Взрослые и дети

ФОНАРИК

Это рассказ о том, как сложна жизнь. Очень хочется быть хорошим и чтобы тебя все хвалили. Но вот любимая учительница вызывает в школу маму, и в учительской при всех учителях тебя ругают. И так ругают, что ничего другого не остается — ты плачешь.

Не хочется, а слёзы сами бегут из глаз.

Ты отворачиваешься, чтобы никто не видел твоих слёз, — ведь ты уже не маленький, ты в пятом классе, ты звеньевой первого звена. Но тебе говорят:

— Зачем отворачиваешься? Что за манера? Смотри прямо в глаза!

А это вовсе не манера. Как же ты можешь смотреть? Ведь видят люди, что ты плачешь. Что им еще нужно?

Мама недавно болела. Правда, когда ее вызвали в школу, она уже встала, даже ходила на работу. Однако она еще была слабенькой. Она сама говорила, что у нее плохое самочувствие. Конечно, это не легко — работать и воспитывать детей. И когда учительница сказала Валере, чтобы он на следующий день пришел в школу с мамой, он от матери всё скрыл.

Он не боялся, он — не трус, но он ее пожалел.

— Почему ты пришел один, а не с мамой, как тебе было велено? — спросила учительница Вера Леонидовна.

— Мама больна, — ответил Валера.

Это было и правдой и неправдой.

Несколько дней назад это было правдой, но тогда ее не вызывали. Но ведь самочувствие у нее и сейчас плохое.

Вера Леонидовна сразу догадалась, что Валера ничего не сказал дома.

— Я ни одному твоему слову не верю. Если ты завтра не придешь с мамой, можешь совсем в школу не приходить! Всё!

Странно, как быстро меняются люди.

Только недавно учительница его хвалила при всем классе за хороший отчет о работе первого звена. Она говорила, что такой отчет свидетельствует о его, Валеры, серьезном отношении к делу.

Действительно, он очень старался. Он на отчет потратил два вечера. Нет, три вечера. Он даже не выходил во двор, хотя Саша звал его несколько раз. Саша достал очень хороший мяч, почти настоящий футбольный, — ну, резиновую камеру, хотя без кожаной покрышки. Но он, Валера, не пошел. Нельзя забывать о своих обязанностях!

А сейчас при маме и других учителях Вера Леонидовна говорит:

— Сам такой отчет написал, и сам же потом так себя ведешь!

Выходит, что он зря писал такой хороший отчет и потратил три вечера. Всё опять-таки обернулось против него. И это не первый такой случай в жизни, когда всё оборачивается против него.

Что он написал в отчете? Он подробно описал, как пионеры первого звена борются за хорошую дисциплину и помогают учительнице. Каждый пионер должен был написать ему о себе, что он сделал для коллектива за первую четверть, а ему, звеньевому, следовало, как говорила Вера Леонидовна, всё обобщить. И вот ни один пионер его звена ничего не написал о себе. Ничего! Но он всё-таки обобщил. Очень хорошо получилось. Вера Леонидовна даже удивилась.

Конечно, не всё еще в его звене в порядке. Вот Зина получила двойку. Получить двойку по непониманию — еще полбеды, но есть и такие пионеры, которые получают двойки из-за лени. Вот что плохо!

Хуже всех относится к работе Володя Клепанский. Ему поручили очень важное дело — ведение дневника. Что же сделал Володька, как поступил? Когда ему указали на его недостатки, он разорвал дневник на две части. Тогда Валера сказал, что так пионеры себя не ведут, что придется с ним, Володькой, поговорить с глазу на глаз.

«Хорошо, — ответил Володька. — Мы еще посмотрим, кому больше придется! Давай у нас во дворе и поговорим «.

Хитрый! Конечно, во дворе у него есть дружки, всем известно. Но и он, Валера, придет не один. У него тоже есть дружки! Хотя бы Саша.

— О чем ты только думаешь? — доносится вдруг голос Веры Леонидовны. — Ему говоришь, говоришь, ему объясняешь, а он и не слышит ничего!..

Кажется, хорошая учительница, но вот мыслей человека она читать не умеет, а то убедилась бы, какие хорошие мысли у Валеры. Вдруг он увидел, что его мать плачет. Он знает, что его мама легко плачет, у нее, как говорят соседи, глаза на мокром месте. Но одно дело плакать дома, а другое — в школе. Пока он размышлял, пока он ничего не слушал, потому что задумался, Вера Леонидовна, должно быть, наговорила такое!.. Уж она умеет. Откуда только слова берутся?

От обиды у Валеры даже слёзы высохли.

— А что я такое сделал? — говорит он. — Я ничего такого не сделал…

Действительно, что он такого сделал?

Всё произошло из-за фонарика, простого электрического карманного фонарика, подаренного даже не ему, а Саше. Что можно сделать при всем желании, при всем богатстве фантазии с таким хорошим подарком в ясный, солнечный день? Ничего нельзя сделать. Можно зажигать и гасить его, что будет совершенно ни к чему, никто и не заметит. Это даже не игра. Остается с нетерпением ждать вечера. Но вечером, когда темнеет, зажигают большие уличные фонари. Все, конечно, рады, что в городе так светло, как днем, но Валера и Саша не рады, нет! Вот если бы случилась авария хотя бы на пять — десять минут, тогда другое дело. Тогда бы в темноте все поняли, как плохо тому, у кого нет фонарика, и как хорошо тем, у кого он есть. Смешной случай, в самом деле: человеку подарили фонарик, и он не знает, что с ним делать, потому что и так светло.

Великие беды возникают подчас совершенно неожиданно и по самым ничтожным причинам. Саша вдруг вспомнил, что мама ему велела зайти в школу за младшей сестренкой, — она учится во вторую смену и после уроков осталась разучивать танец к вечеру художественной самодеятельности.

— Пошли? — спросил Саша.

— Пошли.

И вот удача: в школьном дворе горела только одна тусклая лампочка. Она давала так мало света, что уже в нескольких шагах от нее было совсем темно.

Когда поздно вечером из школьной двери вышла во двор Вера Леонидовна, ей прямо в глаза ударил луч света.

И сразу погас.

— Кто там? — спросила учительница. — Это еще что за шутки?!

В ответ из темного закоулка, но уже в сторону, снова ударил луч света. И погас. Затем опять зажегся. И погас…

И, что самое возмутительное, раздался смех.

— Это еще что такое?! — закричала Вера Леонидовна. — Немедленно выходите! И всё!

Надо же было в это время Саше подняться! Он был узнан.

— Сейчас же выйди! — снова крикнула Вера Леонидовна. — Это еще что такое?!

Ни Саша, ни Валера не вышли. Надо было, а они не вышли.

Это как-то само собой вошло в игру — не показываться. Всех видеть, а самим оставаться невидимыми. Такая была игра.

Разве могли они знать, что Вера Леонидовна очень и очень обидится?

Она подумала: «Если пройти мимо такого факта, что же станет с дисциплиной?».

На следующий день на первом же уроке Вера Леонидовна сказала Саше:

— Собери книжки и иди домой! Придешь в школу с папой. Или с мамой. Без них не приходи! Всё!

Саша собрал книги и ушел. Он ничего не сказал в свое оправдание, он только низко опустил голову и вышел из класса. И Валере вид Саши, который молча выходил из класса, был так мучителен, что он не выдержал, встал и спросил:

— Зачем вы отослали Сашу домой?

Валера знал, что у Саши очень нервный отец и Саше достанется. Хотя по радио в лекциях-беседах и объясняют родителям, что бить детей непедагогично, но Сашин папа не согласен с лекторами. Он говорит, что его самого в детстве пороли, и ничего — вырос человеком. Он говорит, что лекторы, наверное, тоже своих детей, когда надо, учат, и только по радио они такие сознательные, эти лекторы.

— Значит, ты с Сашей заодно? — спросила учительница.

— Да, я с Сашей заодно, я, может быть, сам светил фонариком…

— Только «может быть» или в самом деле?

— В самом деле…

И вот он стоит в учительской, у самой двери, и мама стоит. Она плачет, потому что он непослушный, он грубит старшим, он не уважает учителей, он не жалеет маму, он со всеми спорит, он писал такие хорошие отчеты о дисциплине и порядке в классе, а сам нарушает дисциплину.

Валера не мог понять, каким образом, но так получилось.

— Тебе понятно? — спросила Вера Леонидовна.

— Нет, — сказал Валера.

Он действительно ничего не понимал, но чувствовал, что дела его становятся всё хуже и хуже.

К счастью, в это время в разговор вмешался старый учитель. Он слушал-слушал и спросил:

— Вот что, ты согласен попросить извинения у Веры Леонидовны? Согласен? И давай на этом кончим! И ты скажешь еще, что больше не будешь.

Все в учительской вдруг стали с сочувствием смотреть на Валеру и даже заулыбались. Странные люди!

— Да, я попрошу извинения.

И еще спросил учитель:

— Скажи, пожалуйста, почему ты заступился за Сашу? Он твой друг?

— Друг, — ответил Валера.

— Что вы такое делали во дворе?

— Мы играли.

— Вот видите, Вера Леонидовна, они только игра, ли. Вот какое, оказывается, дело!

— Почему же они сразу мне не сказали? — спросила спокойно Вера Леонидовна, как будто она и не сердилась и не вызывала маму Валеры в школу,

— Какая же это была бы игра, — ответил учитель, — если бы они сказали?

— И всё-таки их надо воспитывать! — убежденно сказала Вера Леонидовна.

— Согласен, — ответил старый учитель. — Но…

Разговора о воспитании Валера не услышал. Его отпустили домой.

На улице было хорошо, — просторно, ясно, солнечно. Рядом шла мама и говорила ему о. том, что надо быть хорошим, а не плохим. По дороге они зашли в булочную, и мама, кроме хлеба, купила еще свежий батон с изюмом. К чаю. Она знала, что Валера очень любит батон с изюмом. И купила. Значит, она уже не сердится, — вот что важно. Уже у самого дома Валера увидел Петю, младшего братишку Саши. У Пети как-то странно вспыхивало лицо, — было похоже, что он закуривает.

— Ты что делаешь? — строго спросил Валера.

Но тут же увидел, что это не папироса, а всё тот же карманный электрический фонарик, которым Петя светил себе прямо в лицо.

— Где взял?

— Саша дал.

— А-а, — протянул Валера. — Ну-ну, играй!

Поднимаясь по лестнице, он отщипнул кусок батона и стал есть.

— Не утерпел, — сказала мать. — Проголодался?

— Да нет, просто так…

Валера был благодарен маме, что она с ним больше не говорит о фонарике. А ведь могла бы!

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Пионерский сбор пятого класса проходил в кабинете естествознания — большой, светлой комнате, превращенной усилиями учительницы и детей в сад. Всюду стояли горшки с растениями. Весеннее солнце щедро светило во все три окна. Из соседней комнаты, которую скромно называли живым уголком и где проживали три морские свинки, белая мышь, два кролика и семейство голубей, прилетел ручной сизый голубь и взлетел на шкаф.

Из-за него, сизого, пионерка-докладчица, читавшая по тетрадке рассказ об охотниках за растениями, никак не могла овладеть вниманием аудитории. Такой уж у нее был голос, — как только она начинала читать, со шкафа ей начинал отвечать нежным воркованием голубь. Стоило ей замолчать, замолкал и голубь. Стоило ей снова начать, как он тоже начинал. Он нежно ворковал и всё ходил, ходил по краю шкафа, поглядывая хитро одним глазом на девочек и мальчиков.

Голубю нравилась эта игра. Пионерам тоже. Даже докладчице, похожей на Красную шапочку, какую мы привыкли видеть на иллюстрациях к этой чудесной сказке. Только вместо красной шапочки она носила красный галстук.

А учительница негодовала. Милая, с обильной, но как-то красившей ее сединой, она сердито поглядывала на голубя, когда он начинал свой неположенный разговор. Из-за него никак не удавалось закончить первый доклад, а их по программе было шесть. Что скажет директор?

Директор сидел тут же, за первым столом. Перед ним лежала известная всей школе толстая общая тетрадь, в которой он что-то отмечал. Так было всегда. И к этому привыкли.

Директору сбор нравился. Нравился даже воркующий голубь. Но он не стал возражать, когда по требованию учительницы пионеры сняли не сопротивлявшегося нисколько голубя со шкафа и отнесли в соседнюю комнату, в живой уголок. Они крепко прикрыли дверь. Никто и ничто им больше не мешало слушать. Были прочитаны один за другим все шесть докладов. И теперь уже всем было скучно — и директору, и пионерам, и даже самой учительнице. Только позже, заглянув в книгу с названием «Охотники за растениями», директор убедился, что все прочитанные на сборе доклады были дословно списаны со страниц этой книги. Но тогда, на сборе, он этого еще не знал, об этом не думал, считал, что всё сделано так, как надо. Сбор как сбор: познавательный, значительно расширяющий кругозор детей, имеющий воспитательное значение.

К концу сбора солнце куда-то переместилось. В кабинете всё померкло. Даже растения стали какими-то тусклыми. Пионеры с шумом вырвались из класса. Ушла учительница. Директор остался один в школе и решил записать в свою тетрадь, для памяти, события прошедшего дня. Записал он вкратце и свои впечатления от пионерского сбора. Сделал выводы. Поставил точку.

Но точку ставить было рано.

Прошло совсем немного времени. Директор вдруг услышал шум у дверей школы. Открыл. Увидел милиционера. И рядом пятиклассника. За ним столпились другие ученики.

— Что тут у вас случилось? — спросил директор, пропуская в школу милиционера и своих учеников.

— Чэ-пэ, — сказал милиционер, — в полном смысле слова, товарищ директор школы, чрезвычайное происшествие.

…Пионеры после сбора пошли домой. На мосту через Малую Невку они остановились. Кто-то из них сказал, что здорово было бы пройти по перилам моста с одного конца на другой. Этот мост через Малую Невку был действительно небольшой, к тому же деревянный, с широкими, несколько закругленными перилами.

Но стоял он высоко над черной, быстрой водой реки.

Чем скучнее было в классе во время пионерского сбора, тем больше им всем, этим мальчикам и девочкам, хотелось чего-то яркого, смелого, неожиданного.

Пройти по перилам моста! Над дышащей холодом и опасностью водой! А если бы пришлось во время действительной охоты за растениями пройти где-нибудь в тайге или джунглях через поток по тоненькой жердочке? А если бы в разведке?

— Нет, не пройти, — усомнилась девочка. — Страшно…

— А вот и пройду, — сказал мальчик.

— Сумеешь? — недоверчиво спросили товарищи.

— А чего тут уметь? — дрожащим голосом ответил пионер.

Опираясь на плечо товарища, он полез на перила. И сразу же его схватила рука милиционера. Быстро. Решительно.

Милиционер, стоявший на мосту, приметил эту группу школьников и поспел вовремя.

Директор, слушая рассказ милиционера, на миг ясно представил себе, как мальчик, не удержавшись на перилах, падает в холодную воду реки… А вдруг не спасли бы?!.

Лицо мальчика выражало глубокое волнение, но отнюдь не чувство вины. Посмотрев на него, на остальных мальчиков и девочек, которые с явной враждебностью поглядывали на милиционера, директор сказал:

— Надо поблагодарить товарища милиционера. Это прежде всего. Он оказал одному из вас неоценимую услугу, возможно, — спас ему жизнь. Вам понятно?

Девочки сказали:

— Да!

Мальчики молчали.

Милиционер не стал задерживаться, откозырял и ушел.

Директору показалось, что, уходя, милиционер вдруг довольно весело подмигнул провинившемуся мальчику. Но нет, этого, пожалуй, не было. Вероятно, только показалось.

— Идите! — сказал директор школьникам, стараясь казаться возможно более суровым. — Дома уже, наверное, беспокоятся. Не вздумайте опять прогуливаться по перилам моста. Храбрость бывает разная, эта — напоказ, для похвальбы! Да, да!

Но в душе он сознавал, что никакой похвальбы здесь не было, что на перила моста этот мальчик, Валера Мельников, — имя и фамилию директор записал в свою толстую общую тетрадь, — готов был ступить, преодолевая естественный страх, и только потому, что ему нужно было доказать что-то очень важное своим товарищам и самому себе.

— Идите! — повторил директор. — Завтра мы со всеми еще поговорим. А сейчас идите!

И они ушли — пионеры, жаждущие дела, подвига, мальчики и девочки, которые хотят каждое слово подтвердить поступком.

Когда они проходили мимо окон кабинета естествознания и живого уголка, сквозь открытую форточку, затянутую сеткой, до них донеслось воркование голубя. Вот он, сизый! Он то воркует, то стучит клювом в стекло, ну совсем-совсем ручной. А всё-таки ему, должно быть, хочется полетать… Мальчики и девочки постояли немного, посмотрели на голубя. Рассмеялись. Уж очень он был забавен, этот сизый — взъерошенный какой-то, беспокойный.

— Хитрый, — сказал кто-то из мальчиков.

Когда они проходили по мосту через Малую Невку, стоявший там милиционер откозырял им, как старым знакомым. Ребята привычно ждали, что он станет их отчитывать, ругать. Но он этого не сделал.

— Как это ужасно, — сказала на родительском собрании мать одного из пятиклассников, — мост, перила, внизу река! И вместе с тем как будто ничего худого — хотят быть смелыми! Разве это плохо?

— Ну, конечно, — сказал классный руководитель. — Мы с ними провели беседу, всё объяснили…

— Здесь нужно что-то другое, — сказал отец одного из пионеров, человек в военном кителе с погонами подполковника. — Нельзя ведь их уговаривать, чтобы они не хотели быть смелыми. Мальчики и должны быть мальчиками! Я помню, в чеховском рассказе они мечтали пройти пешком тысячи верст, а по дороге сражаться с тиграми.

— Ах, боже мой, — сказала мать Валеры Мельникова, — еще этого не хватало!

— Что-нибудь придумаем, — сказал подполковник.

…В одно из ближайших воскресений подполковник взял с собой всё пионерское звено, всех товарищей своего сына, в лес, на охоту. Правда, ружья он никому не доверил, да и стрелять не пришлось. Но Валера и его товарищи ходили вместе с подполковником, — он был на этот день их вожатым, — по лесу, вдыхали чудесные запахи нежной весенней листвы, узнавали названия деревьев, учились находить верную тропу. Да, тропинку надо было выбирать самую верную, через ручей надо было перебираться в самом удобном месте. Мир был огромен и прекрасен, и ничего в нем не хотелось делать бессмысленно, попусту, напоказ.

ПОЧЕМУ ОН ЗАБЛУДИЛСЯ?

— У тебя всё не так, как надо, — говорит мать. — Всё не слава богу!

— Да, — покорно соглашается Валера. И затем спрашивает: — А как надо?

Мать сердится:

— Отстань! Некогда мне отвечать на твои вопросы. Хватает забот и без них. Учат тебя, воспитывают… Сил нет!

Валера больше не задает вопросов, но задумывается. Разве он не старается, чтобы ничего такого не случалось? И всё равно, обязательно через какое-нибудь время что-нибудь да случится.

Мать получила для него путевку в пионерский лагерь. Она счастлива! А как обрадовался Валера!

— Вот это да, — говорит он, — вот за это спасибо!

— Заботятся всё-таки, — говорит мать удовлетворенно.

Из лагеря Валера вернулся хмурый и сразу же молча вручил отзыв, в котором начальник лагеря сообщал школе и родителям, что Валерий Мельников «злостно нарушал режим».

— Не удержался?

— Ничего такого, я просто заблудился.

— Ах, боже мой, как же тебя нашли?

Мать трогает его голову, плечи, руки, будто хочет убедиться, что он действительно живой и невредимый, что он здесь.

— Меня не нашли, — успокаивает ее Валера. — Я сам нашелся.

Вдруг он смеется.

— Какой ты бесчувственный, — всплескивает руками мать. — Что же это такое, в самом деле, всегда с тобой неприятности. Когда ты наконец вырастешь?

— Так я же расту, мама.

— А если бы ты совсем заблудился?

— Так я же нашелся, мама.

Мы, соседи, собрались в комнате Мельниковых, чтобы поздороваться с Валерой, посмотреть на него, как он выглядит после лагеря. Внезапно нас словно осенило:

— Зачем ты заблудился, Валера? Ведь ты не иначе, как нарочно?

— А что мне оставалось делать? — говорит Валера.

Мать в ванной комнате моет Валеру. Оттуда доносятся всплески, пошлепыванье по голому телу, счастливый смех, покрикивания.

А мы, соседи, разгадываем между собой загадку, которую нам задал Валера. Что ему оставалось делать?… Значит, что-то его заставило заблудиться? Что же?

— Вы помните? — спрашивает один из нас.

Мы вспоминаем прогулку по Карельскому перешейку.

Это было в воскресенье. Мы, несколько взрослых, сидели на большом валуне у опушки леса. Отдыхали. Возле нас остановились загорелые дочерна мальчики. У каждого вещевой мешок за плечами. В руках палки. Они спросили дорогу к озеру. Один из нас указал на самую близкую, самую удобную, самую простую.

— Вместе и пойдем, — сказал он мальчикам. — С нами не заблудитесь.

Но самая близкая, самая удобная и простая дорога мальчикам не понравилась. Они спросили, нет ли другой.

— Есть, но она труднее, — ответили им. — Вам придется лазить по скалам, продираться сквозь колючие кусты. Вы можете заблудиться, наконец даже набрести на какого-нибудь дикого зверя…

Странно: чем больше мы говорили о трудностях другой дороги, тем больше оживлялись мальчики. Поблагодарив и вежливо попрощавшись, они стали карабкаться вверх. Мы смотрели им вслед:

— Они всё-таки проходят дольше.

— Пусть! Пусть даже покружат немного. Но им так, должно быть, интереснее. Для них это действительно пионерская тропа, которую они протопчут первыми.

К озеру мы пришли раньше мальчиков и ждали их с нетерпением, как старых друзей. И вот через какое-то время они появились. Ребята быстро разложили костер. У них оказался очень вместительный котелок. Чай они засыпали прямо в кипяток, и немедленно наверх всплыли какие-то соринки и хвоя. Мальчики, обжигаясь, пили походный чай, угощали нас и рассказывали о том, что они не просто ходят, а изучают родной край.

Мы никогда не пили такого вкусного чая. И давно уже нам не было так хорошо в лесу, как у этого пионерского костра.

— У вас и топорик есть, — сказал я уважительно.

— Без топорика нельзя, — ответил пионер. — Как же без топорика?

— А котелок у вас один на всех?

— Хватает. Он большой. В нем и чай вскипятить и кашу сварить — всё можно. А картошку прямо в золе, очень просто. Хотите, мы для вас из веток шалаш сделаем? В два счета разобьем. На случай дождя.

Дождя не предвиделось, и мы от шалаша отказались.

Пионеры были явно огорчены.

Они настаивали:

— А что такое, разобьем шалаш, а потом оставим его для других, чтобы им могли воспользоваться другие люди. Такой у нас закон.

И тут же, без всякой связи с разговором о шалаше, один из них добавил:

— Мы медянку встретили. Настоящую!

— Медянку? — ужаснулись мы.

— Она была мертвая, ей кто-то голову еще раньше размозжил, — успокоили нас мальчики. — Но вообще имеются кое-какие находки…

Это было сказано небрежно, как бы между прочим. У говорившего весь лоб был в бисеринках пота от горячего чая, от удовольствия.

— Не знаете ли вы Валеру Мельникова? — спросили мы. — Он тоже в пионерском лагере.

Нет, они не знали Валеры.

— Есть Валера, но не Мельников. Мы в своем лагере всех знаем, — уверенно сказал один из мальчиков — тот, что предлагал разбить шалаш. — Скоро тут весь отряд пройдет, сами увидите.

— Что же вы от отряда оторвались?

— А мы не оторвались. Мы идем впереди, — ответил пионер. — Мы прокладываем тропу.

Как мы жалели, что с ними, этими мальчиками, не было нашего Валеры. Вот к чему стремилась его живая, деятельная душа — к простору, к вольности, к своей пионерской тропе.

Действительно, что может быть летом, во время школьных каникул, лучше высокого неба над головой, лесной тропинки, по которой ходишь со своими друзьями? Что может быть лучше привала, когда пьешь чай, перемешанный с хвоей, сваренный на костре, обжигающий губы, и ведешь свободный разговор о приключениях, находках, открытиях?

— Валера, ты участвовал в походах?

Отмытый до блеска, довольный возвращением в отчий дом, Валера посмотрел на нас с удивлением и сказал:

— Так вы же знаете…

— Как же мы можем знать?

— Так вы же видели…

— Погоди, погоди, так ты тогда и заблудился, когда вы в поход ходили? Зачем же ты это сделал? Тебе что, не хотелось идти вместе со всеми?

— Поход! — Валера фыркнул, — Тоже поход! С наволочкой…

— С какой наволочкой?

Вот этот вопрос действительно был с нашей стороны чистейшим притворством.

В то воскресенье, расставшись с мальчиками, затоптавшими, уходя, костер — по всем правилам! — мы решили разыскать лагерь Валеры. Мы не знали точного адреса, но нам было известно, что он где-то совсем близко. И мы его нашли.

Прекрасный пионерский лагерь, расположенный на берегу озера, — сколько их, этих озер, на Карельском перешейке! Светлые, просторные дачи. Столовая походила на летний ресторан богатого южного курорта, — вся в стекле, огромная, светлая, украшенная фарфоровыми статуэтками, изящными вазами, разрисованными тарелками. В пионерской комнате, большой, светлой, праздничной, по углам стояла мягкая мебель.

Мы всё это успели рассмотреть, пока дети завтракали.

А через некоторое время в этом же лагере мы увидели пионеров, собравшихся в поход. За плечами вместо вещевых мешков были… белые наволочки (как мы узнали, всю ночь перед походом физкультурник занимался тем, что подвязывал к наволочкам полотенца, которые должны были заменить лямки).

Мрачные, понурившиеся стояли пионеры. Какой уж тут поход… с наволочками?!

Вот и Валера. Он стоял отвернувшись. Случайно? Или нарочно? Что ж, если он не хочет, чтобы мы его видели, значит, мы его и не видим.

Прозвучал сигнал.

Нестройными рядами, без песен, нелепые с этими наволочками за плечами, с лямками из вафельных полотенец двинулись вперед пионеры.

— Вот увидишь, — сказал проходивший мимо нас пионер своему товарищу, — они нас поведут не лесом, а дорогой.

Действительно, их повели по дороге.

А сзади ехала грузовая машина с термосами, с постельными принадлежностями.

— Зачем им вообще вещевые мешки, не нужны они им, — сказал нам начальник лагеря, милый, добродушный человек. — Пойдут они дорогой, привалы будут делать, правда, в лесу, но не очень углубляясь, а то и заблудиться можно, а мне отвечать потом… Питание они получат горячее — за ними машина едет. Ночевать будут в школе, мы уже договорились. Постельное белье наше, а крыша привычная — школьная! А наволочки за плечами вместо вещевых мешков — это уж так, для иллюзии. Всё-таки романтика!..

Вот так, как видно, всё и вышло: шли, шли по дороге, а рядом шумел лес — богатый, красивый, могучий, манящий. Несколько шагов в сторону вместе с приятелем, и готово — заблудились! Как хорошо! Всё-таки переживание. Всё-таки приключение.

— Как же ты нашелся? — спросили мы у Валеры.

— А у нас с собой был компас, — гордо ответил наш сосед.

— Что же, совсем не было страшно?

— Ну не так уж далеко мы заблудились, — скромно признался Валера.

— Пойми после этого детей, — сказала, выслушав рассказ Валеры, его мама. — Ведь я его послала в самый лучший пионерский лагерь. Мне предлагали в другой, в палаточный. А я подумала, подумала: ведь в этом, где он был, куда лучше; в этом — как в санатории…

— Это вам надо как в санатории, — сказал сосед. — А тебе как, Валера?

— А мне надо так, как вы рассказывали, — серьезно сказал Валера. — Палатка. И костер. А на костре котелок с картошкой. На всех. Много!..

Он, конечно, выбрал бы палаточный лагерь. Ведь он выбирал бы для себя, а не для мамы.

ПРАВИЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Это был очень хороший сбор пионерского звена. Дети его провели во время весенних каникул. Восемь пионеров собрались у школы и вместе пошли к своему товарищу из того же звена. Он их ждал дома.

Пионерский сбор должна была провести мать этого мальчика, домашняя хозяйка. А сбор был такой. Пионеры решили собственными силами справиться в этот день со всей работой по дому — убрать комнаты, приготовить обед. Сразу на всех, на всю свою большую семью. Нужно было начать с самого главного. Одни говорили: надо начать с уборки, чтобы в квартире было чисто. Другие говорили: надо начать с приготовления обеда. Это — самое главное. Вот так! Тут был первый спор. Спор маленький, спор деловой, по организационным вопросам.

Пришли к такому решению: мальчики должны были прежде всего пойти за картошкой и грибами в подвал, а девочки в это время должны были начать перебирать гречневую крупу. Затем мальчики должны были чистить, мыть и варить картошку, а девочки — варить кашу. В общем, решили начать всё же с обеда. В этом был свой смысл: когда обед поставят на огонь, он дальше будет вариться сам, в это время и можно заняться уборкой. Здесь всё было ясно и правильно.

Мальчики вынесли мусор и вытрясли половики. Девочки подмели пол и вытерли пыль. Другие девочки стали гладить.

Здесь мы пересказываем то, что записала тогда же для отчета руководившая сбором мать одного из пионеров. Это на ее квартире и происходил сбор, как уже было сказано. Она записала, что ребята работали «нарасхват». Это ее выражение, и оно в основном правильно передает то рвение, с которым пионеры брались за — любую работу. Девочки успели вымыть полы, а мальчики произвели даже нечто вроде текущего ремонта — починили любимую скамеечку руководительницы сбора, хозяйки дома. Она, когда занята рукодельем, любит подставить эту скамейку себе под ноги, — так удобнее. За ремонт скамейки она была особенно благодарна пионерам. Затем они сделали еще два «навертыша» к дверкам кухонного столика, чтобы эти дверки не раскрывались сами по себе и не нужно было подкладывать бумажку. Конечно, после «текущего ремонта» на кухне снова стало грязно, но девочки подмели и даже снова вымыли пол. И, как об этом пишет хозяйка дома, «воцарился полный порядок».

А обед пока варился, варился и сварился. Ах, как хорошо запахло! И мальчики сразу заторопили:

— Ну, давайте скорее, ведь очень хочется есть!

И конечно, больше всего нахваливали картошку, которая так вкусно пахла, заправленная луком и грибами.

Девочки в свою очередь нахваливали кашу, не простую, а гречневую, царицу всех каш, пышную, румяную гречневую кашу.

Главное, конечно, в том, что варили всё сами, собственными руками.

Руководительница этого своеобразного сбора пионеров пишет в своем отчете, что к ней в комнату, где вокруг стола собрались дети (такие молодцы!), заглядывали соседи и любовались тем, с каким аппетитом едят хорошо поработавшие школьники.

— А что, Нина Сергеевна, — говорили они, — вам бы такую семью!

И все, конечно, весело смеялись.

А дети едят, просят и получают добавку. Сами готовили, сами раскладывают по тарелкам, сами едят.

Затем всё убрали со стола, вымыли посуду, и, когда ушли, в комнате опять был полный порядок.

Нина Сергеевна была очень рада. Ей сбор пионеров доставил большое удовольствие. Она отметила в своем отчете большое значение такого пионерского сбора, внушающего детям уважение к бытовому труду взрослых. Правда, они еще не со всей работой справлялись хорошо, надо, чтобы родители больше вовлекали своих детей в хозяйственные дела.

В конце своего отчета Нина Сергеевна писала: «Спасибо вам, ребята, за ваш труд…»

Короче говоря, всё было хорошо, сбор был удачный.

Но всё ли было до конца хорошо?

Нет, не всё!

Ребята так увлеклись обедом, что забыли угостить Нину Сергеевну и ее мужа, — тем, кто о них заботился, помогал, учил, они оставили самую малость. Такую малость, что Нине Сергеевне пришлось затем самой для себя и мужа варить обед.

Конечно, Нина Сергеевна на это не жаловалась.

В своем отчете о пионерском сборе она подчеркивала, что вот как это хорошо — пионеры сами себя накормили. Сами себя! А о других забыли!

Возможно, что и не следовало бы об этом писать. Так всё выглядело хорошо, такая была приятная картина, и вдруг в самом конце отыскалось пятнышко.

Стоило ли обращать внимание?

Уверен, что стоило. Уверен, что необходимо.

Пусть простит меня Нина Сергеевна, добрый человек, что я таким образом использовал ее отчет о пионерском сборе.

Действительно, так ли уж велика вина детей, чтобы о ней стоило говорить?

Нашлись, конечно, взрослые, которые сказали, что не следует этому факту придавать вообще какое бы то ни было значение. В самом деле, ведь пионерам только десять лет, ну, некоторым одиннадцать. Ведь дети, совсем дети! Обстановка необычная. Никогда еще им всем вместе, целым звеном, не приходилось проводить такого сбора, который заканчивается общим обедом, приготовленным собственными силами. И это не только общий обед, но некоторым образом и общая игра. Игра не с маленькой игрушечной посудой, а с настоящей посудой, с настоящими продуктами, настоящей скатертью, за настоящим столом. И всё действительно было очень вкусно. Как тут не забыть обо всем? И ведь в самом деле проголодались! Поработали и проголодались!

Сколько обстоятельств, снимающих всякую вину!

А другие, в том числе и классный руководитель четвертого класса, в котором учились пионеры, заняли другую позицию.

Классный руководитель обратилась к самим пионерам. Она сказала им, собрав всё звено:

— Как бы вы ни увлеклись делом, как бы ни хотели есть, но об этом вы не должны были забывать. Мне стыдно за вас!

— А что мы должны были сделать? — спросил пионер Валера Мельников.

— Вам надо было обязательно пригласить к столу Нину Сергеевну и ее мужа. А если б они и отказались, надо было так раскладывать по тарелкам, чтобы хватило на всех — и вам, и Нине Сергеевне с мужем. Ведь когда мама ваша варит обед, она о вас не забывает! Был ли хоть один такой случай, когда бы она о вас забыла?

Все должны были признать, что таких случаев не было. Мама о себе может забыть, но о них — никогда! Это они знают.

— Вот видите, — сказала учительница.

— А мы ведь скамеечку починили, убрали всё, подмели, полы вымыли. Ведь не только для себя!..

— Это входило в программу, — сказала учительница, — это было заранее договорено. Ведь так?

— Так… Но мы сказали спасибо!

— Нехорошо всё-таки, совсем нехорошо! Надо не по программе только, а от души. Вот вы говорите, что не подумали, а ведь всё дело в том, что надо было правильно поступить не только потому, что «подумали», а потому, что иначе нельзя. Это хоть вам понятно?

— Понятно, — ответили дети.

И тут вдруг выяснилось, что они уже между собой сами об этом говорили, но к определенному решению не пришли. И получилось как-то так, что мальчики полагали всё случившееся мелочью (ну, подумаешь!), а девочки уже и раньше, до разговора с учительницей, понимали, что поступили плохо. Но ведь и они забыли.

— Теперь будете знать? — спросила учительница.

— Теперь будем!

Вспоминаю случаи с одной моей знакомой учительницей. Она повела свой пятый класс на дневной спектакль в театр. Ученики устремились в трамвай, забыв об учительнице, и сразу же постарались захватить свободные места. Только немногие догадались предложить сесть учительнице. А ведь ее любили все дети, по-настоящему любили. В театре они тоже первыми бросились к гардеробу. И всё время так.

На следующий день учительница сказала, что очень огорчена их поведением, тем, что они были с ней невежливы.

— А мы и не знали, — сказали погрустневшие дети.

Тогда учительница рассказала им, как надо себя вести со взрослыми.

Когда она выходила из школы, один мальчик бросился к двери и широко распахнул ее перед ней. Затем по дороге из школы, когда надо было спускаться с обледеневшего пригорка, учительницу бережно поддерживали под руку ее ученики. Один из них был так рад своему правильному поведению, что снова поднялся на пригорок и скатился оттуда кубарем под ноги учительнице и товарищам. Единственно от радости!

Как же, он теперь знает, что нужно быть внимательным и вежливым, что надо заботиться о взрослых! Раньше не знал, а сейчас знает.

Всегда так бывает — чего-нибудь не знаешь, а потом узнаешь!

…И ОН УВИДЕЛ

Зимой мне вдруг понадобилось съездить на несколько дней в большое колхозное село нашей Ленинградской области. Поездка совпала с зимними школьными каникулами, и я взял с собой Валеру, моего соседа. Для мальчика поездка — всегда в радость. Как же, раз путешествие, — значит, возможны приключения, неожиданности…

— Ой, — сказал Валера, — поехали…

И мы поехали. Автобусом. Это был очень старый, очень расхлябанный автобус, отъездивший свое, давно уже нуждавшийся в полном покое. Но он всё еще трудился из последних сил, служил сверхсрочную службу… Вез. Но часто останавливался, — казалось, лишь для того, чтобы отдышаться. Шофер, чертыхаясь, возился в моторе, проверял зажигание, маслопровод, а пассажиры выходили размяться, подышать свежим морозным воздухом. Валера выскакивал первым.

Остановкам в пути все были очень рады. Дорогу с двух сторон обступил зимний лес, строгий, молчаливый и сказочный.

— Ну как, хорошо? — спросил я во время одной из таких вынужденных остановок у Валеры.

Нет, Валере не нравилось. Он этого и не пытался скрыть. А что интересного? Деревья все как одно — похожи, не различить. И снег. Только снег… Вот летом бы в этот лес — совсем другое дело. Ягод, наверное. И тропинок-дорожек, ведущих неведомо куда. И птиц. И ручеек где-нибудь журчит, звенит. Даже заблудиться и то не страшно. А зимой?… Нет, Валере не нравилось, ничего он не почувствовал.

Не зря ли я его взял с собой?

И вот мы приехали. К концу приходил только еще первый день нашего пребывания в селе, а я уже видел, что Валера заскучал. Он не говорил об этом, но я-то видел. Да, Валера заскучал. И я из-за этого тоже несколько приуныл.

Да, первый день прошел у нас не очень-то весело, В столовой нас накормили плохо, невкусно. В Доме колхозника, где мы остановились, неумолчно гремел репродуктор, мешая разговаривать, читать, думать, отдыхать. Здесь среди постояльцев из колхозов только и разговоров было о приезде артистов из Ленинграда, а Валере это казалось даже смешным: нашли, по какому поводу волноваться. Подумаешь, ленинградские артисты. Он мог их увидеть в любой вечер — только дали бы денег на билет и отпустили в театр.

К вечеру, как было условлено, я должен был зайти к председателю колхоза, и конечно, со мной пошел Валера, — не оставлять же его одного в Доме колхозника.

Правление колхоза было расположено на противоположном берегу реки. С одного берега на другой был перекинут деревянный мост, большой и горбатый. И вот на мосту мы увидели художницу, с обветренным, каким-то рыжим, должно быть от мороза, лицом. На лице выделялись умные, цепкие, очень видящие глаза. Правая ее рука ловко хватала тюбики, выдавливала краски, смешивала, выхватывала из левой руки то одну, то другую кисть, — кисти торчали веером между пальцами левой руки. На полотне, сразу в красках, возникала картина сельского вечера. Вот он, лежащий перед нами и перенесенный на холст высокий берег, вот они, голубоватые, синие, сиреневые тени на реке — снег голубой, проступающая кое-где вода не синяя, а синеватая, холодная, скованная, — вероятно, это всё же не вода, а лед, с которого ветром сдуло снег. И далеко, на высоком обрыве, одинокая ель, — и ничего, кроме этой одинокой, сиротливой ели, а чувствуешь, видишь, что там кладбище, кресты, невысокие тихие холмики… И как хорошо, точно переданы наступающие сумерки, когда еще не зажглись огни в окнах домов, но уже не день, — убыл куда-то свет, растворился в серо-голубом, померк, опечалился…

Остановился я, оглянулся на Валеру — что с ним? Он стоит не шелохнется, только смотрит и смотрит на высокий обрыв, на домики, на далекую грустную ель, на весь этот тихий сельский вечер. Смотрит и смотрит. Затем переводит глаза на художницу в валенках и толстых шерстяных чулках, — такую, что и не разберешь: может, она уже и бабушка, а может, и молодая, очень молодая.

Возле художницы остановились не только мы. Останавливались и другие. Постоят и пойдут дальше. Надо бы и нам поспешить, но я гляжу на Валеру и тоже не двигаюсь с места. Вижу, что-то в нем решается, что-то пришло к нему новое, очень значительное для него. И жду.

Подошел какой-то мальчик и очень доверительно, будто старому знакомому, стал шептать Валере:

— Смотри, смотри, вот дом тети Мани… Ну точь-в-точь…

Затем мальчик, очень деятельный, примерно тех же лет, что и Валера, может, немного младше его, сказал художнице, что вот там, у правого берега, тетя Поля полощет белье и хорошо бы ее тоже нарисовать, — она очень хорошая, эта тетя Поля. Мальчик видел тетю Полю, узнал ее, а мы увидели на льду только маленькое, черное, шевелящееся пятно. Но оно, пятно это, сразу исчезло. Должно быть, тетя Поля закончила полоскать белье и ушла. И подумалось: как тихо, как пусто кругом! Что же это такое? Где люди? Почему так тихо? Что такое жизнь?…

И вдруг, будто подслушав наши мысли и не соглашаясь с нами, художница несколькими движениями кисти зажгла свет в окнах домов, — и сразу всё потеплело, озарилось неярким и всё же живым светом человеческого жилья. И мы забыли об одинокой ели, она ушла куда-то в самую глубь картины. Мы представили себе людей, собравшихся вокруг стола, за чаем, увидели взрослых и детей. Кончился трудовой день, люди отдыхают, разговаривают. Они включили свет, и вместе с ними стало светлее и нам… Сумерки вокруг нас еще больше сгустились, до темной синевы, но они уже не казались нам грустными.

Так художница, не думая о нас, остановившихся возле нее, сумела показать нам всё, что она увидела сама, почувствовала, поняла.

Увидели и мы вместе с ней.

— Пойдем, — сказал я Валере, — меня ждут…

Не нужно было спрашивать, понравилось ли ему… Он был весь здесь, как на ладони, — мальчик, которому что-то, неведомое раньше, открылось.

Мы прожили в селе еще несколько дней. Погода часто менялась. И как менялся вид этого большого села! В метель всё зыбилось в снежном вихре, дома на другом берегу реки были почти не видны, они только предполагались. И вдруг, когда погода прояснилась столь же внезапно, как наступала непогода, всё село лежало как на ладони — ясное, светлое, четко вырезанное в небе, с крутыми берегами, далеким лесом, новенькими бревенчатыми домами, большим горбатым мостом с балкончиками, нависшими над рекой, нарядным клубом.

Радостно было наблюдать, как вглядывается в новый для него, изменчивый мир Валера, как замечает он каждую перемену в окружающей его природе. Как это было странно и ново — дым над трубами домов оказывался вдруг не серым, как положено дыму, а розовым, — он окрасился в цвет зари… Розовый дым, голубой снег… Всё струилось, двигалось в красках, в линиях, в причудливой форме, всё менялось, жило, светилось новым для него счастьем.

И всё потому, что Валера увидел, как рыжая художница всматривается в натуру, рыжая художница, женщина в больших тяжелых валенках, в платке, с развернутыми веером кистями в руке.

Валере стало интересно. Он сдружился с колхозными школьниками, записывал со слов старой колхозницы печальную и героическую повесть о гибели ее внучки, державшей связь с партизанами во время фашистской оккупации. Лагерь партизан находился как раз в том лесу, мимо которого мы проезжали, — в лесу, обступившем с двух сторон дорогу в колхоз.

Присутствуя при моих разговорах с председателем колхоза, Валера настолько проникся его заботами, что предложил даже организовать шефство пионерского отряда пятого класса над колхозным детским садом, сделать в школьных мастерских мебель для малышей — столики, стулья.

— Это мы можем, — сказал он внушительно.

И добавил:

— Еще мы можем сделать для ребят совки, лопатки…

…Возвращались мы домой, в Ленинград, той же дорогой и тем же автобусом. Он так же часто останавливался. И мы выходили на дорогу. Так же по обе ее стороны стоял суровый, могучий зимний лес…

Нет, я уже не жалел о том, что взял в эту поездку Валеру.

Но какая в самом деле, связь между этим зимним лесом, крутым, обрывистым берегом реки, художницей и предложением Валеры сделать в школьной столярной мастерской столики и стулья для колхозного детского сада?… Мне трудно это объяснить, но такая связь есть. В этом я не сомневаюсь нисколько.

МИР, В КОТОРОМ ОН ЖИВЕТ…

В пионерской комнате школы, в которой учится мой друг Валера Мельников, хранится альбом. На обложке альбома надпись: «Наша летопись». Здесь же — наискось карандашом: «Да ведают потомки православных…» Слова почти что стерлись, но прочитать всё же можно. Валера мне сказал, что это слова из «Бориса Годунова», их произносит старый летописец.

— Помните? — спросил Валера.

— Помню, — ответил я.

— Ну, понимаете, — сказал Валера, — это кто-то из наших ребят пошутил…

— Понимаю.

Для себя я написал бы на обложке школьной летописи другие слова. К примеру, такие: «Мир, в котором он живет…»

В самом деле, перелистывая страницы пионерской летописи, я узнал, что учащиеся школы, в которой учится Валера, построили собственными руками, в свободные от уроков часы, гараж для учебной машины, соорудили спортивную площадку на месте пустыря, примыкавшего к школе, разбили сад. Это была нелегкая и длительная работа — расчистить площадку от мусора, от битого кирпича, выровнять, засыпать песком, разметить и утрамбовать дорожки, засыпать их гарью.

Итак: гараж, спортивное поле, сад. Не мало.

И еще я узнал о том, что в колхозе, куда Валера и его товарищи поехали на летние каникулы, чтобы помочь в полевых работах, местные школьники строили одноэтажный жилой дом для своих учителей. Настоящий каменный дом, на три квартиры. Серьезный дом.

Дело в том, что учителя этой сельской школы нанимали комнаты у колхозников, — и им было неудобно, и колхозников они стесняли. Так возникла мысль — построить для учителей новый дом рядом со школой. В работе приняли участие и школьники и учителя. И вот школьники из города, товарищи Валеры, приехавшие на каникулы в колхоз, решили помочь своим сельским товарищам в их добром деле.

Когда они, городские школьники, вечером в своем лагере обсуждали этот вопрос, нашелся один ученик девятого класса, который сказал: «А зачем это нам нужно? Что мы будем с этого иметь?».

И сделал при этом торгашеский жест — потер один палец о другой.

В «Летописи» об этом сказано просто: «Вот гад!».

И, конечно, приведены полностью имя и фамилия ученика.

Но я здесь не буду называть этого школьника: время идет, он, вероятно, образумится, станет другим, — зачем же его называть! Школьник, который произнес эти отвратительные слова, получил от своих товарищей по заслугам.

— Надолго запомнит, — сказал Валера.

И хотя он, этот девятиклассник, который потер один палец о другой, сказал, что только пошутил, ему не поверили. И к работам не допустили.

Дом строили без него.

Хороший дом, из красного кирпича, на три квартиры. С крыльцом.

В «Летописи» рассказано и о таком случае.

В школьный лагерь, в разгар полевых работ, приехали родители одного из пионеров. Они приехали на собственной машине. И хотели увезти своего мальчика в город. Они так только сказали, что в город, а на самом деле хотели взять своего сына на курорт, в Сочи, к Черному морю. Пусть отдохнет от колхозной работы, которая ему, их сыну, ни к чему.

Преподавателю физики, Владимиру Николаевичу, руководителю школьного лагеря, они, конечно, сказали, что возьмут своего сына в город только на несколько дней. Пусть отдохнет! А сыну, Олегу, или, как его называли товарищи, Олешке, сказали, что увезут его на машине к Черному морю. Вот так! Чудесная, мол, будет поездка. Чего лучше?

— А что ребята скажут? — спросил Олешка у родителей.

— Ну им-то что? — возразил отец.

— Ничего не скажут, — сказала мать, — кончатся каникулы, начнутся занятия, и ты вернешься. Вот и всё!..

Но Олешка не поехал с родителями.

Он отказался от поездки.

Он сказал, что останется с товарищами в колхозе и будет работать. Он сказал, что ему здесь хорошо, очень нравится. Он сказал, что не сможет смотреть в глаза своим товарищам, если их обманет.

— Ну и чудак, — сказала мама. — Всё какие-то фантазии.

— Ладно, ладно, — сказал отец, — если уж так хочешь, оставайся… Но уж на нас не обижайся, что тебя не взяли. Не жалей потом!..

— Нет, — сказал Олешка, — и не подумаю…

Так он и остался.

И Олешка, конечно, не задал бы никогда такого вопроса: «А что мы будем с этого иметь?».

Как узнали ребята о разговоре Олешки с родителями? Только не от него. Он им и слова не сказал. Но они узнали. Узнали, и всё!..

ЧТО ЖЕ О ТЕБЕ ДУМАТЬ, ВАЛЕРА МЕЛЬНИКОВ?

Учительница Вера Леонидовна перед концом урока объявила задание на дом. Ученики должны написать свою автобиографию.

— Вот и всё, — сказала она. — Не так уж это сложно. Напишете всё, что знаете о своей жизни… Как сумеете… Не так это трудно… К следующему уроку. Когда у нас следующий урок? В среду? Ну, значит, к среде…

Прозвенел звонок. Вера Леонидовна взяла журнал со стола, пошла к двери. Все, и Валера со всеми, встали. Учительница вышла.

И класс загудел. Простое ли это дело — написать свою автобиографию!

Пожалуй, Вера Леонидовна знала, что это совсем не 'так просто. Но она хотела, чтобы дети — так она называла своих учеников — призадумались. Кто же они такие? Что сделали? Как собираются жить? Чего хотят?

Все действительно призадумались.

О том, прежде всего, что… не о чем писать.

Дома Валера сразу же сказал об этом не только маме, но и всем соседям.

— Ну, какая у меня автобиография? Нет у меня никакой автобиографии. Ничего я такого еще не сделал…

Действительно, Валера не совершил ничего выдающегося. Он не участвовал в Великой Октябрьской революции, не штурмовал Зимнего, не воевал ни в гражданскую, ни в Отечественную, не был партизаном, не ходил в разведку. Очень легко, и вместе с тем очень трудно перечислить всё то, в чем Валера Мельников не принимал никакого участия. Ничего, ничего такого он не сделал!..

Что из того, что он хотел пройти по перилам моста, рискуя свалиться в воду? Правда, он проверял, смелый ли он. Но что это за проверка? Одна глупость! Такая смелость, оказывается, никому не нужна… Вот он стал старше, и за какой-то один день ему уже показалась детской забавой игра с фонариком… Как-то сразу! Но разве это примечательный факт, разве об этом можно писать? Ну, стал человек старше, и всё! Ну, строил с другими комсомольцами и пионерами дом для сельских учителей, — даже не для своих учителей, а для чужих. И с удовольствием, с охотой строил. И было радостно строить. Но разве это входит в страницы жизни пионера Валеры Мельникова? И как-то он стал разбираться в том, что хорошо и что плохо, кто — гад, а кто — настоящий товарищ… Это — факт! Это — есть!.. Но ведь на станции «Северный полюс» он не зимовал, в Антарктику не плавал, научных открытий не делал, запуска «Спутника» и «Лунника» не подготавливал. Так о чем же писать? И что он скажет Вере Леонидовне?…

Нет, решительно невозможно понять, как же он станет писать свою автобиографию.

А ведь нужно написать не меньше двух страничек в тетрадке. Если напишешь меньше двух страничек, Вера Леонидовна и читать не станет, только посмотрит на тебя, будто видит в первый раз, и спросит:

«Как же это так, Валерий Мельников, тебе и сказать нечего о своей жизни?… Такого простого задания и то не сумел выполнить!.. Что же я должна о тебе подумать, Валерий Мельников?…»