Выборный

Глава 13

Валентин Семенович Лаптев после совещания съездил на кладбище еще раз: сумел отдать необходимые распоряжения и пристегнуть к делу строителей, только что перегнавших технику на кладбище. Теперь насчет сроков можно было не так беспокоиться.

Рабочий день давно закончился, и можно уже было спокойно ехать домой, но Валентина Семеновича неудержимо потянуло «к себе», в исполком. «К себе…» Свой стол, кабинет, оба телефона, оба шкафа, наполненные бумагами и всякой мелочью — это было больше, чем привычное окружение Лаптева. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему хорошо.

Поднимаясь на второй этаж, Лаптев думал о стакане шипучей воды из холодного сифона и о том, что непременно может еще позвонить начальство и будет хорошо, если он окажется в кабинете.

С этими мыслями Лаптев вошел в кабинет, прошел к холодильнику, но, положив пальцы на никелированный рычаг, внезапно остановился.

Прямоугольник вечернего света на стене, прямо над холодильником, померк; резко потемнело и похолодало в кабинете. Не поворачиваясь, спиною, Лаптев совершенно явственно ощутил чужое присутствие.

Рывком, испуганно, Валентин Семенович обернулся и застыл, не в силах выдавить ни звука.

За его столом, отчетливо вырисовываясь на фоне черного зияющего зарешеченного прямоугольника окна, восседали трое. В первый момент Лаптева больше всего поразило не появление, не прозрачность и не одеяния гостей, а то, что они втроем сидят за его столом и в то же время совсем не теснятся; поразило его и то, что привычный кабинет будто бы преобразился и стал напоминать зал судебных заседаний, причем не какой-нибудь абстрактный, а совершенно конкретный зал их старого городского суда на улице Чехова.

— Садись, — коротко и хмуро приказал старший и, как Лаптев сразу понял, главный здесь, и указал на «гостевой» стул.

Валентин Семенович поспешно сел, и сразу же изменились размеры и пропорции помещения. Какой-то метр от стула до стола растянулся метров на пять, если не на десять, плоскость столешницы вывернулась так, что судьи оказались высоко-высоко, а стены, замыкая и ограничивая пространство, оказались едва ли не границею бесконечности.

Лаптев, болезненно ощущая свою малость и затерянность в этом непостижимо преображенном объеме, никак не мог разглядеть середину своего тела, свой привычный уютный животик, но все время натыкался взглядом на громадные, неестественно вывернутые стопы в знакомых бежевых сандалиях.

— Ну, — спросил Главный, — в молчанку будем играть или как?

— Я протестую, — высоко и поспешно залопотал Валентин Семенович, — это противоречит сложившимся нормам юриспруденции.

Несколько секунд царило молчание. А потом Главный хлопнул кожаным картузом о колено и жутко захохотал. Лаптев вжался в стул.

Отсмеявшись, Главный сказал:

— Насчет прав ты молчи. Чтоб ни-ни, понял? А юриспруденцию мы соблюдем. Приват, протокол!

Лаптев, обмирая, увидел, как болезненного вида молодой человек с бородкой и в кашне вокруг шеи извлек пустотелый мраморный стержень из настольной лампы, раскатал камень, как пластилин, и ловкими, незаметными движениями пальцев превратил его в стопку линованных, удручающе-канцелярских листов.

— Имя, фамилия, год рождения, социальное происхождение… — вопросительно забубнил тот, кого называли «Приватом».

Лаптев торопливо, все никак не успокаиваясь, выговорил ответы.

— Из крестьян, значит? — вдруг враждебно спросил доселе молчавший прозрачный в серой шинели с красными петлицами.

— Из крестьян, из крестьян, — зачастил Лаптев.

— Какого же уезда?

— Я точно не знаю, это в Орловской области, там такое село…

— В анкете врать будешь. А здесь не моги, — веско отозвался Седой. Видели мы таких крестьян.

Лаптев, пугаясь невесть чего, принялся доказывать, что никакого обмана нет, мать — колхозница, еще до войны в колхозе работала, а отец и грамоте-то не выучился…

Седой его перебил:

— Морда у тебя вон какая сытая! Не бывало такого у крестьянских детей, можа только у кого из мироедов… Работали мы, — он положил на стол громадные кулаки, — вот этими руками землю пахали да могилы в ней рыли, чтобы таких же хлеборобов хоронить.

— Погоди, Седой, — сказал Главный, — мы еще разберемся, чей он сын, чей кум и сват и как в это кресло попал.

Странная мысль поразила Валентина Семеновича. Померещилось ему, что попал он на заседание какой-то, неведомой прежде дисциплинарной комиссии, подосланной по наущению врагов и завистников. И, несколько расхрабрясь, Лаптев пошел чесать как по писаному насчет своих заслуг на поприще сначала профтехобразования, затем кооперативной торговли, закупок злаков и наконец коммунального хозяйства, подробно перечисляя еще и общественные нагрузки (не забыв ни местком, ни жилбытсектор, а также все устные и письменные благодарности и поощрения).

Приват все это записывал, качал головой и время от времени кашлял. Писал он лаптевской ручкой из настольного прибора, только не пером, а длинным пластиковым колпачком, и время от времени по ручке пробегали зеленые искры.

Воодушевленный тем, что его не перебивают и что протокол ведется так старательно, Лаптев выложил что-то совсем уж несуразное, что-то о досрочной сдаче норм комплекса ГТО.

Тут уж Седой не выдержал. Огрев Лаптева заковыристым матом, закричал:

— Ты долго будешь нам головы морочить? Давай дело говори!

— В чем дело? В чем дело? — засуетился Лаптев. — Я излагаю обстоятельства, имеющие отношение к тем обстоятельствам…

— Гражданин Лаптев, — свинцовым голосом сказал Главный. — Перестаньте вилять. Объясните, как вы дошли до такой жизни, что самовольно приступили к разрушению… К уничтожению душ?

— Нет, нет, — вяло замахал ватными руками Лаптев, — вы меня неправильно поняли. Я ни в коем случае не осмелился бы такое решить сам. До меня довели вышестоящее решение, и я только принял меры к его исполнению. Вас неверно информировали, это не больше, чем недоразумение.

— Совсем маленькое недоразумение: бульдозеры по могилам, — не поднимая головы от протокола, отозвался Приват.

— Нет, простите, имеется решение о переносе старого кладбища, и здесь наша коммунальная служба является только одним из низовых исполнителей. Я допускаю, что могло создаться впечатление…

— Врешь! — внезапно привстав со своего места, прикрикнул Главный, — ты хоть соображаешь, кому врешь?

— Спокойно, Андреич, мы сейчас все ему объясним, — сказал Седой и поднялся, намереваясь выйти из-за стола и быть может даже приблизиться к Лаптеву.

Представив, что может последовать через несколько секунд, Валентин Семенович несолидно взвизгнул:

— Помилосердствуйте, у меня жена, дети!

— Дети? — спросил Василий Андреевич. — У тебя дети есть?

— Двое, две девочки, обе школьницы, старшая отличница…

— Наверное, и жена тебя любит? — со странным выражением спросил Белов.

Об этом Лаптев никогда не задумывался, но на всякий случай покивал.

— Интересно, правда? — спросил Белов, ни к кому специально не обращаясь. — Вот ведь какая гниль, а обязательно найдется баба, чтобы любила и холила. И дети обязательно получаются, и даже, бывает, гордятся своими родителями… — И без перехода спросил: — Где списки?

Лаптеву очень хотелось прикинуться не ведающим ни о каких списках, но он вовремя понял, что здесь обман не удастся; и он решился на полуправду:

— Как таковых, этих списков не существует вообще. Пока что составлено только по шестнадцати секторам…

Лаптев не сказал, что сам вчера распорядился времени больше не тратить, выбирая в церковных и городских архивах данные о тех, кто похоронен в начале века.

Времени своих подчиненных Лаптев, конечно же, не жалел, но с изворотливостью старого служаки прикинул, что если никаких списков не будет, то и говорить не о чем, получится так, вроде бы бульдозеры просто распланировали грунт. И вообще никаких проблем со строителями: площадки подготовлены, и у них не будет никаких оснований обвинить его, Лаптева, в задержке работ.

— Нет, значит… — протянул Василий Андреевич, — а должно быть.

— Ты хоть соображаешь, — сорвался Седой, — что у них, окромя имен, и не осталось ничего?

— Но позвольте, — возразил Лаптев, — мы же не можем допустить срыва строительства зоны отдыха, столь необходимой нашему городу!

— Нашему городу надо почаще задумываться: кто мы, чьи дети и внуки, откуда…

— Но здоровье детей…

— Здоровье — это фактор не только физический, — негромко сказал, сдерживая чахоточный кашель, Приват-доцент.

После мучительных мгновений молчания Василий Андреевич подытожил:

— Значит, так: списки чтоб были. И безо всяких. Тот, кто это ваше «решение» на самом деле придумал, ответит. А ты, если еще раз самовольно пошлешь бульдозеры или еще что — пеняй на себя. Понял?

Лаптев уже собирался заверить, что понял и непременно исполнит, как вдругоглушительно раскатился телефонный звонок. Пространство вновь преобразилось, вывернулось, а кабинет приобрел привычные очертания.

Автоматическим жестом Лаптев потянулся и схватил трубку красного телефона. Краем глаза Валентин Семенович разглядел, что странные гости, беззвучно раскрывая рты, бледнеют и теряют очертания…

Звонил «Сам» — так Лаптев да и почти все руководящие работники называли председателя исполкома.

— Лаптев? — спросила трубка и, не дожидаясь ответа, предложила: — А ну-ка, говори, как на духу, чего тебе, кроме времени, не хватает?

Лаптев осторожно хихикнул:

— Вы же знаете: безлюдного фонда, материалов по первому списку, рабочих в РСУ…

— Этого я тебе не дам…

Лаптев догадался, что в эту самую секунду «Сам» улыбается и прищуривается.

— Этого не дам; но с чем другим — поможем. Технику, горючее… Могу и студентов подбросить: хоть полтысячи бойцов.

— Куда мне такая армия? — мягко запротестовал Валентин Семенович. — Мы люди маленькие, и масштабы у нас…

Приват, уже почти совсем невидимый, коротко и ловко провел кистью руки, превращая стопку в прежний мраморный стержень, и, склонясь над столом, со скрежетом вогнал стержень в лампу, на прежнее место. Лаптев невольно отшатнулся, на какое-то мгновение потеряв нить разговора, но тут же опомнился и замахал на гостей рукой: не мешайте, мол, «Сам» говорит!

— Маленькие не маленькие, задачка у вас совсем не пустячная. Средства надо осваивать. На тот год не перенести. Это точно.

— Я так полагаю, — продолжил «Сам», — что у тебя не только на словах дело делаться будет. Строителей не задержишь?

— Надеюсь, доверие оправдаю, — автоматически отбарабанил Валентин Семенович, лихорадочно соображая, почему это ему позвонил «Сам» через пару часов после совещания и почему он так двусмысленно разговаривает; и вдруг понял, что может всплыть из нерешенного:

— Есть одна деликатная проблема…

— Одна? Это хорошо, когда только одна, — бросил «Сам».

— Мы еще не получили согласия от епархии на снос кладбищенской церкви.

— Да-да, — проговорил «Сам». По его тону Лаптев понял: догадка верная.

— Со святыми отцами не так-то просто, не нашего они ведомства, продолжил «Сам», — согласиться-то они согласятся рано или поздно, я им на замену ого-го какого Василия Блаженного на Мамаевке отдаю; да вся беда в том, что скорее всего может получиться не рано, а поздно. Одно дело месяц, а другое — три месяца; не знаешь, строителям она сильно мешает?

Ни «Сам», ни Лаптев в руках проекта не имели — не успели копировальщицы наделать требуемое количество экземпляров; но не пришла Валентину Семеновичу простая, в сущности, мысль, что если не знаешь, то надо спрашивать знающих, а не отвечать наобум. Наоборот, Валентин Семенович поспешно заявил:

— Мешает.

— То-то строители пасмурные сидели, — отозвался «Сам», — видать, вроде гнилого зуба им эта церковь… Но ничего, еще переговорим. А весь остальной снос — не затянешь?

Лаптев, обмирая, проговорил:

— Нет, что вы, работы уже полным ходом идут, экскаватор и три бульдозера.

— Ладно. Какие сложности будут — держи меня в курсе. — Аппарат щелкнул, и разлились гудки отбоя.

Лаптев немного их послушал, а потом осторожно положил трубку на рычаг, полез в холодильник и, нацедив из сифона полстакана, припал к ледяной пузырящейся влаге.

В стакане еще оставался последний, самый вкусный глоток, когда в метре от сидящего Лаптева воздух взвихрился и, чуть покачиваясь, появился хмурый и страшный Седой.

Несколько секунд он молчал, перекатывая желваки на скулах и неотрывно глядя в глаза Лаптеву.

Потом коротко сказал:

— Гадина! — и плюнул в лицо.

Валентин Семенович схватился за щеку, куда попал жгучий ледяной плевок. Когда он поднял глаза, в кабинете уже никого не было.

Жгло щеку.

Вытащив из шкафа зеркальце, Лаптев, обмирая, взглянул — и увидел прямо посредине своей гладкой розовой щеки уродливую сизую бородавку.