Второй Эдем

Глава 24 Сделка века

Макс находился в компании Пластика Толстоу уже около получаса. Он попросил его о встрече якобы для того, чтобы обсудить судьбу фильма, сценарий для которого должен был писать Натан, но на самом деле он пришел с другой целью.

Толстоу с готовностью согласился встретиться и пригласил Макса к себе в дом, несмотря на крайнюю занятость. Макс все-таки был одной из известнейших личностей в киноиндустрии, и даже занимающие столь высокое положение в обществе люди, как Толстоу, понимали значимость „денежного мешка“.

Они разговаривали в офисе Толстоу, потому что Макс отклонил приглашение пройти в клаустросферу. К его одежде был прицеплен крошечный передатчик, и он знал, что стены клаустросферы не пропускают радиоволны.

— Я проторчал в своей клаустросфере почти месяц, — сказал Макс вместо объяснения. — Иногда даже свежего воздуха и ясного солнца может быть слишком много. Ненавижу чувствовать себя настолько здоровым.

— Ты провел месяц в своей клаустросфере? Зачем?

— Вообще-то я на своем винограднике работал. Первый урожай. Я принес с собой бутылочку, твое мнение для меня важно.

Макс достал пол-литровую бутылку красного вина с этикеткой: „Вино от Макса“.

— Ты в своей клаустросфере вино делаешь? Надо же! А у меня вот виноградника нет.

— Ну, ты просто обязан им обзавестись. Чем можно заняться в тропическом лесу? Разве только на игуан охотиться. А с виноградником сколько угодно лет скучно не будет. Попробуй.

— Хорошо. Очень хорошо, — сказал Пластик, делая маленький глоток. — Сильный аромат. Я люблю вино с сильным ароматом… Значит, вот чем ты занимался. Я слышал, ты вроде как ушел на дно.

Макс задумался, знает ли Толстоу, что он был в доме Натана в ночь его убийства. Узнал ли его убийца под шлемом? Рассказал ли об этом Толстоу? Макс предполагал самое худшее, поэтому признался честно:

— Да, я какое-то время прятался. По правде говоря, Пластик, я пережил нехилое такое потрясение… Ты помнишь Натана Ходди? Парня, который собирался написать для нас сценарий?

— Да, я знаю, что он умер, — сказал Пластик с очевидным безразличием.

— Я был у него в тот вечер, когда его пришили, — сказал Макс.

— Да ты что? Ты был там? — Казалось, Толстоу действительно удивлен. — Ну и кто же прикончил бедолагу?

— Да в том-то все и дело, — ответил Макс. — Я там был, но я не знаю, кто это сделал. Когда его убили, мы боролись в виртуальной реальности и оба были в шлемах. Я не видел, как он умер. Хочешь верь, хочешь нет, я видел его мысли, когда он умирал, хотя я, конечно, не понял, что это такое, пока не увидел труп. Это было так необычно.

— Ты видел его мысли перед смертью? Ничего себе! У тебя запись осталась? Я мог бы запросто ее толкнуть.

— Ни фига подобного, приятель. Увидев тело, я просто сбежал. Вот поэтому я вроде как исчез, понимаешь? В смысле, мне не казалось, что я поступаю неправильно… Я ничего не знал, копам помочь не мог, да и вообще.

— И ты не хотел впутываться в это дело.

— В расследование убийства? Ни за что! А ты бы захотел? От этого дерьма потом не отмоешься. Я так и слышу, что обо мне говорили бы. Бешеный, крутой Макс Максимус… слыхал, поди? Он был в комнате, когда прикончили его дружка, а он и пальцем не пошевелил. Говорит, заигрался и не заметил!

— Но теперь все уже, наверное, в прошлом? У копов с тех пор еще тысяча глухарей образовалась, — уверил Пластик Толстоу, дружески хлопнув кинозвезду по плечу. Нервы Макса на мгновение сдали, и он слегка подпрыгнул от этого прикосновения. Макс надеялся, что Пластик ничего не заметил.

— Да, — сказал Макс. — Думаю, теперь это быльем поросло, и мне вдруг стало интересно, что с фильмом-то будет, понимаешь? В смысле, Натана, конечно, ужасно жаль, но ты же знаешь, в городе полно писателей. Ты понимаешь?

— Конечно понимаю, Макс, — кивнул Пластик. — Можешь не сомневаться, я все еще очень заинтересован в том, чтобы ты играл в фильме об этих придурках из группы „Мать Земля“.

— Что ж, просто отлично, Пластик, — сказал Макс и понял, что больше тянуть нельзя. Если препарат подействовал, результат уже должен был появиться; для моментального эффекта нужна всего одна капля. Настало время проверить.

— Слышишь, Пластик, — небрежно заметил Макс. — Я слышал, ты любишь смотреть, как девчонки в туалет ходят, правда?

— Да, люблю, — ответил Пластик, даже глазом не моргнув.

Макс заметно расслабился. Препарат работал, сомнений нет. Осмелев, он решился на еще одну проверку.

— Но как, черт возьми, тебе это удается? В смысле, ты что, заставляешь их над собой присесть, или как?

— Я лежу вон под тем стеклянным столом, а они присаживаются на нем на корточки.

Толстоу кивнул в сторону журнального столика, на котором стоял стакан Макса. Макс почувствовал, что пить больше не сможет. Ему хотелось скорее выполнить задание и свалить. С напускной небрежностью он приступил к последней и самой опасной проверке.

— Я уверен, что ты подписал Натану смертный приговор в ту же минуту, как он вычислил, что именно ты платишь „зеленым“ террористам.

Макс улыбался самой располагающей, самой дружелюбной улыбкой. „Уста младенца“ — тонкий препарат, он лучше всего работает, если получивший его человек расслаблен и понятия не имеет о том, что находится под его влиянием. Изначально этот препарат разработали для психоаналитиков, когда дневные чат-шоу превратили их профессию в развлечение. Программы представляли собой ежедневные исповеди, во время которых неудачники всех мастей под нажимом убедительных ведущих описывали в самых невероятных подробностях, как ужасно и непоправимо они облажались. Затем их знакомили с другими неудачниками, виновниками или жертвами схожих ситуаций, людьми, столкнувшимися с некоей внутренней проблемой, а также с желающими проблемой обзавестись, каковых становилось все больше. Затем на сцене появлялся эксперт-психолог и рассказывал всем, что им не стоит беспокоиться, потому что их история куда более типична, чем они себе представляют. После этого аудитория в студии награждала каждого из участников продолжительными аплодисментами за то, что они „поделились“ своей ужасной историей с тридцатью или сорока миллионами совершенно незнакомых людей. Некоторое время такой вид развлечения шел на ура, поскольку у населения было достаточно скелетов в шкафах. К сожалению, потребность наблюдать за несчастьями других людей стала настолько сильной, что поиск новых проблем и новых жертв очень быстро превратился в спорт.

— Меня не интересуют проекты постановки комедий и драм, — кричали директора программ. — Приведите мне побольше неудачников.

Целые команды агентов носились по городам и деревням, поощряя людей придумать проблему, любую проблему, которая бы сделала их несчастными. Массы народа коллективно ломали головы в попытке найти новые и интересные способы оживить свою постную жизнь. Агент также был обязан найти „эксперта“, готового убедить мир, что описываемая проблема — всего лишь вершина айсберга. Все это неизбежно привело к тому, что зрители подобных передач стали чувствовать себя не такими, как все. Они начали задумываться о том, что если все эти невероятные семейные истории настолько типичны, значит, с ними самими не все в порядке. Почему у них не возникает внезапной потребности избавиться от своей кошки, почему они не обвиняют своих матерей в том, что их родили толстыми, или не пытаются найти родителей, которые могли бы их усыновить, если бы настоящие родители в свое время от них отказались. В конце концов эти люди неизменно приходили на передачу, чтобы признаться, насколько они несчастны из-за того, что у них нет повода быть несчастными. Участвующий в программе психолог быстро решал эту проблему, убеждая их в том, что глубоко внутри них таится что-то совершенно невероятное, и гости уходили домой счастливыми, обещая обнаружить свою проблему и сразу же вернуться в программу. Порочный круг замыкался.

Один из немногих положительных побочных эффектов этого телевизионного вуайеризма заключался в том, что развитие индустрии психоаналитиков на время замерло. Индустрии, которая без надзора и контроля развивалась целыми десятилетиями. В один прекрасный день количество людей, особенно представителей среднего класса, посещавших психоаналитиков, достигло критического уровня: жизнь общества грозила остановиться, поскольку практически все сидели во врачебных кабинетах и говорили о себе. Все изменилось с появлением насыщающих послеобеденных обсуждений на телевидении, которые оставили психоаналитиков без работы. Люди начали задаваться вопросом, зачем тратить огромные суммы денег, чтобы рассказать о себе только одному человеку, когда можно получать деньги за то, чтобы рассказывать о себе миллионам людей. Однако психоаналитики сделали ответный шаг, сыграв на снобизме граждан. Они завлекли людей обратно на свои диваны, объяснив, что у важных людей и проблемы, как правило, важные, и развлекать ими обывателей не стоит. К сожалению, когда люди все же начали возвращаться к психоаналитикам, они обнаружили, что настолько привыкли копаться в чужих проблемах, что позабыли свои, и даже не могли припомнить, случилось ли с ними вообще что-нибудь, о чем следует говорить.

Препарат „Уста младенца“ был разработан для того, чтобы помочь людям, чьи мозги забиты всяким мусором, найти в себе истинные мысли и эмоции. Это своего рода сыворотка правды. Приняв ее, человек начинал говорить не то, что хотели услышать окружающие, и не то, что он сам хотел сказать, а только правду. Основное воздействие препарата „Уста младенца“ заключалось в подавлении части мозга, отвечающей за вранье. Некоторые после приема препарата просто погружались в молчание. Многие политики, ведущие телешоу и поразительное количество поэтов были поражены немотой, едва попробовав препарат. Однако большинство людей испытало непривычное ощущение: впервые в жизни они говорили о том, что думают и чувствуют на самом деле.

Конечно же препарат очень быстро запретили. Слишком уж велики были пагубные последствия его приема. Людям нужны секреты, а в тот короткий отрезок времени, пока „Уста младенца“ были в продаже, праздничные ужины заканчивались стрельбой, распадались супружеские пары, и даже оказалось, что самые невинные политики таили порой глубоко внутри нелицеприятные мысли о своих избирателях. Ни одно общество не-может существовать без определенной дозы лжи. Вскоре стало ясно, что если бы люди всегда говорили правду, они через неделю перегрызли бы друг другу глотки.

„Уста младенца“ ограничили в использовании, но препарат оставался ценным оружием в мире секретных служб, и Джуди выдал Максу небольшую дозу, которой тот приправил вино для Пластика. Толстоу сделал только один глоток, но большего и не требовалось, и легкость, с которой Толстоу поделился своими сексуальными предпочтениями, вроде бы являлась доказательством действия препарата. Макс повторил свой вопрос насчет смерти Натана, на этот раз немного тверже. Джуди сказал ему, что находящиеся под воздействием препарата люди лучше реагируют на уверенную интонацию.

— Так я спрашиваю, это ты подписал Натану смертный приговор, как только он понял, что именно ты платишь „зеленым“ террористам?

— Вопрос интересный, — отозвался Толстоу. — А теперь позволь мне задать свой вопрос. О чем ты думал, черт тебя возьми, когда пришел сюда и попытался влить в меня „Уста младенца“, а? Разве это хорошо, Макс? Разве это честно?

Джуди и Розали, находившиеся в другой части Беверли-Хиллз, обменялись встревоженными взглядами. Они сидели в гостиной Макса и слушали разговор с Толстоу по крошечному радиопередатчику, спрятанному в одной из пуговиц Макса. Прием был отличный, и они прекрасно услышали, что план Джуди не вполне удался.

— Ты думаешь, что когда человек ни с того ни с сего просит меня попробовать свое дурацкое вино, то я не чую подвоха? — услышали Джуди и Розали голос Толстоу. — Кто я, по-твоему? Идиот? Такой, как ты, Макс? Так, что ли? Я что, такой же тупой, как и ты? Я только притворился, что хлебнул твоего вина, а теперь я хочу знать, что именно ты пытался мне подсунуть. Это „Уста младенца“, верно?

— Да, — довольно вяло ответил Макс. Отрицать было бесполезно. — Мне уйти?

— Уйти? Ни за что. Сначала расскажи мне, зачем ты пришел.

— Потому что я хочу знать, действительно ли корпорация „Клаустросфера“ устраивает экологические катастрофы. Ясно тебе, ублюдок?

Одновременно со словом „ублюдок“ Джуди и Розали услышали резкий звук. Макс собирался схватить сдобренное препаратом вино и влить его в глотку Толстоу. Вместо этого он вдруг обнаружил, что видит перед собой дуло пистолета.

— Макс, пожалуйста. Никакого физического насилия. Терпеть этого не могу, — спокойно сказал Толстоу. — Ты знаешь, что мне стоило бы сделать? Мне стоило бы заставить тебя выпить это вино, чтобы узнать, кто тебя сюда подослал. Но я не стану этого делать. Знаешь, почему?

— Потому что ты классный парень?

— Нет, ты ошибаешься, и мои лучшие друзья, даже если бы они у меня были, не назвали бы меня классным парнем. Нет, я не стану заставлять тебя пить эту дрянь, потому что мне это не нужно. — Пластик Толстоу вдруг заговорил громче. — Не так ли, мистер Шварц! Ты слышишь меня, а, Джуди? Я знаю, кто управляет этим говнюком! — И Толстоу разразился громким, неприятным победным смехом.

На другом конце линии связи возникло замешательство. Особенно был поражен Джуди. Он не был высокомерен, но все же гордился пройденным путем и своим последним хитроумным планом, благодаря которому собирался выйти к цели. Услышав этот жестокий, несущийся из наушников смех, он вдруг понял, что противник на голову превосходит его. Более того, насмехается над ним по его же собственной секретной линии!

Толстоу продолжал радоваться:

— Эй, Шварц, ты думаешь, когда кто-то лезет в мой бизнес, я об этом не знаю? Ты думаешь, когда какой-то маленький пидор федерал начинает проверять, где я размещал свою рекламу в своей коммуникационной империи последние тридцать лет, я об этом не знаю? Потому что я идиот? Такой, как ты? А?

Макс почувствовал себя лишним.

— Слушай, Пластик, — сказал он, — ты, видимо, просек, что у меня передатчик, так что можешь оставить его себе и поболтать с Джуди, а мне вроде как незачем тут по-идиотски стоять. Или, может, позвонишь ему, раз уж вы знакомы.

— Стой там, где стоишь, Макс, — сказал Толстоу. — Я хочу знать, как ты влип в это дело. У ФБР что-то на тебя есть? Угадал? Поэтому ты связался со Шварцем? Поэтому ты согласился прийти сюда и злоупотребить моим доверием? Воспользоваться моим гостеприимством, которое я оказываю только избранным?

Макс в растерянности уставился в пол.

— Зачем ты сделал это, Макс? Давай попробую еще раз. Ага! Понял! Дело в девке, верно? Ты первый, кто так по-дурацки попытался перехитрить Пластика Толстоу. Ради девки! Причем, несомненно, „зеленой“ девки, учитывая, на чем именно меня решил поймать этот выдумщик Шварц. Осмелюсь также предположить, что это именно та девка, которая пыталась убить меня в прошлый раз в моей собственной клаустросфере. Я прав, Макс? Видимо, прав. — Толстоу снова крикнул: — Ты меня слышишь, красавица? Как тебя зовут, я, к сожалению, не помню, но… постой, у тебя рыжие волосы, это точно.

Джуди и Розали были готовы к этому времени сквозь землю провалиться. Этот человек — просто волшебник.

— Никогда в жизни не чувствовала себя так глупо, — прошептала Розали.

— Можешь говорить нормально, — ответил Джуди, — он нас не слышит.

— Да ведь ему это и не нужно, верно? — сердито сказала Розали. — Кажется, он наши мысли читает.

— Ладно, — услышали они голос Толстоу. — Отдай мне передатчик и все остальные металлические предметы. У меня в офисе стоит металлоискатель, так что не пытайся обмануть меня, а то я рассержусь.

Макс отдал оба передатчика, которыми снабдил его Джуди.

— Пока, агент, — ухмыльнулся Толстоу. — Присматривай за собой и за малышкой Макса тоже. Потому что вы, возможно, скоро познакомитесь с моими людьми.

Толстоу разбил маленькие передатчики размером с пуговицу, после чего Джуди и Розали потеряли связь с офисом. Они в отчаянии переглянулись.

— Может быть, будет звонок, — сказал Джуди.

Им оставалось только сидеть и ждать.

Тем временем Макс выкладывал на стол все содержимое своих карманов: записную книжку, бумажник, сигареты.

— Спасибо, — сказал Толстоу. — Кстати, металлоискателя у меня нет, за кого ты меня принимаешь? За Джеймса Бонда?

Макс слабо улыбнулся, не смея надеяться на то, что сработает задумка, предложенная ему Джуди на случай, если передатчики будут обнаружены. Пока что Толстоу опережал их по всем статьям. Он едва ли попадется на такой простой обман, но Макс должен был рискнуть.

— Ты меня убьешь, Пластик? — спросил он, выкладывая на стол сотовый телефон рядом с остальным своим имуществом. Вопрос он постарался задать как можно более драматично в надежде, что Пластик не заметит, как, положив телефон на стол, он ловко нажал цифру 1, автоматический набор своего домашнего телефона. Макс изредка пользовался этой функцией, когда не бывал дома и хотел оставить сообщение. А сейчас он хотел его оставить как никогда.

В его доме зазвонил телефон. Инстинктивно Розали чуть было не подняла трубку, но, к счастью, Джуди остановил ее. Прозвучало три звонка, затем включился автоответчик. Сначала они услышали приветливое обращение Макса. „Ну… Да, привет… в общем, это автоответчик, понятно? Но вы это и так знаете. В общем, короче… оставьте сообщение или не оставляйте… живите, сдохните, жизнь ведь все равно просто сон, верно?… Пока“.

Несмотря на напряженную ситуацию, Розали слегка поморщилась, услышав это, по ее мнению, излишне претенциозное сообщение. Однако сейчас его ленивый, негромкий и тягучий тон был только на руку, и Макс отчаянно надеялся, что Толстоу не услышит доносящегося из телефона голоса.

— Ну же, говори! — почти закричал Макс, стараясь говорить как раз в те секунды, пока звучит сообщение. — Я спросил, убьешь ли ты меня!

Толстоу не слышал сообщения и не заметил обмана, ведь за свою жизнь он столько раз видел лежащие на столах сотовые телефоны.

Он ответил на вопрос в тот самый момент, когда включился автоответчик. Сотовый Макса был оснащен видеокамерой, как и все телефоны, за исключением шикарных, сделанных под старину аппаратов, и Макс ухитрился положить его так, чтобы крошечная камера была направлена через стол прямо на Толстоу. Джуди и Розали могли не только слышать, но и видеть Пластика Толстоу, и все это время шла запись информации.

— Убью ли я тебя? — переспросил Толстоу, повторяя вопрос Макса. — Нет, пожалуй. Ты ни хрена не знаешь, а твой дружок Шварц знает еще меньше. Именно за этим он тебя сюда и прислал, чтобы попробовать с помощью сыворотки выудить из меня признание. А мне сейчас меньше всего хочется убивать тебя и этим подтверждать его подозрения, правильно?

— Так как насчет его подозрений? — спросил Макс, пытаясь скрыть облегчение. — Он прав? Ты действительно топишь нефтяные танкеры, чтобы продавать клаустросферы?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, если ты финансируешь террористов, которые пытаются убить тебя, значит, ты готов на многое пойти ради уровня продаж.

— Знаешь, Макс, может, в конечном счете ты не так уж и глуп. Как ты допер до того, что я финансирую группу „Мать Земля“?… Ну конечно, я вспомнил, ты ведь был с Натаном Ходди! Все правильно. Полагаю, он рассказал тебе сюжет своего фильма, верно?

— Верно. А когда его за это убили, я догадался, что он, сам того не зная, наткнулся на правду.

— Молодец. Нет, правда молодец. Ты уверен, что это не твоя девка все за тебя придумала? Я никогда не думал, что ты можешь нормально соображать.

— Я сам обо всем догадался. А эта девчонка теперь стала моей женой.

— Правда? Поздравляю. Как будто мне есть дело до твоей семейной жизни. Хотя должен признаться, девка была невероятно сладкая, милая и естественная. Но, если честно, на вооруженных женщин, слишком серьезно относящихся к жизни, у меня не встает.

Макс лихорадочно соображал, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы разговорить Толстоу. Он знал, что его задача — выудить из Толстоу информацию о тайной маркетинговой стратегии „Клаустросферы“. Он понимал, что имеет дело с гораздо более умным и хитрым человеком, нежели он сам. Но даже у умных людей есть слабости, и Макс надеялся, что понял слабость Толстоу. Это было тщеславие.

— Пластик, а тебя не волнует безнравственность твоих действий?

— Что? — спросил Толстоу, словно не понял вопроса.

— В смысле, я признаю, это талантливо, но…

— Нет, Макс, никаких „но“. Это просто талантливо, вот и все.

Макс понял, что угадал верно. Он правильно оценил противника и решил, что сможет манипулировать им, воспользовавшись широко известным фактом, что Толстоу не может устоять перед звуком собственного голоса. К сожалению, Макс ошибался. Несмотря на прежние свои слова, Пластик решил, что Максу все же придется умереть в этот день. Девка из группы „Мать Земля“ и федерал его не волновали. Она всего лишь террористка, а Шварца, по сведениям Толстоу, коллеги от души презирали и считали помешанным на заговорах параноиком. Без доказательств, которых, очевидно, нет, их никто не станет слушать. С Максом же дело обстояло по-другому. Он — звезда огромной величины, и каждое его слово тут же попадает в СМИ. И хотя именно Толстоу принадлежала львиная доля этих СМИ, Макс был опасен: достаточно одного-единственного его интервью, чтобы поползли слухи и начались общественные дебаты, которых надо любой ценой избежать.

Поэтому Толстоу решил незамедлительно убить Макса, не дав ему возможности предать свои подозрения огласке. Но делать это у себя дома он не хотел, поэтому решил задержать Макса на несколько минут и вызвать тем временем свою спецкоманду. Затем он распорядится, чтобы его избавили от опасной кинозвезды, но не раньше, чем Макс отъедет на достаточное расстояние от особняка Толстоу.

Толстоу лениво нажал кнопку на интеркоме.

— Слушай, птичка, — сказал он своей секретарше, — я занят тут с человеком. Когда подъедут специалисты по отгрузке, попроси их подождать у главных ворот, ладно?

На самом деле специалисты по отгрузке пока что никуда не собирались подъезжать и даже еще никуда не выехали. Толстоу повернулся к Максу с легкой улыбкой на лице. В одном Макс был прав: Пластик любил выпендриваться и теперь, уверенный, что его не подслушивают, с радостью готов был скрасить последние минуты своей жертвы, рассказав ему о своей гениальности.

— Мои действия вовсе не безнравственны, — вернулся Пластик к замечанию Макса.

— Разве что самую малость, — сказал Макс, довольный своим сыскным талантом.

— Нет, я не согласен. Никакой безнравственности тут нет.

— Но ты намеренно топишь нефтяные танкеры, организуешь утечки ядовитых веществ и дырявишь цистерны с токсичными отходами в центре больших городов.

— Да, я это делаю. Или, по крайней мере, приказываю делать это своим людям. Своим диверсантам.

— И это не безнравственно?

— Я не считаю это безнравственным. Это незаконно, не спорю. Но о безнравственности речь не идет.

— Послушай, — сказал Макс. — Видит Бог, я понимаю, что у тебя много дел, но мне безумно хочется знать, как тебе удается не считать отравление детей безнравственным делом. Нет, честно, меня зацепило. Я знаю, ты умнейший парень и, разумеется, можешь совершить невероятное.

— Это не безнравственно, потому что все, что мы делаем, случилось бы и без нас, — сказал Толстоу.

— Я не понимаю, — сказал Макс.

— Это потому что ты тупой, — ответил Толстоу и приступил к объяснению сути, по всей видимости, самой отвратительной маркетинговой кампании в истории, видевшей, однако, немало ужасов.

— Итак, мы имеем Вторую великую „зеленую“ угрозу и пытаемся реализовать ранние модели „Эдема“, так? „Эдем-1“, „Эдем-2“, „Эдем-3“. Ты их не помнишь, потому что все это было до твоего рождения. Но шумиха улеглась, и я расстроился, понятно? Конечно, во время взлета продаж мы отлично поработали, продали до хрена товара, но дела покатились под гору. Я был молодой и голодный и знал, что с таким классным товаром, как клаустросферы, можно добиться большего. Улавливаешь?

Макс ответил, что хотя, возможно, он и не Эйнштейн, но за простым повествованием следить может. Толстоу продолжил:

— Моя проблема заключалась в том, что я не мог использовать отрицательную рекламу; ну, типа „Эй! Мир в дерьме! Спасайте свои шкуры! Покупайте убежища!“

— Почему не мог? — спросил Макс, стараясь показать, насколько внимательно он слушает. — Мне кажется, это был бы точный удар.

— Правда? Что ж, ты ошибаешься. Результаты опросов показали, что люди и без того чувствуют вину за состояние окружающей среды. Им бы очень не понравилась рекламная кампания, которая радостно приветствует гибель Земли и собирается извлечь из нее прибыль. Поэтому следовало сыграть по-умному, верно? И поверь, ума мне было не занимать. Я был молод и хитер. Тогда у меня были идеи! Черт, ну и идеи у меня были! За основу я взял „Роденовского мыслителя“ и отрывок из Шекспира… Ну, ты помнишь: „Самой природой сложенная крепость…“ и т. д.

— „Подумать лишь, что царственный сей остров, страна величия… сей второй Эдем…“ — продолжил Макс. Еще совсем недавно он был так счастлив, слушая эти строки.

— Ты его знаешь? Классный отрывок, правда? И звучал прочувствованно, хотя озвучивал его я сам. Безответственный, безнравственный, трусливый компромисс я подал как нечто возвышенное. А когда люди видят, что им предлагают нечто возвышенное, они чувствуют себя умными, начинают себя уважать. И тут им можно впарить все, что угодно. Но ничто не вечно. В возвышенное можно играть только какое-то время. Интеллектуальный интерес не может сравниться с эмоциональной потребностью. Мне была просто необходима тактика запугивания, но, как я уже сказал, ее я использовать не мог. Поэтому, когда пошла на убыль Вторая „зеленая“ угроза, резко пошли на спад и мои цифры; причем „резкий спад“ не совсем точное выражение. Конечно, у нас бывали удачные месяцы, иногда даже очень удачные, но мы едва выходили в плюс. Затем я начал кое-что замечать. Я заметил, что эти удачные месяцы всегда совпадали с…

— Ужасными экологическими катастрофами.

— Молодец. Видимо, твоя девица на тебя хорошо влияет. Конечно, все так и было. Ты открываешь газету и читаешь, что в какой-то из провинций Индии воздухом больше нельзя дышать. Ты думаешь: „Черт возьми, что-то мне такая перспектива не нравится, может, пора уже прикрывать тылы“. Катастрофы здорово помогали в моем бизнесе. Поэтому я начал скупать новостные каналы, чтобы люди непременно узнавали обо всех катастрофах. Сама „Клаустросфера“ не могла использовать такую тактику, но это делали другие.

— Клево, — заметил Макс.

— Конечно, — согласился Толстоу. — Я управлял всеми каналами новостей, „зеленые“ награждали и нахваливали их за то, что они не пренебрегают репортажами об экологической ситуации, а тем временем я попросту запугивал людей и заставлял их покупать клаустросферы. Господи, это просто прикол! Озабоченные экологией журналюги и исследователи в очередь выстраивались, чтобы работать на моих каналах. Они думали: „Наконец-то кто-то всерьез задумался о судьбе планеты“. Конечно, я задумался о ней всерьез! „Клаустросфера“ становилась многомиллиардной индустрией. Конечно, для меня все было всерьез.

Толстоу вскочил со стула и начал мерить шагами комнату. Если бы Натан был жив, он непременно познакомился бы с этой привычкой Пластика.

В доме Макса это движение вызвало некоторую озабоченность.

— Зря он затеял ходить, — сказала Розали. — Он постоянно выпадает из кадра.

— Не волнуйся, — ответил Джуди, с трудом сдерживая волнение. — У нас достаточно снимков его самодовольной физиономии, да и голос слышно просто отлично.

Он был прав, а тем временем Пластик Толстоу, пребывая в блаженном неведении относительно тайной съемки, говорил без умолку.

— Именно тогда я начал финансировать „Природу“ и группу „Мать Земля“. Они стали моей самой лучшей рекламой. Я финансировал все, что касалось защиты окружающей среды… тайно, разумеется. Благотворительные концерты, документальные фильмы, терроризм. Я был самым „зеленым“ парнем на Земле и одновременно продавал клаустросферы. Ха! Это было потрясающе. Но у меня все равно оставалась проблема.

— По-моему, все шло отлично, — вставил Макс.

— Отлично! Это был кошмар! Все зависело от одного непостоянного фактора, а в бизнесе, если зависишь от непостоянного фактора, о прибыли можно забыть.

— Как ты сказал? — сказал Макс с видом старательного ученика.

— Непостоянный фактор! В нашем случае это экологическая катастрофа! Все сидели и ждали ее. Производитель, дистрибьютор, розничный продавец, маркетолог, все сидели и ждали, и почему?

Потому что никто из них не мог ничего сделать без потребителей, а когда не случалось катастроф, потребителей было очень мало. Хвост вилял собакой! Представь, что у тебя есть агент. Он управляет выставочным залом „Клаустросферы“ в маленьком городке и обычно продает одну, может быть, две клаустросферы в неделю. И вдруг в районе случается катастрофа. На месте бывшей свалки началось строительство, и в ходе работ рванул метан, снеся полгорода. Ба-бах! Сознание пробуждается! Все как у Павлова. „Боже мой, Марджори, — кудахчут все тупицы в городе, — мир катится в тартарары, давай-ка купим клаустросферу“. И вдруг наш трудяга получает четыре или даже пять сотен заказов. Но у него в наличии нет товара, он привык продавать по одной клаустросфере в неделю. „Скоро все будет“, — кричит он и звонит на завод, который развивает лихорадочную деятельность. Через три месяца пять сотен клаустросфер, себестоимостью в миллиард долларов каждая, прибывают в этот Хренашвиль, но о взрыве все уже забыли, это вчерашний день, а деньги ушли на то, чтобы отправить маленького Джимми в колледж. Кошмар. Я ведь говорил.

— Да, просто ужасно, — согласился Макс, пытаясь говорить сочувственно.

— В то время предложение шло за спросом. Нельзя на таких позициях управлять делом, это спрос должен идти за предложением. Я понимал это уже тогда и решил усовершенствовать основную стратегию продаж.

— Основную стратегию продаж? То есть экологические катастрофы, верно? — спросил Макс.

— Вот именно. Я подумал: стоит мне узнать, когда произойдут эти ужасные события, и я смогу все организовать заранее. У новостных бригад будут готовые репортажи, в наличии будет достаточно продукции. И самое главное, в рекламных паузах между репортажами о катастрофе можно без конца крутить качественные, классные, ненавязчивые рекламные ролики „Клаустросферы“. Именно эту закономерность уловил твой друг федерал, и именно эту правду он так наивно попытался вытянуть из меня при помощи препарата. Успех заключался в том, чтобы подогнать новости под мои ролики, а точнее, превратить сами новости в рекламу, которую ролики станут просто дополнять.

— И ты начал устраивать катастрофы? — спросил Макс.

— Эй, эй, эй! Спокойно! — ответил Толстоу, и на секунду Макс испугался, что он пойдет на попятную, но Пластик просто ждал прибытия киллеров и с удовольствием, не торопясь, последовательно рассказывал свою историю.

— Сначала я пытаюсь действовать легально, ясно? Пытаюсь понять, когда могут произойти катастрофы, чтобы подготовиться к ним. Для этого я нанимаю на работу всяких ученых и прошу их предсказать, что случится дальше. Спроси, что из этого вышло.

— И что же из этого вышло? — послушно спросил Макс.

— Вышло одно дерьмо. Они не угадали ни разу, ни одного разу! Они говорили, что неподалеку от Аляски, возможно, затонет танкер и что, возможно, рванет русская АЭС. Разумеется, это случится! Это я и без них знал! Но мне нужно было знать, когда это случится! А теперь ты убедишься, что мои действия не безнравственны.

— Я просто не понимаю, как у тебя это получается, — сказал Макс, всем своим видом выражая сосредоточенность.

— Слушай внимательно. Итак, получалось, что мои коллеги и я сам знаем, что должно случиться, мы просто не знаем когда. Они дают мне всякие графики вероятности, скажем, десять ядерных катастроф в год, пятьдесят разливов нефти, вымирание тигров в ближайшем времени, и все такое, и я думаю, что ж, если это все равно скоро случится, что страшного, если я организую катастрофу в удобное для меня время. Это все равно что для безопасности притащить с собой бомбу в самолет, потому что шансы, что кто-то еще притащит с собой бомбу на тот же рейс, практически равны нулю.

— Что-то я не понял сравнения, — сказал Макс.

— Ты что, тупой? Это же очевидно. Я подумал, если мои ученые говорят, что в следующие три месяца в Панамском канале затонут два танкера, то почему бы мне не затопить их? Урон тот же самый, зато при этом мы извлекаем огромную национальную и международную прибыль. Всеобщее благо в красивой упаковке.

— Правда?

— Ну конечно! Ты представляешь себе, сколько рабочих мест нужно для производства клаустросфер? А для транспортировки и установки? Даже в то время у нас было колоссальное число рабочих, не говоря уж о смежных предприятиях. Может быть, ты думаешь, что миллионы работяг можно распустить до тех пор, пока в Панамском канале не затонет какое-нибудь дурацкое ржавое корыто? Причем не забудь, это то самое корыто, которое, по нашим данным, затонет все равно! К тому же здесь задействованы огромные инвестиции. Даже тогда все видели, что клаустросферы переплюнут автомобили. С точки зрения глобальной экономики „Клаустросфера“ — это либо процветание, либо банкротство. Если паруса наших продаж обвиснут, ба-бах, все пропало! Я был обязан сделать „Клаустросферу“ независимой от обстоятельств. Речь шла о рабочих местах и долларах! Подобные вещи нельзя оставлять на милость теории вероятности.

— В смысле, повезет — не повезет?

— Вот именно.

— Значит, с твоей точки зрения, устроить экологическую катастрофу — это нравственный поступок, так? — Макс действительно был заворожен. Толстоу обладал поразительной силой убеждения.

— Я создавал ситуацию, выгодную как для инвесторов, так и для своих рабочих, и это нравственно, ну а если для этого необходимо устраивать экологические катастрофы, что ж, значит, так тому и быть, — сказал Толстоу. — Поощрение роста и создание рабочих мест — единственная мораль для меня, и в этом мне повезло, потому что моя теория вероятности, вынужден признаться, не выдерживает критики.

— Теория, что если два танкера и так затонут, то почему бы именно тебе их не затопить?

— Да. Вообще-то в конце концов затонуло четыре танкера, два наших и два из расчетов ученых.

— Значит, теория насчет бомбы в самолете — это чушь?

— Теория классная. Я по-прежнему считаю, что она должна работать.

— Но она не работает?

— Нет, как видишь. Не работает.

Впервые за долгое время Пластик Толстоу замолчал, а Макс пытался переварить полученную информацию. Розали и Джуди тоже были поражены. Масштаб преступлений Толстоу лишил их дара речи.

— Что ж, полагаю, крутые решения должны приниматься крутыми парнями, — наконец сказал Макс.

— Вот именно, — ответил Толстоу. — Лично я считаю себя мировым филантропом.

Макс решил, что пора уходить. Он вдруг вспомнил, в какую ловушку угодил. Он вспомнил, как Толстоу покончил с Натаном всего лишь из-за возникшей у него идеи. А теперь он сам узнал всю ужасную правду.

— Спасибо, Пластик, это было нечто, — сказал он и побежал к двери. Но дверь офиса была заперта. Макс повернулся к Пластику Толстоу, который вертел в руке пистолет.

— Макс, ты уходишь не попрощавшись? — заметил Толстоу.

— Хочешь убить меня? — спросил Макс.

— Ах да, спасибо, что напомнил, — ответил Пластик и выстрелил в Макса. Грохот выстрела затих, а Макс по-прежнему стоял на месте, разве что немного бледнее, чем раньше.

— Шутка, — сказал Пластик. — Это голограмма. Ха-ха! Я ведь сказал тебе: мне в доме мертвые кинозвезды не нужны. К тому же Шварц и твоя девка знают, что ты пришел сюда. Если я убью тебя здесь, все может усложниться, даже для такой крупной фигуры, как я. Пока, дружок. Удачи тебе.

Толстоу нажал кнопку, дверь распахнулась. Макс повернулся и побежал. Он оставил все вещи в офисе, включая телефон. Макс стремительно выбежал из здания, прыгнул в машину и умчался.

Розали и Джуди торжествующе посмотрели друг на друга. Признание записано на пленку, и это настоящая бомба.

— Нужно отнести пленку в полицию, — сказал Джуди. — Немедленно.

— Ни за что! — ответила Розали. — Конечно, Толстоу мы этим зацепим, но пленка станет уликой, влияющей на решение суда, затем последует апелляция, затем контрапелляция. Она нужна нам сейчас! Люди должны ее увидеть, они должны знать, что происходит с миром, на что мы все закрываем глаза. Эта пленка может стать фактором, который на сто восемьдесят градусов развернет суть экологического спора.

— Я не согласен, Розали, — запротестовал Джуди. — Толстоу принадлежит львиная доля мировых теле— и радиоканалов. Даже с такой пленкой войну с ним нам не выиграть. Его голос заглушит все остальные.

— Может быть, и так, но к одному голосу люди по-прежнему прислушиваются. Этот голос будет слышен всегда, даже если ни один из каналов Толстоу не станет его транслировать. Юрген Тор способен донести правду о Толстоу до общественного сознания. Я считаю, мы должны отвезти пленку ему.

Розали вновь овладела жажда деятельности. Она забыла о своем намерении скрыться от мира. Она уже не хотела прятаться в клаустросфере Макса. Теперь она знала, что конца света можно избежать, что все подстроено, и хотела сражаться.

Именно в этот момент дальнейшие обсуждения были прерваны голосом Пластика Толстоу. Он обращался не к ним, но Розали и Джуди по-прежнему видели и слышали его через телефон Макса, оставшийся лежать на столе в его офисе.

Пластик Толстоу разговаривал со своей помощницей по интеркому:

— Детка, специалисты по отгрузке на месте?… Хорошо… Да, Макс Максимус, кинозвезда, подъедет на красном „порше“… Да, передай им, что все должно случиться подальше от дома. Остальное по схеме.

Розали и Джуди сразу же поняли, о чем говорит Толстоу. Розали сорвала трубку с телефона, прервав наконец затянувшуюся запись.

— Отзови людей, Толстоу! — крикнула она в трубку, отчаянно надеясь, что человек на другом конце услышит ее. — Мы знаем, что ты задумал! Мы все слышали! Убив Макса, ты ничего не добьешься!

Но Толстоу встал и вышел из офиса, не услышав тихий металлический голос, доносившийся из телефона Макса.

— Толстоу! — крикнула Розали. — Я убью тебя, если ты его тронешь! Я тебя убью!

Но она слышала, как закрылась дверь офиса, и поняла, что он ушел.