11

В девять часов утра Арсен продал двух своих бычков. Мать и брат поручили ему отвести их на ярмарку в Доль, потому что в торговле скотом он разбирался лучше, чем кто бы то ни было. Он отличался большим хладнокровием, почти полным отсутствием какой-либо щепетильности и, несмотря на молодость, умением уверенно вести себя в споре. Когда он продал бычков, ему оставалось ещё купить поросят, но, обойдя всю ярмарку, он пришёл к выводу, что их привезли мало, что спрос на них намного превышает предложение, и потому решил воздержаться от покупки. Кое-какую мелочь попросили привезти из города Луиза и Эмилия, да и ему самому нужно было кое-что приобрести в скобяной и других лавках. Насыпав овса своей лошади, он покинул ярмарочную площадь и отправился в центр города. Он бродил по улицам, пытаясь восстановить в памяти то ощущение ужаса, которое охватило его в пятилетнем возрасте во время первой поездки в Доль. Луиза привезла его в город однажды осенним утром, чтобы врач в больнице извлёк камешек, который его угораздило засунуть себе в ухо. Когда идущая шагом лошадь, которой правила мать Арсена, поднялась на возвышенность Бедюг, он увидел весь город, анфиладу из трёх мостов и взметнувшиеся ввысь крыши возле коллегиальной церкви, и его огромный донжон, на квадратной площадке которого, между четырьмя угловыми башнями расположился домик часового. Арсен улыбнулся матери, стремясь разделить с ней свою радость и изумление при виде столь необычного пейзажа. Но открывшаяся сверху панорама города не позволяла проникнуть в его таинственную суть. Поставив лошадь с повозкой под навес у гостиницы «Золотое яблоко», они, не углубляясь в город, отправились в больницу. Арсен разинул рот от восхищения, увидев прекрасное здание больницы с громадным каменным балконом и садами, которые, нависая над каналом Кожевников, давали ему некоторое представление, пока ещё очень смутное, о том, что такое дворец. Когда камешек из уха извлекли, они отправились к одному своему дальнему родственнику, чья должность служащего супрефектуры отбрасывала определённый отблеск на всё семейство Мюзелье. Желая пройти более коротким путём, Луиза заблудилась, и они долго плутали по переплетениям улиц, переулков и лестниц, среди которых попадались настолько узкие, что они вдвоём еле проходили по ним. Оказавшись таким образом в чреве этого глубокого города, Арсен забеспокоился и, судорожно цепляясь своей ручонкой за руку матери, чувствовал себя оторванным от неба. Здесь пространство уже не было головокружительной безмерностью, на которой покоятся поля и леса и которая сама по себе ничего не представляет. Между рядами многоэтажных домов пространство превращалось в какую-то материальную реальность и обретало форму, форму улиц, между которыми оно было заключено. Небо было арестовано. И среди запахов кочерыжек, грязной воды, соломенных тюфяков, испарений влажных коридоров и бакалейных лавок с вином в разлив здесь правил свой бог, болезненный бог замкнутого пространства.

На улице Арен, главной артерии города, среди медлительной и шумной толпы, какая бывает в ярмарочные дни, Арсен заметил Реквиема, стоявшего у края тротуара. Реквием пересёк улицу и спросил его:

— Ты часом не встречал Робиде?

— Нет. Я сюда пришёл прямо с ярмарочной площади.

— Старая кляча! — выругался Реквием.

От беспокойства на низком лбу могильщика вздулась жилка. Его кроличья головка, сидевшая на широких плечах, беспрестанно вертелась во все стороны.

— Ну что, я вижу, ты продал своих бычков. Настоящая июльская погода стоит. Никогда мне ещё не было так жарко.

— У меня очень мало времени, — сказал Арсен.

Реквием подтолкнул его к захудалому кафе с трёхметровым фасадом на зловонной улочке. Толстая растрёпанная женщина подала им литр красного вина, пожаловалась на расширение вен и попыталась навязаться к ним в компанию, но Реквием грубо отправил её заниматься своим делом. Она исчезла на кухне со словами, что хорошие манеры встречаются всё реже и реже.

— Просто невероятно, — вздохнул он после того, как она ушла. — Мы были с ней здесь, за этим же столом, где мы сейчас сидим. Это она захотела сюда войти. Я-то не слишком горазд пить, но она сказала, что ей хочется пить. Ну ладно, вошли мы. Сидим тут, болтаем, ни о чём не думаем. На вокзале я дал ей пинка под зад, но вроде ничего особенного. Она вроде даже и не обиделась. И вот, сидим мы тут, и вдруг она встаёт и говорит мне: «Я сейчас вернусь». Кто бы мог заподозрить что-нибудь неладное? Стакан-то у неё был полон на три четверти. Не вру, на три четверти.

— Ты её найдёшь. Скорее всего, она где-нибудь здесь.

— Нет, Арсен, она не вернётся. Я её слишком хорошо знаю. Ты вот скажешь мне: Робиде — это не Бог весть что. И я не стану тебе ничего отвечать. Но только видишь ли, эта женщина — это всё-таки не просто кто попало.

Он поднёс стакан к губам, поставил его на стол, не выпив из него ни капли, и мечтательно добавил:

— С некоторых пор она вбила себе в голову, что ей нужен отпуск.

Он сделал паузу и прошептал уже для себя, вдумчиво и почтительно:

— Отпуск.

— Скорее всего, ей встретился кто-нибудь из знакомых. Сейчас в поезде она сразу отыщется.

— Нет, Арсен, она не вернётся. Больше никогда не вернётся. Об этом я мог бы тебе много чего порассказать. Я ведь не вчера родился, мне уже сорок с хвостиком. Я родился сейчас уж и не помню, то ли в восемьдесят шестом, то ли в девяносто шестом. И жизнь-то я знаю. Да и что такое любовь, я, наверное, тоже знаю. Ну так вот, я тебе скажу истинную правду: мужчины-то, они ведь даже и не понимают, что такое любовь. Я вот сейчас говорю тебе об этом, а ведь я сам был такой же, как они. Про Робиде многие тебе расскажут. Как я её поколачивал. Я ведь не пьяница, но когда бывал немного выпивши, то не раз разбивал ей морду в кровь. Да, не раз. Мужчины, они ведь думают, что это и есть любовь, да ещё, чтобы опорожнять своё хозяйство. Но на самом деле всё совсем не так.

Реквием раздвинул борта куртки, расстегнул рубашку, обнажив волосатую грудь, и ткнул кончиком указательного пальца под левый сосок.

— Любовь, — сказал он, — она вот тут, внутри. А вовсе не где-нибудь в другом месте.

Он подождал немного, чтобы Арсен выразил своё согласие, но тот замешкался, и он добавил:

— Мы считаем, что мы пользуемся женщинами. Но ведь у женщин, у них же есть свои мысли, а мысли — это же ведь не вши, хотя мы и не видим, как они бегают по голове.

Он замолчал и погрузился в какую-то свою грёзу о вечно женственном. Арсен воспользовался паузой, чтобы встать. За вино уже было заплачено, но на дне бутылки ещё что-то оставалось. Вылив всё себе в стакан, Реквием остался сидеть один, положив локти на стол и размышляя о своей судьбе.

Чтобы наверстать упущенное время, Арсен пошёл на рынок тканей кратчайшим путём по почти безлюдным улочкам. На улице Старых Боен, у входа в какой-то коридор, он заметил Робиде, докуривавшую окурок. Тощая, с выступающим вперёд острым животом, она была одета в сероватое, до смешного летнее платье, сшитое как попало из выцветших штор. Прислонившись обрюзгшим телом к стене, полуприкрыв красные веки, она нежилась в зловонной прохладе, которая шла откуда-то с заднего двора через тёмный коридор. Её дряблое лицо старой алкоголички в чёрных грязных морщинах выражало блаженство от обретения городского рая, а беззубый рот посвящал свою улыбку тому самому чахлому богу, чьё присутствие когда-то так встревожило Арсена. Презирая деревенских жителей и всегда отказываясь отличать одних жителей Во-ле-Девера от других, она не обратила никакого внимания на прошедшего мимо неё недавнего собеседника Реквиема.

На площади Насьональ, у подножия колокольни, густая толпа медленно обходила прилавки ярмарочных торговцев. Арсену надо было купить двенадцать метров полотна на тряпки. Он подошёл к одному из лотков, возле которого крестьянка торговалась как раз о цене полотна, и когда она уговорила торговца сбавить цену до нижнего предела, он спокойно произнёс: «И мне двенадцать метров этой же ткани». Ожидая, пока его обслужат, он смотрел на медленное движение человеческого потока и вдруг с удивлением заметил в толпе Вуивру, у которой на голове была светло-серая спортивная шапочка. Желая избежать встречи, он спрятался за спины покупателей, чтобы она его не увидела. Вуивра прошла рядом с лотком, и прежде чем она скрылась в толпе, он успел разглядеть её сзади с ног до головы. Одета она была в летний английский костюм с короткими рукавами, на ней были чулки, перчатки, туфли на высоких каблуках, а в руках она держала сумочку. Эту городскую одежду она носила с поразительной непринуждённостью, и Арсену даже пришла в голову мысль, что Вуивра была просто девушкой из Доля, решившей посмеяться над легковерными обитателями Во-ле-Девера, но он тут же вспомнил про змей.

Покинув рыночную площадь со свёртком полотна под мышкой, он отправился за покупками в магазины, расположенные на главной улице. В магазине игрушек он купил племянникам два плохоньких мяча: один — пластмассовый, а другой — из лакированной резины с цветными полосками. Затем попросил, чтобы ему показали кукол, и разглядывал их минут пятнадцать. Продавщица, возможно, сначала подумала, что без труда продаст ему какую-нибудь из них, — ведь мячи же он купил без колебаний. А он всё вертел кукол, находя в них то фабричный брак, то какие-нибудь царапины, ощупывал платья, однако внимательнее всего изучал их мордашки. Соблазнившись одной моделью, он чуть было не купил её, но потом отложил в сторону и заявил:

— У неё несерьёзный вид. Как у маленькой беспутницы.

Отверг он и другую куклу, которая умела говорить «папа» и «мама» — ему показался смешным её голос чревовещательницы. Наконец он выбрал одну из самых больших за её детское, как ни у какой другой, лицо пухлого ангела-оптимиста. На ней было розовое платье, розовые носочки, туфли-лодочки и такой же розовый чепчик. Он заплатил за неё не без внутреннего протеста непомерную сумму в восемьдесят пять франков, добившись перед этим скидки в четыре пятьдесят за царапину на щиколотке, которая поначалу вообще заставила его засомневаться в правильности выбора. Продавщица упаковала куклу в картонную коробку, и перевязала её лентой.

Последняя лавка, где задержался Арсен, была скобяной. Сначала он купил несколько вещей для фермы: железный заступ, маслёнку, гайки, верёвку и попросил завернуть всё это в один пакет. Потом, заглядывая в длинный список, составленный им самим, он сделал и другие покупки, например, замки, дверные ручки, дверные петли, штифтики для стропил, латунную проволоку, за которые заплатил отдельно не из семейного, а из особого личного кошелька. Выходя из скобяной лавки, он прямо на пороге столкнулся лицом к лицу с Анжелой Меришо, женой кузнеца, которая стала рассказывать ему о том, где она успела побывать и что купила.

— Ты погляди-ка, — сказала она, показывая на пару, проходившую по другой стороне улицы, — вон дочка Вуатюрье со своим новым женихом.

Он бросил взгляд на жениха и невесту, но на лице Арсена никак не отразилось охватившее его чувство досады.

— Может, ты ещё не знаешь, — продолжала Анжела Меришо. — Вчера всё решилось, и, конечно же, Вуатюрье пришлось долго уламывать, чтобы он согласился. Но уж малышка-то знает, чего ей нужно, будь спокоен, и, может быть, знает лучше, чем Гюст Бейя.

— Судя по тому, что мне говорили, это всё-таки он домогался, — заметил Арсен.

— С одной стороны, оно, конечно. Но я-то вот ещё чего подумала. Он-то уже десять дней бегает за Вуиврой, и если бы ему удалось прибрать к рукам её рубин, то бедной Розе было бы уже бесполезно бегать за ним самим.

— А вы в неё верите, в эту Вуивру? — с улыбкой спросил Арсен.

— Мой сын её видел, и дочка моя тоже видела. И многие другие видели. Так что приходится верить. А ты нет, не веришь что ли?

— О! Я-то что, я ничего не говорю. Ну, мне бы не хотелось, чтобы вы из-за меня задержались с вашими покупками.

Нагруженный многочисленными свёртками, он направился к ярмарочной площади, весь в мыслях о своём провале. Удар был сильным. После того, как от Розы Вуатюрье отказался её первый жених, Арсен вынашивал идею женитьбы на ней, которая сделала бы его самым крупным собственником в Во-ле-Девере. Его мечты о механизированном земледелии и об отборных химических удобрениях уже обретали очертания реальности. Больше всего его раздражало то, что причиной его провала стал какой-то простофиля, размазня, любитель одёжек из альпаги, несостоявшийся парикмахеришко. Впрочем, если поразмыслить, то в выборе такого жениха не было ничего неожиданного, по крайней мере, со стороны Розы. Образ парочки, шествующей по городским улицам, помог Арсену понять суть происходящего. Радость, преобразившая это жалкое некрасивое лицо, заставила его вспомнить блаженное выражение на лице Робиде, хотя в случае с Розой речь шла о довольно лёгком опьянении, словно благодать городского божества осенила её лишь слегка. Идя под руку с женихом, одетым в новый с иголочки пиджак с галстуком, дочь Вуатюрье казалась себе заново рождённой в ином мире, одной ногой уже ступившей в рай. Её воображение, должно быть, хорошо поработало за последние месяцы, следуя за первым женихом, сбежавшим в город. Этим и объяснялась удача Гюста Бейя, которому его опыт и самомнение горожанина придавали ни с чем не сравнимое обаяние. Арсен пожалел о том, что ради соблюдения правил приличия запоздал с ухаживаниями за Розой. Если бы он не счёл необходимым дать ей время, чтобы она забыла о своём горе, он оказался бы единственным претендентом, а с учётом того, что Вуатюрье к нему благоволил, успех был бы обеспечен.

На ярмарочной площади он опять увидел Реквиема, сидевшего на каменной тумбе рядом с его, Арсена, повозкой.

— Ты не встречал её? — спросил могильщик.

Вместо ответа Арсен положил свои свёртки на повозку. Он заметил выглядывавшие из-под соломы две литровые бутылки красного вина.

— Я ждал её до самой последней минуты в кафе, которое ты знаешь, да и то, скорее, просто для очистки совести. Я уже больше не верил, что дождусь. Эта женщина слишком уж хороша. Она всё-таки не для меня. А теперь мне только и остаётся, что вернуться к себе и продолжать рыть могилы для моих мертвецов. Я подумал, может, ты подвезёшь меня на своей повозке.

— Это нетрудно. Я только попрошу тебя немного подождать. У меня в городе есть ещё одно дело. Пока просто посторожи мои свёртки. А если ещё напоишь лошадь, будет совсем хорошо.

Арсен ушёл, а слегка хмельной Реквием отвязал лошадь и повёл её к воде, рассказывая ей о Робиде, женщине, которую встречают только раз в жизни, родившейся, уверял он, для ложа префекта.

Арсен праздно бродил по улицам города, но при этом внимательно посматривал по сторонам. Проходя во второй раз по площади Цветов, он увидел скопление людей вокруг уличного певца, которому аккомпанировал аккордеонист, и среди зевак заметил силуэт Вуивры. Он подошёл к девушке, положил ей руку на плечо и поздоровался, стараясь как можно радушнее улыбаться. Та была в восторге от столь желанной для неё встречи и тотчас потащила его прочь от толпы. Несколько минут спустя они уже сидели за одним из трёх столиков, стоявших на террасе маленького кафе рядом с ярмаркой. За соседним столом, уставленном пивными бутылками, крестьянская семья подкреплялась съестными припасами, извлечёнными из украшенной вышивкой зелёной сумки с красными вставками.

Диалект, на котором говорили за этим столиком, сильно отличался от того диалекта, который можно было услышать в Во-ле-Девере. Арсен находил его смешным, едва ли не шокирующим.

— Это люди из Оффланжа или из Муассе, — шепнула Вуивра. — Так у них там говорят.

— Ты, значит, понимаешь все говоры?

— Я не говорю на них, но всё понимаю. Ещё бы, столько времени прошло. В Юре я повсюду дома.

— И даже в Доле, — заметил Арсен. — Никак не ожидал встретить тебя здесь.

— Почему?

— Ну так, не знаю. Я думал, что тебе нужны только леса, поля. Словом, природа.

— Природа есть везде, и в Доле, и в Во-ле-Девере. Я вот даже думаю, не больше ли её здесь. Мне, знавшей этот край в былые времена, ваша дурацкая пшеница, ваши картофельные поля и вся эта отвратительная плоская зелень кажутся просто безвкусными. Если бы ты видел, всего каких-нибудь пять тысяч лет назад, какой это был хаос, какое нагромождение живых и поваленных деревьев, какая битва шла между растениями, чтобы пробиться к солнцу, какой царил великолепный беспорядок! Сегодня ваши гладко причёсанные пшеничные и картофельные поля с деревней посредине, ваши луга для коров, ваши пейзажи между двумя рядами тополей — огород какой-то да и только! А что в лесу? Деревья посажены будто спаржа в огороде: тут лесосека, там строевой лес, там молодая поросль — всё упорядочено, разделено, прямые аллеи, перекрёстки, тропинки. Это просто парк рядом с огородом. А подлинной природы гораздо больше в городах, уверяю тебя. Город — это и есть настоящий лес. Уходящие куда-то вглубь тропинки, чащобы, тёмные коридоры, налезающие друг на друга дома, непрерывная схватка, в одном месте жизнь скукоживается, в другом — несётся кубарем вперёд: приключения, выслеживание женщин, битвы, толпы, пороки и все инстинкты. Вчера вечером приехала я в Доль, зашла в кафе на улице Вье-Шато. Поляки, городские хулиганы, грязные девки, хриплые голоса, механическое пианино, запах дичи и мочи, и я, слишком хорошо одетая, с великолепным цветом лица, мужчины глядят на меня, девки — тоже, смотрят, словно захваченные врасплох животные, которые не знают, кусать им или нет, и я чувствовала, как вокруг меня трепещет печальная и дикая жизнь, какой уже нет даже в горах. И ещё один случай мне вспоминается; это было в Валантинье, на митинге рабочих автозавода Пежо, мужчины стояли там плотно друг к другу, точно густой лес, в котором ветер завывает так, словно поднялась буря. В природе ведь ничто не пропадает. То, что в ней разрушается в одном месте, восполняется в другом. Кстати, как я тебе в этой шляпке?

Арсен сделал ей комплимент, сказал, что она выглядит, как дочка маркиза. Она улыбнулась от удовольствия и раскрыла кожаную сумочку, чтобы посмотреться в зеркальце. Арсен, с любопытством взглянув искоса, попытался увидеть, что лежит внутри сумочки. На первый взгляд, в ней не было ничего, кроме пудреницы, гребня, носового платка и бумажника, но потом он заметил, что её центральный карман вздулся и по нему идут какие-то волнообразные движения. Застёжка карманчика, не выдержав, расстегнулась, и из неё медленно высунулась голова гадюки. За столиком, где сидели крестьяне, маленькая девочка вскрикнула и чуть не подавилась. Арсен невольно отодвинул свой стул назад. Вуивра кончиками пальцев нажала на голову гадюки, водворила её в карманчик и закрыла сумку.

— Я вижу тебя всё реже и реже, — сказала она тихо, — да и то всякий раз ты говоришь, что у тебя нет для меня времени. Что, теперь я тебе кажусь не такой красивой?

Улыбка, которая появилась на лице Арсена и которая отражала отнюдь не только желание быть вежливым, говорила об обратном. Светлый костюм, шёлковые чулки, мягкая шляпа, придававшая чертам лица Вуивры особую нежность, пудра, губная помада, перчатки добавляли её красоте таинственности и женственности, которых недоставало дочери лесов. Взгляд её зелёных глаз, казалось, шёл откуда-то издалека. Арсен даже немного смутился.

— Ты же знаешь, в чём дело, — сказал он. — Сейчас самая горячая пора, работа в самом разгаре. Не успеваешь закончить что-то одно, как на тебя наваливается что-нибудь другое. О любви только подумаешь, а работа уже тут как тут, и держит за обе руки. Но я всё-таки с завтрашнего дня что-нибудь придумаю.

Вуивра взяла его руки, сжала в своих ладонях и склонилась, чтобы прижаться к ним щеками, сначала одной, потом другой. У Арсена это вызвало раздражение. Среди проходивших по улице людей могли оказаться знакомые. И даже если бы ни на улице, ни на террасе кафе никого не было, всё равно, то, что она делала, выглядело смешно. Он убрал руки. Она положила голову ему на плечо.

— Сиди спокойно, — сказал он, отталкивая её. — Так вести себя нельзя.

Она улыбнулась и окутала его долгим, нежным и льнущим взглядом, который разозлил его ещё больше, чем её голова на плече. Она стала называть его разными нежными именами: мой кролик, мой козлик, мой кабанчик, мой золотой уж.

— Ты пришла в Доль пешком? — сухо спросил он.

— Нет, я села вчера вечером на поезд на вокзале в Моне.

— Значит, у тебя были деньги?

— Ну разумеется. Даром билеты никому не дают.

— И мне так кажется, но ведь деньги не растут ни на деревьях, ни в прудах.

Вуивра отвела взгляд в сторону, обнаружив некоторое замешательство и беспокойство.

— Я нахожу выход из положения, — ответила она отрывистым тоном, как бы призывая Арсена к большей корректности.

Соседи ели пирожные с кремом, купленные в городской кондитерской. Девочка, которая увидела гадюку в сумочке, должно быть, сказала об этом родителям, так как те смотрели теперь на Вуивру с подозрением. Это, похоже, нисколько её не стесняло и на одну из реплик Арсена, зацепившую какое-то воспоминание, она громко произнесла:

— Я припоминаю один случай, это было триста лет назад.

Вуивра стала рассказывать про осаду Доля в 1636 году. Она случайно оказалась в городке, когда французы предприняли его осаду. Это было довольно-таки забавно. Городские обыватели, обычно скучные и степенные, вдруг все засуетились, принялись как бешеные колоть противника, рубить, стрелять по нему из аркебуз, а при этом ещё и пьянствовали, волочились за девицами, почти не стесняясь собственных супруг. Однажды она увидела в траншее незнакомца по имени Конде, который командовал французской армией. Про него говорили, что он очень родовит. Тем не менее взять Доль он не смог и ушёл несолоно хлебавши. Его сыну, которого называли Великим, хотя он был среднего роста, несколько лет спустя посчастливилось больше.

— Для жителей Франш-Конте времена тогда были тяжёлые. В сражениях участвовали всякий раз по три, по четыре армии: французы, немцы, хорваты, швейцарцы — все мародёры, распутники и головорезы. Но хуже всех были шведы. Они замуровывали крестьян в пещерах и подземельях, где те прятались. Я видела, как эти несчастные блуждали по лесам. И я не одного спасла тогда из когтей шведов.

— Мне пора ехать, — прервал её Арсен. — Скоро уже двенадцать часов.

— Ты отвезёшь меня на своей повозке?

Арсен не посмел отказать, так как подумал, что вскоре она ему пригодится. Придя на ярмарочную площадь, они увидели, что Реквием спит в повозке, положив голову на соломенную подушку. Рядом с ним лежали две пустые литровые бутылки.

Загрузка...