Вуивра

14

В следующую субботу Арсен и Юрбен, вернувшись с поля и поужинав хлебом с сыром, около восьми вечера выехали с фермы на повозке, гружённой кирпичом, черепицей, брёвнами и прочими строительными материалами. Она оказалась такой тяжёлой, что лошадь с трудом тронулась с места. Арсен, который уже давно сделал заказы плотнику и столяру, решился сообщить о своих проектах только два дня назад. Речь шла о том, чтобы построить Юрбену дом на общинных землях Ревейе. В Во-ле-Девере по обычаю любой человек без крова, будь то местный или чужак, имел право построить себе дом на общинных землях и владеть им, пользуясь всеми исключительными правами собственника, но лишь при условии, что построен он будет за одну ночь. Это условие было не только ограничительной мерой предосторожности. Оно также обеспечивало алиби коммуне, поскольку ведь не могла же она уступить просто так часть своего имущества, пусть даже в пользу бездомного, и не испытывать при этом чувства стыда. Если же дом вдруг возник за ночь, то тут уж коммуне не следовало упрекать себя за отказ от собственности во имя милосердия. Её ставили перед свершившимся фактом. Арсен выбрал для стройплощадки прилегающий к дороге участок общинных лугов, в сотне метров от дома Мендёров. Сквозь деревья Юрбен мог видеть и дом Мюзелье, в котором проработал тридцать лет. Выбор стройплощадки имел ещё и то преимущество, что дом стал бы бельмом на глазу для Мендёров, имевших обыкновение выпускать на это место свиней.

В общем и целом, семья отнеслась к решению Арсена с прохладцей. В нём усматривали спешку, неприличную и едва ли не оскорбительную для старика. Дело выглядело так, будто они принуждают его покинуть ферму, опасаясь, как бы он не остался здесь навсегда. Это было тем более тягостно, что Луиза непрестанно повторяла старику, что его отъезд не к спеху, что он может не торопясь собраться с мыслями и подготовиться к своей новой жизни, и что на ферме он всегда найдёт кров и пищу. Вся эта безотлагательность раздражала и огорчала её. Кроме того, в семье Мюзелье находили несуразной мысль о постройке дома за «четыре су», неизбежно тесного, в то время как в Во-ле-Девере было несколько домов, сдававшихся внаём, где за незначительную плату Юрбен имел бы более просторное жилище и больше удобств. Всем этим открыто высказанным возражениям Арсен не счёл нужным противопоставлять собственные доводы, а только заявил: «Что решено, то решено. Если дом ему не понравится, всегда будет в его власти устраиваться там, где он захочет».

Виктор наблюдал из кухонного окна за отъезжающей повозкой с молчаливым негодованием. Он запретил себе участвовать в том, что считал несправедливой и оскорбительной расправой, да и вообще глупостью. В течение двух последних дней он не упускал ни одного случая, чтобы объяснить Юрбену, какими чувствами руководствуется Арсен в этой затее и какие она влечёт за собой неудобства. Он неоднократно пытался подтолкнуть Юрбена к тому, чтобы тот открыто высказался против этого замысла. Старик ничего не ответил. Однако и он сам, причём ещё в большей степени, чем остальные, относился к этому предприятию отрицательно. Сам дом интересовал его мало. Он даже не собирался взвешивать все его преимущества и неудобства. Однако поспешность, с которой Арсен переселял его, и особенно проявляемая им при этом непреклонность наполняли сердце старика горечью. Когда Юрбен думал, с какой щедрой нежностью и заботливостью он относился к этому мальчику с самого раннего детства, ему начинало казаться, что он дарил свою любовь чудовищу. Он говорил себе, что лучше было бы полюбить собаку.

Арсен вёл лошадь под уздцы. Им предстояло пройти не более трёхсот метров. Там виден был куст шиповника, росший у дороги на самом краю участка. Юрбен шёл рядом с телегой и не сводил глаз с приземистой, крепкой фигуры жестокосердного мальчишки. «Если бы не он, — размышлял Юрбен, — никому никогда и в голову бы не пришло прогнать меня с фермы и я до конца дней своих прожил бы там, где прошла добрая половина жизни». Юрбен всегда знал, что его юный хозяин суров, но до последнего времени верил в его дружелюбие, и своё разочарование в Арсене переносил даже болезненнее, чем мысль о разлуке и одиночестве. Когда он запрягал на конюшне лошадь и к нему подошёл Арсен, чтобы помочь, он чуть было не спросил его, за что тот на него сердится, но гордость не позволила ему.

Было ещё светло, но поскольку солнце уже село, можно было приниматься за работу. Несколько минут назад привёз на своей ручной тележке мешки с известью и инструменты каменщик Жукье. Вечером к нему должен был присоединиться и его сын. Каменщик уже обмерял участок складным метром и вбивал в землю вешки. Дом Юрбена должен был иметь две комнаты, одну — окнами на дорогу и изгородь, другую — с видом на реку. Арсену хотелось, чтобы фасад располагался между ясенем и вишневым деревом, отстоящими от будущего дома на восемь-десять метров. Поскольку времени было в обрез, они решили сэкономить на трудоёмкой кирпичной кладке, чтобы сделать как можно больше отверстий. В каждой из комнат должно было быть по два больших окна, которые столяр мог поставить на место в любой момент. Чтобы дом был прочным, каркас делался из брёвен, а промежутки заполнялись кирпичной кладкой. Первым делом нужно было вырыть четыре ямы, чтобы установить в них стойки, поддерживающие каркас в четырёх углах дома. Старик распряг лошадь, которая пошла домой сама, и с сердцем, полным обиды, принялся копать землю с той добросовестностью, какую он вкладывал вообще во всякое дело. Этой землёй никто никогда не пользовался, за исключением мендёровских свиней, ворошивших только верхний её слой, а от летней засухи она ссохлась ещё больше. Пока Арсен и Юрбен копали, Жукье прорыл желобок вдоль натянутого между ямами каната. Поскольку предполагалось соорудить лёгкий дом, мощный фундамент не требовался. Плотник и столяр прибыли вместе и привезли телегу с деталями остова, окнами, дверями и досками. Не теряя времени на приветствие, они принялись разгружать и складывать в определённом порядке детали конструкции и, пользуясь тем, что было ещё светло, стали кое-какие из них сразу же собирать. Работников подгоняло время, и все шестеро мужчин работали молча, за исключением Жукье, злившегося на то, что его сын запаздывает. «Вот увидите, этот дармоед никак не может выбраться от Жюде. В субботу вечером их теперь просто не удержишь». У обочины дороги иногда останавливались любопытные, которые, стесняясь того, что сами не работают, почти тотчас же удалялись прочь. Предложил свои услуги Арсену и Бейя, правда, без особого пыла и не преминув заметить, что одежда на нём не рабочая. Арсен отказался и, улучив минуту, когда они оказались чуть в стороне от остальных, сказал ему вполголоса: «Завтра в пять часов вечера у пруда. Ну, знаешь, там около сливной трубы». Бейя только затем и пришёл, чтобы договориться об этой встрече.

— Я бы с удовольствием помог вам, — сказал он, — но настаивать не стану.

Члены семейства Мендёр сидели за столом и смотрели на стройку через кухонное окно. «Это не наше дело», — высказался Ноэль, но ему и самому трудно было удержаться от наблюдения за ходом работ. В вечернем свете уже начал вырисовываться каркас фасада, возвышаясь подобно портику. Арман надеялся, что постройка скоро рухнет, причём, возможно, на голову Арсена.

— И прежде всего слишком уж они размахнулись. Я уверен, что до рассвета они не сделают и половины.

— Если они будут продолжать в таком же темпе, — заметила Жюльетта, — то, по-моему, они построят дом уже к середине ночи.

— Когда нужно биться об заклад в пользу Арсена, ты всегда тут как тут. Но сколько ни смотри на него затуманенными глазами, быстрее он работать от этого не будет.

— Не всё ли равно, — вмешался Ноэль, — закончат они или нет. Придираться никто не будет. Я припоминаю, когда три года назад магазин делал для себя дом, так на рассвете стояли ровно две стены. И никто же не стал крючкотворствовать.

— Возможно, что и так, — возразил Арман, — но я как-никак гражданин коммуны, и если всё не будет сделано как надо, то я не стану стесняться и заявлю протест. У каждого своё право. Если они хотят помешать нам выпускать на этот участок свиней, то пусть хотя бы работают как положено. А то слишком хорошо устроились. Не понимаю, с какой стати я должен делать Арсену подарок. Он-то мне не делает подарков.

— Сделай одолжение, помолчи. Хорошо бы мы выглядели, если бы стали мешать Юрбену строить для себя жильё. Меня так нисколько не смущает, что он будет там жить.

— Вы поступайте, как хотите, а я не допущу, чтобы обворовывали коммуну. И надо думать, другие меня послушают и признают, что я прав.

Ноэль едва не вспылил, но Жюльетта со спокойным видом, вызвавшим ярость брата, сказала:

— Ах, оставьте, папа, дом наверняка будет готов к завтрашнему утру. Нечего гадать да горячиться из-за пустяков.

Жермена в споре не участвовала и неотрывно смотрела в окно своими красивыми коровьими глазами. Зрелище всех этих мужчин, суетящихся так близко, что можно было их окликнуть, взволновало ей кровь. К середине ужина ей уже с трудом давалось сидение на стуле.

— Кажется, я слышала, как в конюшне заржал жеребец, — ответила она на какой-то вопрос матери. — Пойду посмотрю, не отвязался ли он.

— Сиди на месте, — велел отец.

Ненасытная вновь плюхнулась на стул. Из груди, раздавшейся до середины стола, вырвался вздох, от которого один ус Ноэля подлетел к уху, а шерсть кота, сидевшего в углу кухни, встала торчком.

Руководил работами плотник, распределявший и координировавший совместные усилия. Укладка деревянных деталей, из которых состоял каркас здания, была по его части. Несмотря на то что конструкция была продумана и рассчитана заранее, на каждом шагу нужно было что-то изобретать, решая возникавшие проблемы. Пока плотник устанавливал и подгонял элементы каркаса, столяр закреплял их гвоздями, подрезал выступавшие концы досок, вбивал клинья. Жукье заполнял промежутки кирпичами и раствором. Арсен и Юрбен выполняли функции чернорабочих, подносили стройматериалы, выдалбливали необходимые отверстия и, когда было нужно, меняли угол наклона ацетиленовых фонарей. Около десяти часов появилась и Белетта, которая умело занялась освещением стройки, перемещаясь вместе с фонарём туда, куда её звали. Двигаясь в ночной тьме, пучок яркого света вдруг вырывал из мрака фигуру человека или ряды пшеничных снопов на стерне по другую сторону дороги. Белетте доставляли удовольствие эти маленькие победы над ночью, и у неё возникал соблазн поиграть со светом, но мужчины призывали её к порядку и грубо ругали, не обращая внимания ни на её женский пол, ни на её молодость. Вскоре после появления Белетты на дороге послышался громоподобный стук башмаков и в свете фонарей возникла Жермена Мендёр. Ослеплённая, она внезапно остановилась, но её мигающие глаза уже искали добычу. Грудь и зад её медленно колыхались, непрерывно увеличивая амплитуду движения. Арсен, занятый с Юрбеном тяжёлой балкой, оценил опасность. Его осенило, и он передал свою ношу Ненасытной, попросив отнести балку плотнику. Жермена взяла её обеими рукам, ловко сбалансировала груз и двинулась вперёд твёрдым, осторожным шагом. И пыл её сразу прошёл. Когда требовались большие затраты мускульной энергии, работа неудержимо влекла её. Поэтому Арсену даже не потребовалось ставить перед Жерменой другие задачи. Она поступила в распоряжение плотника и, забыв зачем пришла, стала выполнять работу нескольких паровых машин. Некоторые проблемы установки конструкций на место благодаря Жермене значительно упростились. Белетта не раз забывалась, глядя на грудь Ненасытной, и вздыхала от зависти.

Юрбен, загоревшись тем же азартом, что и остальные, забыл про свою обиду. Вместе с ними он вёл игру против времени и ночи, и поскольку спешка занимала все его нервы, он думал теперь лишь о том, чтобы выиграть пари. Смысл и цель предприятия почти стёрлись в его сознании. Хотя при этом ему несколько раз случалось останавливаться напротив дома, чтобы окинуть его взглядом целиком. И всякий раз, слегка потрясённый, он вновь принимался за дело со смутным и мимолётным ощущением, что его личность как-то меняется. Казалось, что между ним и домом постепенно устанавливается связь.

Когда на стройку прибыл Рене Жукье, сын каменщика, было уже больше одиннадцати часов. Без малейшего стеснения он признался, что задержался с большой компанией у Жюде, а когда отец стал его стыдить, ответил, что он, Рене Жукье, никак не обеднеет оттого, что провёл два часа в кафе. Однако каменщик вовсе не желал получать плату за работу. Плотник и столяр тоже не думали ни о какой плате. Ведь речь тут шла не только о дружеской услуге, но также о пари, которое они держали все вместе. Денежное вознаграждение противоречило бы этому соревнованию со временем, а ожидаемая победа показалась бы не столь прекрасной. Рассуждение мальчишки Жукье счёл настолько неприличным, что бросил свой мастерок и накинулся на сына с криком: «Свинья! Мне за тебя стыдно!» Но вовремя подоспевший плотник помешал отцу наказать мальчишку.

— Завтра утром, — сказал он Жукье, — ты ему задашь заслуженную трёпку. А сейчас у нас нет времени.

— Ладно, — согласился каменщик, вновь берясь за мастерок. — А ты проваливай немедля. Тут собрались люди, которые умеют себя вести. Нам свиньи не нужны. Вон отсюда, невежа!

Юноша исчез в ночи, подождал, пока утихнет отцовский гнев, и несколько минут спустя украдкой вернулся, чтобы внести свой вклад в совместные усилия. Жукье делал вид, что не замечает его до тех пор, пока тот не искупил свою вину усердием и настойчивостью. Появление второго мастерка сразу сказалось на темпе работы. Каменная кладка между деревянными конструкциями поднималась всё выше, и каркас стал быстро обрастать стенами. В час ночи работы продвинулись вперёд настолько, что плотник перестал заниматься стенами и целиком переключился на сооружение остова крыши. Арсен раздал бутерброды и пустил по кругу бутылки с вином. Хотя пауза длилась не больше пяти минут, вдруг обнаружилось, что Жермена Мендёр исчезла, унеся с собой сына каменщика. Этой короткой передышки оказалось достаточно для того, чтобы Ненасытная, ускользнув из-под завораживающего действия физического труда, почувствовала, как в ней вновь пробудились страсти. К счастью, через четверть часа парнишке под покровом ночи всё же удалось удрать от неё и вновь ваяться за мастерок. На этот раз Жукье не стал его упрекать. Нельзя же упрекать человека за то, что его застала врасплох и покатила по земле буря. Жермена же, хотя и неудовлетворённая, вновь заняла своё место на стройке.

Когда небо над лесом начало белеть, каменщики закончили внешние стены и принялись сооружать внутреннюю перегородку. Столяр уже установил окна и решётчатые ставни и теперь вставлял дверные замки. На крыше оставалось лишь укрепить собранные конструкции. Плотник заканчивал свою работу. Арсен прибивал рейки, чтобы потом крепить на них черепицу. До восхода солнца оставался ещё час. Поверхность кровли, которую предстояло покрыть, была невелика, но Арсен при покупке выбрал маленькие плоские черепицы, которых поэтому набиралось много. Так что работы хватало на четверых кровельщиков. Остальные выстроились в цепь, чтобы передавать друг другу черепицу. Усевшись на конёк крыши и закатав юбку по самые ляжки, большая Мендёр получала упаковки с черепицей, которые Жукье протягивал ей, стоя на самом верху лестницы, и раздавала черепицу кровельщикам. Дело спорилось, но над лесом уже позолотилось небо, на плетнях и на стерне засверкала роса и где-то завёл свою песню дрозд. У Мендёров Арман подошёл к кухонному окну, демонстративно держа в руке часы, готовый в случае чего прибежать и объявить, что к восходу солнца дом ещё не был построен. Поскольку одно из деревьев около дома скрывало часть стройки, Арман вышел на улицу, чтобы лучше всё видеть, и едва не задохнулся от ярости, обнаружив на крыше ляжки собственной сестры, по которым струилось пламя утренней зари.

Положив последнюю черепицу, строители собрали свои инструменты и ушли, даже не взглянув на дом. Свежая, словно она только что встала с постели, и не понимая, что все изнурены, Ненасытная устремилась следом за ними. До Арсена, оставшегося на крыше, доносились раскаты её громкого плотоядного смеха. «Ну хватит, ты, толстая шлюха!» — жалобно стонали мужчины. Белетта, спотыкаясь от усталости, побрела к ферме. Увидев её в свете первых лучей солнца, такую щуплую и зябкую, Арсен почувствовал угрызения совести и нежное беспокойство. Тоже порядком утомлённый, он стоял с одервенелыми руками и ногами, дрожа от утреннего холода. В тот момент, когда он спускался по лестнице, из-за полоски леса на фоне розово-палевого неба показался ободок солнца. Запели все летние птицы. В центре деревни задымила труба.

Вокруг дома всё было усеяно кирпичом, черепицей, щепками и разного рода хламом. Отдавая дань своеобразному щегольству, Арсен стал убирать мусор перед фасадом, но этим ему пришлось заниматься одному. Юрбен не обращал на него никакого внимания и, казалось, вообще забыл о его присутствии. Он то выходил из дома, то, обойдя его, опять заходил внутрь, прохаживался по комнатам и без устали открывал и закрывал окна. Арсену пришлось трижды звать его, пока он наконец не подошёл, чтобы выпить глоток водки для согревания. Торопясь вернуться в свой дом, Юрбен глотнул сивуху с таким видом, будто наспех отработал барщину. Лично он не ощущал ни холода, ни усталости.

— Вы погодите, — сказал Арсен. — Дом — это ведь ещё не всё. Нужно подумать и об остальном. О том, чего за одну ночь не сделаешь.

Арсен заговорил об ограде, о саде, о птичьем дворе, о свинарнике. Юрбен, внимательно слушая, молча кивал головой.

— Когда вы будете жить в своём доме, работы будет по горло. Я представляю себе, сколько дел будет у вас этой осенью. Я попрошу мать, чтобы она отвела вам поле, которое мы купили у Жакрио. Вспашете его, а потом засеете. И этой зимой работы у вас тоже будет невпроворот.

При мысли обо всех ожидавших его делах Юрбен почувствовал, как сердце его переполняется радостью. Ему уже виделось процветание собственного дома.

— А теперь, если хотите, пойдёмте сообщим Вуатюрье. По-моему, дом лучше запереть, как вам кажется?

— Я тоже подумал об этом, — отозвался Юрбен.

Он зашёл в дом ещё раз, не без удовольствия открыл и снова закрыл жалюзи. Выйдя из дома, он запер дверь на два оборота и, вынув ключ из замочной скважины, раздумывая, что же с ним делать. Арсен ждал его на дороге и, увидев показавшуюся на пороге Жюльетту, дружески поприветствовал её. Старик в конце концов решил положить ключ к себе в карман, и лицо его расплылось в улыбке. По пути он никак не меньше двадцати раз оборачивался, чтобы посмотреть на свой дом.

На расстоянии новизна, внесённая домом в знакомый пейзаж, была ещё ощутимее. Когда дом скрылся из виду, Юрбен взял Арсена за локоть и крепко пожал его. Он думал теперь не о доме, а о том подлинном счастье, которое он считал утраченным и которое вернулось к нему на рассвете. Внезапно он почувствовал, как от ночной работы плечи его и конечности налились свинцовой усталостью. Ему казалось, что он всё ещё несёт какой-то тяжёлый груз, отчего и его высокая фигура немного согнулась. Положив руку на плечо Арсену, старик тяжело опёрся на него. Юрбену было радостно от того, что он может на него опереться.

Вуатюрье был у себя на кухне один и заканчивал бриться, глядя на себя в зеркало, подвешенное к оконному шпингалету. Дочь и прислуга, пользуясь воскресным днём, ещё не вставали с постели. Для него самого утренние часы были самыми жестокими, ибо в это время метафизические страхи, разрушая материальность предметов, витали в его сознании, принимая вид то неких бледных саванов, то блеклого холодного неба. Бог, бесплотный, отринувший всё, вплоть до собственной бороды, был теперь одной лишь невнемлющей волей, к которой невозможно было подступиться ни с помощью молитвы, ни с надеждой вызвать сострадание. Это было как раз то белое, студёное время суток, когда Дева Мария и святые заступники, замерев под мантией зари, смотрят, как преступления грешников застывают в священном ужасе приходской церкви. Вуатюрье ощущал, как в голове у него проплывают туманности и вечности. От бесконечности Бога, от его то гнева, то равнодушия у Вуатюрье пересыхало в горле. Светская власть больше не откликалась на его зов. На фотографии, прикреплённой к кухонной стене, лицо депутата округа, обычно такое выразительное, стало неприветливым, а чёрная борода теперь казалась сделанной из щетины от половой щётки. Внезапно мэр повернулся к нему, держа бритву в поднятой руке и прошептал: «В конце концов, мне всё это уже осточертело!» Он вновь занялся своей щетиной, но тут же вытер лезвие и обратился к депутату ещё раз: «Из-за ваших глупостей я в конце концов останусь вообще на бобах». И в третий раз: «Вы осточертели мне, господин Флагус. Это я вам говорю». Тут во дворе запел петух. Вуатюрье, срезавший последние колючки щетины, побледнел, и лезвие задрожало у него на горле. Он встал перед фотографией и, сложив ладони, униженно пробормотал голосом умирающего: «Господин депутат, господин депутат». Приход Арсена и Юрбена явился для него избавлением от мук. Часы его вселенной опять пошли. С радушной улыбкой он поспешил к ним навстречу. О доме Юрбена он был осведомлён с прошлого вечера, однако из вежливости и ради того, чтобы доставить им удовольствие удивить его, притворился, что ничего не знает, и Арсен был ему благодарен за это.

— Хотя время сейчас раннее и, может быть, в такой час лучше не тревожить людей, но как я только что говорил, у Фостена день начинается вместе с птицами.

— Для друзей я всегда на ногах, что верно, то верно. Так входите же, выпейте по рюмочке.

Он прошёл на кухню впереди гостей и поставил стаканы на стол. Арсен, уже умудрённый жизненным опытом, не торопился переходить к делу. Они расспросили друг друга о семьях, а потом долго говорили об урожае. Вуатюрье сказал, что ещё никогда не видал такого хорошего урожая. Колосья налились, стали тяжёлые, как свинцовые пули. Да и не удивительно, с таким-то летом. Лето было сухое, но с дождями, как по заказу.

— Да ещё очень хорошо, что погода не везде одинаковая. Вот вчера я в газете прочитал, что в других местах выпало слишком много дождей. Так что зерно останется всё-таки дорогим. Похоже, в этом году жаловаться нам будет не на что. Даже для уборки урожая установилась такая погода, о которой можно только мечтать. Если так продержится, я всё уберу меньше чем за неделю.

— У нас то же самое, — сказал Арсен, — можно уже твёрдо сказать, что уборка не затянется.

— С такими парнями, как у Луизы, я подозреваю, работа должна спориться. А когда нужно, то у вас есть Юрбен, чтобы пример вам показывать.

— Сейчас уже не всё мне по силам, — скромно запротестовал Юрбен.

— Ну про Юрбена вам рассказывать не нужно, — сказал Арсен. — Он никогда свои тяготы не считал и сложа руки никогда не сидел. Если бы от него зависело, к дням бы ещё лишние часы приделывали. Да, кстати, раз уж я начал и раз уж мы говорим о Юрбене, я думаю, у него самого есть что вам сказать.

Вуатюрье разыграл удивление и с заинтригованным видом подняв вверх брови. Юрбен не удержался от улыбки при мысли о том, как сейчас удивит его.

— А скажу тебе я то, что я только что построил себе дом.

— Дом? — переспросил Вуатюрье, вытаращив глаза.

При виде его округлившихся глаз старик отрывисто и с непривычки неловко рассмеялся.

— Да, этой ночью я построил себе дом на общинном участке. В Ревейе, если ты себе представляешь. Как раз перед рассветом закончили.

— Вот те раз! — воскликнул Вуатюрье. — Если б я мог подозревать! Дом на общинных землях! Ну и проказники же вы оба! А я всё говорю, говорю, а они такую новость от меня скрывали! А я-то их слушаю! Ну идёмте смотреть!

Вуатюрье надел пальто и пошёл предупредить дочь, что уходит. А Юрбену не терпелось снова увидеть свой дом. Он уже не чувствовал усталости и, наверное, не удивился бы, если бы мэр вдруг припустился бежать. Было шесть часов утра. В белом, похожем на белое вино свете деревня начинала стряхивать с себя утреннюю росу. Во дворах ферм мужчины неторопливо волочили свои башмаки. Из какого-то коровника донеслось мычание. В окне одного дома показалось лицо грустного задумчивого ребёнка, удручённого воскресной обязанностью умыться с мылом и, может быть, даже вымыть ноги. У Вуатюрье пропал весь задор. Пока он шёл, в нём возникло ощущение, будто от него уходит собственная судьба, а он сам с каждым шагом спускается по ступенькам всё ниже и ниже, приближаясь к аду. По пути он рассказал Арсену о предстоящем бракосочетании дочери. В его словах не было ничего обидного для Бейя, но говорил он о нём, покачивая головой и с брезгливым выражением лица. Юрбен, шедший рядом, не слышал беседы и всё смотрел вперёд, с нетерпением ожидая, когда покажется его стоящий у дороги дом. Подошли они к дому одновременно с Виктором, который, завидев их, прибежал с фермы. На этот раз удивление Вуатюрье было наигранным лишь отчасти.

— Ты говорил мне про дом, а я вижу тут настоящий замок! И после этого вы мне ещё будете говорить, что чудес на свете не бывает.

Он обошёл вокруг дома, притворившись, что щупает стены, дабы удостовериться, что его не обманули, но находил всё время лишь новые поводы для восторга. У Виктора, пришедшего для того чтобы подогреть злость Юрбена, хватило ума сообразить, что ситуация в корне изменилась. Лицо старика светилось радостью и гордостью. Сомневаться не приходилось: пари выиграл Арсен. Виктор вынужден был его поздравить, но не смог удержаться от желания взять хоть какой-то реванш.

— А теперь, — сказал он, — давайте посмотрим, что творится внутри замка.

Внутри дом никак нельзя было считать достроенным. Нужно было ещё сделать потолок, настелить пол, сложить печь, обшить и покрасить стены. Внутренний осмотр не мог не принести разочарований. Но Вуатюрье остался великодушным до конца и, извинившись, сказал, что ему пора, что его уже ждут дома.

— Зайду как-нибудь в другой раз, — заявил он. — Теперь, когда я видел всё, что надо, я могу идти. Что касается огорода, то поскольку общинный участок не очень большой, ты можешь взять его целиком. От того, что коммуна сохранит этот клин за собой, выгода ей будет всё равно не ахти какая.