Вуивра

17

Когда священник въехал на своём драндулете во двор Вуатюрье, мэр всё ещё беседовал с сенесьерскими жандармами, которые придерживали стоявшие рядом с ними велосипеды. Дознание они проводили добросовестно и не без проницательности. После осмотра трупа они уже не могли сомневаться в том, что Бейя стал жертвой нападения змей. Многочисленные укусы, следы которых остались на теле, в достаточной степени подтверждали это. Однако они всё же собирались обратиться к сенесьерскому врачу, чтобы тот провёл дополнительный осмотр. Озадачивало их то обстоятельство, что бумажник покойного был совершенно пуст, тогда как накануне, когда Бейя уходил от Жюде и расплачивался за выпитое, в нём было несколько стофранковых бумажек. В этом пункте показания Жюде и посетителей его кафе совпадали. Они обратили внимание на поступки и поведение Бейя после его размолвки с Реквиемом, который не переставал поносить его до тех пор, пока тот не вышел из кафе. Следовательно, не исключено, что имело место ограбление, в ко тором уже никак нельзя было обвинить гадюк. И ещё жандармы не могли понять, зачем Бейя забрался в столь отдалённый угол леса. Не менее странным они сочли и то, что в воскресный день он ушёл из дома без пиджака и в матерчатых туфлях. Мало того, что подобная неряшливость шла вразрез с обычаями, следствие к тому же установило, что погибший всегда стремился одеваться элегантно и по воскресеньям никогда не выходил из дома в таком наряде. Жителям Во-ле-Девера не составило бы труда объяснить, почему он отправился на пруд Ну, почему оказался без пиджака и почему надел матерчатые туфли, но на протяжении всего расследования жандармы ни разу не услышали имя Вуивры. Капрал был южанином и уже одного только акцента, выдававшего его происхождение, хватило бы на то, чтобы отбить у местных жителей всякую охоту говорить с ним о Вуивре. Впрочем, и его подчинённый, некто Бадио, хотя и был уроженцем Юры, всё равно узнал бы не больше, даже в том случае, если бы занимался расследованием в одиночку, так как крестьяне инстинктивно понимали, что в мире агента конной полиции такому персонажу, как Вуивра, места не найдётся. Узнав о ссоре Бейя с могильщиком и об угрозах последнего в его адрес, жандармы стали было выяснять, чем занимался накануне Реквием, но оказалось, что тот ушёл из кафе Жюде только в десять часов вечера, причём безбожно пьяный.

— Мне кажется, — сказал капрал-южанин, обращаясь к Вуатюрье, — тут замешана шлюха.

Вуатюрье, которому было совсем не до смеха, не смог, однако, сдержать улыбки, когда услышал, как тот произносит слова. Ему показалось, что он попал на какой-то спектакль. Ну как вообще можно говорить с таким акцентом? И со всей медлительностью юрского диалекта, коробившего капрала, который мог бы за это время пересказать на память четырнадцать статей уголовного кодекса, Вуатюрье ответил:

— Да, чёрт побери, разумеется, в этом не было бы ничего удивительного.

— Взяла да и назначила ему свидание, — продолжал капрал, — назначила, дрянь, свидание там, где было хорошо известное ей гадючье гнездо, толкнула его туда, а когда змеи закусали Бейя насмерть, шасть к нему в карман, взяла денежки да и была такова.

— Вот-вот! В этом тоже не было бы ничего невероятного.

Священник прислонил свой велосипед к стене риги. От группы жандармов отделилась и пошла ему навстречу Роза Вуатюрье.

Она только что плакала, и глаза у неё были покрасневшие, лицо, худое и одутловатое одновременно, казалось уставшим и побитым, а большое, но недостаточно упитанное тело сутулилось больше обычного. Священник разглядывал её со своего рода апостолическим вожделением. Две любовные драмы меньше чем за один год, то есть, можно сказать, два разорения, да ещё чреватые последствиями для будущего, — это уже хорошая закваска. Теперь, чтобы вернуть к Господу и алтарю забывчивую овцу, оставалось только месить тесто. Священник выразил ей соболезнование. Это было мучительное испытание, и её доля оказалась не из лёгких.

— Ах, господин священник, как же мне не везёт, — сказала она слишком откровенно.

— Дитя моё, мы часто говорим о нашем везении, не думая о том, что Господь располагает событиями, чтобы отвечать ими на наши молитвы и дела.

— От молитв Господу у меня лицо не станет красивым и фигура не улучшится. А ведь если бы я не была такой уродиной, Гюсту Бейя и в голову не пришло бы идти в лес, чтобы бегать там за Вуиврой.

— То, что Господь отнимает с одной стороны, он прибавляет с другой, и если он не наделил вас красотой, то это потому, что приберёг для вас…

Однако священник напрасно терял время. Розе хотелось найти себе мужа, и она твёрдо знала, что в охоте на мужчин дух благочестия ценится куда как меньше, чем пригожее лицо и ладная фигура. Между тем жандармы уже прощались с Вуатюрье. Перед тем как отправиться к себе в Сенесьер, капрал подошёл к священнику и извинился за то, что должен задать ему один вопрос.

— Я тут только что узнал, что Бейя вчера утром причастился, хотя не делал этого уже много лет. Не думаете ли вы, что он принял причастие, поскольку считал, что подвергается какой-то опасности?

Священник был не прочь напустить на себя важности, и, сделав вид, будто ему что-то известно, сослался на тайну исповеди, хотя об исповеди Бейя у него не осталось никаких особых воспоминаний.

— Я не имею права отвечать вам.

Капрал не стал настаивать и удалился вместе со своим коллегой.

— Ну вот, господин священник, — сказал Вуатюрье, — в нашей коммуне случилось весьма печальное событие.

— Да, господин мэр, весьма печальное и воистину тревожное. Весь приход просто взбудоражен.

Одним словом «приход» священник уже определил своё отношение к происходящему. Вуатюрье сразу понял это, но бесстрастно ответил:

— Придётся, конечно, быть повнимательнее. В этом году изобилие гадюк. С такой жарой, какая сейчас стоит, оно и неудивительно. Я припоминаю, дед рассказывал мне, что гадючьи годы повторяются каждые двадцать пять лет.

— Возможно. Во всяком случае, могу заверить вас, господин мэр, что для паствы речь здесь идёт не просто о несчастном случае. Все только о Вуивре и говорят. И я не по слухам знаю о настроении людей. Многие из них, похоже, очень напуганы или, точнее говоря, находятся в подавленном состоянии. Ощущая угрозу, которая их гнетёт, люди вопрошают собственную совесть и получают от неё ответ, о котором догадывались уже и раньше.

Священник преувеличивал. Узнав о смерти Бейя, он прошёл всю деревню, чтобы прощупать общественное мнение и намеренно подтолкнуть прихожан на определённую реакцию, но те в очередной раз обманули его ожидания. В массе своей они верили, что Бейя погиб из-за того, что пытался похитить рубин, и их не могла не волновать трагическая гибель одного из земляков. Большинство видело во всей этой истории и перст Божий, и когти сатаны, однако у них не было гнетущего ощущения опасности. «Никто никого не заставлял, — говорили они, — гоняться по лесам за рубином. Кто ищет опасность, тот её и находит». Во время своего «обхода» кюре старался растолковать прихожанам, какую власть имеет бес над бедными душами, всегда готовыми поддаться соблазну. Ему внимали, соглашались с ним, что так оно и есть, а родители не могли не содрогаться при мысли о своих сыновьях. Но с искушением рубином дело обстояло точно так же, как и с прочими опасными искушениями, такими, как чужое добро, как девицы лёгкого поведения, и каждый оставался свободен в своём поведении. Священник, с трудом сдерживая ярость, снова и снова убеждался, что у этих людей никакого страха божьего нет и в помине. Все повторяли ему одно и то же. С Вуиврой они, мол, уже и свыклись, и примирились. В практическом плане они приноровились к ней с неоспоримым благоразумием, отвечающим духу христианской догмы, что как раз больше всего и злило его. А с другой стороны, они поместили свою уверенность в существовании Вуивры в герметично закрытый отсек сознания, туда, где можно было не опасаться вспышки религиозной лихорадки, причём всё это с той же лёгкостью, с какой прошлые поколения примиряли в ином порядке суеверия и религию. Так что ему нечего было и ожидать от этих крестьян. Мистического настроя им не хватало, вот в чём дело. Впрочем, к идее крестного хода они отнеслись без враждебности. Хотя нельзя сказать, чтобы они испытывали от неё восторг. В разгар жатвы у них были дела куда более важные. В сущности, священнику удалось напугать и вдохновить только нескольких старых дев, нескольких больных да ещё кого-то из деревенских дурачков, то есть тех, кого он считал отбросами прихода.

— Вуивра, — произнёс Вуатюрье с наигранным спокойствием, — это не больше, чем вздор. Ведь вы, господин священник, так же, как и я, не видели её, ведь нет?

— Разумеется, нет, — автоматически ответил священник без малейшего угрызения совести, так как, хоть истина и является истиной, брать на себя смелость отстаивать перед представителем государственной власти то, что ни в коем случае не получит одобрения епископа, он не мог.

— Ну а раз никакой Вуивры не существует, — продолжил Вуатюрье, — то лучше всего оставить её в покое и не ломать себе голову.

Слыша, с каким безмятежным спокойствием Вуатюрье это говорит, священник и не догадывался, что Вуатюрье оказался единственным жителем Во-ле-Девера, в душе которого смерть Бейя породила религиозное исступление.

— Возможно, господин мэр, вы и правы, но ведь не мне объяснять вам, что иногда лучше считаться и с мнением людей. Если не принимать во внимание их волю, то можно вызвать бурю, от которой, как мне кажется, ничего хорошего не будет.

— Их воля? И чего же они хотят, эти люди?

— Они заняты мыслями о крестном ходе, и мысль об этом пришла к ним совершенно естественно. Они просто следуют логике своих убеждений, связанных с Вуиврой.

Вуатюрье слишком хорошо понимал его. Он возражал ему с тяжёлым чувством, говоря, что не хочет потворствовать суеверию.

— Дело вовсе не в этом, — возразил священник. — Если люди требуют крестного хода, я не могу им отказать, потому что не могу утверждать, что никакой Вуивры не существует. В конце концов, факты внушают тревогу, а людей, видевших эту тварь, более чем достаточно. Так что вопрос сводится к тому, возьмёте ли вы на себя ответственность запретить эту церемонию вопреки воле ваших подопечных.

— Моя ответственность… По-моему, тут и вы тоже несёте какую-то ответственность. Вы-то сами согласовали ваши действия с церковными властями? Для меня это тоже имеет значение. А то знаю я их, этих ваших хитрецов. Если что случится, они выйдут сухими из воды, а всё свалят на меня.

Вуатюрье попал в самую точку. Священника и самого несколько волновало, что об этом подумают в епископате. Тем не менее, он притворился, будто не понимает, о чём идёт речь.

— Вы вот строите здесь из себя невинного, господин священник, но сами-то прекрасно понимаете, что я имею в виду. Крёстный ход против Вуивры — это же весь департамент будет смеяться, если о нём станет известно. А станет известно непременно. И вот в этот момент, если вы будете действовать без ведома ваших полковников в сутанах, они про вас просто скажут, что у вас от старости ум заехал за разум. А обвинят меня, заявят, что это я всё устроил, станут рассказывать обо мне всякие истории. Уж я-то их знаю.

— Я мог бы вам ответить, что эти предположения ни на чём не основаны и несправедливы, но прежде всего хочу вас успокоить. Поверьте, мне никогда и в голову бы не пришло устраивать крестный ход, не согласовав это предприятие с епископом. Я даже намереваюсь отправиться туда на поезде как раз завтра утром.

По правде говоря, священник был крайне раздосадован высказанным Вуатюрье возражением. Он рассчитывал обойтись без разрешения епископата, чтобы потом задним числом сослаться на то, что он был вынужден сымпровизировать крестный ход под давлением верующих.

Роза поехала на велосипеде к матери Бейя, мужчины заговорили о доме священника, и тут к ним подошёл Реквием.

— Фостен, — начал он, — нужно, чтобы коммуна дала мне взаймы двести франков. К концу недели я верну их.

— Коммуне не до того, чтобы одалживать деньги. Ей впору самой просить взаймы.

— На одну неделю, говорю тебе. Да и недели даже не пройдёт, как он будет у меня, этот рубин Вуивры. А коммуне я верну то, что она дала мне взаймы, в десятикратном размере. И как только рубин будет у меня в кармане, по крайней мере больше ни у какого Бейя паршивые гадюки морду не сожрут.

Представив себе, как новый труп наводит панику на Во-ле-Девер, священник не смог удержаться от чувства симпатии, которое промелькнуло в его взгляде, брошенном на Реквиема, но Вуатюрье пришёл в ярость и принялся браниться своим тонким пронзительным голосом.

— Ах ты, олух царя небесного, ах ты, дурья голова! Ещё только тебя тут не хватало, чтобы рассказывать мне истории о Вуивре! Вот она где у меня сидит, эта твоя Вуивра! И начать с того, что она не существует. Нет её, понимаешь? Ты, осёл о двух копытах, подумай, очень мне надо, чтобы она и тебя скормила своим змеям! Ты что, всё ещё не понял, что с ней бесполезно пытаться что-то предпринимать? Бесполезно, говорю я тебе! И сделай мне удовольствие, успокойся. Я запрещаю тебе заниматься Вуиврой. Проваливай от меня куда подальше! Иди вон рой могилу Гюсту Бейя! Это поставит тебе мозги на место.

Кюре нагнал Реквиема на дороге и прошёлся немного вместе с ним.

— Я на Фостена не в обиде, — сказал Реквием. — Сегодня он, конечно, такой, потому что переживает. Но думать-то всегда надо.

— Господин Вуатюрье прав. Вам не стоит подвергаться слишком явной опасности.

— Ну да, я ничего не говорю, это опасно.

— Да-да, — продолжил священник, — я разделяю мнение господина Вуатюрье, что, впрочем, не мешает мне по достоинству оценить мотивы, которые подсказали вам ваше решение. Стремление оградить нашу молодёжь от судьбы, постигшей этого бедного Бейя — это отважная и благородная мысль! Воистину, друг мой, такие идеи рождаются только в благородных душах!

— Да, — заметил Реквием, — и это ещё при том, что я бываю сейчас в церкви разве что по случаю похорон… Так-то, господин священник, к тому, кто сумеет расположить меня к себе, тому от меня толк будет. Она вот как раз умела расположить меня. Она, вы же понимаете, это мадонна, настоящая райская принцесса. Но только в жизни иногда получается так, что приходится иметь дело с людьми невоспитанными. С такими, как всякие Бейя. Вы мне скажете, что Бейя — это вообще пустое место. Конечно.

— Поостережёмся выносить чересчур скорые суждения. Одному Господу дано читать в сердцах наших.

— Ну ещё бы! И всё-таки, что ни говори, а Бейя был свиньёй. Начать с того, что у меня с ним не могло быть согласия. Он ведь пил.

Оставшуюся часть дня священник тоже провёл в деревне, стараясь выпестовать в умах идею крестного хода, но блестящих успехов в этом предприятии не добился. На следующий день он сел утром на поезд, и сразу после полудня явился в епископат вместе с каноником Галлье. Он был не так прост, чтобы пойти и выложить сразу церковным чиновникам, что видел Вуивру и что в Во-ле-Девере поселился дьявол, ибо в этом случае они расхохотались бы прямо ему в лицо. Сначала он намеревался представить дело в виде борьбы за влияние между приходом и мэрией, борьбы, вспыхнувшей из-за некоего сказочного создания и чреватой последствиями для интересов веры. К счастью для кюре и для его замыслов, в пути к нему присоединился каноник Галлье, бывший его однокашник по безансонской семинарии, возглавлявший теперь приход в Полиньи. Каноник, который много лет проработал в епископате и пока ещё считался там немного своим, сжалился над сельской наивностью своего товарища. Он попытался разъяснить ему, что этим господам нет ни малейшего дела до того, чтобы обеспечить успех какому-то деревенскому священнику в его борьбе с мэром-радикалом, даже если бы в итоге ему удалось привести к причастию несколько десятков крестьян. На уровне коммуны радикалы, пожалуй, и в самом деле порой выглядят непримиримыми врагами. Для епископата же, где люди смотрят шире, радикалы остаются превосходными, крепкими католиками, чьи янсенистские тенденции давно захирели из-за любви к деньгам. Это именно они поставляют церкви её передовые отряды, которые перемалывают и растворяют все противящиеся власти церкви субстанции. Их задача состоит ещё и в том, чтобы распространять в немного развязной, немного схематичной, но лёгкой для усвоения форме духовные ценности католицизма, которые без их участия превратились бы в предмет пустопорожней конфиденциальной болтовни старых дам из высшего света и благочестивых девочек. Мир меняется, но у нашей святой матери церкви не переводятся монахи-проповедники, которых она вербует из среды оптовых бакалейщиков, честолюбивых адвокатов и преподавателей-вольтерьянцев. Священник из Во-ле-Девера понял из этих объяснений не слишком много, но всё же доверился своему бывшему однокашнику, чтобы тот представил в епископате его ходатайство. Каноник Галлье выполнил поручение с надлежащим тактом и обаятельным юмором. Вместо того чтобы всполошить главного викария мелкой политической ссорой, он поведал ему восхитительную историю о неком сказочном чудовище, благоухавшую сельской живописностью, юрским фольклором и наивной, крепкой верой. Слушая его, можно было подумать, что этот крестный ход станет чем-то вроде иллюстрации к какому-нибудь стихотворению Овидия. Погрузившись в литературу, очарованный викарий цитировал своих любимых латинских авторов и с нежностью говорил о том, как, питаемые древними языческими соками, на христианской почве вырастают изысканнейшие цветы.

Присутствовавший при этой беседе во-ле-деверский священник, когда соизволили заметить его присутствие и предложили ему высказаться, едва не испортил всё дело, начав рассказывать про брюзгу-Вуатюрье. Главный викарий, почуяв неладное, забеспокоился, и канонику Галлье стоило большого труда сгладить неприятное впечатление от неосторожных речей своего однокашника. В конце концов ему разрешили провести крестный ход по согласованию с мэром коммуны в один из религиозных праздников, к примеру, 15 августа, что позволило бы в случае чего задним числом посвятить его Пресвятой Деве и отрицать какую-либо причастность Вуивры к этому делу.