Второй Эдем

Глава 8 Опасные расследования, разбитое сердце и теракт

Пластик практически осязал огромное, черное, клейкое холодное море, бьющееся о мертвый берег. Он ушел от своего оптоволоконного экрана и обратился к телевидению виртуальной реальности. В шлеме он мог следовать за съемочной группой и созерцать новые детали этого кошмара. Подобный вид телевещания привлекал далеко не всех. Окружающие наблюдателя трехмерные образы зачастую вызывали что-то вроде морской болезни. Однако Пластику это подходило. Он хотел ощутить катастрофу изнутри.

Из огромной пробоины текла нефть. Заграждения были сметены, на поверхности непроницаемой пленки бессмысленно лежали очищающие средства. Катастрофа не могла быть ужаснее, даже если бы ее устроил двухлетний ребенок-великан с плохим зрением и скверной координацией движений, а не ответственные люди. Взрослые люди с уникальными техническими навыками и бесценным горьким опытом.

Они даже не учатся, подумал Пластик, наблюдая за тем, как двух человек поднимают с разваливающегося танкера.

С горизонта приближался на всех парах корабль „Природы“.

— Надо же, бунтари из „Природы“ быстро добрались до места события, — сказал ведущий, и благодаря шлему Пластику показалось, что тот обращается лично к нему.

— Еще бы, — пробормотал в ответ Пластик, с грустью сравнивая их работу с работой своей собственной команды по рекламе, позволившей пончикам встать на их пути.

Джуди Шварц тоже был изумлен быстрым появлением представителей „Природы“.

— Как, черт возьми, этим парням удалось так быстро сюда добраться? — спросил он Джексон, раскачиваясь на тросе, свисавшем с вертолета береговой охраны.

— Они преследовали нас уже много дней, — ответила Джексон.

— Интересно, вы не находите?

— Что именно? — бросила Джексон. Ей уже начинало надоедать, что Джуди интересовало все на свете.

— То, что они вас преследовали. В море сейчас не одна тысяча супертанкеров, а „Природа“ почему-то крутится именно возле того, который затонул.

— Танкеры постоянно тонут, — ответила Джексон. — В Атлантике столько нефти, что воду можно в бак заливать.

В этот момент разговор был прерван, потому что им пришлось забираться в вертолет и отсоединять от пояса трос.

— Что ж, агент Шварц, — ехидно сказал пилот. — Если вы увидели все, что хотели, мы, наверное, можем отправляться домой.

Джуди не ответил. Он понаблюдал за кораблем „Природы“ через открытую дверь вертолета, а затем снова повернулся к Джексон.

— Насколько хорошо вы знали свой экипаж? — спросил он.

— Не слишком. Это был короткий рейс. А что? — ответила Джексон.

— Значит, вы никого из них не знали?

— Ну, не совсем, кое-кто был с нами в прошлые разы. Вы на чтo намекаете? Думаете, кто-то из нас намеренно направил корабль на берег?

Окинув взглядом людей в вертолете, Джуди пожалел, что Джексон говорит так громко. Вдоль стен салона сидело несколько очень крутых ребят, и Джуди не хотел, чтобы они подумали, будто он обвиняет их в диверсии.

— Поговорим об этом позже, хорошо? — сказал он. — Мне необходимо записать кое-что для отчета. Кто набирал экипаж?

— Нефтяная компания, разумеется.

— А не капитан?

— Ну конечно нет. Он ведь зарплату не платит. Если капитан недоволен матросом, он может попросить компанию заменить его. Вот и все.

— А капитан был доволен? Ну, если, конечно, не принимать в расчет, что он покончил с собой.

— Это был хороший корабль и хороший экипаж, понятно? — начала злиться Джексон.

— Пока вы не вылетели на берег.

— Вот что, мистер, довольно. Я не понимаю, на что вы намекаете, да мне и плевать. Может, вы думаете, что мы утопили собственный корабль, не знаю, но с меня хватит ваших вопросов, и если у вас голова варит, то вы заткнетесь. Иначе я вышвырну вас из вертолета, и двадцать пять свидетелей поклянутся, что вы просто споткнулись.

Тем временем Натан все еще беседовал с охранниками у въезда в Беверли-Хиллз.

— Значит, у тебя встреча с Пластиком Толстоу, верно? — переспрашивали они, не желая верить. — Ладно, писатель, давай это уточним.

Они вернулись в свою будку, сияя блестящими бронекостюмами „Биотех“. Начищенные ботинки стучали о землю твердо и агрессивно. Не в первый раз Натан задумался о том, так ли уж разумно позволять полицейским одеваться на нацистский манер.

Они бы не выглядели настолько круто, сними с них все это оружие и прочие примочки, подумал он. И был прав, хотя что толку, если они все равно на это не пойдут?

Копы не всегда одевались подобным образом. В былые времена, когда полиция была свежим изобретением, они выглядели довольно смешно и нестрашно. В Британии они носили котелки и сюртуки и зачастую украшали себя гигантскими бакенбардами, в которых с легкостью могли бы спрятаться мелкие преступники. В континентальной Европе их собратья офицеры щеголяли блестящими нагрудными пластинами и наряжались в огромные шляпы с невообразимым количеством перьев. В Париже Наполеона Третьего пришлось расширять улицы, чтобы хватало места для эполетов.

Это была прекрасная система, при которой представители власти выглядели на редкость глупо и благодаря этому не забывали, что они тоже люди. Трудно вести себя нагло и беспардонно, если ты одет как деревенский дурачок. Увы, времена изменились. Сначала появились кожаные куртки. Потом высокие фуражки и темные очки. Изменения происходили медленно, но верно; с годами стало привычно видеть защитников общества, разряженных словно ангелы ада или Генрих Гиммлер.

Натану это было глубоко отвратительно. До того как покинуть Британию, он даже выступил в программе „Нытье“ на канале „Скука“, где любой человек (предпочтительно — университетский лектор) мог поныть пятнадцать минут на тему по собственному выбору. Натан выбрал тему полицейской формы.

— Людям, наделенным властью и большими полномочиями, не стоит разрешать разгуливать по улицам с кичливым видом, — убедительно доказывал он. — Почему человек становится полицейским? На то есть две главные причины. Либо он хочет служить обществу, либо ему нравится получать деньги за лихой вид и возможность раздавать команды направо и налево. Последних нельзя поощрять, снабжая фашистскими атрибутами.

Натан требовал изменить полицейскую форму, чтобы все — рядовые и офицеры, женщины и мужчины — выполняли свои обязанности в обтягивающих полосатых колготках, розовых платьях и огромных шляпах, как у эльфов, с блестящими серебряными пряжками. По словам Натана, все тут же изменится. Копы будут смущаться и просто не посмеют запугивать граждан, у преступников рука не поднимется стрелять в таких нарядных служителей порядка, пострадавшие перестанут бояться обращаться в полицию, а свидетели сами хлынут толпой. Общество дружно встанет на защиту храбрых мужчин и женщин, готовых поддерживать закон, невзирая на свой дурацкий вид.

Натан развил свою идею, охватив и военных.

— Конечно, я понимаю необходимость определенной системы коллективной безопасности, — сказал он, — но я решительно против постоянного восхваления того, что на самом деле является неприятной необходимостью. Например, традиции давать кораблям такие названия, как „Крейсер Ее Величества „Неукротимый“.

Натан утверждал, что наделять военную технику мужественными именами опасно и чревато последствиями. Ничто не делает политика счастливее, чем возможность доложить: „Крейсер Ее Величества „Неукротимый“ был задействован сегодня в Заливе для транспортировки офицеров и рядового состава Второй героической дивизии“. Разве не лучше переименовать все это? Политик, угождающий шовинистически настроенной общественности, вряд ли так уж захочет сообщить об участии крейсера Ее Величества „Сомнительное использование мировых ресурсов“ в транспортировке офицеров и рядового состава Дивизии крошечных пиписек.

Правила программы „Нытье“ позволяли любым заинтересованным лицам обращаться к выступающему с вопросами. Странно, но ни полицейские, ни военные не воспользовались этой возможностью. Шоу-бизнес, напротив, выслал представителей, которые в самых резких выражениях отвергли эти злонамеренные попытки лишить их средств к существованию. Нацеленные на развлечение аудитории, состоящей главным образом из умственно отсталых подростков, создатели фильмов и телевизионных программ сочли, что полицейские в клоунских одеяниях, а также боевые корабли под названием „Крейсер Ее Величества „Болван“ совершенно неприемлемы. Терминатор в платье никого не возбуждает.

Охранники сверились со списком. Планшет и шариковые ручки казались забавно старомодными в руках этих высокотехнологичных секьюрити. Причина использования такого допотопного приспособления заключалась в том, что, в отличие от компьютеров, взломать шариковую ручку просто невозможно. Если хочешь заменить имя, написанное чернилами на листке бумаги, нужно вычеркнуть его и вписать сверху другое. Такую „уловку“ способен заметить даже полный тупица.

Увидев, что фамилия Натана действительно значится в их списке, охранники махнули ему, и он проехал в огромные ворота. Натан опустил стекло и позволил чистому, фильтрованному воздуху охраняемой зоны наполнить машину, чувствуя, как у него поднимается настроение.

Беверли-Хиллз! — подумал он. Он едет по Беверли-Хиллз, чтобы сыграть в теннис с самым могущественным коммуникационным магнатом в мире и толкнуть свою идею. Он достиг вершины, он уже внутри раковины, рядом с самой жемчужиной. Что сказала бы на это Флосси?

Черт! Это произошло. Он отвлекся, и память, разумеется, тут же вернула его к Флосси. Натану постоянно приходилось быть начеку, потому что, как только он терял бдительность, обитавшие в нем маленькие бесы швыряли ему в солнечное сплетение глыбу свинца.

„Просрал, да? — шептали бесы ему в ухо. — У тебя была красивая, идеальная женщина, а ты все просрал… А почему ты все просрал? — спрашивали они, зная ответ. — Потому что ты полный придурок, вот почему. Отвечай, кто ты есть?“

— Полный придурок, — прошептал Натан. Затем громче: — Я полный придурок. Полный и совершенный придурок! — Его голос поднялся до крика, и он что есть силы ударился головой о руль.

В следующую секунду его машина оказалась в кольце охранников Беверли-Хиллз. Они выскочили из пышной пластиковой растительности, обрамлявшей тихую дорогу. Кричать и биться головой о руль считалось ненормальным поведением. Охранники были уверены, что поймали настоящего психа.

— Почему вы кричали и бились головой о руль? — потребовал у Натана ответа вооруженный, упакованный в кожу коп.

Натан видел перед собой дула пистолетов. Одно неверное движение — и его изрешетят. Он счел, что честность — лучший выход в такой ситуации.

— Потому что я провел два года в попытках уйти от жены, воображая, что не люблю ее, и еще потому, что хотел трахать других женщин. Затем однажды она ушла от меня, и я понял, что безумно люблю ее, и с тех пор моя жизнь превратилась в бессмысленный фарс.

Копы с минуту обмозговывали услышанное. Думали, что ответить. Наконец заговорил главный:

— Ты должен лететь к ней, — сказал самый крутой, непреклонный охранник. — Ты должен лететь к своей прекрасной даме и осыпать ее безумными, пламенными поцелуями. Ты должен навалить на ее постель гору цветов и сказать: „Эй, детка, я приготовил тебе луг, ложись на него, и я буду трахать тебя, пока у тебя уши не задымятся“. Вот что ты должен сделать. А иначе ты вообще не мужик.

Натан поблагодарил офицера за совет, добавив, что такой поворот событий не приходил ему в голову, но теперь, когда ему подсказали, он именно так и поступит. Однако в глубине души Натан заподозрил, что это едва ли подействует на его прекрасную Флосси.

Его прекрасная Флосси! Ха! Всего двенадцать жалких месяцев назад Натан ни за что не назвал бы ее так. Нет, тогда он не замечал ее очарования. Они были вместе восемь лет, и последние два года Натан мечтал с ней расстаться. Он хотел спать с другими женщинами. Он хотел спать практически с каждой встречной женщиной. Более того, он хотел спать с женщинами, которые закручивают колпачок зубной пасты после того, как почистят зубы. Он хотел спать с женщиной, которая всегда оставляет ключи и деньги в одном и том же месте, чтобы потом их можно было найти. Флосси никогда не знала, где лежат ее ключи, и Натана это бесило. Больше всего его бесило, что она брала его ключи и тоже их теряла. Натан всегда, всегда клал свои ключи на одно и то же место, поэтому он всегда знал, где они лежат. К сожалению, Флосси тоже это знала, и это было источником постоянных стычек. К тому же она никогда не ставила молоко или масло обратно в холодильник после еды.

Натан частенько размышлял о том, что бог любви в лучшем случае — безответственный, нерешительный тип, а в худшем — неизлечимый шизофреник и ублюдок. Когда Натан только познакомился с Флосси, он был поражен ее сексуальностью. Потом стал равнодушен к ее очарованию, а теперь снова мечтал затащить ее в постель. Как такие противоречивые страсти могут сосуществовать в одном и том же человеке? С какой стороны ни посмотри, его отношение к Флосси напоминало качающийся маятник. Просто уму непостижимо, как это может быть: сегодня привычки женщины кажутся тебе страшно милыми, завтра — просто ужасными, а на следующее утро — снова милыми. Натан, который еще год назад считал, что образ жизни Флосси ему глубоко отвратителен, теперь мечтал увидеть ее трусики на полу своей ванной или найти свои любимые щипчики для ногтей в кладовке для продуктов. Флосси никогда не допивала кофе, вечно оставляя чашку недопитой, чтобы потом непременно опрокинуть ее на пол. Было время, когда у Натана от этой ее манеры чуть не выворачивало кишки. Теперь он вспоминал о ней как о самой прелестной изюминке.

Да, бог любви непостоянен, и он играючи повернул Натана на сто восемьдесят градусов. Год назад Натан почти ненавидел Флосси. Его тошнило от нее и от их отношений. Он не жил, а существовал, холодный и неприступный, размышляя, как бы отделаться от женщины, которую больше не любит.

— Ты меня любишь? — спрашивала Флосси.

— Ну конечно люблю, — отвечал Натан.

— Что-то не похоже, — настаивала Флосси, и, несмотря на собственные протесты, он знал, что она права. Чувство сексуальной неудовлетворенности и постоянного раздражения убедили его, что им лучше расстаться.

Каждый день он пытался придумать способ уйти. Он не хотел обижать ее и затевать спор о том, кому достанется дом, но хотел уйти. Шли месяцы, а он продолжал уверять ее, что любит… и продолжал искать выход. Он был трусом и не желал смотреть в лицо неприятностям, но знал, что скоро это придется сделать.

Затем вдруг Флосси объявила, что уходит от него к другому, и с той самой секунды он уже не любил никого, кроме нее.

Направляясь в студию „ДиджиМак“ на обед с агентом и оставив свою прекрасную, почти уже бывшую жену Кристл (которая больше никак не будет связана с этой историей) нежиться на атласных простынях, Макс тоже размышлял над своими сердечными делами. Он, конечно, не был в таком отчаянии, как Натан, но определенно не испытывал удовольствия от создавшейся ситуации.

То, что жена, которую он даже не узнал, потребовала у него развода, ясно показало Максу, до чего же он докатился. Быть суперзвездой просто отлично, но если ты при этом жалкий алкоголик, для которого прочные отношения означают не одну горячую ночку, а в лучшем случае две, это определенно неправильно. Он ощущал внутри пустоту, которую не мог себе объяснить. Может быть, он голоден? Или простыл? Нет, вряд ли. Ему было холодно и грустно. Макс въехал в ворота студии и оказался на центральном проспекте. Там он увидел двух молодых влюбленных, которые брели по тротуару в биотуннеле, держась за руки. Эта сцена все ему объяснила. Вот именно! Теперь он понял. Макс понял, откуда это ощущение холода. Он одинок.

В кафе агент Макса, Джеральдина Кох, уже заказала обед. У нее были превосходные новости, моментально вернувшие Макса в привычное доброе расположение духа.

— У тебя сегодня в три сорок пять встреча с Пластиком Толстоу.

Глаза Макса расширились от волнения, и Джеральдина не смогла сдержать торжествующую улыбку, которая разлилась по всему ее лицу. Лицу, которое обычно было настолько кислым, что у людей челюсти сводило при одном только взгляде на нее.

— Он хочет познакомить тебя с британским писателем по имени Натан Ходди. Кажется, он затеял полнометражный фильм.

— Ты хочешь сказать, настоящую рекламу? — спросил Макс, боясь поверить в удачу.

— Нет, Макс, я хочу сказать — полнометражный фильм. Он планирует широкую рекламную акцию на тему борьбы между „Клаустросферой“ и „зеленым“ движением. Я убедила его людей, что ты уже вполне созрел для главных ролей.

Именно такой прорыв и был необходим Максу. Они с Джеральдиной много месяцев обсуждали, как он совершит трудный переход от идола к символу. Некоторые звезды горели только мгновение, но были и другие, очень немногочисленные, которые становились звездами на всю жизнь. Несмотря на свою огромную популярность, Макс, в общем, оставался парнем Levi's. Жизненно важный переход от модной звезды к звезде на все времена пока что ему не давался, а время шло. Работа на Толстоу все изменит. Это докажет, что Макс — настоящая, взрослая мегазвезда, и раз и навсегда вознесет его на недосягаемую высоту.

Пока Джеральдина излагала Максу подробности встречи, подоспела Розали со своим террористическим отрядом. Они не стали подсаживаться к столику, а попросту приземлились с грохотом на полупрозрачный биокупол кафе. Все уставились наверх, на странные фигуры, движущиеся по серо-синему куполу защитной крыши. Большинство, включая Джеральдину, испугалось, но обожающий любые развлечения Макс нашел эту сцену забавной.

— Посмотри на этих ребят, — сказал он. — Они четко знают свое дело.

— Охрана должна их пристрелить! — ответила Джеральдина.

Макс, словно завороженный, наблюдал за тем, как у него над головой пять фигур в масках и зеленых рабочих комбинезонах слаженно и быстро минируют биощит. Они закладывали заряды на расстоянии пяти метров друг от друга по огромному куполообразному навесу, и все это время над ними трещал вертолет.

— Что они делают? — спросила Джеральдина.

— Кажется, они хотят проделать дыры в крыше.

Прежде чем Джеральдина успела ответить, Розали начала взрывать заряды, и осколки биощита дождем посыпались на вопящих посетителей кафе.

— Что они делают?

— Думаю, мы это очень скоро узнаем, — возбужденно ответил Макс.

Они и правда это узнали. Розали прикрепила абордажный крюк к самой большой дыре в крыше, а затем поднялась обратно в вертолет вместе со своей командой.

— Кажется, они собрались оторвать крышу, — сказал Макс.

Они видели, как смутное голубое пятно вертолета медленно удаляется от навеса. Однако в тридцати футах над крышей вертолет завис в воздухе, удерживаемый туго натянутым тросом. Мощные двигатели натужно ревели, но крыша оказалась прочнее, чем рассчитывали террористы, и это подорвало в остальном безупречный план.

Сидящая под крышей Джеральдина засмеялась. Засмеялись и все остальные. Злонамеренная попытка подставить их девственно нежную кожу под убийственный ультрафиолет не удалась.

— Что, кишка тонка? — орали они в потолок. — Пошли к черту, задницы зеленые!

Наверху команда группы „Мать Земля“ впала в панику.

— Придется перерубить трос! — гаркнул пилот, перекрикивая вой двигателей. — Копы явятся с минуты на минуту.

Но Розали не допускала упаднических мыслей. Это ведь всемирно известная студия „ДиджиМак“ в центре самого многолюдного города планеты. Активисты группы „Мать Земля“ не имеют права выставить себя дураками в таком месте. Схватив сумку со взрывчаткой, Розали начала спускаться по натянутому тросу обратно на крышу кафе. Она быстро заложила вторую линию зарядов вблизи зияющих дыр. Сидящие внутри люди не знали, бежать им или оставаться; большинство предпочло спрятаться под столами. Только Макс остался сидеть на месте, хотя сердце его сильно билось. Он пытался различить лицо женщины, на корточках сидящей на крыше.

Розали выполнила свою миссию и побежала назад по голубовато-серому куполу к натянутому тросу, спускавшемуся с вертолета. Схватившись за трос, она привела в действие детонаторы. Ее план заключался в том, что, когда вертолет с террористами поднимется в воздух, прихватив на тросе биощит, презренный символ экологической самоуспокоенности, она тоже уцепится за трос. Потом она поднимется в воздух и вновь перенесется в относительно безопасные будни международной террористки. Однако крыша рухнула столь внезапно, а вертолет взмыл с такой яростью, что Розали не удержалась и свалилась в ею же проделанную огромную зазубренную брешь в биощите. Она упала с высоты пятидесяти футов прямо в кафе, удачно приземлившись в именинный торт Руперта.