Вуайерист

30

ОКЛИН

Каждый день я чувствовала, что не могу скатиться ещё ниже. Каждый день я была уверена, что боль немного ослабнет, дышать станет немного легче, двигаться станет менее болезненным, как будто каждая мышца в моём теле отказала.

Этого так и не произошло.

Вместо этого, всё усиливалось с каждым днём, когда я должна была быть рядом с ним, но, в то же время, не могла быть с ним. Потому что, хотя мы с Кэллумом решили, что ни один из нас не может смириться, мы всё равно виделись каждый божий день. И из-за этого победить боль было намного труднее. Было гораздо труднее забыть.

Я скучала по нему. Скучала по нему как по другу. Скучала по его поцелуям, его прикосновениям. Я скучала по всему, что могло быть у нас в будущем. Всё это пропало. Калифорния, пропала. Новый опыт, который мы могли бы получить вместе — пропал.

Через неделю после того, как он ушёл из «Вуайериста», я попыталась заставить себя вернуться к выступлениям. Я ввела свои данные, чтобы выступить с сольным выступлением. Мне просто пришлось мастурбировать под одеялом. Легко. Ничего трудного или слишком откровенного.

Когда моя рука скользнула под простыни, я даже не потрудилась по-настоящему прикоснуться к себе, я никогда не чувствовала себя так плохо, как в тот момент. Ещё долго после того, как в конце выступления свет сменился на красный, я лежала в постели и думала о Кэллуме, груз воспоминаний о нём давил на меня, сокрушал. Я немедленно вычеркнула своё имя из списка выступлений и вернулась на своё место в баре.

На следующий день Джексон убедил меня выступить с ним. Нам нужно было всего лишь посмотреть фильм и заняться имитацией секса. Никаких поцелуев. Никакой наготы.

На полпути я расплакалась у него на плече. Он обнимал меня и стонал громче, чтобы скрыть любые звуки, которые я издавала. Он ещё долго держал меня в объятиях после окончания представления, говоря, как ему жаль. Ему даже не нужно было спрашивать, было ли это из-за Кэллума. Он гладил меня по спине и говорил, что со временем всё наладится. Что он по опыту знает, что можно выжить без того, кого ты действительно хочешь.

Я хотела ему верить, но это казалось невозможным, когда я наблюдала за Кэллумом на занятиях.

На прошлой неделе я почти ничего не записывала на занятиях, наблюдая за ним, отчаянно желая, чтобы он посмотрел на меня, но в ужасе от того, что увижу в его глазах, когда он это сделает. В офисе он никогда не просил меня о помощи. Он всегда передавал меня менеджеру лаборатории или заставлял Донну отправлять меня домой пораньше.

Я ненавидела это. Ненавидела всё во всей этой ситуации. Ненавидела видеть его таким измученным и знать, что я стала причиной этого. Ненавидела осознавать, что я оттолкнула его и что он начал терять контроль.

Каким-то образом, однажды ночью, лёжа в постели, моё разочарование в родителях снова возросло. Мне никогда бы не пришлось работать в «Вуайеристе», если бы они не потратили мои деньги. Тогда я задалась вопросом, получилось бы у нас с Кэллумом что-нибудь. Мысль о том, что я никогда бы не почувствовала губ Кэллума на своих, его тела на мне, внутри меня. Мысль о том, что я никогда бы не ощутила его улыбку и счастье, направленные на меня, казалась невообразимой. Моя любовь к нему казалась предопределённой, независимо от обстоятельств. Означало ли это, что моя боль тоже была предопределена? Всегда ли нам было суждено потерпеть неудачу?

Я отогнала воспоминания, готовясь войти в офис. Глубоко вздохнув, я толкнула дверь, выдавила слабую улыбку Донне и медленно приблизилась к двери Кэллума. Я всегда спрашивала, нужна ли я ему, хотя каждый день он отвечал «нет», даже не поднимая глаз от своих бумаг.

Сегодня же, когда я заглянула, меня чуть не вырвало газировкой, которую я выпила перед приездом.

Шеннон сидела задницей на его столе, спиной ко мне, и улыбалась ему. Хуже всего было то, что он улыбался ей в ответ. Конечно, она выглядела вымученной, не достигая его глаз, но даже вымученная улыбка была мне недоступна. Его глаза метнулись ко мне, стоящей в дверном проёме, и посмотрели на меня впервые за несколько недель.

Синева была тусклой, в ней не было того блеска, который был там раньше. Тёмные круги под его глазами делали темноту ещё более очевидной. Впервые за несколько недель, даже когда его губы растянулись в улыбке, я увидела отражение своей собственной боли. Так же быстро он отвёл взгляд, снова посмотрев на Шеннон, а я ушла так быстро, как только могла.

Я не могла смотреть. Боль была достаточно сильной и без того, чтобы представлять его с другой женщиной.

Пытаясь стереть эту картинку из своей памяти, я работала усерднее, поворачивая каждый стакан и колбу так, чтобы они стояли абсолютно ровно. Любой предлог, чтобы спрятаться в кладовке подольше.

Дверь позади меня открылась, и я знала, просто, чёрт возьми, знала, что это он. Может быть, это было из-за паузы в его шагах, когда он заметил меня. Может быть, это было из-за того, как моё тело почувствовало его и ожило просто от того, что его энергия была рядом с моей. Не знаю, но мои мышцы дёрнулись, когда дверь со щелчком закрылась, и мы остались в комнате одни.

Моя грудь вздымалась от быстрого дыхания, пытаясь угнаться за бешеным сердцебиением. В последний раз, когда мы были наедине, мы разбились вдребезги, и я всё ещё не пришла в себя. Мои руки дрожали от нервной энергии, пробегающей по моим конечностям, настолько я осознавала, что он стоит позади меня. Слева от меня были полки с мерными стаканами, я представила, как его сильные руки сжимают оборудование, и вспомнила, как он сжимал меня.

— Больно, да? — его голос был мягким, глубоким, тихим, но он отдавался в моем теле, как крик. — Видеть, как кто-то, кто так много для тебя значит, с кем-то другим.

Я развернулась так быстро, что концы волос из моего хвостика задели моё лицо. Гнев залил лицо, и огонь, что он намеренно причинил мне боль, сжигал меня изнутри.

— Ты сделала это нарочно? Чтобы преподать мне урок? Как будто я не знаю?

— Боже, нет. Нет, Оклин, — он оглядел меня, тревога исказила его лицо, заставив нахмуриться. — Я не хочу причинять тебе боль, — произнёс Кэллум, подходя ближе ко мне.

Его мягкое признание ударило меня в грудь. Я знала, что он не хотел причинять мне боль. Именно из-за этого, мы и пришли к этой ситуации. Я закрыла глаза, не в силах смотреть на его красоту, не вспоминая все причины, по которым я люблю его.

Потому что я всё ещё его люблю. Никакая боль не могла отнять этого.

Из-под моих закрытых век потекли слёзы, несмотря на то, как сильно я пыталась сдержать их. Они превратились в полноценные рыдания, когда его большой палец провёл по моим щекам. Моя грудь затряслась, и я прильнула к его ладони, снова находя ложное утешение в его руках на мне. Даже если это ничего не значило, я скучала по его прикосновениям. Я чертовски сильно скучала по нему.

Мои глаза всё ещё были закрыты, когда я почувствовала его жар в нескольких дюймах от себя, когда я почувствовала его дыхание на своих мокрых щеках.

— Мне так жаль, Оклин. Так чертовски жаль.

Повернув голову, я прижала его руку к себе и поцеловала ладонь. Сделав последний шаг, чтобы соединить нас, я, наконец, открыла глаза и посмотрела на него. Мы стояли так, его рука на моей щеке, моя рука на его руке, глядя друг на друга, лелея этот маленький момент единения, даже если всё это было ложью.

Я могла бы остаться в этой комнате навечно, если бы это означало, что он будет рядом со мной.

Он наклонился, и я встретила его на полпути, прижавшись губами к его губам. Дальше мы не продвинулись, просто прижались так близко, как только могли, пытаясь продлить момент.

Но слишком скоро он отстранился и прошептал:

— Мне так жаль.

Затем он вышел, снова оставив меня в комнате рыдать в одиночестве.

Я чуть не пропустила момент, когда мой телефон завибрировал в кармане, но вытащила его, чтобы увидеть, что мой консультант отправил электронное письмо.

Мисс Дерринджер,

Поздравляю! Вы получили стажировку в команде спортивной терапии. Давайте назначим встречу на следующей неделе, чтобы обсудить детали.

Доктор Денли

Моим первым побуждением было подбежать к Кэллуму, броситься в его объятия и отпраздновать с ним это событие, но, взявшись за дверную ручку, я остановилась, снова осознав всю серьёзность нашей ситуации.

Я не могла не вспомнить утро после того, как мы переспали, когда у меня было собеседование. Я вспомнила, как думала, что мы отпразднуем это событие вместе. Как же я ошибалась. Насколько это отличалось от всего, что я когда-то себе представляла.

Может, мне следовало рассказать ему о своих планах, сказать, что есть свет в конце туннеля.

Однако, мне показалось, что уже слишком поздно. Как будто ничто и никогда не изменит ситуацию и не сведёт нас вместе снова.

Вместо этого я набрала имя Оливии в своём телефоне и отправила ей сообщение. Мне нужно было что-то сделать, чтобы не упасть к ногам Кэллума и не умолять его потерпеть ещё немного.

Я: Я получила стажировку. Можно прийти?

Оливия: Боже мой! Это потрясающе! Да, приходи, и мы сможем отпраздновать. У меня в комнате припрятано немного выпивки.

Я закончила то, что делала, и сказала Донне, что неважно себя чувствую. Я не могла снова столкнуться с Кэллумом. Яркое солнце почти издевалось над моим мрачным настроением, когда я шла через кампус. До весенних каникул оставалась всего пара недель, но уже держалась хорошая погода. Успели ли мы с Кэллумом угаснуть за три коротких месяца?

Оливия открыла дверь и обняла меня.

— О, боже мой. Боже мой. Ты сделала это! Я знала, что ты справишься, — завизжала она, раскачивая нас назад-вперёд. Её возбуждённые крики стихли так же быстро, как и появились, когда она отстранилась и увидела, что мои глаза наполняются слезами. — Ох, боже. Оклин, — она схватила меня за руки и потащила в свою комнату. Хлопок двери позади нас разрушил стену, сдерживающую мои эмоции, и я рассыпалась. Все слёзы, которые я сдерживала, вылились наружу. — Что не так? Что случилось?

— Я облажалась, Оливия, — сказала я, садясь на кровать рядом с ней.

— Это из-за «Вуайериста»? — её спина выпрямилась, как шомпол, она была готова ринуться в бой за меня. — Что-то случилось? Нам нужно позвонить дяде Дэниелу?

— Нет. Нет. Ничего подобного. — Я вытерла глаза и сделала глубокий вдох, надеясь, что она простит меня за то, что я храню от неё секреты. — Я… я должна тебе кое-что рассказать.

— Хорошо.

— Я… эм… — я провела языком по губам и уставилась на свои нервно теребящие пальцы. — У меня были своего рода отношения с Кэллумом, доктором Пирсом.

Оливия молчала, а я была чертовски напугана, чтобы поднять глаза и увидеть осуждение в её глазах. Произнеся это вслух, всё стало казаться ещё более реальным, что привело к тому, что стало ещё больнее, поскольку всё закончилось. Я сделала глубокий вдох, чтобы помочь справиться с паникой, которая росла, занимая слишком много места, чем дольше длилось её молчание.

— Ты счастливая сучка, — наконец произнесла она.

Я вскинула голову, широко раскрыв глаза. Совершенно не подготовленная к такому ответу.

— Что?

Её губы изогнулись в ухмылке.

— Если ты ждёшь выговора, то это не ко мне. Этот мужчина сексуален как смертный грех, и, если бы он проявил хотя бы небольшой интерес, я, вероятно, стала бы причиной подачи иска о сексуальном домогательстве.

Смешок сорвался с моих сжатых губ. Из всего, что я ожидала, когда появилась здесь, я не ждала, что буду смеяться.

— И ты скрывала от меня подробности. Как ты посмела. Теперь, когда это произошло, я выложу тебе всё начистоту. Когда ты трахаешься с одним из самых привлекательных преподавателей в кампусе, ты обязана рассказать об этом своей лучшей подруге.

Едва сдерживаемый смешок вырвался у неё.

— Это не совсем тот статус отношений, который можно опубликовать на «ФейсБук».

— Верно, — сказала она, кивая. — Но подожди, что случилось? Почему ты тогда плачешь?

— Мы расстались.

— Милая, — сказала она, притягивая меня в свои объятия. — Мне так жаль.

Уткнувшись головой ей в плечо, я сбросила с себя всю тяжесть.

— Он знал, что я работаю в «Вуайеристе».

Её руки остановились на моей спине.

— Как?

— Он, э-э… он ходил туда. — Оливия ахнула и попыталась отстраниться, но я прижала её к себе, ещё не готовая встретиться с ней лицом к лицу. — Ты не можешь никому рассказать об этом. Я нарушаю соглашение о неразглашении, даже говоря об этом.

— Я бы никогда.

Её поглаживания снова возобновились, и я продолжила говорить:

— Он не смог с этим справиться. Он ревновал и пытался скрыть это, но это стало невыносимо. В конце концов, он предложил оплатить оставшуюся часть моей учёбы, чтобы я смогла уйти из «Вуайериста», а я просто не смогла. — Я отстранилась от её плеча и оживлённо замахала руками. Снова разозлившись из-за ситуации. — Он сказал, что я слишком упрямая из-за того, что не позволила ему заплатить. Что он уже заплатил за моё время, так почему бы просто не позволить ему оплатить мою учёбу и заодно устранить проблему «Вуайериста».

— Ну, почему бы и нет?

Я взглянула на неё, совершенно не готовая к такому ответу. Она, как никто другой, должна знать, почему я не стала бы брать у кого-то деньги.

— Что?

— Я имею в виду, это же не ссуда, так что тебе не придётся её возвращать. Похоже, будто он оплачивает твоё время авансом.

— Чтобы я могла стать его шлюхой. Он платил бы мне за то, чтобы я выступала только для него.

— Ты бы не была его шлюхой, Оклин, — раздражённо сказала Одивия. — И я имею в виду, это не значит, что ты всё равно не выступаешь для него. Поскольку он заплатит за учёбу, ты могла бы продолжать выступать только для него, — предложила она, приподняв брови, — и над вашими головами не висел бы груз «Вуайериста». Честно говоря, я не понимаю, что могло пойти не так. Ты всё время устаёшь от бесконечной работы, я бы чаще виделась с тобой, ты бы меньше напрягалась, пытаясь найти время для учёбы. Всё это звучит как сплошной плюс.

Я даже не знала, что сказать. У меня отвисла челюсть, и я моргала снова и снова, пытаясь понять эту ситуацию. Как Оливия могла встать на его сторону?

— Ты знаешь, почему я не могу брать деньги у людей. Деньги разрушают отношения.

— Послушай, Оклин. Ты знаешь, что я люблю тебя, и именно поэтому я буду с тобой честна. Ты говоришь, что, если он заплатит за твою учёбу, это разрушит ваши отношения, — она заколебалась, выглядя обеспокоенной тем, как я восприняла её честность. — Но, похоже, они всё равно разрушены.

Мой рот открывался и закрывался, как у рыбы, неспособной произнести ни слова.

— Оливия, я… — я не знала, что сказать. Всё казалось неправильным. — Я не могу позволить своему профессору оплачивать моё обучение.

— Но это же не твой профессор будет платить за неё. Это сделал бы твой парень, заботящийся о своей девушке.

— Это не то же самое, — сопротивлялась я.

— То же.

— Это ощущается по другому.

Она посмотрела на меня грустными глазами. Жалея меня.

И мне было неприятно признавать это, но, поставив себя на её место, я бы смотрела на себя так же, чёрт возьми. Я была упрямой. У меня была одна навязчивая мысль, и я не могла видеть дальше неё. Я была так полна решимости сделать всё самостоятельно, что была готова уничтожить всё вокруг, чтобы добиться этого.

— Оливия, я так облажалась, — сказала я, повторяя те же слова, когда она открыла дверь, и снова заплакала.

Она держала меня в своих объятиях, покачивая назад-вперёд, говоря мне, что всё будет хорошо. Говоря мне, что я найду способ всё исправить.

— Как? Как мне вернуться к нему после того, как я причинила ему столько боли? Как мне это исправить? Что, если его предложение не остаётся в силе? Что, если я ему больше не нужна?

— Оклин, — она рассмеялась. — Я сильно сомневаюсь, что он был готов поставить на карту свою карьеру, чтобы быть с тобой, и так быстро бы передумал.

— Но я причинила ему боль. — И ему уже было больно раньше. Мне стало плохо от мысли, что я добавила свою порцию к этому.

— Если у тебя получилось это однажды, я уверена, что у тебя получится снова. И снова. Я уверена, что в какой-то момент он причинит тебе боль. Люди склонны называть это обычными, любовными отношениями, — сказала Оливия, глубокомысленно кивая головой.

Каким-то образом она снова заставила меня рассмеяться. Не сильно, но это всё же было лучше, чем та боль, с которой я пришла.

— Но, чувиха, — взволнованно промолвила она, тряся меня за плечи. — Ты же получила грёбаную стажировку.

— Да. Думаю, да, — согласилась я с лёгкой улыбкой.

— Давай отпразднуем.

Она сползла с кровати и порылась под ней, извлекая бутылку водки и клюквенный сок. Она налила нам по стаканчику, и мы устроились поудобнее на её кровати, чтобы посмотреть романтический сериал.

Между смехом и пьянством я придумала план. Я не была уверена, смогу ли я пойти к Кэллуму и принять его предложение, но у меня были и другие варианты, с которыми я могла прийти к нему, чтобы хотя бы попытаться исправить ущерб, который я причинила из-за своей гордости.

КЭЛЛУМ

— Это правильная ручка, доктор Пирс? — спросила Андреа. Мы были под звёздами тридцать минут, но из-за её кокетливого голоса и постоянного хлопанья ресницами казалось, что прошло уже тридцать часов.

— Я могу помочь тебе, если это нужно, — предложил Кеннет, уставившись на её задницу.

В голове у меня стучало, когда я снова устанавливал телескоп туда, где он должен был быть.

— Просто не трогайте его в этот раз, хорошо? — я едва сдерживал раздражение от сложившейся ситуации.

— Но что, если я захочу потрогать? — спросила она, пытаясь изобразить невинность.

— Я бы позволил тебе потрогать, — вмешался Кеннет.

Вдох на пять секунд. Выдох на пять. Вдох на пять. Выдох на пять.

— Давай просто найдём твою звезду и напишем описание, — сказал я с вымученной улыбкой.

Я не пил два дня. Подумал, что, возможно, если бы я ограничил употребление алкоголя и по-прежнему держал свои эмоции в узде, я смог бы вернуться к Оклин лучшим человеком. Вместо этого, последние два дня я был на взводе. Огрызался на всех. Бедная Донна только одаривала меня взглядами, которые говорили, что я могу злиться сколько угодно, но мне лучше перестать вымещать его на ней.

Это было нечестно по отношению ко всем окружающим.

Может, я был таким же упрямым, как Оклин, думая, что могу каким-то образом заглушить в себе эти эмоции, даже без алкоголя, и это всё исправит.

Ранее, событие в кладовой доказало, насколько тщетной была эта мысль. Я знал, что она была там одна, и всё равно пошёл. Жаждущий наказания, знающий, что ничего хорошего из этого не выйдет. Я всё равно был эгоистичным ублюдком и поцеловал её. Я просто ненавидел видеть, как ей больно. Нужно было поцелуями прогнать её боль, ещё раз сказать ей, как мне жаль.

Каждый день на занятия она приходила как зомби, выглядя так же плохо, как я себя чувствовал. И я ненавидел это. Ненавидел каждую мелочь во всём этом. Больше всего я ненавидел то, каким слабым я себя чувствовал. Как будто я заставлял нас проходить через это, потому что я слабый, ущербный человек. Можно было бы подумать, что это подтолкнёт меня что-то предпринять, но всё оказалось пустой тратой времени. Я думал, что уже сумел что-то сделать с этим, и всё же я стоял посреди парка с двумя своими учениками, пытаясь просто не собрать свои вещи и не сказать им, чтобы они перестали тратить моё время впустую, чтобы я мог пойти домой и снова напиться до смерти.

Это не я. Мне нравилось преподавать. Мне нравился этот проект и восхищение студентов тем, что они видят звёзды так, как никогда не видели раньше.

Где-то за последние несколько месяцев я потерял эту версию себя. Вместо этого я постукивал большим пальцем по бедру, с нетерпением ожидая, когда Андреа закончит строчить какую-то заметку в своей записной книжке, чтобы мы могли убраться отсюда к чёртовой матери, а я мог пойти домой и выпить.

— Готово! — победоносно провозгласила она.

— Фантастика, — произнёс я, уже разбирая телескоп. — Вы, ребята, можете идти, а я всё соберу.

— Вам нужна какая-нибудь помощь, доктор Пирс? — спросила Андреа, опускаясь на колени слишком близко ко мне, чтобы взять деталь.

— Нет, — отрезал я, заставив её отдёрнуть руку, как будто я дал ей пощёчину. — Не надо, — повторил я, на этот раз мягче. — Спасибо, но у меня всё в порядке. Уже поздно. Иди домой.

Как только загрузил всё в машину, я помчался домой. Я оставил чемодан в машине и открыл дверь, бросив ключи на стол и сбросив пальто, оставив его лежать на полу.

Схватив стакан, я пошёл на кухню за бутылкой ликёра в верхнем шкафчике, поскольку уже выпил всё, что было в моём баре. Я наполнил половину стакана и выпил его в два глотка. Я наполнил его снова и подумал об Оклин. Я подумал о том, какими мягкими ощущались её губы на моих губах. Какими золотистыми казались её глаза, когда они были затуманены слезами.

Я выпил содержимое бокала и снова наполнил его.

Я подумал о том, как её щека прижалась к моей ладони, ища утешения, которое я больше не знал, как ей дать.

Выпил снова. И снова наполнил.

Я подумал о том, как её крики эхом отражались от стекла в кладовой, и всё это отдавало внутри, снова пронзая моё сердце.

Я снова выпил, но притормозил, когда подошёл, чтобы откупорить бутылку и наполнить свой стакан.

Кровь стучала у меня в ушах. Мой кулак слишком сильно сжал горлышко бутылки. Огонь, горевший в моём желудке, поднялся к груди, заставляя лёгкие гореть, как в огне. Двенадцать лет после терапии. Двенадцать лет после дыхательных упражнений, заставлявших меня чувствовать, что я контролирую свои эмоции. Двенадцать лет ощущения, что я, наконец, контролирую свои действия, сгорели дотла, забрав с собой и меня.

И не только меня. Оклин тоже.

Рычание зародилось в глубине моей души и поднялось вверх по груди. Это был крик, полный ярости, и я дал волю чувствам. Я бросил бутылку в кухонную раковину и, чтобы хоть немного снять напряжение, слишком сильно стягивающее мои мышцы, швырнул стакан в стену, пронзительный звук бьющегося стекла, дождём падающего на деревянный пол, наконец вывел меня из оцепенения.

— Блядь, — закричал я, запуская руки в волосы и дёргая их. — Чёрт.

Снова и снова это было всё, о чём я мог думать. Мне было так хреново. Вся эта ситуация была хреновой. Я посмотрел на стакан на полу, и почувствовал истощение. Я должен был прибраться. Мне должно было быть не всё равно. Но я этого не сделал.

Я отвернулся от него и направился наверх, надеясь отключиться и не видеть снов об Оклин и о том, в какой бардак возвращается моя жизнь.