16

Вдова Бейя, проведя бессонную ночь в ожидании сына, пошла справиться о нём к Вуатюрье в надежде, что он сообщил невесте о каком-нибудь своём замысле, но ни отец, ни дочь не смогли сообщить ей ничего определённого.

— Может быть, ему пришло в голову съездить в Доль, а вернуться вчера вечером что-то помешало.

— Велосипеда он не взял. Нет, из деревни он скорее всего не уезжал. С ним наверняка что-то случилось.

Взгляд вдовы блуждал. Вуатюрье с состраданием смотрел на эту маленькую сорокатрехлетнюю старушку, ещё недавно одну из самых красивых девушек в округе, за несколько лет скрючившуюся от ожидания беды. Розе хотелось бы успокоить её, поделиться своими подозрениями. Она почти не сомневалась в том, что Бейя по примеру её первого жениха бросил её и ускакал за какой-нибудь другой девушкой, но боязнь потерять надежду помешала ей высказать эту мысль.

— Я уверена, с ним что-то случилось, — пробормотала мать. — Это Господь Бог меня наказывает.

Мысль о небесной каре, хотя и казалась Вуатюрье самоочевидной, тем не менее вывела его из себя.

— Не говори чепухи! Господь Бог — это бабские бредни, это кормушка для священников. Нету никакого Бога, слышишь, нету и всё тут.

Но вдова Бейя покачала головой. И уже более твёрдым голосом повторила, что её наказывает Бог. Проступок, на который она намекала, был известен отцу и дочери Вуатюрье, как и всем остальным жителям деревни. Однажды зимним вечером в 1917 году капрал 60-го пехотного полка Бейя, неожиданно прибыв в увольнение, застал в своём доме сенесьерского торговца свиньями Нестора Гленгуа, сидевшего за столом с его женой и вовсю распивавшего шипучку. Он немедленно вернулся на вокзал и три недели спустя нашёл свою смерть, добровольно отправившись на передовую. Оставшись вдовой, супруга его несколько лет прожила совершенно спокойно без каких-либо разладов в душе. Беспокойство пришло к ней гораздо позже, когда стал раскрываться характер её сына и обнаружилась его неспособность систематически работать. По мере того как она пыталась направить его на путь истинный и безуспешно вела борьбу, чтобы защитить его от него самого, воспоминание о собственном проступке всплывало в её сознании всё чаще и чаще, а вместе с ним — и мысль о том, что настанет день, когда ей за него придётся расплачиваться.

— Давай поразмыслим, — сказал Вуатюрье. — Если он не уезжал из деревни, как ты сама полагаешь, с ним ничего не могло произойти. Если бы произошло, мы бы уже знали.

— Я несколько раз слышала, как он говорит о Вуивре. Я знаю, что он думал о ней. Боюсь, как бы он ни попытался отнять у неё рубин. Вчера утром он причастился.

Вуатюрье вспылил ещё раз, возразив, что Вуивра — это ещё один вымысел клерикалов, предназначенный для того, чтобы смущать неразвитые умы. В конце концов он пообещал отправить людей на поиски, но счёл необходимым отметить, что проку от них не ожидает, и делает это только для того, чтобы успокоить переволновавшуюся женщину. Поскольку у него под рукой в этот момент был только один батрак, он дал ему поручение проверить на протяжении двух километров реку. Сам он отправился на велосипеде к сельскому полицейскому, которого рассчитывал послать на пруды. Ещё не успев отыскать полицейского, он наткнулся на Реквиема, который, сидя на краю канавы, обрывал лепестки ромашки. Вуатюрье слез с велосипеда и окликнул Реквиема, но тот, не поднимая головы, знаком попросил его ничего не говорить.

— Любит, немного любит, сильно любит, страстно любит. Страстно, вот как она меня любит. Я вот уже сто раз гадаю после того, как она ушла, и ромашка всегда отвечает, что она меня любит. Так что ты можешь себе представить, какой груз у меня на сердце. Говорить себе, что она там, в своём замке, гуляет, разумеется, по парку со своими красивыми собаками и, не переставая, думает обо мне, — это всё-таки тяжело.

— Рано или поздно она вернётся. Она придёт за тобой и заберёт тебя в свой замок, ей-Богу!

— Нет, Фостен, это невозможно. Её родители никогда не отдадут её за могильщика. В конце концов, ведь раз я могильщик, то чего уж там играть в прятки с самим собой. Вот к примеру. Ведь даже ты, если я попрошу у тебя дочку в жёны, и то, может, не захочешь отдать её мне.

Вместо ответа Вуатюрье неопределённо махнул рукой.

— Вот видишь, ты мне её не отдашь. А при этом, кто ты такой? Ну ясное дело, мэр коммуны, с деньжонками, с кое-каким состояньицем, приносящим доход. Всё так, но по сравнению с её родителями ты же просто ничто. А я, оттого что я могильщик, я ведь ещё меньше значу, чем ты.

— Ладно, я всё-таки хочу попросить тебя об одной услуге. Сегодня ночью Гюст Бейя не вернулся домой, к матери, и бедная женщина вбила себе в голову, что он погиб, пытаясь отнять рубин у Вуивры. Ты сам понимаешь, что такое бабьи домыслы, но когда она в таком состоянии, не откажешься ведь сходить и посмотреть.

— Если бы не его мать, — сказал Реквием, — то я бы, пожалуй, ещё и бутылку поставил за то, чтобы его, твоего Гюста Бейя, сожрали змеи. Я человек не злой, ты же меня знаешь, но такую свинью, как он, я похоронил бы с большим удовольствием. Ты не можешь себе представить, что он вчера у Жюде мне наговорил. Я, понимаешь ли, пришёл вчера в кафе просто так, для виду, можно сказать, мол, был в кафе. Ведь я же не пью.

— Я возвращаюсь к тому, что сказал: нужно пойти на пруд Шене и обойти его вокруг. А я ещё попрошу сейчас Арсена сходить на пруд Ну. Это совсем недалеко от него.

Дойдя до нового дома Юрбена, Вуатюрье увидел на опушке леса Мюзелье, занятых жатвой, и сообщил им, по какому делу пришёл. Жнецы оторвались от своего занятия и выслушали его. У Виктора опасения вдовы Бейя вызвали улыбку, и он заявил, что они совершенно необоснованны. Если человек не поспал дома одну-единственную ночь, ещё нельзя говорить о его исчезновении. Можно представить себе тысячу разных причин, помешавших ему вернуться, и обойтись без кумушкиных россказней. По этому поводу состоялся весьма оживлённый обмен мнениями, и даже Юрбен нашёл случай вставить несколько слов. Арсен своего мнения высказывать не стал, а только поддакивал то одному, то другому невнятными односложными восклицаниями. Поскольку эта скупость в словах была для него в общем обычна, то она никого не удивила. Кстати, он казался весьма спокойным. Лишь изредка можно было заметить, что взгляд его стального цвета глаз становится каким-то неподвижным.

— Поскольку я уже немало прошёл, добираясь до вашего дома, — сказал ему Вуатюрье, — я мог бы дойти и до самого пруда Ну, никого не беспокоя, но я там уже так давно не был, что не уверен, разберусь ли в тропинках.

На самом деле, все окрестности он знал как никто. Из-за своих муниципальных обязанностей он довольно часто посещал общинные леса и по нескольку раз в году бывал у этого пруда, а часть его даже сдавал в аренду для рыбной ловли. Однако его бегающий взгляд и искажённые страхом черты худого лица выдавали безумное волнение, которое он испытывал при одной только мысли об этой рискованной прогулке: он боялся встретить Вуивру, а ещё больше — встретить в одиночку посреди лесного безмолвия грозного Бога, хозяина судеб и искупления грехов. Арсену достаточно было бы сказать всего лишь слово, чтобы отправить вместо себя Юрбена, но он решил, что ему совсем не обязательно от чего-то уклоняться.

— Я провожу вас, — сказал он мэру. — Это пятиминутное дело.

Они добрались до пруда по той самой тропинке, по которой накануне, расставшись с Вуиврой, шёл Арсен. На берегу растительность была скудная, но её всё же хватало, чтобы скрыть от взгляда распростёртый труп человека. Арсен мог бы отдалить неприятный момент и подойти к тому месту, где разыгралась драма, обогнув пруд. Но он предпочёл, чтобы всё закончилось как можно скорее, и повёл Вуатюрье со стороны затвора шлюза. Между водой и лесом, в утренней прохладе, даже летом стояла весна. Вуатюрье, для которого всё теперь превратилось в символы, вздохнул, подумав о том, что на этом блаженном берегу, возможно, где-то лежит труп. Он видел вокруг яркие краски и цветение жизни, под покровом которых вызревала драма его вечного проклятия. С высоты шлюзового холмика Арсен сразу увидел Бейя, лежавшего под тем же кустом, где он сам лежал рядом с Вуиврой в первый раз, после того как на него напали змеи. Последние куски изрубленных косой рептилий исчезли несколько дней назад, унесённые сарычами, ястребами и прочими пожирателями падали. Вуатюрье ничего не видел. Щадя его и самого себя, Арсен ловко маневрировал между колючими кустами, так, чтобы тот до самого последнего момента не видел мертвеца. Вуатюрье заметил его только тогда, когда они находились от него уже не более чем в трёх шагах, и закричал от ужаса. Бейя, съёжившись, лежал на спине, прижав локти и колени к животу и обхватив руками свою грудную клетку. Объеденное лицо представляло собой бесформенную рану, откуда свисали клочья мяса и кусок уха. Неподвижные мухи объедались чёрной кровью, а груду плоти уже начала осваивать колония муравьёв. На двух кулаках, сжатых под подбородком, виднелись следы укусов, вокруг которых кожа оставалась вздутой и почерневшей. В нескольких шагах от мертвеца блестело лезвие его перочинного ножика: им он убил одну гадюку, и два обрубка её тела валялись чуть подальше. Арсену было нетрудно представить себе, как Бейя, уже поняв, что погибнет, тем не менее, несмотря на ожидавшую его отвратительную смерть, не отказался от борьбы, и перед тем как умереть, нашёл последнее утешение в уничтожении этой гадюки. Арсена больше взволновала мысль об этой борьбе, а не вид мертвеца.

— Боже мой, — воскликнул Вуатюрье, — какое неприятное зрелище, бедный парень. Надо сделать так, чтобы мать его не увидела. А то она больше никогда не будет спать по ночам.

Мужчины перекрестились и сняли фуражки. Арсен закрыл лицо Бейя своим носовым платком. Он попытался вытянуть ноги трупа, но они закоченели и не поддавались его усилиям. И Вуатюрье остановил его:

— Оставь его лежать, как он лежит. Пока его не осмотрели жандармы, ничего трогать не нужно. Я сейчас позвоню в Сенесьер.

— Жандармы этим заниматься не будут, — заметил Арсен. — Скажут просто, что Бейя напоролся на гадючье гнездо. Вот и всё.

— Неважно. Мне будет спокойнее, когда я их извещу. Нужно ещё сходить сообщить новость его матери. А потом — моей дочке.

Погибшего не следовало оставлять одного. Вуатюрье оставил Арсена на месте происшествия, а сам углубился в лес. Теперь он уже думал не о гневе божьем, а о неприятных обязанностях, какие ему предстояло исполнить, и о волнении среди своих подопечных, которое не преминет использовать в своих интересах священник. Эта потенциальная опасность уже горячила ему кровь. Пока он брёл по лесу, его потусторонние тревоги оказались отодвинуты на задний план угрозой клерикальных происков, и сам Бог выглядел теперь всего лишь одним из высших чинов на иерархической лестнице реакционной клики.

Оставшись наедине с останками Бейя, Арсен без всякого лицемерия помолился за упокой его души. Нельзя сказать, чтобы у Арсена не возникала мысль о том, что он оказался соучастником рока. Он не скрывал от себя, что сам проложил несчастному Бейя путь, который должен был привести того к смерти, но его полностью успокаивало сознание, что он никого не обманул. За два дня до их похода он, проявив особую щепетильность, даже сказал Бейя: «Если ты погибнешь, меня это устроит. Я посватаюсь к дочке Вуатюрье». Тот только рассмеялся. Что ж, это уже его дело.

После того как Арсен прочёл молитву, он, глядя на несчастное изувеченное тело, попытался представить себе, что происходит с Бейя в потустороннем мире. Но эти его попытки зашли не слишком далеко. Он тут же мысленно признался себе, что душа умершего ему безразлична. Если Бейя утратил и желание и возможности бегать за девицами, если мысли у него теперь не заняты приобретением кафе в городе, покупкой костюмов, то что, в сущности, от него осталось? Себя же, подпитывая своё воображение благочестивыми образами, Арсен видел в раю, одетым в тогу с пышными складками и прогуливающимся с цветком в руке. Он искал на небесных нивах уголок, который можно было бы обработать, но ангелы говорили ему — нет, с добыванием хлеба в поте лица своего покончено. И от этого рай был похож на какую-то плешивую лужайку, испачканную серым светом, которая в конце концов погружалась в океан бесцветной вечности.

— Арсен! — позвала его Вуивра, подойдя сзади с неуверенной, очень женственной улыбкой, которую он ещё никогда у неё не видел и которая привела его в ярость.

— Что ты здесь шастаешь? — спросил он её суровым голосом.

— Ты на меня сердишься, — сказала Вуивра, разглядывая труп, — но я тут ни при чём. Не могла же я знать, что он сидел здесь, затаившись, готовый броситься за моим рубином. Возможно, это один из твоих друзей? И я понимаю, что ты переживаешь.

— Дело не в этом, — прервал её Арсен.

— Ну а тогда почему ты на меня сердишься?

Он не смог бы ответить на этот вопрос. Во всяком случае, за смерть Бейя он на неё нисколько не сердился. Просто некий образ, который сам по себе ничего не объяснял, соединился в его сознании с гневом и отвращением от её присутствия. Это был образ той четы, какую он и она составляли накануне, когда они бродили вдвоём по сухим камышам.

— Убирайся отсюда, да поскорее, — сказал он более спокойно. — Сейчас сюда придут люди. Если нас увидят вместе рядом с трупом, подумают невесть что.

Вуивра согласилась удалиться. Она понимала, что Арсен, которому не дана вечность, вынужден считаться с мнением людей, с которыми ему нужно было жить. Она только спросила у него, встретятся ли они в ближайшее время. С трудом сдерживаясь, чтобы не торопить её, он ответил, что да, разумеется. Едва она успела отойти от него, как появился Виктор, которого предупредил Вуатюрье. Он заявил, что хочет удостовериться, действительно ли это труп Бейя, хотя на самом деле у него не было на этот счёт никаких сомнений, и он тщательно, одно за другим, отмёл возражения, которые выдвинул самому себе. Потом, приподняв платок, прикрывавший лицо мертвеца, заметил:

— Что-то я никогда не видел, чтобы змеи могли сожрать человека. То, что его ужалили гадюки, вполне возможно, но то, что он умер на месте — это уже совсем другое дело. Может, его просто кто-нибудь убил. В чаще леса, шито-крыто, и если кто-то стукнул его в лицо, то поди теперь разберись. А ночью пришли крысы и наполовину голову сожрали. Во всяком случае, я не вижу, как тут может быть замешана Вуивра.

Арсен не без удовлетворения выслушивал рассуждения брата, далёкие от истинного смысла событий. Почувствовав, что Виктору не терпится услышать его мнение, он ответил ничего не значащей фразой:

— Всегда можно вообразить что угодно.

— Разумеется, — возразил Виктор с высокомерной иронией. — Тот, кто ни о чём не думает, не рискует и обмануться.

Он выдвигал одну гипотезу за другой, все исключавшие вмешательство Вуивры. Некоторые из них были хитроумно закручены и, видя, что младший брат не собирается уделять им того внимания, какого они заслуживали, он в конце концов спросил, верит ли он в существование Вуивры и в басню про рубин или нет. У Арсена раздражённо сорвалось с языка:

— Я видел её.

Виктор, полный недоверия и тоже раздражённый, забросал брата вопросами:

— Когда, где и как? Ты ничего не говорил об этом. Ещё вчера при священнике ты не проронил ни слова.

Арсен, уже жалея, что проговорился, отвечал хмуро и односложно:

— Да, нет, не твоё дело, это касается только меня…

— Теперь понятно, — сказал Виктор. — Ты похож на Реквиема и всех прочих, кто хвастается, что видел её. Прошла какая-нибудь незнакомая девица, а ты вдруг решил, что это Вуивра. Это как если бы я встретил какую-нибудь нездешнюю собаку, датского дога, например, или борзую, и вообразил бы, что видел чудовище Фарамину. Доказательство…

— Ты прав, — прервал его Арсен, — Вуивра — это всё россказни. Но только хватит об этом. Ты мне уже все уши прожужжал.

— Ах так, может, мне ещё и фуражку снять, когда я с тобой разговариваю?

— Плевать мне и на твою фуражку, и на то, что находится под ней. Чего я хочу, так это, чтобы ты оставил меня в покое.

С того дня, когда Виктор налетел во дворе на Арсена, вернувшегося домой с дольской ярмарки, братья старались никоим образом не обнаруживать чувств, которые они испытывали друг к другу, и внешне в их взаимоотношениях ничего не изменилось. Но погасить недоверие и враждебность, вспыхнувшие между ними в той короткой стычке, им не удалось. Подчас этот разлад проявлялся в случайно брошенном взгляде то одного, то другого. Порой о нём напоминало молчание Арсена в тот момент, когда брат рассчитывал с его стороны на какой-то интерес к своим словам. Или желание Виктора нарочито подчеркнуть какую-нибудь мысль, которая, он знал заранее, окажется не по нутру младшему брату. Луиза, задолго до них самих догадавшаяся об изначальном антагонизме, разделявшем её сыновей, и не доверявшая видимому спокойствию их взаимоотношений, всё же надеялась, что чувство семейственности и общая работа не позволит этой их несовместимости превратиться во вражду.

— Скажи уж лучше, что ты меня теперь вообще не выносишь, — бушевал Виктор.

Арсен ничего не ответил. Вот уже несколько дней общество брата его и в самом деле тяготило. Его раздражал даже голос Виктора. Но больше всего злил тон высказываний брата, то назидательный, как у знающего себе цену мудреца, то визгливый, как у шавки. Выведенный из себя молчанием брата, Виктор вцепился большим и указательным пальцами в рукав его рубашки.

— Послушай, я всё-таки имею право, чтобы ты относился ко мне не так, как к первому встречному мальчишке… Нет, послушай всё-таки…

Арсен резко вырвался, а когда брат попытался опять схватить его, ударил того по руке. Виктор непроизвольно вскинул руки ему на плечи, и защитный рефлекс заставил Арсена сделать то же самое. Они стояли, выгнув спины, упёршись друг в друга, словно два барана, стараясь заставить противника попятиться назад, и в этот момент их борьба ещё могла сойти за игру. Силы у них были примерно равны, но у Виктора, который был выше ростом, руки оказались длиннее, и это давало ему некоторое преимущество, позволяя ловчее ухватиться за брата. Арсен, стремясь компенсировать недостаток роста, слегка привстал на цыпочки. В ту секунду, когда он сильно напрягся, Виктор внезапно отпустил его и отскочил в сторону. Арсен, оказавшийся перед пустотой, по инерции полетел вперёд, чуть было не врезавшись носом в землю, и только с помощью довольно комичных телодвижений ему удалось восстановить равновесие. Разъярённый, он опять бросился на Виктора и схватил его обеими руками. На этот раз они уже пустили в ход весь арсенал доступных им средств. Хотя помня о своём кровном родстве, они всё же старались не переступать определённую границу приличий и избегали наносить друг другу удары. Оба, сцепившись, упали и покатились по земле, да так, что в конце концов задели ноги Бейя. Из уважения к покойнику братья прекратили схватку и, немного смущённые, встали на ноги. Потасовка помогла им снять нервное напряжение, но ни один из них не хотел произнести слово, которое означало бы, что он готов на мировую. Виктор отошёл от Арсена и направился навстречу сельскому полицейскому, показавшемуся на верхней площадке шлюза. Оставшись в одиночестве, Арсен стал подумывать о том, чтобы, никого больше не дожидаясь, вернуться к себе на жатву. Он всё ещё раздумывал, прикидывая, чем он обязан Бейя, когда шагах в тридцати от себя увидел вышедшую из леса Белетту. Сообщённая Вуатюрье новость застала её скорее всего на лугу, где Белетта пасла коров. Ослеплённая после лесного сумрака ярким утренним светом, она пыталась понять, где находится. Арсен выбежал ей навстречу и попытался прогнать её, заставить уйти обратно в лес, прежде чем она заметит труп. Она отбивалась и протестовала:

— Пусти меня, Боже ты мой, ну пусти же меня. Я хочу видеть его. Я пришла для того, чтобы посмотреть на него.

— Успокойся. Это зрелище не для девочек. Давай, пошли.

— А это правда, что у него съедено лицо? Я хочу только взглянуть, ну разреши мне, только минутку.

Дрожащая от нетерпения, с глазами, полными хищного любопытства, она пыталась вырваться.

— Восемью девять? — спросил Арсен.

— Ты мне осточертел. Ты никогда не хочешь того, чего хочу я.

Он засмеялся и на ходу обнял её за шею. Всё ещё дуясь, Белетта оттолкнула его плечом.

Тут же забыв про лежащий на берегу пруда труп, она принялась хохотать и беспечно болтать. Они неспешно шли по лесу, в шутку ссорясь, притворяясь, будто заблудились и ищут дорогу, стряхивая друг другу на голову росу с нижних веток или подражая пению кукушки. Арсен ощущая неведомую ему прежде лёгкость. Ему казалось, что он пьёт радость и свежесть утреннего леса, и его серые глаза блестели, будто две капельки росы. Чтобы пересечь заросли высокого папоротника, где Белетта могла бы промокнуть до пояса, он посадил её к себе на плечи. Потом она не захотела с него слезать и, зацепив пальцами с двух сторон его губы, стала управлять им, как настоящей лошадью. Выйдя из леса к Старой Вевре, они смеялись так громко, что Белетте понадобилось ещё какое-то время, чтобы немного испугаться, когда у неё возникла мысль о том, что мертвец, возможно, всё ещё слышит их.

Загрузка...