Я буду тебе вместо папы. История одного обмана

Глава двадцать восьмая

Хотя мама по-прежнему ходила к ней в гости, Дора к нам больше не заглядывала. Так что после того, как меня исключили из школы и началось вынужденное затворничество, единственными людьми, с кем я общалась, были мои родители и малыши. Я не могла вырваться из четырех стен, не могла скрыться от холодности матери, равнодушия отца и не могла забыть о предательстве мужчины из соседнего дома. Зато я нашла убежище в своем воображении. Я снова начала сочинять истории, только на этот раз они были не о пушистых зверьках и людях из прошлого века, а об очаровательной сладкой малышке, спящей в моей комнате. В своих мечтах я наряжала ее в красивые платьица, которые шила своими руками; я представляла, что у нее будут золотистые локоны и голубые глаза, совсем как у моей куклы Белинды… Вот она подрастает, учится ходить, тянет ко мне ручки и зовет меня мамой. И любит больше, чем кто-либо когда-либо любил меня. Я даже придумала имя для своей девочки: в мыслях я называла ее Соней — и улыбалась, думая о том мгновении, когда она наконец появится на свет. Улыбалась, потому что те четырнадцать дней, когда я гладила живот и представляла, как внутри него растет ребенок, я пребывала в блаженном неведении насчет того, что приготовили для меня родители.

Интересно, мама хоть раз задумывалась о том, что я была так спокойна все эти дни лишь по той причине, что искренне верила: худшее позади? Если так, то она не делала ничего, чтобы разубедить меня.

Она предоставила это женщине из социальной службы, которая пришла на пятнадцатый день.

О ее прибытии сообщил громкий стук в дверь. Помня о том, что меня не должно быть видно и слышно, я поспешила к себе в комнату.

— Стой, где стоишь, Марианна, — строго сказала мама.

Я замерла на первой ступеньке, недоумевая, что за человек к нам пришел, раз мне не нужно от него прятаться. Вскоре все выяснилось.

Мама открыла дверь, и я увидела опрятно одетую женщину средних лет, ничем не примечательную, с незапоминающимся бесцветным лицом. Я никогда прежде ее не видела.

Женщина сказала, что ее зовут мисс Купер и она мой социальный работник. Потом она объяснила, что школа проинформировала необходимые службы о моей беременности. На мисс Купер возложили обязанность позаботиться о моей судьбе и судьбе ребенка, когда — как она деликатно выразилась — настанет срок.

Она спросила, кто отец малыша, услышала невнятное «не знаю» и, судя по всему, вполне удовлетворилась подобным ответом. Скривив бледные губы в презрительной усмешке, она заметила:

— Директор твоей школы уже сообщила мне об этом.

«Ты ей не нравишься, — проснулся предательский внутренний голос, — она хочет сделать свою работу и поскорее уйти отсюда». Я знала, что это правда.

Без капли сочувствия мисс Купер сообщила о том, что меня ждет в будущем. На шестом месяце беременности я должна буду отправиться в Дом для незамужних матерей.

— Почему? — испугалась я, когда услышала название города. От нашего дома до него было больше тридцати километров! — Почему мне нельзя родить дома, как маме?

— Это невозможно, Марианна, — сказала мисс Купер.

А потом речь впервые зашла об усыновлении, и вместе с этим словом в мою жизнь вошло понимание того, что решили насчет моего будущего родители и социальные службы: ребенка у меня заберут, для него уже подыскали подходящую семью. Мне разрешат провести с ним только шесть недель. Потом я должна буду отдать его чужим людям и вернуться домой.

Я посмотрела на маму, до сих пор не веря, что это правда. Это не может быть правдой! Но одного взгляда на ее равнодушное лицо хватило, чтобы все понять.

— Тебе всего тринадцать лет, Марианна. Ты сама еще ребенок, — ровным, лишенным каких-либо эмоций голосом сказала сотрудница социальной службы. — Ты должна вернуться в школу. Ты не можешь ухаживать за ребенком, и, я думаю, ты сама это прекрасно понимаешь, до сих пор твое поведение не было похоже на поведение ответственной и примерной девочки. Ты ведь даже не знаешь, кто отец, так?

Я не могла ответить на этот вопрос, но ни социальный работник, ни мама не знали по какой причине.

— Ты проведешь в Доме для незамужних матерей последние три месяца беременности, — продолжала мисс Купер, не обращая внимания на мое подавленное состояние. — Твоя мать не хочет, чтобы другие дети видели тебя в это время. После рождения ребенка ты останешься там еще на шесть недель.

Страх, меня парализовал страх — я не могла дышать, на меня накатила внезапная слабость, ноги подогнулись, рот наполнился горечью. В горле встал тугой комок, мешающий говорить, не дающий спорить. Я не могла защитить ни себя, ни свою девочку. Черное отчаяние и безнадежность — вот что мне оставалось. Мои родители не только отдали моего еще не рожденного ребенка чужим людям, но и меня собираются отослать прочь! За исключением той ночи накануне свадьбы папиной сестры я никогда прежде не уезжала из дому надолго. Меня повергала в ужас одна мысль о том, что мне придется расстаться с отцом и матерью, с братиками и сестрой. Тем временем они уже договорились с социальным работником, что та приедет за мной через два месяца и увезет в Дом для незамужних матерей!

Сочтя, что ее работа выполнена, мисс Купер закрыла папку с документами, встала и пошла к своей машине.

— Нет! — воскликнула я, стоило ей закрыть за собой дверь.

— Так будет лучше, — устало сказала мама.

— Кому лучше?

— Ребенку, Марианна, — ответила она и отвернулась.

Я поняла, что разговор окончен.

Мне оставалось лишь уйти в свою комнату и сидеть там до тех пор, пока я не найду в себе силы снова общаться с мамой. Она, видимо, поняла, что меня сейчас лучше не трогать, поэтому не просила помочь с домашними делами, как обычно.

Я сидела на краю незаправленной кровати и бездумно смотрела на стену, обхватив ладонями лицо. Там, где пальцы впивались в кожу, на щеках оставались маленькие белые следы. Я чувствовала, как закипающие в горле слезы постепенно превращающиеся в маленький твердый комок, который грозит меня задушить. Я снова и снова прокручивала в голове разговор с мисс Купер и матерью. Мне хотелось выть от отчаяния, но я могла лишь раскачиваться из стороны в сторону как заведенная.

«Что я наделала? Что я наделала?» — шептала я, а внутренний голос вторил: «А что ты могла сделать?» Вопросы вертелись и вертелись в моем еще не отошедшем от потрясения мозгу.

А потом к ним присоединился еще один, уже возникавший ранее: «Почему родители так и не стали выяснять, кто отец ребенка?»