Второй выстрел

Глава 9

Ответ Шерингэма не заставил себя ждать. Он сообщал, что приедет вечерним поездом в тот же день. Я был приятно удивлен — должно быть, Шерингэм изменился к лучшему. Насколько я его помнил, раньше он не горел желанием лезть из кожи вон для чей-то пользы.

Через полчаса пришла другая телеграмма, в которой он сообщал номер поезда, время прибытия в Бьюдфорд и просил встретить его на платформе.

После обеда я отвел Джона в сторонку и рассказал ему о том, что сделал. Он великодушно выразил готовность гостеприимно встретить в своем доме любого, кто будет мне помогать, но я видел, что он не вполне одобряет мои действия. Он явно опасался, что Шерингэм лишь подтвердит подозрения полиции, и разве не лучше было бы обратиться к моему собственному адвокату? Я улыбнулся и ответил, что Шерингэм лучший следователь, чем любой адвокат, и все, что от него требуется, — это доказать мою невиновность. Шерингэм сделает это для меня и по моей просьбе не будет собирать улики против кого-то другого. Кажется, мне не удалось убедить Джона, но тут уж я ничего не мог поделать.

Даже наиболее уверенный в своих силах человек с радостью переложит часть своего груза на плечи другого, и поэтому я чувствовал себя гораздо спокойнее, когда в шесть часов вечера пошел в гараж, чтобы вывести свою машину и поехать в Бьюдфорд встречать Шерингэма. Джон, по-видимому, был очень высокого мнения о его детективных способностях (порой он даже полуофициально работал на Скотленд-Ярд, судя по словам Джона, который, кажется, знал о нем все), поэтому я чувствовал уверенность в том, что он сумеет найти доказательства моей невиновности. Тучи, которые начали было сгущаться над моей головой, опять, кажется начали рассеиваться.

Я вывел машину задним ходом и начал было двигаться вперед, как вдруг слева появился какой-то мужчина, приказавший мне остановиться. Я подчинился, и он предупредил меня (обратившись ко мне по имени), что покидать пределы имения запрещено.

Я почувствовал вполне понятное раздражение.

— Это просто нелепо. Я еду встречать друга, прибывающего на поезде в Бьюдфорд в шесть сорок два.

— Простите, сэр, но таков приказ. Инспектор не разрешил никому покидать окрестности имения в течение еще одного-двух дней, на тот случай, если ему понадобиться срочно допросить кого-либо.

Я спросил его, кто он такой, и потребовал предъявить документ, удостоверяющий его полномочия. Он как-то покраснел и сказал, что полномочия тут не при чем, таковы указания инспектора. Я резко ответил ему и поехал дальше, невзирая на его протесты. Этот инцидент не имел особою значения, но он заставил меня нервничать еще больше. По всей видимости, мне была предоставлена очень ограниченная свобода передвижения. Я не стал обманывать себя предположениями, что подобные строгости касались еще кого-то помимо меня. Такое положение было не только опасным, но и унизительным.

Поэтому я не слишком удивился, когда, подъехав к станции Бьюдфорд, я заметил там шпика, который последовал за мной на платформу, даже не давая себе труда скрывать свое присутствие. Похоже, вырваться из сетей надолго было невозможно.

Я сразу же узнал Шерингэма, несмотря на то, что не видел его много лег. Кроме того, его трудно было не заметить. Лично я всегда слежу за аккуратностью своего гардероба, даже находясь за городом. Мне было бы крайне неприятно, если бы кто-то ненароком увидел меня в таких позорных фланелевых брюках, какие были на Шерингэме, или в подобной бесформенной шляпе. А он, вероятно, именно так и ходил в Лондоне. Его карманы топорщились от бумаг, а под мышкой левой руки он держал четыре книги.

— Так-так, — сказал он, с таким энтузиазмом тряся мою руку, будто и вправду рад был меня видеть, и меня это как-то сразу ободрило. — Ну как ты тут поживаешь, черт тебя побери, старина Тейперс?

Как бы ни рад я был видеть того, кого уже заранее считал своим спасителем, я не мог не вздрогнуть, услышав это гнусное прозвище, которое считал благополучно похороненным двадцать лет назад. По какой-то совершенно непонятной причине меня нарекли "Тейпворм" (то есть глист) в первый же день, как я переступил порог школы Ферпхерст. Это было в высшей степени оскорбительно и не имело под собой никаких оснований; и хотя в дальнейшем это прозвище сократилось до Тейперса, мне от этого не стало легче. Помню, как недоумевала по этому поводу моя дорогая мама: "Милый Сирил, скажи, пожалуйста, почему здесь все мальчики называют тебя..." Впрочем, это не имеет никакого отношения к моему рассказу.

С моей стороны было бы неучтиво препираться с человеком, только что проехавшим более двухсот миль, чтобы оказать мне услугу, поэтому я сделал хорошую мину и ответил с улыбкой (возможно, несколько натянутой):

— В данный момент, боюсь, довольно паршиво.

В ответ Шерингэм весьма болезненно хлопнул меня по левому плечу, видимо, чтобы меня подбодрить.

— Ну-ну, держи хвост пистолетом, старина, ты пока еще жив, значит, не все потеряно, — заявил он не без черного юмора. — Ты еще даже не арестован... А где бы нам с тобой выпить пивка?

— Пивка? — повторил я без энтузиазма. У нас как раз оставалось достаточно времени, только чтобы доехать до Минтон-Дипс и успеть спокойно переодеться к ужину, да и вообще я не любитель пива, особенно перед едой. Легкое шерри, какая-нибудь настойка или, смотря по обстоятельствам, не очень крепкий ароматный коктейль — это еще куда ни шло, но пиво? — нет уж, благодарю покорно.

— Конечно, пива, — твердо повторил Шерингэм. — У меня с дороги такая жажда разыгралась! Вон там, через дорогу, кажется, есть подходящий паб. Пойдем проверим.

Пришлось мне идти вместе с ним, но от пива я категорически отказался.

— Так, значит, "маленькая неприятность", в которую ты вляпался, это ни много ни мало убийство, — Шерингэм весь сиял от удовольствия. — Я предполагал нечто подобное. И что, они подозревают тебя, Тейперс? Потрясающе! Везет тебе, ничего не скажешь.

— До такой степени везет, — сухо ответил я, потягивая свое шерри, — что вон тот джентльмен, слева от тебя, который заказал горькое пиво, сидит здесь с единственной целью — не дать мне сбежать со следующим поездом. — Мне показалось, что надо дать Шерингэму понять истинную серьезность ситуации, которую он пока, видимо, не осознал до конца.

— Одна из местных ищеек? — сказал Шерингэм, оборачиваясь и не заботясь даже о том, чтобы понизить голос. — Отлично! Сейчас мы его позовем, пусть присоединяется к нам.

Я попытался было остановить его, но прежде, чем я произнес хотя бы слово, Шерингэм действительно предложил сыщику перенести свой стакан на наш конец барной стойки. Тот так и сделал, ухмыляясь, чтобы скрыть смущение.

Шерингэм буквально обрушился на него с вопросами.

Сперва тот уклонялся от ответов, но Шерингэм продолжал сыпать такими именами, как старший инспектор Морсби, комиссар Грин и тому подобными с такой фамильярностью, что детектив наконец не выдержал и спросил:

— А вы сами, сэр, случайно не из Скотленд-Ярда?

— Я-то? О нет... По крайней мере, в данный момент, невозмутимо ответил Шерингэм. — То есть я приехал сюда неофициально, хотя... — Он ясно дал понять, что официальные распоряжения могут поступить ему в любой момент.

К моему немалому удивлению, сыщик попался на этот блеф и заговорил гораздо свободнее. Он сам не занимается этим делом, а явился на станцию, получив приказ по телефону из Минтона.

— Чтобы присматривать за нашим общим приятелем, — сказал Шерингэм, подмигнув в мою сторону, на что я решился ответить смущенной улыбкой.

Сыщик подтвердил, что так оно и было. Шерингэм продолжал задавать ему общие вопросы: кто вел дело, как зовут главного констебля и так далее, и тот отвечал уже безо всяких колебаний.

— Не буду вас расспрашивать о подробностях этого дела, — сказал под конец Шерингэм, — я все узнаю от инспектора Хэнкока. Хотите еще выпить? Нет? Ну, тогда мы, пожалуй, пойдем, Тейперс. Все в порядке, — сказал он сыщику, — теперь я сам буду присматривать за мистером Пинкертоном. Можете больше не беспокоиться.

— Отлично, сэр, — ответил сыщик. — Благодарю вас.

Я был сражен. Но с инспектором, как я предполагал, у Шерингэма этот номер не пройдет.

Чтобы отдать должное силам правопорядка, замечу, что, когда мы тронулись в путь, я увидел отражение нашего соглядатая в зеркале заднего вида — тот стоял на пороге паба и наблюдал за нами до тех пор, пока наш автомобиль не скрылся из виду. Видимо, он не настолько нам поверил, как мне показалось, просто делал вид. Трудно было с полной уверенностью сказать, кто из нас лучше блефовал.

Шерингэм болтал, не умолкая, всю дорогу. Он не дал мне изложить ему все факты, хотя я и порывался это сделать, под тем смехотворным предлогом, что человек не может хорошо делать несколько дел одновременно, поэтому либо я должен подождать со своей историей, либо мы окажемся в кювете. Не хвалясь, скажу, что только очень неумелый водитель не может вести машину и разговор одновременно, но Шерингэм весьма нетактично заметил в ответ, что, пока он не получит лучшее представление о моих водительских способностях, он придержит свое мнение.

Я все же отомстил ему, может, немного по-детски, поинтересовавшись, чем он занимался все эти годы помимо своих расследований, хотя сам отлично знал, что Шерингэм писал романы. Помнится, я даже прочитал парочку из них. Мне они показались ничем не выделяющимися из общего потока макулатуры; тем не менее, насколько я слышал, они пользовались достаточным успехом. Он уклончиво ответил, что иногда занимается журналистикой.

В то время как я сделал вид, будто не имею понятия о роде занятий Шерингэма, остальные не сочли нужным этого скрывать. К моему несказанному удивлению, наша неизменно спокойная Этель, которую не смогла вывести из равновесия даже внезапная смерть одного из ее гостей, буквально трепетала перед ним. Я никому, кроме Джона, не сказал о намечающемся приезде Шерингэма, а тот из-за общей суматохи ни словом не обмолвился об этом до тех пор, пока я не уехал в Бьюдфорд, поэтому у Этель едва хватило времени, чтобы подготовить для него спальню, куда я сразу и проводил его, пока остальные переодевались к ужину Ему досталась единственная свободная комната в доме бывшая комната Эрика.

Из беседы, которую мы вели в гостиной перед ужином, потягивая коктейль, я заключил, что Шерингэм и впрямь весьма известен как писатель. К чести его, должен заметить, что, несмотря на свою обычную самоуверенность, когда речь заходила о его сочинительстве, он становился воплощением скромности и будто бы даже стеснялся его. Зато он в самых пространных выражениях хвалил детективные рассказы Джона, которые — к моему изумлению — знал досконально. Тут уж настала очередь Джона смущаться, и так это и продолжалось в том же духе, пока мы скромно стояли рядышком и почтительно внимали беседе двух великих. Маленькая забавная интерлюдия между актами нашей трагедии.

За обедом Шерингэм болтал с такой поразительной словоохотливостью, что остальные не могли вставить ни словечка. Лично я несколько раз откашливался, готовясь говорить (обычно за этим следует выжидательное молчание), но каждый раз Шерингэм встревал прежде, чем я успевал открыть рот. Порой это становилось невыносимо.

Кроме того, он продолжал, несмотря на мою хмурую реакцию, называть меня перед всеми все тем же отвратительным прозвищем. Потом Аморель (на которую, как я заметил, Шерингэм, к сожалению, оказал самое отрицательное влияние, возродив в ней прежние грубоватые манеры, которые прежде так сильно коробили меня) через весь стол поинтересовалась, что означает это прозвище, и Шерингэм радостно выложил ей все подробности, употребляя термины, неприличные за обеденным столом. Я, конечно, присоединился к всеобщему веселью, чтобы сохранить достоинство, но начал уже сомневаться, правильно ли я поступил, вызвав этого человека. Тот, кто мог быть так слеп к моим чувствам, вряд ли обладал достаточной проницательностью, чтобы вызволить меня.

Однако после ужина, когда мы уже немного посидели над портвейном и затем удалились в кабинет Джона, чтобы избавить себя от общества де Равеля, Шерингэм вдруг превратился совершенно в другого человека.

— А теперь, — деловито сказал он, как только мы расположились в креслах, — нельзя терять ни минуты. Я знаю, старине Тейперсу давно уже не терпится излить душу, но всему свое время. Давайте приступим к делу. Мне прежде всего нужны факты. Нет, Тейперс, не от тебя, ты можешь невольно исказить события. Я хотел бы выслушать Хилльярда, если он, конечно, не возражает. Сначала беспристрастное свидетельство со стороны Хилльярда, а потом твоя субъективная оценка ситуации, Тейперс, которая не подкреплена неопровержимыми доказательствами. А затем я хотел бы послушать, что вы оба думаете по этому поводу, даже если вы не можете обосновать свое мнение никакими аргументами и доказательствами — это может оказаться даже еще интереснее. В любом случае сначала факты, потом домыслы. Разумеется, большинство из этих фактов мне уже известно, но прошу вас рассказывать все так, как если бы я слышал об этом впервые.

Мне почему-то было жаль, что не я буду рассказывать эту историю, однако я не мог не признать правоту Шерингэма: не исключено, что моя интерпретация событий могла оказаться несколько искаженной. В остальном же уверенность, с которой он говорил и ощущение, что подобная ситуация для него не в новинку, воскресили мою надежду на него, увядшую было после его дурацкой болтовни за ужином.

Джон хорошо изложил события, без излишней эмоциональности и субъективности. Предварив свой рассказ упоминанием о том, что он расскажет Шерингэму все, что знает инспектор или, вернее, то, что он сам знает о том, что знает инспектор, он избежал необходимости рассказывать все, что на самом деле стояло за официальной версией. Другими словами, он рассказал только половину правды, даже единым словом не упомянув об отношениях Скотт-Дейвиса с миссис де Равель.

Это меня не устраивало. Я вызвал сюда Шерингэма именно по той причине, что ему, в отличие от моего адвоката, можно было рассказать все.

Поэтому, как только Джон закончил говорить, я поднял руку прежде, чем Шерингэм начал задавать вопросы, которые, верно, уже созрели в его голове.

— Шерингэм, прежде чем мы продолжим, я хотел бы тебе кое-что сказать. Пока что у меня не было возможности объяснить, почему я послал телеграмму тебе, а не вызвал своего адвоката, хотя присутствующий здесь Джон буквально силой принуждал меня это сделать. Причина вот в чем: я хочу, чтобы ты доказал мою невиновность, при этом не предъявляя официального обвинения никому другому.

Шерингэм выглядел озадаченным.

— Что-то я тебя не пойму. Ну-ка, повтори еще раз.

— Мне очень хочется доказать свою невиновность, — терпеливо повторил я, — никогда в жизни мне ничего так не хотелось. Но на том все и должно закончиться. Мне не хотелось бы, чтобы полиция получила улики против кого-либо другого. Мой адвокат, боюсь, из-за своей лояльности ко мне может счесть своим долгом предоставить полиции такие улики, если только он сможет их обнаружить. Поэтому я хочу, чтобы ты дал мне честное слово не делать ничего подобного.

— То есть ты имеешь в виду, что не желаешь знать, кто на самом деле убил этого парня? — спросил Шерингэм с нескрываемым удивлением.

— Нет-нет, разумеется, выясни это, если сможешь. Только не сообщай полиции. Вообще ничего не говори полиции помимо того, что поможет мне снять с себя обвинение, не подставляя при этом никого другого.

— Да почему же нет?!

— Потому что, — начал объяснять я, бросив взгляд на Джона, — мы с Хилльярдом оба придерживаемся такого мнения, что тот, кто застрелил Скотт-Дейвиса, сделал благородное дело и заслуживает почестей, а не наказания.

Шерингэм посмотрел то на одного из нас, то на другого, потом тихо присвистнул:

— Ничего себе: сговор с целью сокрытая преступления. А ты еще хочешь, чтобы я присоединился к нему. Это серьезный вопрос, Тейперс.

— Не знаю, Сирил, — Джон выглядел немного не в своей тарелке. — Не уверен, что я готов зайти так далеко. Я лишь говорил о том, что...

— Вы сказали, что не будете столь лицемерны, чтобы делать вид, будто сожалеете о его смерти, — прервал я его. — Да ладно вам, Джон. Вы подразумевали и все остальное. Наберитесь же смелости и скажите это вслух.

Джон еще мгновение колебался, а потом посмотрел на Шерингэма и сказал:

— Все верно. Я подразумевал это, и я действительно так думаю. Скотт-Дейвис был законченным негодяем, и полсотни людей только обрадуются тому, что он наконец покинул этот мир. Мне кажется, этот человек не стоит того, чтобы о нем сожалеть.

— Ну что ж, пусть будет так, — без малейшего удивления согласился Шерингэм, — Мы трое лучше можем об этом судить, чем двенадцать тупоголовых деревенских присяжных в суде. Я нисколько не возражаю против того, чтобы мы сами стали неофициальным судом присяжных. Но вы должны предоставить мне доказательства его подлости, а я уж буду судить сам.

— Вот это-то я как раз не согласен раскрывать тебе, если ты не пообещаешь не передавать полиции любое обнаруженное тобой доказательство чьей-либо вины, — твердо сказал я.

Шерингэм вопросительно посмотрел на меня.

— Ну и ну, Тейперс, ушам своим не верю: глист выходит на тропу мести, — грубо пошутил он. — Так значит, ты мне не предоставишь никаких доказательств, если я не дам тебе обещания — а я не буду давать никакого обещания, пока не получу доказательств. Тебе не кажется, что так мы будем ходить по кругу? — Он посмотрел на нас с Джоном, но мы оба промолчали. — Эти ваши доказательства подлости Скотт-Дейвиса непосредственно связаны с преступлением (если, конечно, это преступление)?

— Возможно, — уклончиво ответил Джон.

— Весьма вероятно, — добавил я.

— А полиция ими не располагает?

— Нет, — ответил Джон.

— По крайней мере, если она что и знает, то только в самых общих чертах, — добавил я. — Я так полагаю, они провели некоторое расследование в Лондоне и должны быть в курсе расхожих сплетен.

Джон в раздумье потер подбородок.

— Да, пожалуй, верно. Я как-то упустил это из виду. А если они действительно наслушались сплетен...

Я кивнул. Если они раскопали светские сплетни, то связь Скотт-Дейвиса с миссис де Равель, о которой они и без того догадывались, к настоящему времени могла быть установлена наверняка.

— Пока что вы мне рассказали обо всем лишь в общих чертах, — уже более серьезно сказал Шерингэм Джону. — Должен ли я понимать так, что это ваше доказательство заполнит пробелы?

— В значительной степени, — подтвердил Джон.

— На самом деле, — прямо сказал я, — оно превращает меня из единственного человека, имеющего очевидный мотив для убийства, в единственного из присутствующих в доме включая даже Джона, — у кого этот мотив наиболее слаб.

Джон буквально подскочил от удивления.

— Черт возьми, Сирил, а ведь вы совершенно правы, воскликнул он с таким неподдельным удивлением, что было ясно, что ему самому столь очевидный факт до сих пор даже не приходил в голову.

— Тогда тем более я должен это услышать, — решительно сказал Шерингэм. Слушайте, давайте примем компромиссное решение. Допустим, я соглашусь — если приду к выводу, что Скотт-Дейвис действительно был таким негодяем, каким вы его изображаете, — рассказывать полиции только о тех фактах и теориях (ежели таковые возникнут), которые помогут доказать невиновность Тейперса. Однако если ваши доводы меня не удовлетворят, я поступлю по собственному усмотрению. Такие условия вам подходят?

Мы с Джоном переглянулись.

— Тогда окончательное решение останется за вами, заметил Джон. — В таком случае это будет уже не суд присяжных, пусть даже состоящий из трех человек, Это будет единоличное, а вовсе не коллегиальное судейское решение. Вы берете на себя огромную ответственность, Шерингэм.

— Ответственность меня не пугает. По-моему, я не уступаю ни по интеллекту, ни по здравому смыслу обычному суду присяжных. — Если Шерингэм и испытывал в чем-то недостаток, то явно не в самоуверенности.

— В таком случае, я склонен согласиться, — ответил Джон, покосившись на меня.

— Принято, — подтвердил я.

Мы помолчали минутку, а затем одновременно сменили позу, как будто приняли важное решение и могли теперь двигаться дальше.

— Постойте, — заметил Шерингэм. — Здесь есть одно "но", однако весьма существенное. Предположим, что доказательство невиновности Тейперса окажется доказательством вины кого-то другого?

— Тогда лучше о нем умолчать, — тут же ответил я.

— Хм... — Шерингэм почесал в голове в откровенной растерянности. — Скажем, может получиться так: допустим, версия твоей невиновности окажется версией чьей-то вины.

Я подумал над этим.

— Что ж, против этого я не возражаю, если не будет прямых доказательств.

— А как насчет косвенных улик, подтверждающих версию?

— Вот тут я не уверен... — заколебался я.

— Не будьте дураком, Сирил. — вмешался Джон. Он повернулся к Шерингэму. — Мы еще даже не знаем, располагает ли полиция сведениями, которые, как она считает, доказывают виновность Пинкертона. Или хотя бы достаточными для его ареста. Если так, то наша главная задача раздобыть доказательства его невиновности, даже если это будет означать предоставление улик против кого-то другого, до тех пор (если Сирил не изменит своей идеалистической позиции), пока это самое контрдоказательство не сможет служить фактическим подтверждением чьей-то вины. Вы вольны выдвигать любые теории относительно виновности любого человека. Полиция обычно не разглашает такие вещи и никого ими не шантажирует. Если приходится выбирать между подозрениями полиции и свободой Сирила, пусть полиция подозревает кого хочет, пока у нее нет доказательств. Это отвечает вашим пожеланиям, не так ли, Сирил?

— Да, — подумав, ответил я. — Да, думаю, с этим я могу согласиться.

— Что ж, твоя шея, тебе и решать, Тейперс, — не к месту развеселился Шерингэм. — Ну вот, наконец-то мы разобрались, — чего хотим. Хилльярд, пожалуй, вам придется рассказать мне все сначала, только на этот раз ничего не упуская.

— Надо ему все рассказать, — заметил я Джону. — Даже то, что вы мне говорили по секрету о взаимном алиби.

Джон кивнул.

— Да, черт возьми, конечно! — резко сказал Шерингэм, расплющивая окурок своей сигары и доставая из кармана трубку. — Вообще-то давно пора. Теперь вы должны рассказать мне все в мельчайших подробностях. Сначала вы, Хилльярд, потом Тейперс, потом мы будем обсуждать все это вместе до полуночи. Этого хватит на сегодня, а завтра мы продолжим и посмотрим, что нам удастся раскопать. И, кстати, надо будет хотя бы на время оттянуть попытки инспектора упечь Тейперса в тюрьму, если он действительно тешит такую мысль. Ну же, поехали.

Несмотря на грубоватую манеру его речи, решительный настрой Шерингэма был достоин восхищения. Я почувствовал, что снова оттаиваю по отношению к нему. По крайней мере, его несгибаемая уверенность в своих силах была для меня крайне необходима.

Настолько необходима, что я нашел в себе мужество признаться в том, что в глубине души испытываю настоящий ужас перед происходящим.

Дознание по делу Скотт-Дейвиса было назначено на завтра, на одиннадцать часов утра. У меня было нехорошее предчувствие, что полиция попытается выдвинуть против меня серьезное обвинение (насколько серьезным оно будет, можно было только догадываться), чтобы заставить присяжных вынести вердикт о преднамеренном убийстве, и в этом случае я буду немедленно взят под стражу. Я отчаянно стремился избежать ареста, пока дело не примет благоприятный для меня оборот, и об этом я теперь честно сказал Шерингэму.

К моему ужасу, он пессимистично оценивал мои шансы на тот момент.

— Если они уверены в твоей виновности, все зависит от того, как ляжет карта. Если же они не совсем уверены, то постараются отложить заседание, чтобы найти более надежные улики. Боюсь, ты должен быть к этому готов, Тейперс.

Должен признаться, я буквально умолял его сделать все возможное, чтобы раскопать хоть что-нибудь в мою пользу до начала дознания. Как я уже говорил, я трепетал от одной мысли, что мне придется дожидаться развития событий за решеткой. Если кому-то из читателей покажется, что я в некоторой мере потерял лицо, умоляя о помощи, то могу заверить: если ему самому, не дай бог, будет угрожать тюремная камера настолько реально, что уже начнет мерещиться дверь, открывающаяся, чтобы его впустить, он сделает все возможное и невозможное, чтобы её избежать.

— Я, разумеется, поговорю с инспектором, — с сомнением проговорил Шерингэм, — хотя не уверен, что мне удастся многое из него вытянуть. Как бы то ни было, все в руках божьих, и если тебя действительно посадят на какое-то время, Тейперс, обещаю тебе, что буквально в лепешку расшибусь, чтобы вытащить тебя оттуда так скоро, как только будет в человеческих силах.

Я ответил на это кислой улыбкой.

Мы продолжили обсуждать дело во всех подробностях.

Было уже далеко за полночь, когда мы разошлись по своим спальням, и к тому времени Шерингэм знал практически все, что знал Джон, и почти все, что было известно мне самому. Поскольку я-то, конечно, знал об этом больше, чем Джон. Например, я точно знал, что не делал второго выстрела.