Второй выстрел

Глава 13

— Ну, как бы то ни было, я тебе, кажется, больше не нужен, — сказал Шерингэм. — С тебя сняли подозрение.

— Но я уже устал повторять: вся эта история сфабрикована от начала до конца, — раздраженно ответил я. В самом деле, с Шерингэмом иногда трудно разговаривать спокойно.

— Я знаю. Только вот что, Тейперс, что-то ты слишком горячо протестуешь. Если бы не это, я, может быть, и поверил бы тебе, а так я уже начинаю разделять мнение полиции, что Аморель сказала правду.

Я не стал заострять внимание на непростительной фамильярности, с которой он опять назвал Аморель по имени, хотя в моем состоянии это было непросто.

— Я и под присягой это отрицал, — холодно заметил я.

— Знаю. Начальник полиции даже сказал мне, что, на его взгляд, это было чертовски смелое вранье. Хотя я заметил, что начальники полиции часто имеют свою точку зрения, не совпадающую с официальной. В отличие от своих инспекторов. А теперь Хэнкок точит зуб на Аморель за то, что она разрушила такое славное дело против тебя..

— Ничего она не разрушила, если я буду продолжать настаивать на том, что она сказала неправду.

Шерингэм скорчил глупую гримасу.

— Послушай, Тейперс, я что-то тебя не пойму. Ты шлешь мне телеграмму, умоляя вытащить тебя из этой каши, а когда это делает кто-то другой, причем гораздо эффективнее, чем это мог бы сделать я, ты вопишь и брыкаешься и воротишь морду от кормушки. Тебе что, хочется примерить веревку на шею?

— Чего мне хочется или не хочется, это мое личное дело.

— И слава богу, что не мое, — сухо ответил Шерингэм, — потому что ты сам не знаешь, что тебе нужно. На самом же деле, старина Тейперс, все, что тебе требуется, — это хороший пинок, вроде тех, которыми я угощал тебя когда-то в детстве, чтобы вбить в тебя немного здравого смысла. Тогда это очень помогало. Помнишь?

Я пропустил мимо ушей это оскорбительное замечание.

— Если ничто другое не поможет, я готов признать перед судом, под присягой, что это я застрелил Скотт-Дейвиса, — ответил я со злостью. — Имей это в виду.

— Браво, браво! — воскликнул Шерингэм с иронией, которая меня просто бесила. — Наш маленький герой. Очень впечатляет. Наверное, все будут тебе аплодировать. Только знаешь, никто ведь тебе не поверит. По крайней мере, не теперь.

— Почему это?

— Да потому, что Аморель слишком хорошо рассказала свою историю, будь то правда или ложь. Ты в ней вовсе не тянешь на трагический персонаж, скорее на комический. Она представила тебя в смешном виде, а нет ничего более далекого от трагедии, чем смех. Если она все это сочинила, то готов признать — это был поистине гениальный ход. Все сразу поняли, что подозревать в хладнокровном убийстве безобидного чудака Тейперса, который молится розам и подпрыгивает от звука далекого выстрела, по меньшей мере абсурдно. Об этом не может быть и речи, даже независимо от железного алиби, которое она тебе предоставила.

— Думаешь, приятно, когда из тебя делают посмешище на людях?

— Нет, конечно, но все же лучше, чем когда тебя вешают в приватном порядке — мрачно парировал Шерингэм. — Нет, все-таки у тебя с мозгами не все в порядке. Ты что, ничуть не благодарен этой девушке? Да тебе следует ползать перед ней на коленях от благодарности, если в самом деле ты сказал правду, а она соврала.

— Знаешь что, Шерингэм, — взорвался я, — если ты собираешься и дальше меня оскорблять, нет смысла продолжать этот разговор. Я в долгу перед тобой за то, что ты так быстро откликнулся и приехал, но теперь, раз ты сам говоришь, что подозрение с меня снято, я могу продолжать заниматься этим делом так, как сочту нужным. Благодарен ли я мисс Скотт-Дейвис или испытываю противоположные чувства, вряд ли это кого-то касается.

Этот разговор происходил тем же вечером после ужина. Шерингэм пришел с столу слишком поздно, когда все остальные уже заканчивали ужинать. Он не стал ничего объяснять, но позже сказал мне, что долго беседовал с полковником Грейсом, начальником полиции, который (по его словам) "после пары джин-тоников стал весьма благодушен и разговорчив". Мы обсуждали ситуацию, уединившись в кабинете Джона. Тот предоставил комнату в наше полное распоряжение и удалился.

Шерингэм критично посмотрел на меня. Я высказался с излишней горячностью, но его, кажется, нисколько не обидели мои слова. Вместо этого он рассматривал меня с таким невозмутимым любопытством, что скоро мое раздражение уступило место чувству неловкости.

— Ладно, — сказал он спокойно. — Я все понял. Ты боишься за Аморель. Разумеется, как это я сразу не догадался, очень глупо с моей стороны. Ты думаешь, что, вытащив твою голову из петли, она рискует подставить свою. Не стану отрицать, такая опасность не исключена. Ты что, влюблен в нее, Тейперс?

— Тебе непременно надо быть таким бестактным?!

— Так и есть, влюблен, — невозмутимо констатировал Шерингэм. Вообще-то ничего удивительного. Такая девушка, должно быть, одна на миллион, раз она способна на такие поступки. А теперь постарайся на меня не орать, Тейперс, потому что я хочу дать беспристрастную оценку сложившемуся положению. Так что придержи свои эмоции и не перебивай, и я изложу тебе свою точку зрения — ручаюсь, тебе будет интересно. Так вот, полиция верит ее рассказу, и у нее для этого есть достаточно причин. Она выставила тебя дураком, причем очень убедительно (не петушись, это правда). Она и себя представила дурочкой, такой, знаешь, трогательной и наивной глупышкой, которая смотрит на мир широко распахнутыми глазами. Эта часть не слишком убедила полицию, но зато прозвучала вполне убедительно для коронера и публики, их-то она точно провела. Она рассказала такие подробности, которые звучали очень правдоподобно и изобрести которые можно только при необыкновенно развитом воображении: например, эпизод с розой или как ты ходил кругами по поляне и бормотал: "привет". И, наконец, есть еще одно подтверждение — сама эта пресловутая роза — кстати, ты так и не объяснил, откуда она там взялась. Видишь ли, ее выдумки звучат убедительно, потому что они вписываются в твой характер. Следовательно, полиция (которая всегда понимала, что дело против тебя имеет шаткое основание) теперь считает, что ты намеренно прикрывал девушку, рискуя навлечь подозрение на себя. Кстати, могу для разнообразия сделать тебе комплимент — они считают, что это тоже укладывается в твой характер.

Наверное, мне не надо тебе объяснять, что им понадобилось не более двух секунд, чтобы задаться вопросом: а зачем, собственно, тебе понадобилось ее прикрывать? Ответ, конечно, был очевиден, даже если бы она сама не подсказала его: потому что ты был уверен, что она сама застрелила своего кузена. Можно добавить — и поделом ему, но это уже не касается полиции. Итак, отняв у них одного подозреваемого, Аморель весьма любезно предложила им другого, и вряд ли они замедлят воспользоваться этим предложением.

Более того, можно с уверенностью сказать, что, даже если полицейские не поверили ее истории, они знают, что дело против тебя рухнуло. Если она готова повторить свои показания на суде, у них не будет и одного шанса на миллион, чтобы тебя признали виновным. Насколько нам известно, у них нет ни одного неопровержимого доказательства. Речь идет об одних свидетельских показаниях против других. Даже если ты сделаешь им одолжение и признаешься в убийстве прямо перед присяжными, как ты тут заявил, могу тебя уверить, они тут же оправдают тебя на основании ее показаний, и ты сойдешь со свидетельской трибуны под одобрительные возгласы зрителей. Теперь полиция не посмеет даже коснуться тебя. Но это не значит, что они не посмеют коснуться ее: раз они уверены, что это убийство, им нужна законная добыча. Ну так что, Тейперс, ты по-прежнему настаиваешь, что мне пора паковать чемодан и отправляться домой? Или все-таки остаться и продолжить расследование?

Мое нервное раздражение уже испарилось. Шерингэм был совершенно прав. Меня охватил страх — нет, настоящий ужас. Потому что если я всего лишь боялся, когда дело касалось меня одного, то теперь, когда в опасности оказалась Аморель, я испытывал самый настоящий панический ужас. Что же она натворила, эта милая девочка, которая бог весть что вообразила... Она избегала меня после допроса, но мне все же удалось спросить ее по дороге домой, отозвав на минутку, почему она это сделала, и она ответила мне почти сердито:

— О господи, да за кого вы меня принимаете? Вы что же, полагаете, что я могу бросить вас в беде после того, что вы сделали ради меня? Устала я от ваших глупостей. — Выдав эту тираду, она торопливо догнала остальных, а я с тех пор так и не улучил возможности поговорить с ней наедине. Аморель и в самом деле была непредсказуема.

— Да, — ответил я Шерингэму, — пожалуйста, продолжай. Почему полиция уверена, что это убийство?

— Бедный старина Тейперс, — сказал Шерингэм с сочувствием, которое на этот раз не вызвало у меня внутреннего протеста. Хоть я и не привык полагаться на кого бы то ни было в жизни, сейчас мне неожиданно приятно было почувствовать чью-то поддержку. — Имей в виду, сейчас улик против нее не больше, чем было против тебя: пока все, что у них есть, это мотив и возможность, и то последняя основана на ее собственном признании. Недостаточно, чтобы полиция могла с этим работать.

Что касается убийства, то я вовсе не говорил, что они в этом уверены, я сказал: практически уверены. Они все еще не исключают возможность несчастного случая, пусть и маловероятную. Правда, есть два нюанса, которые указывают на убийство. Первый — это траектория пули, которая прошла сквозь тело почти горизонтально; это, разумеется, говорит о том что ружье должно было находиться на одном уровне с пулевым отверстием. Другими словами, что выстрел был произведен из обычного положения, то есть с плеча, причем с плеча кого-то, кто был на несколько дюймов ниже Скотт-Дейвиса.

— А тебе не кажется, что это доказательство притянуто за уши?

— Вовсе нет. Это очень разумное, если не сказать, очевидное заключение. А вторая загвоздка — отсутствие следов пороха. Это очень важно. Видишь ли, если он и в самом деле волок ружье за собой за дуло, то пуля из него могла пролететь не более пары футов, прежде чем войти в тело.

— И при этом непременно должны были остаться следы пороха? — засомневался я. — Даже при выстреле из маленького двадцать второго?

— Ладно, пусть не пороховые следы, скорее следы дыма, но тем не менее безошибочные. Я как-то присутствовал при испытаниях, где как раз таким патроном стреляли с различного расстояния в белую картонную мишень. Дым оставлял следы уже с четырех или пяти футов.

— На белом картоне возможно, но не на твидовом пальто.

Шерингэм улыбнулся.

— Дорогой мой Тейперс, лучше и не пытайся ввязываться в убийство. Ты слишком мало знаешь о современных методах следствия, если полагаешь, что сегодня имеет какое-то значение, видно что-то на глаз или нет. Пальто, которое было на Скотт-Дейвисе, отправили на исследование в Скотленд-Ярд сразу после осмотра места происшествия. По результатам анализа, на пальто нет никаких следов пороха. Это почти однозначно говорит о том, что дуло ружья находилось по крайней мере в пяти футах от пальто, когда нажали на курок.

Далее, возьмем пулевое отверстие. Его исследование не может, конечно, дать таких же точных результатов, но оно подтверждает те же выводы. Полиция оценивает максимальную дальность выстрела в шестнадцать футов. Иначе говоря, в момент выстрела ружье находилось на расстоянии от пяти до шестнадцати футов от спины Скотт-Дейвиса.

Кроме того, есть еще кое-что, указывающее на убийство, хотя и с меньшей определенностью. Аморель ясно сказала, что ее кузен собирался с кем-то встретиться. Это важно, если не сказать больше. И главное, это исключает сразу и тебя, и ее — однако практически единственное, что позволило бы это сделать.

— А тебе не приходило в голову, — сказал я в задумчивости, — что, если она выдумала разговор со мной, то с тем же успехом могла выдумать и разговор с кузеном?

— Вряд ли, — ответил Шерингэм, — по одной простой причине. Если для первого у нее могла быть личная заинтересованность, то для второго никаких причин не было.

— Понятно, — только и мог сказать я.

— И еще одна, последняя новость, касающаяся полиции. Возможно, тебе принесет облегчение то, что они не делают ставку только на твою красотку. Она всего лишь возглавляет список из двух или трех возможных подозреваемых. Например, могу тебе сообщить, что им известно все о де Равелях и их отношениях со Скотт-Дейвисом.

— В самом деле? — удивился я.

— Да. И неудивительно, поскольку эта история была темой для сплетен в светских кругах Лондона весь прошлый год, как ты и сам уже говорил. И это означает, следовательно, что от них не утаился смысл вашего маленького спектакля.

— Тебе, кажется, удалось основательно войти в доверие полиции, Шерингэм.

— Да уж, — ухмыльнулся Шерингэм. — Как я уже говорил, полковник стал со мной удивительно откровенен. В конце концов, бедняга хочет лишь докопаться до истины и полагает — причем вполне справедливо, — что и я стремлюсь к тому же. Более того, ему не хочется, чтобы в дело вмешивался Скотленд-Ярд. Поэтому он и не видел причин, чтобы не выложить карты на стол. Очень правильно и разумно с его стороны. Но я не обещал в ответ раскрывать свои. Так что не волнуйся, Тейперс, те загадочные следы, что мы с тобой обнаружили, по-прежнему остаются нашим секретом.

— Уже не остаются, — возразил я.

— Что? — встрепенулся Шерингэм. — Ты хочешь сказать, полиция их уже нашла?

— Нет, не хочу, — улыбнулся я, довольный тем, с какой легкостью мне удалось пробить брешь в раздражающей самоуверенности Шерингэма. — Я имею в виду, что их там больше нет. Я затоптал их.

Шерингэм уставился на меня. Потом присвистнул:

— Ого! Значит, Аморель сказала правду. Ты и в самом деле ее подозреваешь.

— Вот еще! — возмутился я. — Ничего подобного. Совершенно безосновательное заключение.

— Не согласен. Более того, я даже назвал бы это очевидным заключением. Впрочем, ты и сам это знаешь: ты должен был серьезно опасаться за нее, если взял на себя смелость уничтожить улики.

— Одно вовсе не следует из другого, — горячо запротестовал я. В самом деле, я даже расстроился от такой извращенной трактовки мотивов моего поступка. — Может, у меня были совсем другие причины, а вовсе не эта. И потом, ты ведь не знаешь наверняка, что эта улика указывала именно на нее. С тем же успехом там могла стоять другая женщина. Шерингэм посмотрел на меня с жалостью.

— Слушай, Тейперс, неужели ты и вправду вообразил, что я брошу такую замечательную улику, как эти следы, когда в деле практически нет других прямых улик, и к тому же в таком месте, где скот бродит где ему вздумается, не приняв никаких мер предосторожности? Но поскольку ты, очевидно, так и думаешь, позволь сказать тебе, что я самым тщательным образом измерил эти следы и сделал точный чертеж одного из них, наиболее четко сохранившегося. Так вот: это следы женской обуви размера четыре с половиной. Сегодня я воспользовался случаем и, пока шел опрос свидетелей, осмотрел уличные туфли Аморель, которые совпали с моим рисунком один в один! Кроме того, хотя следы и уничтожены, я по-прежнему могу засвидетельствовать, что они существовали, к тому же у меня есть их зарисовка. Учитывая мои связи в Скотленд-Ярде, полиция, безусловно, поверит мне на слово, что следы были на этом месте, более того, меня и в суде выслушают как компетентного свидетеля. Ну и что ты теперь думаешь предпринять по этому поводу, Тейперс? Столкнуть меня с подходящей скалы? Это единственный способ надежно спрятать концы в воду.

Я изумленно уставился на него.

— Ты же не можешь в самом деле рассказать обо всем полиции, Шерингэм? Не может быть, чтобы ты оказался таким подлецом. Ты ведь дал мне слово.

— Ничего я тебе не давал, — холодно ответил он. — Напротив, я ясно и четко сказал, что буду действовать по собственному разумению, и ты не должен мне препятствовать. Что же касается моей подлости, как ты изволил выразиться, то да будет тебе известно, что есть еще такая интересная штука, как долг. Я могу счесть своим долгом сообщить полиции о том, что мне известно. В конце концов, если Аморель действительно застрелила своего кузена, то для этого есть лишь одна причина, не так ли? И, между прочим, весьма далекая от благородства. Ей надо было завладеть Стакелеем. Если окажется, что дело заключается именно в этом, то уж извини... — Он пожал плечами.

— Да как у тебя язык поворачивается делать подобные предположения?! — Боюсь, я слишком повысил голос. — Это... это неслыханно! Я этого не допущу, Шерингэм, так и знай.

Тот испытующе взглянул на меня.

— Боюсь, тебе придется это сделать, Тейперс, потому что я начинаю склоняться именно к этой версии. Лучше тебе это узнать рано, чем поздно. Он сделал паузу, а потом добавил: — Я всерьез обдумываю, не следует ли мне поговорить об этом с полицией.

Я взглянул на него. Он явно имел в виду то, что сказал.

Мне пришлось принять тяжелое решение.

— В этом нет никакой необходимости, Шерингэм, тихо сказал я. — Лучше я скажу тебе правду здесь и сейчас. Это я застрелил Скотт-Дейвиса.

Наши взгляды скрестились.

— Ты делаешь это заявление со всей серьезностью, отдавая себе отчет, какими могут быть последствия? — спросил Шерингэм.

— Абсолютно серьезно, — ответил я, откинувшись на стуле и с улыбкой глядя на него. Опять я почувствовал удивительное облегчение, как накануне утром в суде, когда потерял всякую надежду.

— Ты понимаешь, что я должен сообщить об этом полиции?

— Конечно.

Между нами на время воцарилось молчание.

Затем дверь тихонько открылась, и мы разом обернулись. Это была Аморель.

— Бедный мой Пинки, — сказала она наполовину нежно, наполовину презрительно. — Как же ты мог, дурачок? — Она повернулась к Шерингэму. — Ладно, мистер Шерингэм, вы выиграли. Да, это я его убила. Но вовсе не затем, чтобы завладеть Стакелеем. Вы все неправильно поняли — если, конечно, вы говорили искренне, и это не было частью вашей игры. Я сделала это отчасти потому, что он хотел продать Стакелей, отчасти потому, что многим людям было бы значительно лучше, если бы он умер. Кстати, а как вы узнали, что я подслушиваю?

— Это все деревянные потолки, — ответил Шерингэм извиняющимся тоном. — Раз уж я мог слышать, даже как вы причесываетесь... ведь вы сейчас причесывались, не так ли?

— Да, действительно, — примирительно сказала Аморель, присаживаясь на подлокотник кресла. — Ну так что вы собираетесь делать? Выдать меня полиции, да?

— Но это же... это просто смешно! — только и смог выдавить я. Казалось, я схожу с ума. — Я... я...

— Да и вы тоже смешны, — прервала меня Аморель. — Хватит, ничего больше не говорите. Вы уже и так все выложили, как послушный мальчик, — чего и добивался мистер Шерингэм. Не портите праздник,

— А что, — заметил Шерингэм. — Вам не откажешь в сообразительности.

— Правда? — безразлично спросила Аморель. — Конечно я слышала, как вы его тут обрабатываете, но скоро поняла, что на самом деле вы обращаетесь ко мне. Поэтому я решила, что лучше уж мне самой спуститься и составить вам компанию.

Шерингэм рассмеялся.

— Что ж, неплохо, неплохо. И все же признайтесь, отличная вышла западня. Тейперс попался, потому что не заметил ее, а вы — потому что заметили. По крайней мере, теперь дело более или менее прояснилось.

Тут мне пришлось вмешаться.

— Категорически не согласен! Мисс Скотт-Дейвис только что сделала в высшей степени абсурдное...

— Да-да, — резко остановил меня Шерингэм. — Вы оба признались в убийстве. Это означает, что каждый из вас подозревает другого — как я и предполагал. А это, в свою очередь, значит, что ни один из вас не совершал преступления. Поэтому я и сказал, что дело несколько прояснилось — по крайней мере, для меня. Это сделал кто-то другой. Единственный вопрос — кто?

— А почему бы нам не оставить все как есть? — спросила Аморель. — Лично мне все равно, кто стрелял. Зная Эрика, можно не сомневаться, что у этого человека была достаточно серьезная причина.

Я наконец начал прозревать.

— А-а, понял! Это был блеф. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, Шерингэм, что мисс Скотт-Дейвис выдумала свою утреннюю историю от начала до конца?

Шерингэм и Аморель посмотрели на меня, потом друг на друга, а потом, по совершенно необъяснимой причине, рассмеялись. Мне оставалось только удивленно поднять брови.

— Бедняжка, — сквозь смех проговорила Аморель, он такой славный, правда? Так что скажете, мистер Шерингэм? Почему бы нам не оставить все как есть?

Шерингэм покачал головой.

— Нет. Слишком много невыясненного. Я не смогу спокойно спать несколько недель. Кроме того, полиция этого тоже не допустит, знаете ли.

— Это верно, — спокойно согласилась Аморель. — Они теперь пойдут по моему следу как свора легавых.

— Ерунда, — громко сказал я. — Скорее уж я...

— Пинки, если вы еще раз вмешаетесь, я подойду и сяду к вам на колени, и вы будете чувствовать себя очень глупо перед мистером Шерингэмом. Вы знаете, что так и будет, поэтому лучше помалкивайте. Итак, мистер Шерингэм?

— Итак, перед нами все та же проблема, только теперь она касается не Тейперса, а вас. И если вы исповедуете те же идеи, что и он, тогда наша задача — отвести от вас подозрения, не навлекая их ни на кого другого. Я правильно понял?

Аморель кивнула.

— Да. Полиция может меня подозревать сколько угодно, мне все равно, однако...

— Ничего подобного! — воскликнул я. Это был полный абсурд. — Прежде чем они начнут в чем-то вас подозревать, я... но, Аморель!

— Я предупреждала, — тихонько засмеялась Аморель, ничуть не смущаясь двусмысленностью картины, которую мы, должно быть, представляли в этот момент. — А в следующий раз я вас поцелую. Вы тогда покраснеете еще больше, чем сейчас. — Он так мило краснеет, правда, мистер Шерингэм?

— И не говорите, так приятно видеть скромность в молодых людях пожилого возраста, — ляпнул какую-то глупость Шерингэм.

Оба уставились на меня. Мне стало ужасно неудобно. Ну не мог же я применить грубую силу по отношению к женщине, а другого способа согнать Аморель с моих колен как-то не просматривалось. Что мне оставалось? Я откинулся в кресле и сделал вид, что мне все равно. Боюсь, не очень убедительно.

— Кстати, — сказал Шерингэм, — осталась еще одна версия, о которой мы незаслуженно забыли. По крайней мере, полиции она не приходила в голову, поэтому я ее и не упоминал.

— Да? — заинтересовалась Аморель. — И какая?

— Ну как же, а Эльза Верити? Судя по тому, что я слышал, она находилась довольно далеко — в Колокольчиковом лесу, верно? — когда все это случилось. Никому, кажется, так и не пришло в голову спросить ее, каким путем она вернулась в дом. Я вчера немного побродил по окрестностям и выяснил, что из этого леса ведут две дороги — одна сразу вверх по холму и дальше полем, а другая — вдоль ручья и потом вверх по той самой тропинке, по которой шли Тейперс и миссис Фицвильям. Она могла с равным успехом выбрать любой путь, если же она все-таки шла вдоль ручья, то вполне могла что-то видеть. По крайней мере, не помешает задать ей пару вопросов.

Аморель выглядела нерешительно.

— Вы полагаете? Сомневаюсь, что вам удастся что-то вытянуть из Эльзы.

— Нет, в самом деле, — не мог не поддержать я, мне жаль вас разочаровывать, но мисс Верити... как бы это сказать... на ее слово вряд ли можно положиться.

Наверное, мне не стоило этого говорить. Аморель опять разобрал смех. Шерингэм, конечно, поинтересовался его причиной и, несмотря на мои протесты, Аморель выложила ему, как мисс Верити высмеивала меня на публике. Я снова поразился тому, с каким откровенным злорадством Аморель пересказывает эту историю. Она зашла настолько далеко, что намекнула, будто Эльза своим лицемерием смогла завлечь меня и внушить мне искреннюю привязанность — а это уж вовсе не соответствовало действительности.

— Понятно, — усмехнулся Шерингэм. — Значит, придется поискать к ней ключик. Впрочем, она вольна передразнивать меня за моей спиной, сколько ее душе будет угодно, лишь бы мне удалось выудить из нее то, что нас интересует — другими словами, правду. А уж раз речь зашла о правде, Аморель...

— Это вы мне? — перебила его Аморель, к моему тайному удовольствию.

— Разумеется, ведь вас, кажется, так зовут? — улыбнулся Шерингэм. — Хотя я могу называть вас мисс Скотт-Дейвис, если вы еще так молоды, что предпочитаете такое обращение.

— А вы находчивы. Ладно уж, пусть будет Аморель.

— Договорились. Так вот, если говорить о правде, Аморель, то есть один вопрос, на который мне нужен от вас честный ответ. Помните, вы говорили, что ваш кузен упоминал о ранее назначенной встрече. Думаю, нет необходимости подчеркивать, насколько это важно — если, конечно, это правда. Вот я и хочу услышать от вас — да или нет? Если ничего этого не было, вы меня избавите от пустой траты времени, поэтому я настаиваю, чтобы вы ответили мне сейчас.

— Ну да... — как ни в чем не бывало ответила Аморель. — Так он и сказал. Хотя я не помню точных слов. Что-то вроде...

— Ничего такого он не говорил, — запротестовал я. — По той простой причине, что Аморель там не было... Аморель! — Боюсь, последнее восклицание получилось несколько смазанным.

— А я предупреждала! — Губы Аморель тоже были заняты. — Только не вздумайте говорить, что вы не слышали. Да сидите же смирно, Пинки!

— Ату его, Аморель! — этот идиот Шерингэм еще и науськивал ее.

— Аморель! — слабо пытался протестовать я.

— Так-так-так! — послышался ехидный голос из дверей. — Сирил, вот уж не ожидал от тебя!

К моему облегчению, Аморель наконец села прямо.

— Джон, поругайте, пожалуйста, Пинки. Он силой затащил меня на колени и начал целовать как сумасшедший. Да еще перед мистером Шерингэмом. Разве вы не слышали мои вопли?

— Еще бы, чуть не оглох, — Джон откровенно ухмыльнулся. — Этель подумала, что это мышь пискнула. Ладно, не буду тебе мешать, Сирил. Я только зашел сказать, что все остальные уже отправились спать. Если вы хотите еще посидеть, погасите потом за собой свет.

— Нет, мы тоже пойдем, — сказал я. — Думаю, нам всем давно пора спать.

— Предупреждаю, Пинки, — заметила Аморель, вставая и оправляя платье, — я запру дверь.

Признаюсь, я рад был скрыться в свою комнату. Шерингэм тоже пошел к себе. Аморель же сказала, что не может и думать о сне в то время, когда полиция подозревает ее в убийстве; лучше она пойдет в гостиную и почитает что-нибудь успокаивающее часок-другой. Она обещала, что сама погасит потом свет.

Когда я остался наконец один, мною овладели смешанные чувства. С одной стороны, огромное облегчение от того, что полиция в конце концов оставила меня в покое, с другой — решимость не допустить, чтобы мое спокойствие было куплено ценой безопасности Аморель — ведь теперь подозреваемой становилась она. Что касается моего общего эмоционального состояния, то меня переполняла огромная благодарность к этой славной девочке за ее невероятно щедрый поступок сегодня утром. Даже сейчас мне трудно писать об этом спокойно.

Но, по правде говоря, я не знал, что делать. То я убеждал себя, что не могу принять такой подарок, то начинал размышлять, что если бы Шерингэм взялся отвести от нее подозрение так же эффективно, как это сделала она по отношению ко мне, то подарок можно бы и принять. То, что Шерингэм способен сделать это, не впутывая никаких третьих лиц в этот клубок, не вызывало у меня сомнений. Я был очень расстроен, и, вдобавок, мне было неудобно от того, что я проявил неучтивость по отношению к Аморель. Я просто принял ее жертву как должное и даже не поблагодарил как следует — если, конечно, существуют подходящие слова благодарности для такого случая, в чем я лично сильно сомневаюсь. А ведь она была готова даже на то, чтобы взять на себя убийство своего кузена — и все из-за меня!

Я опустился на стул и продолжал размышлять, даже не раздеваясь ко сну, когда в дверь тихонько постучали, и в комнату ввалился Шерингэм в пижаме и халате.

— Всего лишь несколько слов напоследок, Тейперс, когда нас никто не подслушивает, и мы по-настоящему одни, — тихо сказал он, пододвигая ко мне стул.

— Хорошо, что ты пришел, — признался я. — Шерингэм, я страшно волнуюсь. Что мне делать? Посоветуй, пожалуйста. Не могу же я позволить бедной девочке продолжать в том же духе, это опасно для нее, и в то же время ты уверяешь, что никто мне не поверит, сколько бы я не опровергал ее слова — даже если я заявлю, что сам застрелил Скотт-Дейвиса. Что мне делать, ума не приложу.

— Затем я и пришел, — весело ответил Шерингэм. — Слушай, я так понимаю, что ты пошел бы на что угодно, чтобы спасти ее?

— Господи, ну конечно. Все что угодно.

— Тогда, во-первых, уясни себе следующее, Тейперс. У полиции против нее есть лишь один-единственный свидетель, и этот свидетель — ты. По ее рассказу получается, что ты видел, как она появилась оттуда, или примерно оттуда, где ее кузен уже лежал мертвым. Отведя от тебя подозрение, она сделала тебя свидетелем обвинения.

— Но я буду это отрицать. Я ее вообще не видел, так что ни о каких направлениях и речи быть не может. Как я могу свидетельствовать против нее, если наши показания противоречат друг другу?

— Мне кажется, какие бы показания ты ни дал, они все равно пойдут ей во вред, потому что если, как ты говоришь, ты будешь отрицать, что видел ее, то полиция просто решит, что вы сговорились, дабы вывести друг друга из-под подозрения. И что вы сговорились между собой убить Скотт-Дейвиса, а потом обеспечить друг другу алиби.

— Именно это я ей и говорил, правда, тогда я просто хотел уйти от прямого ответа, когда эта девочка предложила мне... — тут я осекся, совершенно смутившись.

Шерингэм не отставал, и, поскольку этот эпизод только подчеркивал благородство Аморель, я рассказал ему, как она сама предложила мне жениться на ней, если я сочту это нужным.

К моему удивлению, Шерингэм не воспринял мой рассказ как неуместную шутку. Вместо этого он сразу сказал:

— Значит, у нее больше здравого смысла, чем у тебя, Тейперс, ведь я пришел посоветовать тебе то же самое.

— Шерингэм! — Я онемел от изумления.

— Послушай, — быстро сказал он. — Вы двое повязаны друг с другом в этом деле. Каждый из вас может подвести другого под приговор или, наоборот, очистить от подозрений. Вы можете свидетельствовать как в пользу, так и против друг друга. Но на самом деле вам нужно другое — вы вообще не должны давать никаких показаний. Тебе вовсе не нужно, чтобы она врала из-за тебя, и ей совсем неинтересно, чтобы ты лез из кожи вон, чтобы опровергнуть ее вранье. А еще учти: без ваших показаний у полиции нет ровным счетом никаких улик против кого-либо из вас, одни только подозрения. На мой взгляд, сейчас, после ее выступления, они не могут арестовать ни одного из вас, если им не удастся воспользоваться показаниями кого-либо из вас. Ясное дело, вам нужно сделать так, чтобы у вас обоих невозможно было брать какие-либо показания. К этому есть два пути: либо вы оба должны отправиться на тот свет, либо пожениться. Я бы не советовал выбирать первое.

— Боже сохрани, — я судорожно перевел дыхание, — Но... но ты должен понимать, что...

— Что?

— Знаешь, — опять смутился я, — это было бы несправедливо к бедной девочке, заставлять её так страдать из-за меня и... Нет, в самом деле, Шерингэм, я имел в виду...

— Да с чего ты взял, что она будет страдать?

— Я... Боюсь, я тебя не вполне понимаю.

— Тейперс, скажи мне правду. Только не надо отбрыкиваться, выпячивать грудь и обиженно пыхтеть; просто скажи правду. Тебе нравится эта девушка или нет?

Невероятно, но я даже не протестовал против такого беспардонною вмешательства в мою личную жизнь.

— Не знаю... — расстроенно ответил я.

— Так подумай. Не буду тебе напоминать, что ты уже пытался взять на себя вину за убийство, чтобы спасти ее от подозрения.

Самым странным было то, что мне и не требовалось ничего обдумывать. Как только я заговорил, я уже знал, что пытаюсь сам себя обмануть. Я все знал. У меня вдруг открылись глаза на то, что мне действительно нравилась Аморель. Да еще как нравилась! Я хотел как можно больше находиться рядом с ней. Нет, не просто больше — постоянно! Я пытался уверить сам себя, что это чувство было всего лишь естественным проявлением благодарности к ней, но в действительности за ним стояло нечто большее. На самом деле я (несмотря на отсутствие опыта, я был уверен, что это так) — я был влюблен в Аморель.

Читатель не должен подумать, что я пришел к такому поразительному выводу, не проверив его без промедления. Я применил несколько простых тестов и понял, что сомнений быть не могло. Хотел ли я снова поцеловать Аморель? Без всякого сомнения. Хотелось ли мне продемонстрировать ей свою коллекцию марок и научить ее отличать один вид лесного мха от другого? Конечно. Мог ли я без отвращения подумать о том, чтобы разделить с ней постель? Эта мысль приводила меня в смущение, но, кажется, мог. Мог ли я терпеть ее не слишком приятные привычки: неряшливость, склонность к резким высказываниям, особенно когда она волновалась, ее ужасный сленг и все остальное — до того, как я смогу обтесать все это и превратить в манеры, более уместные для молодой хозяйки замка Стакелей? Я был в этом уверен, кроме того, сама идея превратить ее из неотесанной дикарки в светскую даму казалась мне необычайно привлекательной.

Все эти мысли с такой скоростью промелькнули у меня в голове, что когда я ответил Шерингэму, в моем голосе еще звучало немалое удивление.

— Да, мне она нравится.

— Я и не сомневался, — серьезно ответил он.

Что-то в его голосе показалось мне подозрительным. Я понял, что это было. Аморель, как он сам сказал, была единственной девушкой из миллиона, но разве я был ей под стать — единственным мужчиной из миллиона? С непрошеной ясностью предо мной предстал ответ: разумеется, нет. Я не был даже единственным из тысячи... да что уж там, и из сотни тоже. У меня, по сути, были все причины, чтобы влюбиться в Аморель — а у нее ни одной. Эта мысль совсем расстроила меня. У меня вытянулось лицо.

— Ну и что мне с этим делать? — тоскливо спросил я у Шерингэма.

— Сделать ей предложение, разумеется.

— Но она и думать об этом не захочет, — заверил я его. — Зачем ей это надо? Ты и сам должен это понимать. Такая своенравная девушка и вдруг я... должен признаться, у меня есть свои укоренившиеся привычки, и я вовсе не хочу их менять. Нет, — грустно добавил я, — глядя на себя со стороны, я прекрасно понимаю, что ничем не могу заинтересовать такую необыкновенную девушку, как Аморель.

— Постой-ка, мне кажется, эта самая замечательная девушка сама предлагала тебе жениться на ней?

— Так это совсем другое дело, — пришлось объяснить мне. — Это было просто проявлением ее душевного благородства.

Шерингэм заерзал на своем стуле и по-новому скрестил ноги.

— А знаешь, Тейперс, твое самоуничижение для меня приятное открытие, потому что, сказать по правде, мне казалось, что ты превратился в еще более занудного ханжу, чем был в начале нашего знакомства. С той самой минуты, как я сюда приехал, мне все время хотелось отпечатать свой ботинок на твоей филейной части. Рад, что ошибся. Но я с тобой полностью согласен: не представляю, чем ты мог ее привлечь. Впрочем, это ее дело. А пока позволь мне сказать следующее. Если такая замечательная, как ты говоришь, девушка предлагает тебе жениться на ней, а потом встает на свидетельскую трибуну и поливает сама себя грязью из-за за тебя, это не может быть простым изъявлением благодарности за то, что ты — как она полагает аккуратно устранил ее кузена. Ты представляешься ей этаким голубоглазым принцем ее мечты. Так что можешь не слишком переживать за нее.

— Ты имеешь в виду... постой, ты хочешь сказать, что я ей нравлюсь? — только и мог сказать я.

— Конечно, спаси ее господь. И в эту самую минуту она ждет в гостиной, чтобы ты спустился к ней и рассказал, какая она замечательная и что ты собираешься делать но этому поводу.

— Но это все... это совершенно невероятно!

— Согласен. Просто ты невероятно везучий парень. Никогда не поздно исправиться, а уж если кто и способен сделать из тебя мужчину, так это Аморель. Так что вставай и отправляйся вниз, а я пожелаю ей удачи.

— Ты мне советуешь... Шерингэм, ты всерьез считаешь, что я должен предложить ей руку и сердце?

— Считаю. И как можно скорее, пока одного из вас полиция не отправила в тюрьму. Ты можешь потихоньку улизнуть с ней на машине прямо после завтрака и получить разрешение на срочное бракосочетание. Такое, чтобы вас обвенчали в тот же день. Это будет стоить тебе немалую сумму, но я тебе ее одолжу. А еще я дам тебе рекомендательное письмо к епископу, чтобы все прошло гладко.

— А ты что — знаешь самого епископа? — запинаясь, выговорил я. Мир вокруг постепенно терял реальность.

— Как родного брата, — уверено подтвердил Шерингэм. Он просто ест у меня с руки. Как-нибудь я приглашу вас обоих на обед и покажу тебе. Ну давай беги.

— Может, стоит попробовать, — неуверенно ответил я. Мною быстро овладевала странная робость. Казалось совершенно невозможным, чтобы Аморель... Думаю... думаю, я знаю, как к этому подступиться. — Я ей сообщу, что мы уже обсуждали этот вопрос, я все обдумал и пришел к заключению, что в наших обоюдных интересах — ее и моих — заключить брак, который она сама предложила и... э-э... если она сделает мне такую честь, то... ай!

Последнее восклицание вырвалось у меня от боли. Я медленно шел к двери, рассуждая таким образом, и тут Шерингэм воспользовался тем, что я подставил ему удобную мишень, и дал мне крепкого пинка. Я быстро обернулся — он весь буквально скривился от отвращения. Я никогда не видел ничего настолько отталкивающего.

— Ты, жалкий червяк! — закричал он. — Не вздумай сделать что-либо подобное! Ты сейчас подойдешь к этой девушке, обнимешь ее обеими руками и скажешь: "Аморель, вы самая чудесная девушка на свете. Во имя всего святого, выходите за меня замуж! Я больше ни дня не смогу прожить без вас". Вот что ты ей скажешь.

— Ты правда так думаешь? — взволнованно спросил я, забыв даже о только что полученном пинке. — Ну а если она скажет нет? А если она посмеется надо мной?

Вынужден признаться, что Шерингэм ответил на это в выражениях, которые я постесняюсь здесь пересказать.

Мне безжалостно помогли выйти из комнаты и спуститься с лестницы.

Пока я приближался к своей цели, во рту у меня пересохло, колени начали предательски дрожать и засосало под ложечкой. Я отложил изучение этих явлений на потом, поскольку вряд ли способен был их забыть, но в тот момент не мог мыслить отчетливо.

Аморель не читала — она лежала на диване, уставившись в потолок, и даже не повернула головы, когда я вошел. Помню, я очень тщательно закрыл за собой дверь.

Пройдя до середины комнаты, я остановился.

— Э-э... Аморель! — едва смог выдавить я, поскольку мне трудно было говорить из-за внезапной сухости во рту.

— Что, Пинки? — ответила она усталым, грустным и каким-то безжизненным голосом.

Что там говорил Шерингэм? Сделай то, не вздумай делать этого... Что именно? Что-то насчет обнимания. Обнять ее! Обнять Аморель!

Я нерешительно шагнул к ней. Она повернула голову и посмотрела мне в глаза.

Жизнью клянусь, я не знаю, что случилось потом... Аморель рассказывает... Нет, лучше я не буду писать, что рассказывает Аморель. Достаточно того, что мы решили получить у Шерингэма рекомендательное письмо к епископу с самого раннего утра, даже если это означало, что придется разбудить его чуть свет.

Я вернулся в свою постель только в три часа утра в состоянии необычного возбуждения.