Выборный

Глава 25

Улицы пустели.

Бессонная ночь, день, перегруженный потрясениями, событиями и разговорами, налили все тело болью и тяжестью. Глаза жгло.

— Я проиграл, — пожаловался Виктор комиссару Белову, едва различимому на заднем сиденье. Пожаловался своей совести, главной ее части. Тому, что приближалось много лет и вот, в эти короткие стремительные дни и ночи, обрело такой облик.

— Ну ты даешь! — возмутился Василий Андреевич. — Ничего ты не проиграл.

— А что выиграл?

— Дело выиграл, — со смаком выговорил Белов.

— Какое дело…. — Виктор еще сбавил ход, — все равно не будет старого кладбища…

— Ничего. И на новое придут люди… Когда мы им понадобимся по-настоящему. А пока — пока…

— Что?

— Да прав этот обкомовский. Разучились по-настоящему думать, по-настоящему чувствовать. И то сказать — сколько били, сколько от самостоятельности отучали, что мозги полуребячьи… Но ничего. Никуда не денешься. Дети взрослеют, если их не убьют молодыми. А этого…

— Там, у вас, сведения точные? — как мог быстро спросил Виктор.

— Я бы тебе объяснил, — посетовал Белов, — да вот не положено… И слишком долго объяснять. А вот чувствуешь ты и так правильно.

— Толку-то… — сказал сам себе Виктор.

— Не поставь ты все все так, резко, на карту — никто бы не шелохнулся. А так — есть дело. Есть начало.

Виктор помолчал, кусая губы, чтобы не заснуть за рулем.

— А теперь давай прощаться. Мне пора. Как знать, может, не скоро… сказал Белов, и Виктору показалось, что случилось невозможное: голос комиссара дрогнул.

— Куда ты, — зачем-то спросил Кочергин.

— Куда-куда… Сейчас — к выборным… А там и на Солонцы. С новой компанией знакомиться…

— Может, я что-то еще могу?

Виктор почувствовал, что Василий Андреевич улыбнулся. И, кажется, сказал:

— Сирень мне посади на Солонцах. Белую. Очень люблю, понимаешь… А ты у меня один остался.

Тихо-тихо Виктор проехал еще сто метров, зарулил во двор и, едва выключив зажигание, бессильно повис на баранке.

В ту же секунду он уснул и провалился в бездну, и все глубже и глубже погружался в страшное, никогда не испытанное одиночество, в котором нет и никогда не будет глаз, и рук, и волос дорогой, единственной, истинного смысла бытия…

— Папа, ты спишь, что ли? — спросила Наташа.

— Да, — прошептал Виктор, не двигаясь, — чуть-чуть…

— Ну так давай пойдем в дом…

— А если не сплю? — спросил Виктор Кочергин, поднимая голову.