Выбор странствий

ПАМЯТЬ РОССИИ

О, Русь моя!

Жена моя!…

А. А. Блок

Лет четырнадцать назад был я в большом приволжском поселке Красное. Приехал туда вместе с корреспондентом областного радио Вячеславом Шапошниковым, Шапкой-поэтом; нынче Шапошников - профессиональный писатель, известный на костромской земле, печатают его видные центральные журналы. Хотел он познакомить меня с местным промыслом - сканью. Поселок, растягиваясь вдоль излучины Волги, был очень красив тем зимним полднем. Снег был глубок, морозно рассыпчат, чистота его слепила глаза, и отрадно были смотреть после белого этого великолепия на черный затихший лес, что виднелся далеко позади поселка.

Шапошников подробно, с затаенной даже какой-то гордостью показал мне скапную фабрику, после чего перестал вдруг рассказывать и молча повел меня, как я заметил, к замерзшему пруду. Поодаль от пруда белела необыкновенная шатровая церковь. Мой друг предусмотрел эффект: памятник ошеломлял. Упругий купол вздымался вверх - к стеклянной синеве неба. От церкви, по заснеженному скату, весело съезжали на санках ребятишки. Хлопотливые галки, как это заведено испокон веку, кружили у вознесенного над селом креста.

Шатровая церковь под Костромой была чрезвычайно нарядной, чересчур даже праздничной для обычной сельской церкви. Она украсила бы любой стольный город Руси, так она была хороша, напоминала шатровые храмы над Москвой-рекой - в Беседах и Острове. Я был благодарен Шапке, что привез меня в Красное, показал белостенную эту, ликующую церковь.

Но тут я услышал иное мнение.

К нам подошел аптекарь (аптека была на другой стороне пруда). Не помню, зачем он заговорил с нами, но только аптекарь между прочим сказал:

- И не жалко денег народных! Церковь ремонтировали, красили, сколько средств перевели! А что проку? На ветер! А то лучше-то было, если на деньги эти дом новый поставить или нам крыши починить. От этого - польза. А тут - никакой!…

По-своему аптекарь был прав. Но только по-своему, ибо его мнение возникало из практических нужд хозяина, которому нужна хорошая крыша. Легче всего было бы возразить ему тем, что дом все равно когда-нибудь упадет, а церковь останется. Но по сути, мнение аптекаря нуждалось в широком опровержении: следовало противопоставить ему мнение продуманное и убедительное. Тогда же мы с Шапошниковым не стали спорить, ибо доказать неправоту аптекаря - для него самого - тогда нельзя было.

Шатровых церквей XVI века на Руси не так много. Церковь в селе Красном - одна из них, и значение этого памятника выходит за границы волжского села, выходит за границы Костромской области, ибо является он образцом самобытного строительного искусства не одних местных мастеров, но всей страны, всей русской культуры.

Шатер применялся древними зодчими при возведении деревянных церквей, что было отличительной чертой отечественного архитектурного мастерства, нашего строительного гения. Шатров не знала Византия, первоучитель славян в области церковной архитектуры. Многолетние плотничьи навыки подсказали «древоде-лам» форму шатра. Из деревянного зодчества шатер перекочевал в каменное. Таким образом, шатровое завершение храмов отвечало народному вкусу, народным привычкам, установленным веками развития отечественного зодчества. Венцом подобного рода построек явилась коломенская церковь Вознесения.

«Каменный шатер XVI века сыграл в древнерусском зодчестве не меньшую роль, чем смелая конструкция купола Флорентийского собора в архитектуре итальянского Возрождения», - пишут М. Ильин, П. Максимов и В. Косточкин в многотомной «Истории русского искусства».

Церковь в селе Красном надо поэтому рассматривать в ряду всего русского строительного дела.

И если мы патриоты национальной культуры, если мы наследники духовных ценностей, то обязаны сохранять каждое значительное, более того, вообще каждое свидетельство этой культуры.

Интереснейший памятник поселка Красное, конечно, следовало не только сохранять (консервировать), но обязательно реставрировать, придать ему - на основе научного изучения - первоначальные формы, выявить с возможной полнотой своеобразие его архитектуры. Мало было одной консервации, церковь заслуживала кропотливых восстановительных работ, пусть достаточно дорогих, но вполне оправданных, окупаемых той ценностью, что не поддается денежному измерению. Вот что следовало понять аптекарю, тем людям, кто разделяет его узкое мнение.

Разве не горько было видеть запустение храма в подмосковном селе Прусы? Эта шатровая церковь, расположенная недалеко от Воскресенска, сколько лет стояла без помощи, разрушалась, тогда как заслуживала она лучшей участи. Недалеко от села Прусы находится церковь села Городни. Оба памятника шатрового зодчества XVI века составили бы своеобразный музей под открытым небом, тем более необходимый, что рядом проходит железная дорога и к памятникам попасть несложно.

Кому хранить древности? Всем нам, русским людям. Всем без исключения, независимо от того, кто мы. Профессия, уровень образованности не имеют значения, важно другое: чувство Родины, память о ее сердце, тысячелетней истории, о десятках поколений, бывших до нас на Русской земле.

С великим почтением отношусь я к реставраторам, умнейшим хранителям древности. Более того, с любовью, хотя близко знаком лишь с несколькими из них.

Я с уважением думаю об их непрестанном, напряженном труде, для которого немыслим перерыв, остановка. Труд этот походит на работу романиста, каждый день садящегося за рабочий стол, чтобы через два-три года родился на свет выношенный плод его сознания и сердца. Сравнение не надуманное: на самом деле, некоторые, особо сложные для расчистки иконы реставрируются по нескольку лет (помните, «Никола Зарайский»?), и все это время реставратора не оставляют мысли о результате его работы. Специфические трудности, техника ведения раскрытия и закрепления красочного слоя требуют столь долгого времени для благополучного исхода этой работы.

Когда я бываю в художественном научно-реставрационном центре (это в Москве, на Большой Ордынке), я с почтением и робостью смотрю на «колдовство» ученых-художников, на потемневшие краски икон около их внимательных лиц, на «волшебные» инструменты, с помощью которых «оперируют» специалисты. Тишина, чужая сосредоточенность определенно действуют на меня: хожу на цыпочках, разговариваю вполголоса. И люблю молчаливых этих людей. Вот некоторые из них опять облазили глухомань, обошли десятки деревень, опять пропадали четыре месяца ради своих не всякий раз удачных поисков. А с наступлением тепла вновь уйдут они с поисковыми группами.

Такое повторяется из года в год. Найденные иконы, медные складни, ладанки, деревянные скульптуры вывозятся в мастерские, где лучшим из находок предстоит обрести первозданный вид, где они классифицируются, изучаются, тем самым занимая свое место в ряду великой древнерусской культуры.

Кажется, реставрационная наша наука достигла сейчас чрезвычайно высокой ступени мастерства. Специалисты (конечно, с несомненной помощью рядовых энтузиастов) сумели прочитать не одну стертую страницу в истории отечественного искусства. Они проявили удивительную настойчивость и мужество в расследовании загадок нашей культуры. Наконец, они показали образцы научной добросовестности и художественного вкуса. Мы, зрители, могли узнавать это из периодически устраиваемых выставок-отчетов.

Первые три выставки могли видеть люди старшего поколения: они, выставки эти, были развернуты полвека назад. Первые итоги убедили бы любого скептика.

Всероссийская комиссия по сохранению и раскрытию памятников живописи экспонировала «Троицу» и Звенигородский чин Рублева, древнейшие русские иконы - «Спас Златые власы», ярославскую «Оранту», - высокие по качеству исполнения иконы Благовещенского собора Московского Кремля. «Вновь открытые памятники могли прославить любую художественную галерею мира», - справедливо считает реставратор Савелий Ямщиков, один из нынешних продолжателей реставрационной науки, у истоков которой стояли такие благородные и бескорыстные ученые, как профессора Н. Лихачев и В. Сычев, реставраторы С. Чураков и Н. Мнева. Однако впереди предстояли новые радости.

«Для истории русского искусства 50 - 60-е годы нашего столетия явились временем открытий… - считает ленинградский искусствовед Э. Смирнова. - Ни одна область истории русского искусства не обогатилась в последние годы таким количеством новых памятников, как древнерусская иконопись… Сейчас наступил новый этап поисков. Они ведутся уже не в отдельных древних центрах, а на всей огромной территории старых русских земель, не столько в больших городах, сколько в их окрестностях и в дальних деревнях и селах».

Значение эпохальной для национального искусства приобрела «Выставка русской деревянной скульптуры и декоративной резьбы» 1964 года. Каталог подчеркивал важнейший момент для понимания роли экспозиции: «До последнего времени даже крупные специалисты считали, что в прошлом пластика не была особенно свойственна духу русского народа, что она являлась как бы редким исключением или прихотью заказчика, а вообще не была широко распространена на Руси».

Старые, частью изученные, и новые, в большинстве случаев неизвестные широкой публике скульптуры, выявление которых велось и ведется более полувека, - все это наследие древнерусского пластического искусства показало, какими бесценными сокровищами мы владеем.

С исхода 50-х годов реставраторы, главным образом молодые энтузиасты, вели неутомимую борьбу за возрождение памятников отечественной скульптуры. Наконец наступил момент, когда реально встал вопрос об организации крупной специальной выставки. Итоги упорного многолетнего труда сразу показали, как важна была для всех нас эта работа в тиши мастерских…

Деревянные скульптуры (в разных вариантах и разных мастеров) Георгия Победоносца, Параскевы Пятницы, Николы Можайского, резные царские врата, памятные и поклонные кресты, рельефы, не говоря о распространеннейших прялках, забавных резных зверях, ковшах, швейках, - сделаем здесь передышку, чтобы не перечислять всех произведений этой богатейшей экспозиции, - доказали ошибочность недооценки русской народной пластики. Были представлены памятники, начиная от XIII столетия и кончая XIX и XX.

В 1964 году в Москве устроена была выставка «Северные письма». Затем Русский музей показал экспозицию «Итоги экспедиций России по выявлению и собиранию произведений древнерусского искусства». Новые раскрытия дали возможность Музею имени Андрея Рублева развернуть выставку «Тверская школа иконописи».

70-е годы были отмечены выставками (берем только Москву): псковской, ростовской, вологодской древнерусской живописи, «Новые открытия» (из частных собраний). Ныне работы с этих и других выставок заняли прочное место среди прославленных экспонатов лучших отечественных коллекций. Сейчас мы имеем счастливую возможность видеть их в Третьяковке, Владимиро-суздальском музее-заповеднике, Новгороде, Пскове, Вологде, Кижах, Ярославле, Костроме, Загорске, Перми, Серпухове…

Международный резонанс приобрела фундаментальнейшая, представительная выставка с характерным для данного случая названием: «Реставрация музейных ценностей в СССР». В ней участвовали двадцать восемь музеев и организаций нашей страны (1977).

Огромный успех выпал на долю показанной сначала в Париже, а затем в Москве и Ленинграде выставки «Новые открытия советских реставраторов». Она состояла из четырех разделов: «Шедевры древнерусской живописи из Музея имени Андрея Рублева», «Григорий Островский - новое имя в истории русского искусства», «Портреты пушкинской поры», «Ефим Честняков - художник сказочных чудес».

Помимо «цеховых», специальных интересов, что преследуют - в силу особенностей своего ремесла - художники-реставраторы, труд их приобретает общественное звучание, живой струей вливается в развитие современной национальной культуры.

Хорошая работа два века живет, говорит пословица. Благодаря усилиям реставрационной науки «хорошая работа» (деревянная скульптура, икона) удлиняет свой век. Не подверженная ни капризам моды, ни переменам времени, она переходит от поколения к поколению, вызывая всякий раз бесконечное чувство поклонения.

Поэтому реставрация - не только «подсобная» отрасль для полноты антологии русского искусства. От порога реставрационной мастерской «хорошая работа» начинает свою вторую жизнь. Вспомним судьбу наследия Андрея Рублева.

Слава его была велика, но подлинно установленных работ художника не знал никто. Рублеву приписывались самые различные произведения, разбросанные по частным коллекциям, знатным и малым монастырям, когда раздался голос Н. Лихачева, талантливейшего ученого, историка русского искусства. Голос звучал отрезвляюще: единственно, о чем можно сказать, что это работа Рублева, так это храмовая икона «Троица» из Троицкого собора Сергиевой лавры. Вывод звучал парадоксально - на всю матушку-Русь одно произведение всенародно известного изографа?

Тем не менее Лихачев был прав.

Вот так, с 1904 года, всего семь с половиной десятилетий назад, началось «восстановление» творчества Рублева. От особенностей стиля, колорита, композиции «Троицы» протянуты были нити к другим произведениям. 19 июля 1918 года комиссия по культурному изучению Троице-Сергиевой лавры высказала предположение, что в праздничном ряду иконостаса монастырского Троицкого собора есть иконы Рублева, предложив пробную расчистку. Далее поиски велись под Владимиром, в Звенигороде, Кириллове, под старинным Дмитровой - в Николо-Пешношском монастыре. И теперь мы располагаем достаточно значительным собранием работ гениального мастера (здесь следует вспомнить и фрески, и книжные миниатюры, и роспись царских врат). Поколения реставраторов, искусствоведов, историков трудились над возрождением Рублева. И что же?

Рублев стал «Пушкиным» русской живописи.

Подивились бы давно умершие изографы да зодчие, когда могли бы видеть труд свой сохраненным поныне, достаточно полно защищенным от тлена времени. Думается, исполнились бы они радостью (говорю на их языке) «паче не за работу свою - за всех потомков своих, наследных владельцев рукотворной их красоты».

Они увидели бы сотни превосходно расчищенных, заботливо оберегаемых икон, поновленные, нарядные монастырские ансамбли, перед ними поднялись бы, как встарь, каменные твердыни крепостей. Полагаю, сейчас они увидели бы более приведенных в порядок памятников, чем в любую (любую? а пожалуй) эпоху нашей истории. Конечно, части памятников мы теперь недосчитываемся, и произошло это по разным причинам. Но хочу сказать, что с точки зрения художественной сохранности не знает наша культура более удачного времени, чем сейчас.

С невелика ключика начинаются реки. С малого начиналась отечественная реставрационная наука, зато корни ее ныне глубоки. Просматривая как-то кинохронику осени 1918 года - Ленин после ранения на прогулке с В. Д. Бонч-Бруевичем в Кремле, - я заметил, в глубине кадра: Никольская башня одета лесами. Документальное свидетельство о тех реставрационных работах, что велись в Московском Кремле на первом году Советской власти! Том самом году, когда Совнаркомом было издано более двадцати декретов и распоряжений, направленных на сохранение культурного и исторического наследия.

Сейчас реставрируемые архитектурные памятники не редкость. Это плоды того древа, которое было посажено несколько десятилетий назад. Золотые плоды…

Я понял это лишний раз в Боровске, старинном городе на калужской земле. Не один год ждал я встречи с ним, вернее, с Боровским Пафнутьевым монастырем-крепостью, куда во время оно запрятан был вероучитель раскола - непримиримый протопоп Аввакум.

Мы добирались до Боровска через Верею; эти города, расположенные на лесной реке Протве, разделяет граница Калужской области и Подмосковья. Сначала мы попробовали пересечь эту границу (а от Вереи до Боровска километров тридцать) напрямик по проселку. На карте автомобильная дорога была указана, и мы поверили, что скоро и без труда доберемся до цели. Однако мы забыли уточнить, что же за дорога, обозначенная на карте, вела до Боровска. Составители карт называют два вида «безрельсовых» дорог: главные и прочие. Дорога от Вереи до Боровска относилась к разделу «прочих». Мы тем не менее сумели одолеть километров пятнадцать, пока не застряли посреди неширокой, но быстрой речушки. Ясно было, что далее путь заказан, и мы воротились в знакомую уже Верею, чтобы оттуда, сделав крюк, без хлопот добраться до Боровска.

В пути нас застал проливной дождь. Мы остановили машину на обочине, решив переждать ливень. Небо обезумело. Из черных, обложных туч выливались разъяренные потоки воды. Нет, это не был «громокипящий кубок», это был потоп. Частые, крупные, как смородина, капли пулями стучали в закрытые стекла, ничего не было видно за пять шагов от машины. Слава богу, получаса хватило, чтобы выплеснуть на землю всю припасенную воду, после чего солнце азартно взялось за обсушку. От настила шоссе клубами поднимался пар, было очень тепло.

Стояла последняя неделя мая, тогда очень погожего. После короткого теплого дождя наступила райская свежесть, неземная легкость, когда дышишь и не устаешь от сладости запахов, счастливо щуришь глаза от блаженства радости.

И в этом состоянии упоения природой предстал Боровск.

Город - он виделся за монастырем, километром или двумя дальше, - дымился вместе с ярко-зелеными, свежими после дождя перелесками и салатового цвета полями. Но главное - Пафнутьев монастырь.

Дождь словно вымыл его, и побелка крепостных его стен, керамические изразцы на аркадах монастырской колокольни, кладка древнего собора и трапезной будто помолодели после весеннего ливня, свободно и глубоко вздохнули. И настолько сильным было для меня это качество обновления монастыря, что в первую минуту я целиком отнес возникшее свое впечатление на счет гипнотического дурмана расшалившейся весны. Но затем-то я понял, в чем дело.

Боровский ансамбль был частью реставрирован, и, конечно, теплый весенний дождь «воспользовался» этим. Ливень приписал все на свой счет.

Реставрационные работы не были закончены, они велись в Боровске несколько лет. Однако уровень оконченной части труда показался очень высоким, тем более что я сразу мог сравнить завершенные фрагменты с другими, еще не реставрировавшимися постройками. Особенно хорош был Рождественский собор, формы которого выделялись древностью стиля. Двести лет назад барабаны храма надстроили, а поверх установили типичные для вкуса тех времен дробные главки. Реставраторы удалили покрытия, придав собору первоначальное шлемовидное завершение; оно наряду с ритмической стройностью, ладностью вернуло памятнику спартанскую сдержанность, столь отчетливо свойственную «сторожу» Боровскаграда.

Пока я про мед, а вот и ложка дегтя. У Е. В. Николаева, безвременно умершего певца калужской земли, я прочел: «Тот, кто бывал в Пафнутьевом монастыре лет пять назад, видел чудовищную картину: на месте центральной главы (Рождественского собора. - Ю. Т.) зияла пустота. Равнодушие оказалось не менее страшным врагом, чем литовские и французские захватчики… Сейчас глава уже восстановлена, - продолжает рассказчик, - это стоило и трудов и денег. Работа была временами столь опасной, что впору назвать ее подвигом (курсив мой. - Ю. Т.) реставраторов» 1. [1 Николаев Е. В. По Калужской земле. М., Искусство, 1970, с. 20-21].

Много бед принесла нам война, и вечный позор на головы оккупантов, разрушивших Петродворец, Павловск, Новгород, Новый Иерусалим, Гатчину, разграбивших ризницы и музеи. Но то враги, разбойники, которых мы изгнали с нашей земли.

Но как быть с «воинствующими невеждами», как их называл уже цитировавшийся нами Николаев? С теми, кто набезобразничал в Пафнутьевом монастыре, кто в преступном рвении разрушил собор XVI века на Спасо-каменном острове на Кубенском озере, как быть с теми, кто позорит честь нации - ведь из-за подобных «инициаторов» на весь народ ложится пятно нерачителя национальных сокровищ. Как быть с ними?

«Гордиться славой своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие», - говорил полтора столетия назад Пушкин. Да, да - постыдное малодушие, этот первый признак варварства.

Несколько лет назад на Вологодчине варварство это привело к драматическим последствиям: от случайной искры сгорела многоглавая деревянная церковь села Анхимова. Об этом памятнике мой друг, Владимир Аринин, вологодский журналист, сообщал в газете «Вологодский комсомолец»: «Стояла она (церковь. - Ю. Т.) на самом берегу реки - в семи километрах от города Вытегры. Ее называли «дивом» - настолько поражала всех ее красота. Она была рублена одними топорами без какого-либо крепежного материала, в том числе без единого гвоздя. Вознесенная более чем на 40 метров ввысь, она венчалась ярусной композицией глав - подлинным деревянным кружевом… До нас дошли имена Петра Невзорова из деревни Низорево и Буняка из деревни Зеленино. Их считают главными на работах, создателями церкви. Древняя надпись перечисляла имена семидесяти плотников, строивших церковь, в том числе и двенадцати женщин. Сведений дошло немного - больше осталось легенд. Кто они -.мастера прошлого, мы не можем сказать это с полной определенностью. Но несомненно - это были люди большого таланта. Простые крестьяне, едва умевшие читать по складам или совсем неграмотные, они были замечательными архитекторами и художниками. Каким изумительным художественным чутьем нужно обладать, чтобы топорами, на глазок создать такое строение, такую деревянную вязь! Несомненно, это были люди гордой и богатой души. Только гордые, исполненные внутреннего достоинства люди могли создать столь красочное творение. И как ни была забита, затравлена заботами и нуждой их жизнь, они строили храм своей мечте, своей надежде…»

В статье 67 Конституции СССР читаем: «Забота о сохранении исторических памятников и других культурных ценностей - долг граждан СССР». Статья новая и существенная, она расширяет понятие гражданского долга, подчеркивает неоценимую роль исторической памяти для современного человека, современного общества.

Потери идут с «плацдарма равнодушия»…

Весной 1971 года в Медвежьегорье сгорела замечательная часовня начала XVII столетия, памятник архитектуры всесоюзного значения. Пожарный надзор простодушно заключил: часовня зажглась от удара молнии. Районное отделение внутренних дел даже не заинтересовалось обстоятельствами трагедии, а ведь оно прекрасно знало, что часовня была окружена громадными елями - прекрасными громоотводами самой природы. Райисполком тоже поддержал версию пожарных…

Лиха беда - начало, говорили раньше. Весной же 1975 года пожар истребил шатровый храм Вознесения в деревне Типиницы. На сей раз «поджигатель» был пойман за руку: им на самом деле оказалась молния. Только вот «пустячок»: высотные столпы церкви и сблокированной с ней колокольни не имели простейшей грозозащиты.

А затем уж исчезла Введенская церковь XVIII века в деревне Сибово. Тут уж «постарались» ленинградские туристы. Местные власти вынесли «гуттаперчивое» решение: пожар имел место, но виновные ответу не подлежат. Лишь после письма Министерства культуры Карелии в республиканскую прокуратуру «любители огненных действ» понесли наказание…

И насколько своевременно и обнадеживающе звучат слова из принятого недавно Закона СССР «Об охране и использовании памятников истории и культуры»: «Памятники истории и культуры, независимо от того, в чьей собственности они находятся, подлежат государственному учету». А раздел IV статьи 31 закона гласит: «Лица, виновные в невыполнении правил охраны, использования, учета и реставрации памятников истории и культуры, нарушении режима зон их охраны, а также в других нарушениях законодательства об охране и использовании памятников, несут уголовную, административную или иную ответственность в соответствии с законодательством Союза ССР и союзных республик».

С удовольствием вспоминаю давнюю встречу, случайную, с председателем одного из рязанских колхозов, подлинным рачителем земли - для него земля составляла нечто неотъемлемое от его собственного бытия и как хозяина, и как русского человека. Дело было под Михайловой, городком на северо-западной, степной окраине Рязанской области. Мы встретились у крыльца горкома. Я дождался председателя (сейчас, к огорчению, не помню его имени); он долго выговаривал себе «газик» и вышел ко мне довольный: машину ему обещали. А пока сели в повозку, запряженную сильной, откормленной лошадью, и по степной дороге, вдоль неисчислимых ровных полей отправились в колхозные угодья.

Ехали неблизко, солнце напекло нам головы, едкая пыль кольцами завивалась вокруг повозки. Перед глазами, словно маятник, мотался из стороны в сторону, отгоняя слепней, конский хвост. По дороге шел разговор, председатель говорил о деле, о себе, показывал дорогой хлеба, как вдруг он свернул, когда до села оставалось недалеко, и пустил лошадь к перекату, за которым начинались скошенные многоверстые луга.

- Вечерять не опоздаем, - сказал председатель, - а то без того, куда едем, земли моей представить нельзя.

- А куда это - куда едем?

- Вон курган обогнем, а за ним - сами увидите. Ехали на самом деле не зря. Мы увидели городище - печальные остатки древнего укрепления.

День клонился к вечеру. Солнце опускалось к полям, и прогретый недвижимый воздух полнился особым скользящим розоватым сиянием. Малиново светились, очерченные глубокими тенями, головки на кустах репейника. Траву здесь не косили, но, подпаленная сухими ветрами степи, она не росла высоко, хотя стояла плотно. Вокруг, сколько хватал глаз, расстилались поля, ни единого деревца. Село укрывалось за пологим скатом кургана, и оттого казалась безлюдной бесконечная степь, загадочно дикой. Тонко пел случайный ветерок среди молчания седых насыпных валов.

Более семи веков, как отсюда ушла жизнь. Пограничное поселение было сметено лавиной кочевников, славянский городок сгорел, а руины домов похоронил чернозем. Все…

Вот куда привез меня председатель.

Городище занимало верхнюю, срытую часть холма. Высокие, отчетливо сохранившиеся земляные валы, поросшие буйно травой, создавали неправильный круг, обнесенный выкопанным рвом. Второй круг создавали внутренние валы, они были ниже внешнего оборонительного кольца, и так же, как все городище, их скрывала трава, среди которой огненными зрачками горели красноверхие шапки репейников. Все свидетельствовало о жизни - и ничто не напоминало жизнь.

Бескрайняя степь, неоглядная Русь…

Каков председатель, подумал я. Он выпряг лошадь - значит, не собирался моментом вернуться - и был со мной на городище. Молча ходил он вдоль рва, курил папиросу, захлебываясь табачным дымом, и вдруг долго, вдумчиво вглядывался в край равнины, откуда семь веков назад накатили эти жуткие орды кочевников. Тихо было сейчас на краю степи, никого не видать, тишь. Помню запыленные скулы председателя, черную полоску дорожной пыли на вороте его рубашки, помню хриплый прокуренный голос, прокопченные от дыма пальцы у обветренных губ, когда зажигал он папиросу. Вот хозяин, как я понимаю это слово; на его земле разве что пропадет?

«В этих книгах самое мое задушевное, из них мне открылась моя судьба», - говорил о древних литературных памятниках писатель Л. Ремизов. Мне судьба или, скромнее, мои увлечения открылись из древнерусской архитектуры, из однокупольной белокаменной церкви Звенигорода, из свиданий с музейными коллекциями.

От любви, сердечной привязанности к России, отчизне прямая нить - неизбежная, неодолимая - к осознанию ценностей ее прошлого, ее духовной и материальной культуры, где видишь не просто пласт, наследие времени, а родник - в частности, и современного творчества, живое наследие. Отсюда недалеко до служения этому наследию, тем вернее, чем яснее уразумеваешь назначение, степень этого наследия великого…

Как иначе назвать, если не высоким словом «служение», работу владимирских и суздальских мастеров-каменщиков, потомственных строителей, что трудились над восстановлением выдающегося архитектурного комплекса XV - XVIII веков - Троице-Сергиевой лавры? Эти реставрационные работы после исследований ученых приняли планомерный, практический характер с 1938 года. Война ограничила размах начатого дела. Ограничила, но не приостановила. Мужчин, призванных на фронт, сменили женщины, а когда окончилась война, вновь вернулись прежние мастера, и к этим мастерам пришли на выучку юные.

Подъем национального самосознания народа, вызванный исполинской борьбой с фашизмом, выразился, в частности, и в усилении внимания к прошлому Родины, к традициям, к национальному нашему достоянию. Троице-Сергиева лавра относилась к числу замечательнейших отечественных сокровищ, так что восстановительные работы велись здесь вдвойне интенсивно. Результаты этой реставрации поразительны. Теперь Загорск - знаменитый туристский центр, «ворота» Золотого кольца - россыпи городов-памятников вокруг Москвы.

Я пишу о том, что видел воочию, о тех рядовых или известных (это неважно) хранителях древностей, кого знал или знаю. Не пугали этих людей порой неблагоприятные для их деятельности обстоятельства, нехватка средств, непонимание педантов или ворчание скептиков. Не обязательно же им было заниматься реставрацией, краеведением, популяризацией народных промыслов, историческими изысканиями, могли они работать в других областях, но вел их зов совести, зов души.

Таким человеком являлся житель калужской земли Василий Яковлевич Синельщиков, организатор тарутинского музея. Долгое время он учительствовал в Тарутине, затем увлекся непосредственно историей Тарутинского военного лагеря. Предмет его увлечения был самый достойный.

Кто со школьных лет не знает патриотического стихотворения Жуковского «Певец во стане русских воинов»? Эти пламенные, вдохновенные строки: «О родина святая, какое сердце не дрожит, тебя благословляя»? Жуковский сочинил свою знаменитую песнь в Тарутине после того, как армия, осуществив скрытый, не разгаданный французами фланговый марш-маневр, оторвалась от Наполеона. Она разбилась лагерем на границе Московской и Калужской губерний - в селе Тарутине, на речке Наре. Здесь Кутузов терпеливо ждал, пока французы оставят опустевшую Москву и, страдая от голода, не начнут искать путей в хлебные южные губернии. Здесь же, под Тарутином, русские солдаты разгромили авангардный корпус любимца Наполеона - маршала Мюрата, начав решительные действия против захватчиков. Первый раз французы бежали, как зайцы, отмечал Кутузов.

Тарутинский лагерь являлся местопребыванием армии почти месяц. За это время (сентябрь - начало октября) русские части отдохнули, провели переформировку, подготовились к новым сражениям. То был переломный момент Отечественной войны 1812 года. Наполеон упустил стратегическую инициативу и оказался перед необходимостью отводить войска на зимние квартиры из сожженной, почти покинутой русскими Москвы. Он присылал парламентера в Тарутинскую ставку, но старый фельдмаршал не принял условий о мире французского императора.

О Тарутине известно письмо Кутузова местной помещице Нарышкиной. Письмо соединяет человеческую мудрость с исключительной выразительностью слога: «Село Тарутино ознаменовано было славною победою русского оружия над врагом. Оно будет написано в летописях наряду с Полтавой, а река Нара будет для нас так же знаменита, как Непрядва, на берегах которой погибли бесчисленные ополчения Мамая. Покорнейше прошу вас, чтобы укрепления, сделанные нами близ села Тарутина, укрепления, которые устрашили полки неприятельские и были твердою преградою, близ коей остановился быстрый поток разорителей, грозивший наводнить всю Россию, чтобы сии укрепления остались неприкосновенными. Пускай… будут они для россиян священными памятниками их мужества; пускай наши потомки, смотря на них, будут воспламеняться огнем соревнования и с восхищением говорить - вот место, на котором гордость хищника пала перед неустрашимостью сынов отечества».

Эти укрепления целы до сих пор. А с вершины тарутинского холма смотрит на них триумфальная колонна памятника, установленного 24 июня 1834 года. На бронзовой плите у подножия памятника - текст письма Кутузова. На другой плите читаем: «Сей памятник воздвигнут на иждивение крестьян села Тарутина, получивших от графа С. П. Румянцова безмездную свободу». Колонну венчает орел, сжавший когтями вызолоченную молнию. Орел сидит на черном каменном шаре с поясом из золоченых фигур - знаков Зодиака. Кругом необозримая панорама лесов, не хвойных, а лиственных, кудрявых и свежих, с мягкими оттенками красок.

После же осмотра памятника все гости Тарутина непременно заглядывают в ближний одноэтажный кирпичный дом - местный музей. Здесь подробно рассказана история Тарутинской битвы и памятника. В музее-то я и познакомился с его директором и единственным тогда научным сотрудником - Василием Яковлевичем Синельщиковым.

Музей Василий Яковлевич организовал в 1962 году, несколько лет до этого прилагая все свои усилия для собирания экспонатов. Сначала работал на общественных началах; затем, когда туристический народ стал прибывать, оставил школу, сосредоточившись на краеведении. Добился, чтобы тарутинский музей считался филиалом Обнинского государственного краеведческого музея.

В небольшой своей экспозиции сумел он отразить весь ход Отечественной войны 1812 года, собрал коллекцию оружия, редкую литературу, посвященную тарутинскому памятнику, и с исключительной обстоятельностью, вплоть до характерных мелочей, повествовал о Тарутинском лагере Кутузова.

Раздел музея Синельщиков отвел показу Великой Отечественной войны. Ведь Тарутино два месяца занимали гитлеровцы, здесь велись бои, памятью чего является братская могила советских солдат, расположенная против тарутинского памятника. Обращает на себя внимание в музее фотография маршала Г. К. Жукова с дарственной надписью и его китель военных лет. Жуков не случайно подарил эти вещи музею: прославленный военачальник - уроженец калужской земли. В Обнинске, соседнем Тарутину городе, находился одно время штаб Жукова.

Синелыциков, когда курили вдвоем, говорил мне, что собирается вот-вот на пенсию, что устал, годы берут свое. Но дело, которое он сделал, будет, несомненно, продолжено. Найдутся люди, которые сменят Василия Яковлевича, и что такие люди найдутся - нет сомнений. Нет сомнений, что музей будет жить. «Где будят, там разбудят», - повторял убежденно Гоголь. Непременно, горячее сердце привлекает. К энтузиастам примыкают последователи, ученики. От круга соратников расходятся дороги к новым последователям, образуя вечную шеренгу единомышленников.

Так сообща, усилиями многих заинтересованных людей, были организованы весьма и весьма привлекательные музеи в Борисоглебске (под Ростовом Великим), в подмосковном Клину. Эти музеи - на общественных началах, пока не государственные, но значение приобрели уже большое, их знают и любят, сами они проводят необходимую нам работу по дотошному изучению своего края.

Интересную инициативу проявили жители села Тимаковка Тульчинского района Винницкой области. Сельчане постановили: «Каждому селу - музей!» Результат необыкновенный - многие села откликнулись на этот призыв, организовав у себя народные музеи или уголки революционной, боевой и трудовой славы. В них собраны документы по истории тех или иных поселков и деревень, подробно рассказывается о боевых и трудовых свершениях односельчан. Такие музеи позволяют, пожалуй, лучше всего систематизировать краеведческую работу, объединить усилия отдельных энтузиастов. Кроме того, экспозиции музеев позволяют другим (всем нам) видеть результаты этой, не на год, работы.

Но предложенное здесь - лишь одна из форм конкретного приближения к истинному познанию Родины, исторического ее портрета. Ибо неисчислимы пути любви к России, как неисчерпаема глубина сего священнейшего из гражданских чувств…

СОДЕРЖАНИЕ

От автора

ДОРОГАМИ ПОДМОСКОВЬЯ - БЛИЖНЕГО И ДАЛЬНЕГО

Звени, городок!

На поле Куликовом

Зарайск

Второй Китеж

Опричная слобода

Вокруг древнего Дмитрова

ПОКЛОН ЗАВОЛЖСКОМУ КРАЮ

Путешествие в Солигалич

Живописец с реки Глушицы

Каргополье

Память России (Вместо заключения)

ИБ № 1744

Юрий Петрович Тюрин

ВЫБОР СТРАНСТВИЙ

Заведующая редакцией Л. Сурона.

Редактор Н. Буденная.

Художник А. Корсаков.

Художественный редактор Г. Иомэолова.

Технический редактор В. Дубатова.

Корректоры М. Калязина, В. Чеснокова

Сдано в набор 26.11.80. Подписано к печати 02.03.81. Л94834. Формат 70х108 1/32. Бумага типографская № 3. Гарнитура «Обыкновенная новая». Печать высокая. Усл. печ. л. 8,4. Уч.-изд. л. 8,01. Тираж 50 000. Заказ 724. Цена 30 коп. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Московский рабочий». 101854, ГСП, Москва, Центр, Чистопрудный бульвар, 8. Ордена Ленина типография «Красный пролетарий». 103473, Москва, И-473, Краснопролетарская, 16.