Так справиться с ролью, обмануть копов. Это можно сравнить с высшим карьерным взлетом, с получением „Оскара“ или вроде того…
Взгляд Розали объяснил ему все. Тот, кто сказал Максу, что честность — лучшая тактика, был неправ.
К тому времени, когда полицейский конвой прибыл обратно в Дублин, Макс почти физически устал от взгляда роскошных зеленых глаз, которые он находил столь притягательными с той минуты, как увидел. Теперь же они всю дорогу жгли его безмолвной яростью. Взгляд был такой пронзительный и сильный, что Макс начал всерьез опасаться, как бы после у него на лице на всю жизнь не остались шрамы.
Причина ярости Розали заключалась не только в том, что из-за тщеславия Макса она всю оставшуюся жизнь проведет за решеткой. Она понимала, что Гарду на нее натравили другие и ее арест никак не связан с Максом. Нет, причина ее гнева лежала гораздо глубже, в ее раненом сердце.
Макс ей нравился. Один раз, в клаустросфере Пластика Толстоу, он уже спас ей жизнь, и ей это пришлось по душе. Даже у самых суровых, несгибаемых террористок есть склонность к романтизму, и у Розали она была развита очень даже сильно. Она была пылкой деревенской девушкой, выросшей на древних сказаниях и песнях. Если роскошные, привлекательные мужчины хотели рисковать ради нее жизнью, она нисколько не возражала. С самого начала Розали чувствовала, что Макс, возможно, к ней неравнодушен, если судить по взглядам, которые он на нее бросал. Однако она оценивала себя трезво и считала, что такой знаменитый и богатый человек вряд ли может всерьез заинтересоваться ею. Поэтому, когда Макс во второй раз предложил спасти ее, она была глубоко тронута. Розали с детства внушали, что если любишь кого-то, то пойдешь на все, чтобы его поддержать и защитить. Ей казалось, что именно так Макс и поступает. В конце концов, помочь сбежать опасному преступнику — довольно серьезное нарушение закона, а Макс решился на него не задумываясь. Но теперь оказалось, что он сделал это просто из актерского тщеславия, столь неумеренного, что в результате Розали все-таки попалась. И вовсе она ему не нравится, он просто использовал случай выпендриться. Она ненавидела его. Ненавидела потому, что почти в него влюбилась, а теперь никогда больше его не увидит.
Грузовик наконец остановился у здания Центрального полицейского управления Дублина. Сначала вывели Макса.
— Розали, я… — начал он.
— Надеюсь, я больше никогда не увижу тебя, — сказала она, глядя на Макса уже не яростными и пронзительными, а полными слез глазами. — И я больше не хочу тебя видеть.
— И не увидите, — уверил ее инспектор. — Мужчин в женские тюрьмы не сажают, даже трансвеститов.