Я это все почти забыл

него холецистит, у жены язва желудка: «вместе пьем карловарскую мине-

ральную водичку». Все-таки легче. Огорчает только сдержанное, холодное,

неблагодарное отношение чехов к нему и к россиянам вообще. Нет прежнего

почтения к генеральскому кителю и колодкам воинских наград, достающим

до пояса. «Приходишь в магазин, ведешь разговор, а тебя как будто не видят,

не слышат».

Причина обидна, но понятна: «Вы что думаете, чехи сами придумывают

в наш адрес неприятности? Тут, не побоюсь этого слова, ЦРУ работает!»

ЦРУ – Центральное разведывательное управление США 7.

Генерал-лейтенант С.И.Радзиевский, 74-х лет, с которым когда-то мы

встретились в его доме в Москве, был участником Отечественной войны, вы-

пускником двух военных академий, младшим братом известного в СССР ге-

нерала армии А.И.Радзиевского. Младший из поколения военачальников,

начинавших службу в 1930-е годы.

Сын сельского почтальона, он рос в голодающей Украине, в нищей се-

мье; подростком работал на кирпичном заводе, возил на тачке песок. «Все

шмотье домашнее продали, чтобы кое-какую лачугу построить. Старший

брат Арсений, уже кавалерист, взводный командир, приехал домой, а у нас

шаром покати. Все опухшие. Говорит отцу и матери: “Сережу заберу с собой, у

вас одним ртом меньше будет”. Я спал у брата, а все время проводил в его 49-

м полку 9-й крымской кавалерийской дивизии, жил армейской жизнью.

Утром школа, а днем на плац, на стрельбище. К выпускному вечеру в школе-

семилетке директор школы чуть ли не сам сшил и подарил мне брюки. Пер-

вые настоящие брюки. Мы все тогда ходили оборванные и голодные. В тот

вечер у меня эти брюки сперли, прямо на сцене. Брат вскочил на коня, при-

пугнул всех, и брюки вернули» 8.

Начальнику штаба 20-й армии генералу Сергею Ивановичу Радзиевско-

му вручили секретный пакет за пятью печатями в Вюнсдорфе, в оператив-

ном управлении Северной группы войск в феврале 1968 года. Предписыва-

лось хранить пакет в особом сейфе и вскрывать по сигналу. Генерал догады-

вался, что там могло быть. Прежнее главное внимание на Западную Герма-

нию переключалось на новое, на предстоящий какой-то крупный ввод войск.

Когда по команде вскрыли пакет, там был указан район юго-западнее

Дрездена, куда следовало срочно передислоцировать штаб, полк связи, ар-

тиллерийскую бригаду, ракетную часть и затем дивизии в полной готовно-

сти. Уже в конце февраля армия начала перемещение. Под Дрезденом пять

месяцев до августа каждый день ждали приказ: вот-вот, сегодня-завтра… К

этому времени были точно очерчены объекты, больше сотни, которые с вво-

дом войск надлежало взять под контроль: учреждения военно-

политического профиля, средства массовой информации, здания партии и

общественных движений, вроде «Клуба-231» и «Клуба беспартийных акти-

вистов» (КАН).

Общую идею и варианты чехословацкой операции разрабатывали луч-

шие умы оперативного управления Генерального штаба в Москве под руко-

водством маршала М.В.Захарова. А конкретные схемы ввода войск намечали

на картах армейские штабы по секторам. С юга – штаб Южной группы войск

(Венгрия), с запада – штаб Прикарпатского военного округа, с севера – штаб

20-й армии, руководимый Радзиевским; ему же выпали разработки по Праге.

Вплотную этим стали заниматься в конце апреля – начале мая 1968 года. И

параллельно разрабатывали вариант ответных действий на случай, если че-

хи окажут сопротивление или войска ФРГ перейдут чехословацкую границу.

Оборону возложили на Первую танковую армию генерал-лейтенанта

К.Г.Кожанова: не допустить прорыва немцами границы и вхождения в глубь

территории Чехословакии.

«Вышли мы достаточно организованно, заняли указанные точки. Шесть

дивизий стояли в центре Праги на крупных площадях, как Вацлавская и Ста-

роместская, две – на подъездах к городу. И тут начались осложнения хозяй-

ственного порядка. Худо-бедно, семь тысяч мужиков, каждому хотя бы по ра-

зу в день надо сходить куда-нибудь. А куда? – чехи в квартиры не пускают.

Меня поразило, каким предприимчивым, умеющим найти выход в любой об-

становке оказался наш солдат. Я приехал в полк недалеко от Староместской

площади. Три танковых взвода стоят, девять машин, почти на каждой флаж-

ки с крестиком. Что такое? – спрашиваю командира дивизии. Оказалось –

туалеты. Танки поставили над люками городской канализации, чугунные

крышки сняли, а в танках люки-лазы… Весь полк знал, куда направляться, в

случае чего».

Однажды ночью Радзиевского вызывает по ВЧ маршал Захаров. «До ка-

ких пор у тебя, голубчик, там будут работать радиостанции и телевидение?

Найти и закрыть! Каким хочешь способом. Хоть динамитом!» Начали искать

телецентр, узнали адрес. «Я на вечерок послал туда командира 35-й танко-

вой дивизии: “Надо бы из пушки ухнуть, сделать так, чтобы люди ушли со

службы, и ухнуть!” Он подвел танк, поставил на прямую наводку… Поставил,

хорошенько прицелился, и по окнам, где надежней… Осколочным – жжух!

Это было вечером, в здании ни единого человека, никто не пострадал. Но са-

ма стрельба ночью из пушки по зданию – было слишком. Это я считаю един-

ственной глупостью, которую мы себе позволили. Вернее, я позволил этот

выстрел. Но нас просто вывели из себя.

Я обращался к чешским военным: разберитесь с телевидением, а они

мне: это дело гражданских. Звоню гражданским властям: прошу вас, примите

меры, чтобы не несли всякое по телевидению. Там выступали с антисовет-

скими речами, причем наговаривали, врали безжалостно. А передачи смот-

рели в Москве, и звонят, и звонят мне. Наконец, по железной дороге нам от-

правили полевой вариант телевизионной станции, станции помех – забивать

передачи других станций. Мы ее за сутки смонтировали и расположили в ле-

су на территории полка связи, в четырех длинных палатках. И чехи забегали:

что ни дадут, а на экранах все серое. Но пока я нашел, что надо прикрывать,

помехи чему ставить, времени прошло достаточно. Они давали точные адре-

са, но посылаю разведотряды – ничего нет. И вдруг случайно – смотрите, ан-

тенны стоят! Наш разведчик их обнаружил километрах в тридцати западнее

Праги. Колоссальное антенное поле на железобетонных опорах, на металли-

ческих столбах. А в подвалах, в скальной породе вся начинка. Подошли наши

связисты: “Жаль рвать, товарищ генерал. Такое хорошее, вечное устройство”.

Я говорю: давай убирай их, чтобы завтра ничего не было! Снова звонит Заха-

ров: “Ну как?” А у нас уже все в порядке».

Заезжая в советское посольство, Радзиевский недоумевал, почему здесь

цыганский табор: на первом и втором этажах человек триста, по преимуще-

ству чекисты; едят и спят на полу. Прибыли 21 августа из Москвы, все в во-

енной форме, готовились возглавить власть в каждой чехословацкой обла-

сти. Руководит офицер КГБ Санава. Поскольку Радзиевский как начальник

штаба являлся также начальником командного пункта, на него свалилось

много забот: всех надо кормить, мыть, обстирывать. А у него ни одной прач-

ки. Идет к послу Червоненко. «Есть полевой вариант: всех, кто не имеет от-

ношения к оперативному управлению войсками, отправим в лес, там разме-

стим в палатках». Послу идея понравилась, начались переговоры с Санавой. А

тот заартачился: ущемление чекистов. Посол и Санава заспорили. «Пойдем

искать хозяина», – сказал Червоненко и пошел к Мазурову. Мазуров, в выс-

шей степени уравновешенный человек, никакого комиссарствующего эле-

мента, никогда не повысит голос. Червоненко все ему выложил. Мазуров

пригласил Санаву и сказал: у меня был разговор с Москвой, ваш вариант не

пройдет, чекистам сутки на сборы. И связался с Павловским: «Группу това-

рища Санавы отправить в Москву». Через два-три дня всех чекистов вернули

на родину, кроме десятка работников резидентуры.

Проблемы были со связью. В Пражском Граде у президента Свободы по-

стоянная линия ВЧ, но неизвестно, кто ее вырубил. Видимо, чехи. Радзиев-

скому звонят по разным каналам, почему нет связи у Москвы с нашим кон-

сульским управлением и другими ведомствами. Звонит главком группы

войск в Германии генерал армии П.К.Кошевой: «Если связи не будет, я тебя

расстреляю!» «Он дядька хороший, но дурной. Раз пять меня к стенке ставил,

расстреливал… Проблема была в том, что у меня аварийная воинская связь,

она только прямая, если где-то связь уходит вниз, она уже не берет с сосед-

него луча. Получалось, что связь есть, а с дивизией соединиться нельзя, если

она не выходит из ямы. Мы делали все, что могли».

Или вот приказали арестовать Смрковского.

«Мы приехали к нему в кабинет, я и полковник Дологов, начальник осо-

бого отдела. На подхвате с нами были солдаты. Пришли и сказали: “Товарищ

Смрковский, есть решение руководства привезти вас на срочные перегово-

ры”. Куда? – спрашивает. “Мы точно назвать не можем”. Пусть думает: то ли

мы на самом деле не знаем, то ли не хотим сказать. Мы с ним спустились и

сели в машину. Впереди полковник, сзади я со Смрковским и одним нашим

офицером. Приехали в аэропорт, прямо к самолету. Он вдруг заявил, что у не-

го живот заболел. А при сопровождении арестованного это опасный симп-

том. И запретить нельзя, и отпустить рискованно. Под таким предлогом ча-

сто совершают побеги. Но с ним действительно было не все в порядке. Нако-

нец, он поднялся на борт, мы посадили его в кресло, сами спустились по тра-

пу и дали самолету команду на взлет. По-моему, его отправили в Ужгород.

Всех отправляли по указанию Мазурова. Арестованным сообщали, что везем

на срочные переговоры, и ничего больше. Смрковский ни о чем не спраши-

вал. Может быть, потому, что у него болел живот».

Из всех чехословацких руководителей генералу Радзиевскому неприят-

нее других был Александр Дубчек. Он казался генералу вечно обиженным.

Однажды, уже после августовских событий, когда в Чехословакии оставили

Центральную группу войск под командованием Майорова, а начальником

штаба поставили Радзиевского, командующий просит начальника штаба

подъехать к Дубчеку и пригласить на организованную группой войск встре-

чу с чехословацким руководством. Видимо, командующий через кого-то по-

сылал приглашение, но что-то не срабатывало, он хотел получить подтвер-

ждение. «Дубчек меня принял довольно вежливо, но приехать на встречу от-

казался. Проходит некоторое время, и во главе партии становится Густав Гу-

сак. В этот же день новый лидер партии со своей свитой едет к нам, в Цен-

тральную группу войск, а вечером в Граде устраивает прием по случаю рабо-

чей встречи советских военачальников и чехословацких руководителей.

Стоим с бокалами в руках: генерал Майоров, генерал Золотов (начальник

Политотдела), генерал Заболотный (начальник Особого отдела) и я, началь-

ник штаба. Вдруг подходят Дубчек с женой Анной Ивановной, русской жен-

щиной из Ульяновска. У него на глазах слезы: “Что же вы меня не пригласили

на первую встречу с руководством?” Майоров на меня с удивлением. Тут я не

выдержал: “А вы не помните, Александр Степанович, как я к вам приезжал и

вы по существу выставили меня из кабинета, сославшись на занятость?”

Дубчек замялся, я с ужасом смотрю, как Анна Ивановна, нервничая, зубами

откусывает краешек бокала и продолжает грызть стекло. Не знаю, чем бы

это кончилось, если бы не подоспел советский корреспондент Таратута и не

сунул ей в рот три пальца, извлекая стекляшки. Видимо, она хотела скандала,

но выходку замяли, все обошлось».

В чехословацких событиях, уверен Радзиевский, немалую роль сыграли

бывшие чехословацкие собственники, крупные и средние. «Батя ходил и

смотрел свои фабрики и заводы, подсчитывал, сколько капиталов сможет

вернуть. Так что Брежнев не сдуру послал войска. Я не думаю, что сдуру. Ко-

гда прошло время и ничего не случилось, можно рассуждать, а надо ли было.

А если бы мы этого не сделали, что было бы? Валить на всех нас, кто там был,

что ничего не понимали, я бы не советовал. Допустим, проанализировав си-

туацию, я бы пришел тогда к выводу, что вводить войска не стоит. Но, во-

первых, меня об этом никто не спрашивал. А задай мне такой вопрос, что я

мог ответить?»

Прощаясь, генерал сказал: «Говорят, мы в братской стране задавили хо-

рошую революционную идею. Ничего мы не задавили, а просто не дали быть

беспорядкам».

С этой мыслью жить ему легче.

Анастасия Карповна, жена генерала, тихо сидела в углу, кутаясь в вяза-

ный платок, а тут всплеснула руками: «Ничего не могу понять! В 1961 году

мы с Сережей отдыхали в санатории в Карловых Варах. У меня большая коса

была, до пояса, все заглядывались. А когда в те дни взлетел в космос Герман

Титов, чехи нам вообще проходу не давали, все поздравляли, звали в гости.

Может мне кто-нибудь объяснить, куда теперь все подевалось? Что с ними

случилось в 1968 году?»

Она искренне думает, что это случилось не с нами – с ними.

У генерала А.М.Майорова, командующего 38-й армией, первый интерес

к Чехословакии появился в 1966 году. Он вернулся в Москву после службы

советником в Египте, перед новым назначением его вызвали в ЦК КПСС к

Л.И.Брежневу. От Брежнева генерал и услышал уже знакомые нам слова, ко-

торые потом долго смущали генерала: «А теперь надо посмотреть севернее

Будапешта – на Прагу… И иметь больше друзей в чехословацкой армии».

Просить командарма присмотреться к Праге за два года до ввода войск мог

только человек, у которого были на то причины.

Жизнь полна случайных совпадений, и не будем привязывать этот раз-

говор к возникшему именно в то время раздражению Брежнева против Ган-

зелки и Зикмунда. Он знал о заключении партаппаратчиков, которым пору-

чил разобраться со «Спецотчетом № 4». Из заключения следовало, что ни

один враг не приходил к таким беспощадным выводам о советской полити-

ке, экономике, социальной ситуации, о моральном состоянии общества, как

эти двое чехов. Напрашивался вопрос: что они за люди, эти чехи? Чего от них

ждать?

Но, может быть, от раздражения чем-то совсем другим, или чем-то дру-

гим тоже, у Брежнева после Будапешта шевельнулась мысль присмотреться

к Праге.

Майоров использовал все каналы армейских структур, в том числе во-

енной разведки, чтобы составить представление о стране, насторожившей

Кремль. «Волей-неволей я становился источником информации, которая ло-

жилась на стол министру обороны, членам Политбюро, Генеральному секре-

тарю и служила основой для предварительных, а то и окончательных реше-

ний. Сегодня мне было бы удобнее умолчать об этом, но я человек своей эпо-

хи, генерал российской армии, и не могу, не буду кривить душой. Для меня

решения военного и политического руководства всегда были законом, кото-

рый я обязан выполнять с наименьшими потерями для своих солдат и офи-

церов», – скажет мне Майоров у себя на даче в подмосковном Красногорске в

1998 году 9.

Из воспоминаний Майорова:

«В воскресенье 11 августа я докладывал ситуацию Гречко и в тот же

день был вызван к Брежневу. В кабинете находился также Суслов. Брежнев

спросил, как я оцениваю боеготовность чехословацкой армии. Я говорил, что

видел: полки и дивизии боеспособны ограниченно, армию разлагают работ-

ники политорганов, до 30–40 процентов личного состава ежесуточно в само-

вольной отлучке, полигоны и стрельбища заросли травой. . На вопрос, как

вижу развитие событий в Чехословакии, я сказал: «В одно прекрасное утро

под Чопом, Мукачево, Ужгородом могут быть выброшены 82-я и 101-я воз-

душно-десантные дивизии НАТО. К ним на соединение через Чехию и Слова-

кию пойдут 5-й и 7-й корпуса США (9–11 дивизий), первый и второй армей-

ские корпуса ФРГ. Нам известно, что маневры войск НАТО намечены на

начало сентября.. В ночь перед выброской воздушного десанта будет сфор-

мировано марионеточное правительство Чехословакии, оно объявит о выхо-

де из Варшавского договора, обратится с просьбой к НАТО защитить страну

от советского вторжения. Чехословакия может быть потеряна – или большая

война».

Гречко информировал Брежнева точно так же.

Неделю спустя, утром 18 августа, Гречко созвал главнокомандующих

всех родов войск, командующих группами советских войск в ГДР, Венгрии,

Польше, трех командармов. . Министр только что вернулся с заседания По-

литбюро, где окончательно договорились о начале военной операции. «Ре-

шение будет осуществлено, даже если оно приведет к третьей мировой

войне», – сказал Гречко. Каждый из присутствовавших в течение двух-трех

минут доложил о готовности войск к выполнению задачи. Маршал Н.Крылов

сообщил, что дежурные силы и средства Ракетных войск стратегического

назначения находятся в четырехминутной готовности. Гречко назвал время

перехода границы ЧССР – 23 часа 20 августа по сигналу «Влтава–666». Ника-

ких совещаний и приказов больше не будет. Огонь открывать только с раз-

решения министра обороны. Командиры вопросов не задавали, но поняли

по-своему: начнись стрельба, придется действовать по обстоятельствам.

До полуночи 21 августа 38-я армия Майорова овладела назначенной ей

зоной ответственности (Северная Моравия, Южная Моравия, Словакия).

«Три дня спустя мне позвонили из штаба группы “Север”: “Надо рас-

стрелять трех злостных чехословацких контрреволюционеров. .” И назвали

их имена. Как я потом узнал, идея имитировать расстрел “контры”, чтобы

держать в страхе остальных, принадлежала Суслову. На бронетранспортере

ко мне привезли “контру” – секретаря Остравского обкома партии Немцову,

главного редактора “Остравских новин” Кубичека, фельетониста Налепку.

Войдя в мой кабинет, все трое по привычке протянули руки поздороваться,

но я уже вошел в не свойственную мне роль и, не подавая им руки, жестом

приказал отойти на несколько шагов назад. “Мне приказано вас расстрелять

или повесить – объявил я. – Но если вы не будете ни устно, ни письменно за-

ниматься пропагандой контрреволюции и возбуждать ненависть к нам, мо-

жет быть, я вас помилую”. Арестованные стояли белые, как полотно. “Теперь

я поняла, что такое социализм. . Вы нам хорошо объяснили”, – вымолвила

Немцова. Двое других пообещали ничего “такого” не печатать. Всех троих

отпустили домой.

Теперь мне трудно поверить, что все это происходило в кабинете ко-

мандарма Советской армии. Если вы еще живы, пани Немцова, пан Кубичек,

пан Нелепка, пусть через тридцать лет, я, старый человек, прошу у вас про-

щения за ту душевную травму, которую нанес. В тот день я пал так низко,

как не следовало уважающему себя генералу, да и вообще человеку. Прости-

те меня» 10.

Генерал Майоров – один из немногих военачальников, кому под конец

жизни при воспоминаниях о вторжении было стыдно.

Танковую дивизию из Венгрии в Чехословакию вел генерал-лейтенант

Борис Петрович Иванов, заместитель командующего и член Военного совета

Прикарпатского военного округа. Когда сутки назад генерал срочно покинул

черноморское побережье, оставив там семью, и вылетел из Львова в Буда-

пешт, он только в пути узнал, что назначен первым заместителем генерал-

полковника К.И.Провалова, командующего Южной группой войск. О чехосло-

вацких разработках генерального штаба он не имел представления.

Когда мы встретились в Москве в сентябре 1990 года, самым ужасным в

жизни генерал назвал не один из дней войны, а 14 сентября 1954 года: тогда

впервые (и, насколько известно, единственный раз) власти решились прове-

сти под руководством маршала Г.К.Жукова общевойсковое учение с участи-

ем сорока пяти тысяч солдат и командиров, массы самолетов, танков, само-

ходно-артиллерийских установок, орудий, минометов, бронетранспортеров,

автомашин, тягачей в условиях взрыва от сброшенной с самолета над голо-

вами военнослужащих атомной бомбы, по мощности вдвое превосходящей

бомбу над Хиросимой.

Участниками ядерного эксперимента на лесостепной равнине между

Самарой и Оренбургом, севернее поселка Тоцкое, оказались Иванов и его

танковая часть. Им вместе с другими предстояло на себе удостовериться, ка-

кова поражающая сила взрыва – ударная волна, световое излучение, прони-

кающая радиация, радиоактивное заражение местности. Для наблюдения на

полигон прибыли руководители страны, высшие военачальники, военные

делегации социалистических государств. До начала учений по переднему

краю ходили Н.С.Хрущев, Н.А.Булганин, академик И.В.Курчатов. Были приня-

ты невиданные меры безопасности для войск; тысячи жителей деревень с

равнины эвакуировали.

И когда солнечным утром в 9 часов 33 минуты утра самолет-носитель с

большой высоты (8000 метров), со второго захода на цель сбросил бомбу и

она взорвалась на заданной высоте, над равниной потемнел приземный слой

воздуха, стало всплывать облако взрыва, вытягиваясь вместе с пылевым об-

лаком в белый гриб. Армия в противогазах с затемненными стеклами по

приказу пошла в наступление. Люди и техника выдержали испытание, но в

памяти навсегда осталась картина оставленных в сравнительной близости

от места взрыва горящих деревенских домов с соломенными крышами, вы-

горевший лес, обгорелые трупы домашних животных, покореженные взры-

вом бронемашины, обугленные траншеи, выжженная дотла земля. Генерал

избегает этих воспоминаний, он вместе со всеми давал в особом отделе под-

писку о 25-летней немоте, но застывшее с тех пор в зрачках изумление было

свидетельством, что он ничего не забыл.

Иванов ленинградец, из рабочей семьи; сестра была майором госбез-

опасности (в петлицах три шпалы), ее муж командовал дивизией (в петлицах

два ромба, генеральское звание), в 1930-е годы его расстреляли как герман-

ского шпиона, а сестре пришлось оставить службу в органах безопасности,

она жила случайными заработками на Сахалине. Отец умер во время блока-

ды, упал где-то на невском льду. Подростком Иванов ходил в «Анна-Шуле»,

была такая школа на Кирочной улице, основанная в середине XVIII века для

немецких детей при императрице Елизавете. По слухам, в ее стенах учились

Молотов и Риббентроп. В годы войны молодой танкист Иванов дошел до

Берлина командиром танкового батальона, Героем Советского Союза.

Иванов был едва ли не единственным генералом из вводивших войска

в Чехословакию, кто сам пережил атомный взрыв и лучше других представ-

лял, как может выглядеть новая война. В июле 1968 года с женой и дочерью

он отдыхал под Гурзуфом, особо не вникая в сообщаемые газетами распри

политиков, больше волнуясь, когда дочка, заплыв за буй, пропадала из вида.

Утром 12 июля его разыскала на пляже медицинская сестра: «Звонили из

Львова, просили срочно прибыть». В тот же день, явившись в штаб округа во

Львове, он получил неожиданное назначение в Венгрию. «На аэродроме вас

ждет Ли-2» – сказали ему. Генерал попросил штабистов сообщить в Гурзуф,

успокоить семью.

В Будапеште ускоренно готовили войска к выступлению.

В глубине души генерал надеялся, что политики просто нагнетают

страсти. Пражских реформаторов припугнут, все успокоится. Но события

набирали обороты. Две советские дивизии (танковая и мотострелковая) и

венгерская мотострелковая получили приказ начать движение из Будапешта

на Комарно, речной порт на Дунае. Танковую вел Иванов, мотострелковую –

генерал Провалов. У подходов к мосту скопилось 670 танков.

Посреди пограничного разводного моста Иванов вышел из машины

проследить, все ли экипажи соблюдают указанную им дистанцию в сто пять-

десят метров. Если на одном пролете моста сойдутся два-три сорокатонных

танка, мост рухнет. И другая мысль пришла в голову: а если чехословацкая

обслуга моста, трое-четверо рабочих, решат остановить армию? Им сейчас

достаточно просто развести мост. От предчувствия потемнело в глазах. «Я

вызвал командира полка и разведчиков: братцы, немедля в транспортеры –

и вперед! Оператора и обслугу моста под контроль! Вздохнул через пару ми-

нут, когда управление мостом перешло к моим разведчикам» 11.

Уже перекрыли прилегающие венгерские улицы, никто не должен по-

мешать движению танковых колонн. При Иванове аппарат ВЧ, прямая связь

с Москвой. Он только ждет сигнала перейти границу.

Иванов вспоминает:

«Оставалось минут пять до начала броска, вдруг с улицы прет здорову-

щий венгерский рефрижератор, не сворачивая, прямо на мост. Ничем не

остановишь, бросайся под колеса, все равно переедет. Видимо, шофер с кем-

то из наших военных выпил, и наши машину пропустили… Нервы напряг-

лись до предела. А если он станет посреди моста, поперек? Конечно, помешай

он движению, кто бы с ним возился, танки тут же его скинут с моста. Не лезь

под горячую руку! Не знаю, что на нас нашло, но мы, чертыхаясь, позволили

чудаку последним пролететь мост.

В ноль-ноль часов поступил сигнал, и через пару минут наши танки,

пройдя мост, загрохотали по улицам спящих словацких городов. От Комарно

до Брно двести восемьдесят километров; на полпути на шоссе перед колон-

ной оказался ребенок. В свете фар с головного танка его с трудом разгляде-

ли. Никто не знает, как малыш оказался на проезжей части. Босоногий, в ко-

ротких штанишках, с картузом на голове, он возник, когда остановить го-

ловной танк было невозможно. Водитель резко свернул в сторону, танк сва-

лился в обрыв. Мальчишка остался жив, а танк мы потом вытащили».

На марше Иванов получил новый приказ: не теряя времени на переход,

с ближайшего аэродрома вылететь в Брно. На аэродроме ждал военный Ли-2.

«Отработали с летчиками маршрут, высоту самую малую, не выше ста мет-

ров, чтобы не сбили. На командном пункте смотрю локаторы: мама родная! С

запада заходит на посадку в Брно туча, густая туча самолетов. Так закрывает

полнеба стая птиц, спугнутых в озерных камышах. Что такое! Еще заходят,

еще. . Наконец, связались с Москвой, выяснили: это наш десант идет на Брно.

Все топливо не сгорает, они кружат, сбрасывают, все вокруг в керосиновом

дыму. Мы с трудом сели. А за нами приземлился тяжелый Ми-6 с броне-

транспортером и специальной станцией для связи с Москвой, генеральным

штабом, группой войск».

Иванова назначили комендантом Брно.

«Наши десантные самоходки на центральной площади и у Военной ака-

демии. Мне докладывают: народ там шумит, выходит на улицы, свастики ри-

сует. Может, команду дали, я не знаю, самоходки не наши – десантников. В

город вошла десантная дивизия. Все взяли под контроль, из здания акаде-

мии никого не выпускают. Ко мне на аэродром приехал заместитель началь-

ника академии. Звоню в Прагу, ловлю Ямщикова: тут чешских офицеров за-

крыли, не выпускают. По сути, арестовали. Там самоходки стоят, а тут их се-

мьи пришли, встревоженные, протестующие. А у меня шифровка: ни во что

не вмешиваться. Ямщиков молчит. Не хочет принимать решения. Говорю –

ладно, разберемся. Сажусь в машину, еду к командиру десантников. Зачем

здесь самоходки? “Не знаю, Маргелов приказал”.

Маргелов – командующий воздушно-десантными войсками. Но мне он

не указ. Здесь я отвечаю. В своей генеральской форме, как положено, подхо-

жу к академии, народ шумит, но расступается. Захожу в здание, оттуда свя-

зываюсь с Прагой. На проводе опять Ямщиков. Говорит: как хочешь, так и

действуй. Я приказываю: убрать самоходки к чертовой бабушке. Немедлен-

но! Вызываю командира батареи: заводить, и марш отсюда! “Слушаюсь!” Са-

моходки ушли, народ начал расходиться.

На площадь выехал, а там 6 самоходок. Никто не стреляет, ничего, но

зачем? Я говорю – убрать их! В общем, из города все войска сразу же вывели.

22 августа все было чисто. Доложил по телефону командующему Провалову

в Братиславе. Он мне – правильно сделал».

Наблюдения Иванова подтвердит автор секретной записки, обнару-

женной в рабочем столе Брежнева: «…вряд ли было оправданным развеши-

вать бронетанковое ожерелье на улицах Праги, Брно, Братиславы и других

городов. Фактически улицы и площади этих городов были забиты танками,

бронетранспортерами, артиллерией. Это было невыгодно во всех отношени-

ях: во-первых, это нарушало нормальный ритм жизни; во-вторых, такая де-

монстрация силы отрицательно действовала на патриотические чувства

граждан (одно дело, когда население видит войска с утра до ночи, а другое,

когда оно только о них слышит); в-третьих, боевая техника, располагаясь на

улицах, оказалась уязвимой в диверсионном отношении; если бы дело дошло

до открытого вооруженного сопротивления, то при таком варианте распо-

ложения войск мы понесли бы огромные потери…» 12

У десантников своя суматоха. Сообщили на радостях центру об изъятии

у контрреволюции почти сотни стволов. Центр приказал отправить трофеи в

Москву. А у них ничего нет. Тогда ночью по приказу командира десантной

дивизии солдаты разоружили рабочие отряды, отобрали автоматы, пулеме-

ты. На каком-то заводе были охотничьи ружья, десантники бросились и туда,

взломали ящики. Утром я приказал вернуть отрядам их оружие и вместе с

рабочими завода, пришедшими с протестом, еду на завод, захожу к директо-

ру. Сидит заводское руководство, кто-то шумит: «Вы оккупанты!» Свои же

его вытолкнули. Я попросил собрать рабочих, бригадиров, мастеров. Они го-

ворили прямо: «Вы нас обидели! Мы работяги».

Услышав, что по улицам носятся чешские ребята-мотоциклисты и заля-

пали краской памятник советским воинам, Иванов и другие офицеры едут в

обком партии. В машине включают радиоприемник, в эфире голоса: «Гене-

рал Иванов, вы оккупанты…» В обкоме встречают второго секретаря Черного

и секретаря по идеологии Маноушека. Знакомятся. «Зачем вы пришли?» –

спрашивают оба. Ответа у меня не было. «Сами подумайте, вам виднее».

По словам генерала, от отчаяния «хотелось напомнить им 1918 год, ко-

гда чешские войска устроили в измученной войною России известную ку-

терьму. Но я ответил, как думал: «Мы решили, что лучше нам прийти сюда,

чем потом снова начинать от Сталинграда!»

А тут из городского совета Брно принесли письмо:

«1. Вы не выполнили данное нам обещание принять делегацию, в со-

ставе которой была сестра застреленного гражданина, партизанка СССР тов.

Коуделкова.

2. Просим дать возможность начать работу чехословацкого телевиде-

ния и радио в г. Брно и освободить все редакции брненских газет, занятые

вашими войсками. Дать возможность работать радиотрансляционной стан-

ции на Гадех и станции на ул. Барвича.

3. Прекратить езду боевой техники по городу Брно, особенно вечером и

ночью. Это волнует и провоцирует население города.

4. Убрать запасы бензина, находящиеся на складах аэродрома Туржани.

5. Дать возможность нормальной работы военной прокуратуры в г.

Брно на ул. Готвальда, помещения которой заняты советскими войсками.

6. Согласно нашей последней договоренности, вы должны были осво-

бодить помещения на ул. Шпильберке. Обещание, данное советским коман-

дованием, не выполняется, солдаты занимают эти помещения и не дают

возможности работать соответствующим инстанциям.

7. Просим принять меры, чтобы не нарушалась работа Нижнего вокзала,

особенно вечерней и ночной смены. Чтобы дежурным не приходилось поки-

дать свои посты под угрозой советских солдат открыть стрельбу из автома-

тов. Такое случилось 24.08 в 0.50 час, когда сообщил дежурный работник Йо-

зеф Лоренц, что в районе смены № 17 при несении службы вблизи него раз-

далась очередь из автомата. Это подтверждает также заместитель начальни-

ка тов. Буличек.

8. По сообщениям, на территории гор. Брно был застрелен советский

солдат. Медицинскими специалистами в больнице на Жлутем копци уста-

новлено, что многостороннее ранение было произведено из скорострельно-

го оружия. По мнению медицинских специалистов, выстрелы были произве-

дены с небольшого расстояния.

При переговорах вы сообщили нашим представителям, что один ваш

солдат пропал без вести. Наши органы проверили все больницы, но солдата с

указанной фамилией не обнаружили. В военной больнице находятся три со-

ветских солдата: Николай Сергеевич Плинов, Олег Дмитриевич Беляев, Ми-

хаил Гуз. У всех ранение от дверей своих машин во время езды…» 13

Нервы генерал-лейтенанта были на пределе. Он делал, что мог, посы-

лал офицеров разбираться, отвечал местным властям, старался навести по-

рядок, но что он мог в обстоятельствах, на него свалившихся, ему не вполне

понятных, когда оказался втянутым в большую политическую игру. Пола-

гаться генерал Иванов мог только на свое разумение. В городе Брно им руко-

водил выстраданный страшный военный опыт России в ХХ столетии, а еще

точнее – живущий в нем с 14 сентября 1954 года, застывший в зрачках ужас,

когда на общевойсковых учениях между Самарой и Оренбургом он видел то,

что, слава Богу, не пришлось и, будем верить, никогда не придется видеть

нигде: как к верхним слоям атмосферы поднимается атомный гриб.

Все относительно; этого пока избежали, и слава Богу…

…Танки дивизии генерала Иванова громыхали близ Брно под Славко-

вым, мимо скрытого в ночи Аустерлица. Это название танкисты помнили со

школьных лет, с уроков литературы, когда читали роман Толстого «Война и

мир». Здесь на поле с древком знамени лежал раненый князь Андрей Бол-

конский, и сквозь плывущие облака смотрел на небо. Он думал о том, как ни-

чтожна вокруг суета по сравнению с тем, что происходило в те минуты меж-

ду его душой и этим вечным небом, и изумлялся тому, как он прежде не ви-

дел этой высокой бесконечной синевы. «Да! Все пустое, все обман, кроме это-

го бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него…»

Танки с белыми полосами грохотали, не замедляя хода, мимо Аустерли-

ца, мимо размытых в ночи Праценских высот, по дорогам чужих разбужен-

ных городов. Где-то в этих местах князь Андрей тогда сказал Борису Друбец-

кому, указывая на министра иностранных дел князя Адама Чарторижского и

думая обо всех, кто послал сюда русскую армию, обрек на поражение: «Вот

эти-то люди решают судьбы народов».

Князь Андрей у Толстого сказал это «со вздохом, который не мог пода-

вить». Глядя на свою армию в августе шестьдесят восьмого, генерал Иванов

мог бы повторить то же самое.

Два десятка лет спустя генералы, собравшись, перебирая в памяти де-

тали военной операции 1968 года, признанной одной из самых подготов-

ленных, будут удивленно спрашивать друг друга, отчего так много оказалось

непредвиденного. Генерал-лейтенант Левченко помнит, как руководство че-

хословацких железных дорог саботировало советские военные перевозки. «Я

звоню в Прагу министру транспорта, прошу принять меня. “Сегодня не могу”.

Звоню на следующий день. “Занят…” На третий день встретились. У мини-

стра три начальника отделений дороги. Министр начал: вот, пришла оккупа-

ционная армия, нарушила наши графики, срывает перевозки… Я молча вы-

слушал и встал: “Чтобы я в первый и последний раз слышал об оккупацион-

ной армии. Если бы мы были в такой роли, не я бы к вам приехал, а вызвал

бы вас к себе и заставил на нас работать. Но мы этого не делаем. Мы пришли

вам помочь навести в стране порядок. Если сегодня в ноль-ноль часов вы не

начнете возить наши грузы, я железную дорогу возьму в свои руки. У меня

одна железнодорожная бригада в Либавке, другая в Оломоуце”. Министр

занервничал: “Товарищ генерал, только не ставьте свои железнодорожные

войска!” – “Хорошо, сказал я, но точно в полночь вы начинаете наши пере-

возки из Дрездена, Вроцлава, со стороны Мукачева через Братиславу…”» 14.

Левченко все тут знакомо; в районе Миловиц под Прагой 12 мая 1945

года для него закончилась Отечественная война. По лесам бродили недоби-

тые германские группировки, но тогда он не был так напряжен, как в первые

дни ввода войск в Чехословакию. Стрессовые состояния переживали не

столько в продвигавшихся частях, как в службах тылового обеспечения. По-

пробуй накормить 500 тысяч военных (население среднего европейского го-

рода), ничего не требуя от местных властей, никого не грабя, рассчитывая на

собственные ресурсы, и за сотни километров круглые сутки безостановочно

возить продовольствие, боеприпасы, горючее, строительные материалы.

Надо сводить графики воздушного, железнодорожного, наземного транспор-

та, а как сводить, если чехи с тобой говорят сквозь зубы и смотрят с ненави-

стью?

Он помнит, как в ноябре 1944 года под Ужгородом немцы взорвали на

реке мосты и угнали лодки, а в горах шли дожди, карпатские речки выходи-

ли из берегов, особенно Ондава; ширина поймы достигала десяти километ-

ров, и под рукой ничего не было для переправы. Словаки сами разбирали

свои постройки, тащили на спинах доски и бревна, помогали солдатам сби-

вать плоты. Они оставались такими родными двадцать три года, но стали

другими в одну ночь.

Что с вами случилось, братья?

Генерал Левченко – заместитель главнокомандующего по тылу Южной

группы войск.

Назначение на должность Левченко получил в первых числах июля, ко-

гда подготовка к операции шла полным ходом. Обдумывал, сколько и чего

требуется для обеспечения войск. Если принимать войска не за фронт, а хотя

бы за армию, нужно пару госпиталей, десять автобатов для подвоза продо-

вольствия, рефрижератор… Август, жара! А командующий Якубовский: «Не

буду подписывать. Пусть обеспечивают командующие округов». – «Но один

округ в Белоруссии, другой в Прикарпатье, – возражал Левченко, – а мы с ва-

ми здесь!» – «Не буду!» Через три дня в Легнице прилетел министр Гречко,

собрал военачальников. «У кого есть вопросы?» Поднялся Левченко: «Если

начнется бой какой-нибудь, я ничем не смогу помочь». – «А что тебе надо?»

Левченко перечислил. «Надо дать», – распорядился министр. Все стало по-

ступать на десятый день, когда войска уже вошли в Чехословакию.

Колонны военных грузовых машин двигались по всем дорогам.

Как мне рассказывал генерал М.Я.Сухарев, начальник военных сообще-

ний Северной группы войск, чешские подростки лет пятнадцати–

шестнадцати, выскакивали на дорогу, макали ветки в банку с известкой и

выводили на бетоне: «Дубчек – Свобода», «Дубчек – Свобода»… Имена ложи-

лись под колеса, раздражая (особенно имя Дубчека) наших офицеров, сидев-

ших в кабинах. А вдоль дорог тянулись холмы с густыми лесами; в древние

времена эти леса были естественной защитой чешского королевства от бес-

покойных соседей. Теперь, столетия спустя, молодые люди, как призраки

возникали на опушках лесов, пускали в ход мотопилы и торопливо валили

деревья поперек дороги. Колонны танков и бронетехники останавливались.

А что делать? У каждой машины при себе пила-ножовка, топор, лопата. Чаще

всего они оказывались не точены. Совсем тупые! Хотели по рации бульдозер

вызвать, но дороги узкие, бульдозеру не развернуться. Генералы распоряди-

лись использовать взрывчатку. Поваленное дерево на дороге обматывали

бикфордовым шнуром и взрывали – до следующего такого же препятствия.

Юные партизаны были неуловимы, и наши колонны сильно отставали от

графика.. 15

Генерал Левченко договорился с директором автозавода выделить для

войск десять новых автобусов. Директор согласился при условии: никто из

советских военных не будет их получать, он сам их доставит к указанному

месту, пригонит ночью, чтобы не видела молодежь. «Я не встречал, чтобы

чешские рабочие или крестьяне что-то имели против нас. Но молодые! Все

беспорядки от них. Наши солдаты, как было приказано, вели себя культурно;

стоит, к примеру, группа хулиганов, что-то кричат, плакатами машут. Наши

им: разойдитесь! Не расходятся. Тогда солдаты берут первого, кто подвер-

нулся, стригут под машинку, моют голову, и на все четыре стороны – иди, гу-

ляй! С тех пор, как услышат “разойдись!”, мигом кидаются в стороны» 16.

Снабженцам доставалось больше всех.

Советское руководство решило компенсировать войскам в Чехослова-

кии их стрессовое состояние увеличенным продовольственным пайком. Су-

точная норма масла стала на 20 граммов больше, сахара на 20 граммов

больше. «В течение двух-трех дней мне нашвыряли самолетами сливочное

масло на три месяца вперед. Пришла рота рефрижераторов (25 машин), я

стал развозить продукты по холодильникам в Дрездене и Вроцлаве, оттуда

по мере надобности – в войска. Автобатальоны были сформированы из гру-

зовых машин, раньше срока отозванных с уборки хлеба в Белоруссии, на

Украине, в Казахстане, центральных районах России. Обычно военные бор-

товые и наливные автомашины покидают поля в сентябре-ноябре, их долго

ремонтируют, готовят к следующей страде, а тут ждать было некогда. По

приказу министра все уборочные машины выкрасили в одинаковый зеленый

цвет, но они только выглядели как новенькие…»

Причиной бессонниц генерала было топливо для танков.

По счастью, никто не знал, что танки на улицах чехословацких городов

два-три дня не могли сдвинуться с места. «Звонит Якубовский: “Ну, как де-

ла?” “Плохо, – отвечаю, – танки пришли на место сухие!” – “А ты держись!” “Я,

– говорю, – держусь, послал машины за горючим: кого в Дрезден, кого во

Вроцлав.” Если бы разгорелся бой, тяжело было бы войскам, танки и броне-

транспортеры стояли без горючего, но никто, кроме нас, об этом не знал» 17.

Почти весь запас горючего танки израсходовали в пути. Для одной за-

правки всей передвижной войсковой техники требовалось 12 тысяч тонн. У

дивизий наготове автобатальоны с цистернами; пустые цистерны следовало

немедля отправлять за горючим во второй и третий рейс. Но упустили из

виду, что дороги будут забиты войсками, а сворачивать на поля и опушки ле-

сов запрещено. Попробуй пройти в обратном направлении! «На дорогах сто-

яли наши регулировщики, но быстро разрулить столпотворение не удава-

лось. И власти такую подготовку признавали образцовой, позор! Я почти де-

сять дней не спал, пока не заправил армию. А как заправил, уснул и проспал

двое суток».

И все же генерал Левченко задет публикациями, признающими чехо-

словацкую операцию ошибкой. Может быть, это надо будет когда-нибудь

признать, «но не в такой форме», говорит он, не очень представляя, какая

форма военных устроила бы.

Живет генерал в Москве, на улице Мосфильмовской, в одном из домов

Министерства обороны. Мы встретились осенью 1989 года, когда за окнами

кружили желтые листья, и было видно, как по асфальтовым дорожкам, опи-

раясь на палки, прогуливаются, молча кивая друг другу, отставные генера-

лы. Если бы они с похвальной для их возраста старательностью так прямо не

держали спину, трудно было бы поверить, что этих людей в 1945 году боя-

лась Европа.

Фотографии к главе 6

Кирилл Мазуров («генерал Трофимов»): «Если бы сегодня повторилась ситуация, я вел бы себя

точно так же…». 1989

Богумил Шимон в 1968 и в 1998: «Мы испытали шоковое состояние и не знали, что сказать

друг другу…».

Командующий 38-й армией, генерал Александр Майоров в 1968…и в 1998-м: «Если вы еще жи-

вы пани Немцова, пан Кубичек, пан Нелепка…я, старый человек, прошу у вас прощения…»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. «Я прошу вас, не молчите!»

Иржи Гаек против Якова Малика. Москвич Цукерман защищает

честь чехословацкого министра. «Всегда оставаться людьми».

Что считал своей ошибкой подполковник безопасности Зденек

Форманек. Совесть нации на XIV съезде КПЧ в Высочанах. Зикмунд

обращается по радио к друзьям в СССР. «Давно пора Брежневу

хвост укоротить»

В тот день в здание ООН в Нью-Йорке поднялся корреспондент «Изве-

стий» Мэлор Стуруа, известный публицист. В коридоре ему встретился заве-

дующий отделением Чехословацкого телеграфного агентства (ЧТК).

– Что вы с нами сделали! – коллега качал головой.

Стуруа посмотрел ему в глаза:

– Что мы сами с собой сделали… 18

Совет безопасности ООН обсуждал чехословацкую ситуацию. В Нью-

Йорк летел министр иностранных дел Чехословакии Иржи Гаек. Он прервал

отдых в Югославии и весь полет переживал за Якова Александровича Мали-

ка, советского представителя при ООН и Совете Безопасности. Они были

дружны, могли друг на друга положиться, а теперь невероятная глупость

(«глупство», скажет мне министр) разводила их в разные углы, как боксеров

на ринге. Малик уже огласил позицию Кремля, сослался на «приглашение

войск», и Гаек страдал, понимая друга, вынужденного с международной три-

буны нести вздор.

Но сначала о Гаеке.

Юный чешский антифашист, изучавший право в Париже, он впервые

увидел советских людей в 1933 году; во дворце Мютюалите проходил миро-

вой антивоенный конгресс, устроенный кумирами европейской молодежи –

Анри Барбюсом, Роменом Ролланом, Теодором Драйзером, Раймоном Гюйо.

Делегаты восторженно принимали посланцев разных стран, но ветром под-

няло с мест ликующий зал, когда вошла делегация страны Советов. Ее глава

Александр Косарев казался человеком из будущего: с мужественным лицом,

спортивного сложения, глубоко мыслящий.

А когда в 1939 году Гаека арестуют за участие в антифашистских акци-

ях, он не будет знать, что почти в те же дни в Москве вожака советской мо-

лодежи, его кумира, расстреляют как «врага народа». Он услышит об этом в

тюремной камере в Южной Саксонии. «Это меня потрясло» – вспомнит Гаек,

перебирая в памяти годы, когда святое для европейских социал-демократов

понятие СССР стало вызывать тревогу.

Чувство опасности, когда-то этим словом вызванное, вернулось к нему

утром 21 августа. Еще три дня назад с разрешения Дубчека и Черника он

принял приглашение югославских коллег отдохнуть с семьей у моря. Воен-

ное вторжение было неожиданно и так абсурдно, что когда в одну ночь он

оказался министром иностранных дел оккупированной страны, не сразу

пришло в голову, что делать. Из Белграда он пытался связаться с руковод-

ством в Праге, но страна молчала, как необитаемый остров.

В Белграде отдыхали с семьями еще три члена правительства: Ота Шик,

Франтишек Власак, Штефан Гашпарик. Обеспокоенные, бессильные погово-

рить с лидерами страны, они предложили послать Гаека на заседание Совета

Безопасности. Никто не отстранял министра иностранных дел от обязанно-

стей, и в этой обстановке он просто обязан донести до мирового сообщества

позицию законной власти.

А тут еще сотрудники чехословацкой миссии в Нью-Йорке постоянно

ему звонят, сообщают, как на них давят из Праги консерваторы во власти, и

умоляют министра прилететь. По слухам, противники Дубчека и Черника

(«здоровые силы») при поддержке чужих войск создают на родине «рабоче-

крестьянское правительство». ООН оставалась последней трибуной, где за-

конная власть может себя защищать. Узнав об аресте Дубчека, Черника, Смр-

ковского, оглушенный другими пражскими новостями, Ота Шик, замести-

тель председателя правительства, в Белграде принимает решение послать

Гаека в Нью-Йорк.

Из записи моих бесед с Иржи Гаеком:

«Перед отъездом в аэропорт мне удалось, наконец, связаться с Прагой, с

моим заместителем Плескотом. “Слушай, – сказал он, – я только что говорил

со Свободой, ему не нравится, что ты собираешься в Нью-Йорк”. Я спросил:

это распоряжение или не распоряжение? “Это мнение Свободы”. Тогда я ска-

зал: передай, пожалуйста, Свободе, что мне тоже не нравится туда лететь, но

я обязан, потому что ООН – единственное место, где мы можем отстаивать

независимость. Если возможность не используем, потеряем все» 19.

Когда в Вене Гаек пересаживался на самолет в Нью-Йорк, его разыскал

сотрудник чехословацкого посольства: был звонок из Праги, кто-то из пра-

вительства срочно просит министра к телефону. «Поздно!» – ответил Гаек и

вошел в самолет. «Позже министр Владимир Кадлец мне расскажет, что это

на него наседали «здоровые силы»: «Гаек твой друг, звони ему, чтобы не ле-

тел». «Знаешь, я был рад, что не смог тогда связаться с тобой», – скажет ему

Кадлец.

Тайный советник Брежнева потом напишет:

«Необходимо было принять меры к тому, чтобы исключить постановку

вопроса о событиях в Чехословакии на заседании Совета Безопасности… Это

можно было бы сделать только в том случае, если бы министр иностранных

дел Чехословакии Гаек дал соответствующую директиву представителю Че-

хословакии в ООН. Следовательно, необходимо было предусмотреть немед-

ленное занятие Министерства иностранных дел и принудительное отправ-

ление соответствующей директивы не только представителю Чехословакии

в ООН, но и всем посольствам Чехословакии за границей. Если бы посольства

за границей с первых же часов правильно информировали соответствующие

правительства о событиях в Чехословакии, можно было бы предотвратить

значительное число антисоветских выступлений и заявлений буржуазных

государственных деятелей в связи с событиями в Чехословакии.

Нельзя было допустить, чтобы министр иностранных дел Гаек к мо-

менту ввода наших войск в Чехословакию находился вне пределов страны.

Имелась полная возможность сделать так, чтобы все члены правительства

Чехословакии к этому моменту находились в Праге. Это лишило бы контрре-

волюцию возможности создавать эмиграционное правительство» 20.

В Нью-Йорке Гаек всю ночь обдумывал выступление. Надо говорить

корректно, дистанцируясь как от чехословацких антисоветских сил, так и от

американских политиков. «Я хотел сказать советским товарищам, что не мы,

а они нарушают Варшавский договор, основу нашего содружества, что когда-

нибудь они поймут свою ошибку, и мы снова будем вместе. Мы помним, чем

обязаны Советскому Союзу во времена Мюнхена, в годы Второй мировой

войны; но теперь мы остро переживаем унижение, оно пришло, откуда мы

меньше всего ждали. Мы говорим это с грустью, но без вражды. Хотим наде-

яться, что эти роковые действия вызваны неправильным пониманием хода

вещей.

Перед моим выступлением подошел сотрудник нашего посольства:

“Малик хотел бы с вами поговорить”. С удовольствием. Но встретиться было

бы предпочтительней на территории чехословацкой миссии. Ехать к совет-

ским товарищам казалось двусмысленным, все могло случиться. Но Малика

встреча в другом месте не устраивала.

Я выступил на заседании Совета Безопасности».

Во время выступления Иржи Гаек не выдержал напряжения; на трибуне

он плакал и с трудом брал себя в руки, чтобы закончить речь.

«После моей речи поднялся Малик; не глядя в мою сторону, стал читать

заготовленный текст снова о “братской помощи”. На галерее для гостей и

журналистов громко смеялись. Мне было за него неловко. После заседания

Совета Безопасности встречаться со мной Малику расхотелось.

В Нью-Йорк пришла телефонограмма: Свобода и другие члены чехосло-

вацкой делегации в Москве не одобряют мое выступление; мне предписано

возвращаться в Прагу».

Иржи Гаек знал, на что шел, но не предвидел масштаба последствий.

При массовых чистках в партии в марте 1970 года его, ветерана антифашист-

ской борьбы, исключат из КПЧ, лишат звания члена-корреспондента Акаде-

мии наук; он станет на родине изгоем. Ему назначат небольшую пенсию как

узнику гитлеровских застенков, он будет кое-как перебиваться с женой Ма-

рией и сыном. Абсурд, придуманный проклятой жизнью: выходит, спасибо

фашистам, когда-то бросившим в тюрьму, иначе теперь пропал бы. Иногда

ему удавалось переводить чужие работы, анонимно их публиковать. «За мо-

им домом велось наблюдение, по пятам ходили сотрудники госбезопасности.

Мария не выдержала, в 1989 году мы с сыном похоронили ее».

Мария совсем немного не дожила до новых времен, когда Гаеку вернули

ученые степени и звания, в том числе профессора Карлова университета

(1990). Но силы у него уже были не те. Одинокий, он ходит по улицам ссуту-

лившись, не поднимая головы, глядя под ноги, чтобы не оступиться в оче-

редной раз.

Осенью 1989 года, перебирая на редакционном столе читательскую по-

чту, отклики на опубликованные в газете беседы с политиком Мазуровым,

генералом Павловским, десантником Нефедовым, вскрыв очередной кон-

верт, я не поверил глазам: пишет Иржи Гаек из Праги. «…Хотел бы не только

от себя, но и от имени многих своих товарищей высказать признательность

за беседу с ефрейтором В.Нефедовым, из которой ясно, что честные совет-

ские люди, даже участвуя по приказу в военном вторжении в Чехословакию,

сумели сохранить как здоровое осознание реальности, так и человеческое

отношение к народу оккупированной страны, уважение к его достоинству.

Бывший солдат нашел мужество сказать правду о том трагическом событии,

которое вызвало самое глубокое отчуждение между народами наших стран

за все столетия…» 21

Поводом для письма было несогласие бывшего министра Гаека с Мазу-

ровым в трактовке отдельных моментов истории. Причиной ввода войск,

настаивал автор письма, «была не наша внешняя политика или международ-

ная ситуация; целью было – сорвать реформы, которые в своей концепции и

отдельных чертах во многом напоминали то, что у вас сейчас осуществляет-

ся как перестройка». На оценке тех событий, продолжал он, лежит тяжелая

тень 21 августа, она теперь мешает чехам говорить правду. «Эту тень бросил

не чехословацкий народ. И озарить ее светом истины могут лишь те, чьи

предшественники бросили тогда эту тень. Солдат В.Нефедов, и это ваша за-

слуга, показал, что возможны и необходимы дальнейшие шаги» 22.

Пять месяцев спустя я оказался в Праге.

На этот раз моим спутником был Ян Петранек, неистовый чешский ре-

портер. В шестидесятых годах он представлял в Москве чехословацкое ра-

дио, исколесил Советский Союз и был одним из очень немногих журнали-

стов, кто предсказывал вторжение. «Пять лет жизни в СССР достаточно для

понимания, что можно ожидать» – объяснит он потом. А 21 августа, переда-

вая в эфир экстренное сообщение, репортер взял гитару и запел известную в

свое время песню «Товарищ Сталин, вы большой ученый…» – крик души со-

ветского заключенного откуда-то из северной тайги. Горечь и ирония песни

были близки чехословацкому восприятию внезапных событий. Пропев по-

следнюю строку: «Вчера похоронили двух марксистов, которые тут были ни

при чем», Ян прокричал в микрофон: «Я тоже со своей страной ни при чем!»

23

В годы «нормализации» весельчака и балагура Яна, любимца радио-

слушателей, выставят из редакции; он нигде не найдет работы. Придет на

кладбище, будет готов копать могилы, но и этого ему не доверят. С трудом

возьмут кочегаром в котельную на шинный завод «Мишлен». На это вредное

производство работать никто не шел, принимали даже преступников. В ко-

тельной Петранек проведет восемнадцать лет; с ним рядом будут бросать в

топку уголь выгнанные со службы профессора философии, социологии, ис-

тории – все из чехословацкой Академии наук. В ХХ столетии в мире не будет

другой такой просвещенной котельной.

Февральским утром 1990 года мы с Яном шагаем в чехословацкий Ин-

ститут государства и права; там нас ждет Иржи Гаек, уже с возвращенными

титулами, но еще не у дел. У меня было что рассказать Гаеку. В архиве ре-

дакции нашлись четыре письма от неизвестного читателя, отклики на по-

мещенный в газете «памфлет» некоего В.Коржева «Иржи Гаек мотается по

свету». Публикация появилась 3 сентября 1968 года, кто этот В.Коржев, я не

имел представления, никто из моих друзей в редакции, кому я звонил из Ир-

кутска, тоже не знал ни автора, ни каким образом это появилось в газете.

Подобным псевдонимом обычно подписывались материалы, направленные

для публикации из отделов ЦК КПСС или управлений КГБ. Этот опус был

особенно разнуздан: «…Говорят, что в период оккупации немцами Чехосло-

вакии И.Гаек, чтобы уцелеть, сочинял угоднические письма в гестапо. И

именно гестапо спасло жизнь И.Гаеку, которому пришлось крепко порабо-

тать на нацистов. Может быть, поэтому он в свое время сменил фамилию

Карпелеса на Гаека. Вот уже две недели Гаек-Карпелес болтается по разным

городам и весям» 24.

Это про действ ующего тогда министра Чехословакии!

Морально растоптать единомышленника, вчерашнего друга, попавшего

в немилость к руководству, было обычным в советской идеологической

практике. Но мне хотелось рассказать Гаеку не об этом, не столько об этом, а

об обнаруженной много лет спустя и ошеломительной реакции никому не

известного читателя Б.И.Цукермана на выпад Кремля против чехословацко-

го министра.

Письмо пришло на имя главного редактора «Известий» 26 сентября

1968 года: «…В Вашей газете был опубликован “памфлет” В.Коржева под

названием “Иржи Гаек мотается по свету”. Я вспомнил об этом на днях, когда

в коммунистической печати стали появляться заметки о том, что Чехослова-

кия направила ноты протеста правительствам СССР, Германии, Польши, Вен-

грии и Болгарии, в которых отводила обвинения, высказанные в печати этих

стран в адрес некоторых государственных деятелей Чехословакии и, в част-

ности, в адрес министра иностранных дел ЧССР И.Гаека. Затем до меня до-

шел слух, будто советский представитель принес извинения в связи с публи-

кациями в советской печати относительно И.Гаека. Будучи чрезвычайно

встревожен такими сообщениями, я прошу Вас как можно скорее информи-

ровать меня (через Вашу газету или лично), по-прежнему ли Вы не сомнева-

етесь в достоверности обнародованных Вашей газетой обстоятельств, ули-

чающих И.Гаека. Особенно важными представляются мне утверждения, что

И.Гаеку пришлось крепко “поработать” на нацистов и что он сменил фами-

лию Карпелеса на Гаека (последнее обвинение в контексте “памфлета” и в

свете некоторых других публикаций приобретает специфическую остроту и

актуальность). Б.И.Цукерман» 25.

Главным редактором «Известий» тогда был Лев Николаевич Толкунов.

Фронтовик, крепкий журналист, порядочный человек. В дни чехословацких

событий, рискуя своим положением, он спас от расправы двух известинских

корреспондентов, но рассказ об этом впереди.

Что он мог ответить читателю Б.И.Цукерману?

Что не по своей воле газета печатает чушь?

Три недели спустя в «Известия» приходит второе письмо: «Придавая

исключительно важное значение вопросу, содержащемуся в моем письме от

26 сентября с.г. (оно получено Вами 27 сентября), убедительнейшим образом

прошу Вас не откладывать ни на один день ответа. Составление ответа не

может отнять у Вас много времени, так как я вполне готов довольствоваться

односложным “Да” или “Нет”. Б.И.Цукерман» 26.

Редакция молчит. Цукерман пишет прокурору Свердловского района

Москвы, требуя привлечь к уголовной ответственности лиц, допустивших

клеветническую публикацию об Иржи Гаеке. Первый раз в истории газеты

читатель требует суда в защиту чести иностранного государственного дея-

теля, оскорбленного, по его мнению, несправедливо.

Прокурор района отмалчивается. Неугомонный Цукерман пишет про-

курору города Москвы, обвиняя районного прокурора, который своим мол-

чанием нарушает статью уголовного кодекса. «Впрочем, должен признаться,

что какой-то намек на ответ я все же получил. А именно, 18.ХII меня посетил

милиционер, который сообщил, что в связи с поданным мной заявлением

прокурор велел установить место моей работы. Конечно, этот визит не явля-

ется ответом, предусмотренным Процессуальным кодексом, но он вполне

может оказаться провозвестником такового. Однако не исключено, что ми-

лиционер мог прийти не по адресу: ведь кто-нибудь из помощников проку-

рора, не разобравшись в спешке, мог по ошибке отправить милиционера к

заявителю, вместо того, чтобы послать его к тем лицам, чье преступление

заявителем разоблачено» 27.

Кто он, этот Цукерман? Розыски тогда ни к чему не привели, но хоте-

лось воспользоваться поездкой в Прагу, чтобы Иржи Гаек узнал о человеке,

который защищал его честь.

Как писал об одном своем герое Иосиф Уткин, у него «все, что большое,

так это только нос» – точный портрет Иржи Гаека. Маленького роста, щуп-

лый, лет под восемьдесят, с несоразмерным туловищу сократовским лбом;

меж слезящихся глаз картофелина крестьянского носа.

Иржи Гаек слушает, грустно улыбаясь. Видимо, у «товарища Коржева»

были стесненные обстоятельства, вынудившие писать о незнакомом чело-

веке непристойности. Это, конечно, не очень хорошо, но автор наверняка

страдал. Гаеку жалко бедного Коржева.

Что-то мне мешает спросить относительно той части публикации

«Коржева», где речь о якобы «нацистском прошлом» и смене фамилии Кар-

пелес на фамилию Гаек, но собеседник уловил невысказанный вопрос. «Ор-

ганы безопасности, ваши и наши, передавая для автора материалы, хорошо

знали, что фамилия Карпелес была у Бедржиха Гаека, моего однофамильца,

коммуниста с довоенным стажем. Мы знали друг друга; во времена протек-

тората Бедржих с группой антифашистов эмигрировал в Англию, а после

войны, желая вернуться в Прагу с чувством полной принадлежности к чеш-

скому народу, взял себе фамилию Гаек, у нас распространенную, как у рус-

ских Степанов или Петров» 28.

В 1950-е годы в Чехословакии по советскому образцу и при участии

московских чекистов началась борьба с «космополитизмом» и с «междуна-

родным сионизмом»; Гаека-Карпелеса арестовали. Как сложилась его судьба,

видимо, было известно органам безопасности, и они передали автору публи-

кации факт чужой жизни для компрометации чехословацкого министра.

О Цукермане я знал мало; защита Гаека была не единственным его доб-

рым делом. Подобные письма он слал в газеты, суды, прокуратуру, вступаясь

за людей, не имевших возможности постоять за себя. Он затеял с властями

игру, ставя их в тупик глубоким знанием законов, практики их применения,

легким ироничным слогом; он издевался над скудоумием властей. В ноябре

1970 года усилиями А.Сахарова, А.Твердохлебова, В.Чалидзе в Москве созда-

ли Комитет прав человека; корреспондентами комитета стали

А.Солженицын и А.Галич, экспертами – А.Есенин-Вольпин и Б.Цукерман. Я

надеялся услышать о нем что-либо в доме, где Цукерман жил (адрес указан

на его конвертах), но люди в той квартире ничего сказать не могли; по слу-

хам, в 1970-х годах прежние жильцы покинули СССР.

Тут уместно забежать вперед.

В 2007 году международная организация «Мемориал» (Москва) вместе с

Центром «Карта» (Варшава) будет готовить к изданию Словарь диссидентов

Центральной и Восточной Европы. В словаре впервые окажется справка о

Борисе Исааковиче Цукермане (14.04.1927 – 23.04.2002), математике и физи-

ке, авторе правозащитного Самиздата. Мать преподавала музыку, отец был

репрессирован в 1933 году и погиб в лагерях. Борис окончил механико-

математический факультет МГУ, занимался физикой магнитного резонанса,

работал в лаборатории математических методов в биологии. В 1968–1971

годах вошел в правозащитное движение, подписывал письма в защиту

А.Гинзбурга, Ю.Галанскова, А.Солженицына, П.Григоренко, консультировал

родственников арестованных по политическим обвинениям. Изучив совет-

ское законодательство, международные пакты о правах человека, он стал

едва ли не единственным в стране практикующим неофициальным юри-

стом. В истории диссидентского движения его относят к зачинателям жанра

«правовой беллетристики» и правового просветительства в СССР. В начале

1971-го он выехал в Израиль, был профессором физики Еврейского универ-

ситета в Иерусалиме 29.

– Можно письма Цукермана подержать в руках? – спрашивает Гаек в

Праге в 1990 году.

– Конечно, я вам их покажу, – отвечаю, – когда увидимся в Москве.

В последний раз Гаек был в Москве во главе чехословацкой делегации,

прилетавшей на полдня подписать договор о нераспространении ядерного

оружия. Это было за три месяца до ввода войск. Министра возили в черном

лимузине в сопровождении милицейских машин. В дипломатическом мире

уважали его образованность, способность переходить с одного языка на дру-

гой (он свободно говорит на девяти). Тогда, в мае 1968-го, на переговорах в

МИД СССР он почувствовал натянутость отношений, когда убеждал коллегу

А.А.Громыко 30 в напрасных тревогах; никакой чехословацкой контрреволю-

ции нет. Министр Громыко часа полтора слушал, согласно кивал головой, а

на прощанье сказал: «Благодарю вас, товарищ Гаек, за информацию, только

не забывайте – контрреволюция у вас поднимает голову!» Видимо, полтора

часа советский министр думал о своем.

В Москве Гаек появился снова во второй половине мая 1991 года. Его

пригласили на международный конгресс памяти Андрея Сахарова – «Мир,

прогресс, права человека». Он с трудом передвигался по московским улицам

на больных ногах, опираясь на трость, часто останавливался перевести ды-

хание. На Пушкинской площади мы зашли в редакцию «Известий». Надев оч-

ки, он вчитывался в напечатанные на пишущей машинке и подписанные

Б.Цукерманом письма 1968 года. «Знаете, он рисковал без свидетелей, не ис-

кал популярности, не нащупывал заранее на голове нимб героя. Это особен-

но ценно… Удивительные письма; тогда они защищали мою честь, а теперь,

сохраненные, продлевают мою жизнь».

Мы снова гуляем по Москве.

В магазинах очереди за продуктами, люди говорят о референдуме, быть

или не быть союзному государству. Политиков занимают не столько отно-

шения СССР с Западом, как симптомы напряженности в отношениях между

суверенными республиками. Лето скучным не назовешь: вокруг все шумное,

приподнятое, слегка крикливое, отчасти напоминающее Пражскую весну.

Ельцин, второй человек в стране, выступал в Праге перед депутатами Феде-

рального собрания. Интеллектуалы гадали: извинится за ввод войск или нет.

– Надо очиститься, – говорили одни.

– Нам не в чем каяться! – возражали другие.

Ельцин вернулся, не извинившись.

Присаживаемся на скамейку у фонтана перед Большим театром.

Иржи Гаек чему-то улыбается.

– Хорошо? – спрашиваю я.

– Не скажу «хорошо», скажу – интересно!

Я взял у Иржи Гаека интервью для «Известий». В название вынесли его

слова: «Всегда оставаться людьми» 31. Это так просто понять, но как же труд-

но этим постоянно руководствоваться. Газета вспомнила об оскорбительной

для гостя и его страны публикации 1968 года, и, ломая традицию, первый

раз в своей истории предварила публикацию крупно набранным признанием

своей вины за когда-то напечатанную несправедливость:

«23 ГОДА СПУСТЯ “ИЗВЕСТИЯ” ПРИНОСЯТ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ БЫВШЕ-

МУ МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ЧЕХОСЛОВАКИИ (1968 г.)».

После слов десантника Валерия Нефедова «Прости нас, Прага…» это бы-

ло второе в России публичное извинение за драму 1968 года.

Никого так не унизило вторжение войск, как офицеров чехословацкой

службы безопасности. Столько лет охотились за своими, разоблачали, суди-

ли, сажали, а обезопасить границы, предупредить нападение на страну не

смогли. Полный провал!

Слушаю Зденека Форманека:

«Знаете, какую самую большую ошибку я допустил как профессионал?

Не прислушался к совету молодых офицеров разработать систему защиты

государственной безопасности от стран Варшавского договора. Это казалось

фантасмагорией: разведка и контрразведка – против братьев по классу. Осо-

бенно в Советском Союзе. Стыдной казалась сама идея; мы долго не понима-

ли, с кем имеем дело. А утром 21 августа десантники ворвались в здание че-

хословацкой безопасности, нас, офицеров, поставили к стенке, руки за голо-

ву. . Это было, как если бы в окно влетела шаровая молния и все внутри вы-

жгла дотла. Я задыхался от обиды и вины» 32.

Ночь ввода войск поставила подполковника Зденека Форманека, заме-

стителя начальника Главного управления национальной безопасности чехо-

словацкого МВД, и десять тысяч других офицеров перед выбором: оставаться

чекистами или почувствовать себя гражданами своей республики. Совме-

щать не получалось. Тем, кто учился когда-то в школах КГБ в Москве и потом

тайно работал на советские спецслужбы, перестраиваться не приходилось.

Муки испытывали другие, молодые чекисты из выпускников Карлова уни-

верситета, воспитанные на чешской философии, истории, литературе, на

национальных традициях. Чаще всего это по натуре не циники, а романтики;

их реже удавалось советским резидентам вербовать, использовать, но отно-

шение к СССР у тех и других оставалось одинаково почтительным.

Мысль о том, не слишком ли он доверчив, пришла в голову, когда Фор-

манек служил в секретариате министра национальной безопасности Карола

Бацилека, старого коммуниста, до войны возвращенного с территории СССР

на родину для подпольной работы. Молодой Форманек разбирался с пись-

мами; исповеди репрессированных делали его больным. Но совершенно до-

конала осень 1952 года, когда надо было присутствовать в числе «публики»

на процессе по делу Рудольфа Сланского. В небольшое помещение тюрьмы

Панкрац пропускали по спискам журналистов, партийных чиновников, пере-

одетых сотрудников безопасности и молодежь, к которой присматривались,

чтобы затем привлечь для работы в органах. Они представляли «публику».

Не было нормального суда с прениями сторон; на обвинения подсудимые

отвечали торопливым согласием, а некоторые, волнуясь, давали ответы

прежде, чем обвинители успевали задать вопрос. Даже Андре Симон, бес-

страшный журналист, ничего не боявшийся, на суде умолял: «Я хочу, чтобы

меня казнили…»

Приговоренные к смерти писали письма на имя К.Готвальда, их переда-

вали министру Бацилеку, но по назначению они попадали после казни осуж-

денных. «Хотя известно было, что работу чешских следователей, прокуроров,

судей направляют советники из СССР, некоторые в чине генералов госбез-

опасности, я не позволял себе в чем-либо усомниться. Это у меня, только у

меня, думал я, по неопытности моей что-то не укладывается в голове».

Ах, как пыталась открыть Зденеку глаза юная подруга Ада Беккер, сту-

дентка медицинского института, сестра известного деятеля польского рабо-

чего движения врача Яна Беккера (Поланского). «Когда мы говорили о про-

цессе и я с юношеским максимализмом защищал революционную бдитель-

ность, Ада вскидывала на меня глаза, полные ужаса: «Как ты можешь им ве-

рить?! Почему из четырнадцати обвиняемых одиннадцать – евреи? Почему

все кричат о “сионистском заговоре”? Ты не чувствуешь чудовищную ложь?»

Я изумлялся: как Ада смеет так думать, да еще вслух! Человеку невоз-

можно жить без веры в справедливость. Моя душа разрывалась. Я искренне

выступал в министерстве на собрании с одобрением процесса. Кому и зачем,

я доказывал Аде, могла бы понадобиться неправда? Но любимая не давала

мне говорить: «Уже запутали даже тебя, а завтра сведут с ума всю Европу!»

Форманек в 1964 году возглавлял новый отдел; здесь собрали самых

толковых, ожидая от них предложений по реформированию органов 33. К

ним поступала секретная информация о методах дознания, статистика «не-

благонадежных», «заговорщиков», «иностранных агентов», «шпионов», чис-

ленность репрессированных и расстрелянных… Он чувствовал себя пусть

небольшим, но одним из зубьев стальной челюсти, которая дробит, жует, от-

правляет в небытие. При нем затевалось дело против «антипартийной груп-

пы», будто бы готовившей покушение на А.Новотного. В подозреваемые по-

пали четверо: два офицера госбезопасности, сотрудник министерства куль-

туры, корреспондент чехословацкого радио. К ним подослали провокатора.

«Следователем был мой приятель. «Франтишек, – спросил я. – Ты можешь

мне сказать, что там на самом деле?» «Чепуха, – ответил он, – за это не сажать

надо, а надрать уши, чтобы не болтали».

Я кинулся к начальнику управления. Наши товарищи, стал я доказы-

вать, видно, заскучали без скандалов, нельзя сажать невинных, компромети-

ровать органы! Начальник поднялся: «Ты, Форманек, видно не созрел до по-

нимания дел государственной важности. С такими взглядами мы не обеспе-

чим национальную безопасность».

Форманека уволили; три года он перебивался случайными заработка-

ми, никакой работой не гнушаясь, только бы прокормить семью. Он часто

вспоминал подругу Аду, недоумевая, как получилось, что девушка, далекая

от политики, прозрела раньше, чем он?

С началом Пражской весны безработного разыскали, предложили вер-

нуться в органы. «Видишь, теперь другие времена, нужны честные люди. У

тебя французский, немецкий, русский, немножко английский… Хочешь в

разведку? Или продолжишь работу над концепцией?»

В июле возвращенный подполковник стал заместителем Иржи Грубого,

начальника управления чехословацкой национальной безопасности. Сам по

себе хороший человек, начальник пришел из министерства внутренних дел,

в специфике органов не очень разбирался, и профессионал Форманек тянул

воз. В своем кругу чекисты откровенно говорили о ситуации, огорчались

натянутым отношениям с СССР, но возможность ввода чужих войск никто не

допускал. Форманек по-прежнему отвергал советы коллег начать продумы-

вать систему защиты от стран Варшавского договора.

Все бы шло своим чередом, когда бы в конце июля у себя на даче он не

сломал ногу. Две недели провалялся в госпитале, и хотя опирался на косты-

ли, все-таки можно было передвигаться. В августе работа над концепцией

продолжалась; думали, как без ущерба для безопасности наполовину сокра-

тить штат сотрудников, вывести школы, редакции газет, учреждения куль-

туры, спортивные клубы из сферы повышенного внимания органов, свести

там к минимуму агентурную сеть.

Всем мешало чрезмерное присутствие в чехословацких органах совет-

ских спецслужб. Офицеры КГБ работали с чехами в одних кабинетах, со сво-

ими секретарями и переводчиками; это многих задевало. Сотрудники чехо-

словацкой безопасности передавали секретную информацию советским

офицерам, минуя свое руководство, а советские офицеры давали указания

чехословацким сами, напрямую. Говорят, со времен Готвальда повелось со-

общать представителям КГБ информацию раньше, чем собственному руко-

водству. Форманек и его сотрудники вынашивали предложение, казавшееся

разумным и не обременительным для советской стороны: вывести офицеров

КГБ из-под крыши чехословацкого управления, разместить их на террито-

рии посольства или других советских организаций. В середине августа об

этом заговорили с советскими товарищами. Понимали, что это не понравит-

ся, но не представляли, до какой степени.

В органы теперь чаще приходили молодые, из чехословацких учебных

заведений. Только один из заместителей начальника управления, Йозеф

Риппл, учился в Москве и чувствовал себя скорее офицером КГБ, нежели че-

хословацкого управления.

Вспоминает Зденек Форманек:

«Двадцатого августа я задержался на работе до позднего вечера. Мы,

трое офицеров, вносили последние поправки в концепцию. Теперь это вспо-

минается как сумасшествие: сотрудники национальной безопасности лома-

ют голову над тем, как перестраивать работу, не догадываясь, что в эти са-

мые часы чужие войска переходят государственную границу. В 11 часов ве-

чера в кабинет врывается Йозеф Риппл. Лицо бледное, в дрожащей руке пи-

столет, голос срывается: “На территорию Чехословакии вступили советские

войска. По приказу Шалговича я всех вас беру под охрану!”».

Полковник Вильям Шалгович, заместитель министра внутренних дел,

руководил службами безопасности. Как потом выяснится, в августовские дни

он работал на советское посольство и КГБ. Полковник и его люди, в том чис-

ле Риппл (об этом напишут газеты), заранее подготовили «мероприятия по

безопасности», чтобы вторжение прошло без помех; предусматривались

изоляция или ликвидация руководящих деятелей страны, аресты потенци-

альных противников ввода войск 34.

«Мне показалось, бедный Йозеф пьян или сошел с ума. Мы тоже были

вооружены, но пистолеты хранили в сейфе, в портфеле, в ящике стола. Что

делать? У меня к тому же нога в гипсе. Риппл не унимается: “Все остаются на

своих местах. Не двигаться. Я запираю вашу дверь на ключ!” Мы слышим

щелчок дверного замка. Бросаюсь к телефону, звоню в канцелярию Шалго-

вича. Его секретарь лейтенант Йилек ничего не понимает: “Это какая-то

ошибка, сейчас открою вашу дверь, а вы разберитесь у Шалговича”. Когда мы

приближались к кабинету Шалговича, от него вышли начальник чехосло-

вацкой контрразведки (кажется, по фамилии Ставинога) и два советских то-

варища в штатском; похоже, советники КГБ.

Шалгович возбужден. “Садитесь, друзья. Президиум ЦК КПЧ пригласил

советские войска, и они пришли!” Я усомнился: “Неужели Президиум? И Дуб-

чек?” “Да, сам Саша пригласил!” Он называл Дубчека по имени, намекая на их

близость. Я ничего не понимал. Он повернулся к моим сотрудникам: “Вы еще

не очень опытны, а товарищ Форманек пока с больной ногой, так что в эти

дни вам лучше не работать, вы можете оставаться с нами, но ни во что не бу-

дете вмешиваться. Я приказал Рипплу делать все, что надо”. И снова ко мне:

“Вы все же будьте на месте, я вас прошу”.

В голове все смешалось. Как мог Президиум ЦК партии так поступить?

Совсем недавно нас уверяли, что мы суверенное государство, с советской

стороной решаем вопросы вместе. И что же?

У Шалговича мы были вчетвером: мой заместитель майор Ярослав Ян-

керле, капитан Станислав Прокоп и юрист Вратный, в звании капитана, имя

не помню. Мы вернулись в кабинет, кто-то принес бутылку вина, после по-

луночи включили радио. В час ночи слышим: “Ждите важное сообщение…

Важное сообщение!”

И тревожный голос диктора: “Передаем обращение Президиума ЦК КПЧ

ко всему народу Чехословацкой социалистической республики…”

Мы хотели выключить, все уже знали от Шалговича, но диктор вдруг

говорит что-то другое, противоположное тому, что мы слышали от Шалго-

вича: “…Президиум ЦК КПЧ считает этот акт не только противоречащим ос-

новным принципам отношений между социалистическими государствами,

но и попирающим основные нормы международного права…” Значит, никто

их не приглашал?

Они нарушили наши границы?!

Набираю телефон Шалговича. Трубку снова снимает лейтенант Йилек.

“Товарищ Шалгович говорить с вами не хочет” – и вешает трубку. Я понял:

полковник Шалгович предатель. Звоню домой министру Йозефу Павелу. До-

машние отвечают, что он в правительстве. Звоню туда. Ни Павела, ни Черни-

ка на месте нет.

Дозваниваюсь до заместителя председателя правительства Любомира

Штроугала. Говорю, что слышал от Шалговича и что сказали по радио: кому

верить? Спрашивает, какое радио мы слушали. Говорю, которое включено в

сеть. “И что там передали?” Я повторил. Подумав минутку, Штроугал сказал:

“Шалгович врет, верьте радио!”».

К чему здесь и дальше подробности, когда суть событий можно пере-

дать в двух словах, не задерживая внимания на деталях, тормозящих повест-

вование? Да ведь часто в деталях и проявляется суть – деформация психиче-

ского здоровья людей и общества в критические моменты их истории, их

судьбы.

«Рано утром в здание безопасности вошли советские десантники. Их

было много в коридорах, на лестницах, у входа. В руках автоматы и ручные

пулеметы. А мы сидим в своих кабинетах, выполняя прозвучавшую по радио

просьбу Президиума ЦК: не оказывать сопротивления. Переходим из каби-

нета в кабинет, совещаемся, что делать. Самое разумное – не провоцировать

открытие огня. Так прошел день.

Вечером 22 августа, оставаясь за старшего (Грубый еще был в отпуске),

я подписываю приказ по управлению: подчиняемся только президенту, пра-

вительству, съезду партии, проходившему в этот день на Высочанах; мы не

исполняем приказы оккупационных войск: будем стараться уберечь от про-

вала свою мировую агентурную сеть. Это самое важное, что есть у нацио-

нальной безопасности. Нет гарантии, что секретные документы не похитят

Риппл и его приятели. По телефону, телексу, открытым текстом передаю

приказ во все службы безопасности страны».

В кабинете снова появляется Риппл, кладет на стол пистолет. «Я знаю,

что выгляжу предателем и меня надо отдать под трибунал…» «Не валяй ду-

рака, – сказал Форманек, – возьми свой пистолет, придет время, разберемся».

Риппл исчез, больше его не видели.

«Тем же вечером сотрудники управления собираются в кинозале. Че-

тыре сотни человек. Зал битком набит. Я зачитываю приказ. Люди подходят

к микрофону и рассказывают, как их вынуждали сопровождать советские

танки к зданиям ЦК партии, правительства, редакциям радио и газет. Неко-

торым это поручали в полдень 20-го, за двенадцать часов до ввода войск.

Люди каются, повторяя, что их обязывали Шалгович и Риппл.

Одной группе, человек пятнадцать, еще в десять вечера приказали быть

в аэропорту Рузине, занять контрольные службы, наблюдать, чтобы не было

помех при посадке первого самолета. Так бывало при встречах особо важных

персон; группа не знала, кто летит на этот раз. Из первого самолета выпрыг-

нули десантники, заняли службы управления полетами, стали выталкивать

автоматами их самих, чехословацких чекистов: “Пошли вон!” Чекисты, вла-

девшие русским не слишком хорошо, переспрашивали, куда советские со-

удруги просят переместиться».

Форманек оставался в своем кабинете двое суток.

В ночь с 22 на 23 августа в кабинет вошел советский полковник, с ним

лейтенант и солдаты. Форманека вывели из здания, посадили в бронетранс-

портер, повезли на Летну. Там под конвоем сопроводили в главное здание

министерства внутренних дел, оставили в пустой комнате, поручив охрану у

дверей советскому солдату с ручным пулеметом.

Так Форманек провел еще два дня.

26 августа в 3.30 утра советский офицер и солдаты снова посадили

Форманека в бронетранспортер. Там уже сидел майор Янкерле. Форманеку

показалось, что их везут в тюрьму Рузине, расположенную в том же районе,

что и аэропорт. Он хотел было заговорить с Янкерле, но офицер прикрикнул:

«Ни слова!» Форманек будет вспоминать это утро, как самое кошмарное в

жизни: брезжил рассвет, город в клубах сырого тумана, пришла мысль, что

их везут на расстрел.

Когда пленников вывели из бронетранспортера, они увидели над собой

крыло военно-транспортного самолета. Их подняли по трапу. Вдоль фюзе-

ляжа, спинами к стенке, сидели заместитель министра Станислав Падрунек,

помощник министра Ладислав Пешек, начальник отдела контрразведки Ми-

лан Хошек… Появился знакомый советский полковник, с ним молоденький

лейтенант с хорошим чешским языком; потом оказалось, лейтенант учился

на философском факультете Карлова университета. Когда Форманек собрал-

ся поприветствовать коллег привычным «Агой!», полковник оборвал: «Толь-

ко по-русски!»

В шесть или семь утра самолет оторвался от земли. Увидев в иллюми-

натор ландшафт с угольными бассейнами, Форманек спросил полковника, на

сколько часов перевести стрелки. «Не надо переводить, – успокоил полков-

ник, – вы летите не в СССР».

Самолет приземлился под Дрезденом.

Их повезли на окраину города, разместили, судя по всему, в явочной

квартире КГБ. Некоторое время спустя перевезли в гостиницу советского во-

енного гарнизона. Развели по комнатам, подходить к окнам запрещалось. У

каждой двери и у окон дежурили солдаты.

Во второй половине дня знакомый полковник привел напарника, тоже

полковника. «Это ваш следователь». Форманек вспылил: «Я не арестант, вы

не смеете обращаться со мной, как с преступником!» Следователь смотрел на

Форманека с усмешкой. «Вам бы лучше помолчать. У вас в стране контррево-

люция, а вы здесь. Нужны ли юридические формальности?» Из вопросов бы-

ло ясно, что следователь осведомлен о каждом. Видимо, советским следова-

телям помогали чехословацкие чекисты из провинции. Следователь был ха-

моват, относился к так называемому типу «злодеев», и по законам жанра его

должен сменить другой следователь, из «интеллектуалов»; подследствен-

ный, доведенный первым до отчаяния, теперь скажет, что требуется.

«Интеллектуал» не заставил себя ждать.

Нового следователя занимала не контрреволюция, не связи чехов с За-

падом, а сама личность Форманека. Почему человек с его образованием и

опытом сам не может разобраться, что в стране происходит; интересовало не

что чекисты делали, а почему так думали. К пленным не применяли насилия,

не повышали голос, не вытягивали признаний, как бывало при политиче-

ских процессах в Восточной Европе пятидесятых годов и как можно было

ожидать теперь, а допрашивали вяло, словно тянули время. Ждали указаний

из Москвы, а их, видимо, не было; Центр выжидал, подпишет ли дубчеков-

ское руководство «московский протокол». Группа Форманека была заложни-

ком кремлевских переговоров.

Форманеку пришла пора снимать гипс. Солдат повел в советский воен-

ный госпиталь. В рентгенкабинете русская медсестра предложила конвоиру

выйти за дверь: здесь возможно облучение. Когда солдат скрылся, женщина

зашептала: «Кто вы? Почему здесь? Что у вас происходит?» Форманеку, давно

не встречавшему интереса к себе, так хотелось поговорить, рассказать, рас-

спросить. Но никому из русских он больше не верил.

Было 9 сентября, когда за чехословацкими чекистами снова пришел со-

ветский полковник: «Собирайтесь в Прагу!» «Переводят в чешскую тюрьму?»

– спросил Форманек. «Ну что вы, товарищи, – сказал полковник. – Вы воз-

вращаетесь к работе, на свои посты. Будем и дальше крепить дружбу наших

органов…»

Советский полковник вряд ли знал, что в те дни на столе Брежнева бу-

дут «Некоторые замечания по вопросу подготовки военно-политической ак-

ции…», а в них программа взаимодействия советских и чехословацких спец-

служб на период «нормализации». Важнейшая задача видится в «установле-

нии действенного контроля над органами МВД. Устранение Павела лишь в

незначительной степени ослабило позиции правых в МВД. Этот важнейший

государственный орган до сих пор остается важнейшим рычагом контррево-

люции. Цель не будет достигнута, если органы МВД будут просто нейтрали-

зованы. Их необходимо заставить работать над укреплением основ социа-

лизма, вести решительную борьбу как с происками иностранных разведок,

так и с внутренней контрреволюцией. Без кардинальной чистки невозможно

стабилизировать положение в стране, но эту чистку мы должны проводить

руками чехов, т.е. руками органов МВД…

В органах МВД должна быть проведена кардинальная чистка, и эту ра-

боту нельзя откладывать» 35. Не знал советский полковник, что эти пятеро

чехов, офицеров безопасности, в дни «нормализации», при чистке партии бу-

дут уволены из органов на том основании, что считали ввод союзных войск

интервенцией. Заместитель министра Подрунек, по образованию историк,

пойдет на стройку каменщиком. Начальник отдела контрразведки Пешек

будет торговать на улице овощами. Помощник министра Хошек устроится в

магазине кладовщиком. Форманеку повезет больше: его возьмут юристом в

управление метрополитеном. Его заместитель Янкерле будет искать работу,

пока не умрет от рака.

Мы встретимся с Форманеком после «бархатной революции», во време-

на правления Вацлава Гавела, в мае 1991 года в его пражском доме на Ени-

шовской. В успешном предпринимателе с монашеской бородой непросто бу-

дет узнать одну из ключевых фигур органов безопасности Чехословакии ре-

форматорских времен. Он вспомнит и устыдится своего молчания в ответ на

порыв русской медсестры что-то понять про его страну, умягчить его душу

состраданием. «Я прихожу в ужас, когда думаю, что моя настороженность

при встрече с этой женщиной могла оставить у нее впечатление, будто все

чехи закрыты, раздражены, озлоблены, каким был я, подполковник с гипсо-

вой ногой. Но скажите, мог ли я, офицер чехословацкой безопасности, после

всего пережитого верить хоть одному русскому?»

– А сегодня? – спросил я. – Сегодня верите?

– Поживем – увидим.

На второй день оккупации на Высочанах тайно собрался ХIV съезд пар-

тии. Кружа переулками, заметая следы, делегаты пробирались к назначен-

ному месту. В истории большевизма известны случаи, когда при идейном

расхождении братья по классу бывали друг к другу нетерпимее, чем к закля-

тым врагам. И когда Венек Шилган, профессор экономики, член горкома пар-

тии, ехал на пражском трамвае по сообщенному ему адресу, не подозревая,

что придется пять дней замещать Дубчека, увезенного в Москву, он затруд-

нялся объяснить себе, от кого у себя в стране должна прятаться правящая

партия и почему на чехословацкий «социализм с человеческим лицом» у

Кремля аллергия острее, чем на откровенный европейский антикоммунизм.

Какое надо иметь воображение, чтобы представить, как в разделенном

мире, висящем на волоске от войны, у одной из двух сверхдержав, облада-

тельницы ядерного оружия, двое суток не было в Европе задачи важнее, чем

в оккупированной ею социалистической стране поставить на уши свою ар-

мию, посольство, органы безопасности с единственной целью: найти и разо-

гнать подпольный съезд коммунистов, своих единомышленников.

Над Прагой плыла тень Франца Кафки.

Пару дней назад Шилган был по делам в моравском городке Пршерове.

Утром вышел из гостиницы в киоск за газетой. Толпились люди; старая

женщина причитала, схватившись за голову: «Будет война! Русы пришли!»

Шилган не понимал, каким странным образом в голове женщины сплелись

два слова: русы и война. Понял, когда развернул свежую «Праце».

«…Президиум ЦК КПЧ считает этот акт не только противоречащим основ-

ным принципам отношений между социалистическими государствами, но и

попирающим основные нормы международного права…» 36

Под конец лета Шилгану иногда приходило в голову, что теоретически

это может случиться, но мысль была невероятная, он ее гнал, как наважде-

ние. Намеки на недовольство Брежнева чехословацкой политикой стали по-

являться в феврале; Кремлю казалось, что чехи не договаривают, что-то де-

лают за спиной. Под конец весны Шилган был в Москве в правительственной

делегации по вопросам СЭВа, встречался с советскими товарищами, среди

них была дочь Серго Орджоникидзе, человека из окружения Сталина. Она

врач, стажировалась в Праге; от нее и друзей в ее доме он услышал, что из ЦК

КПСС систематически рассылают «закрытые» письма о Чехословакии, по то-

ну все более жесткие. Его это удивило, об этом вряд ли догадывалось руко-

водство чехословацкой партии. Они знали, Кремлю не нравится кое-кто в

пражском руководстве (Смрковский, Кригель, Пеликан и т.д.), они объясняли

это себе предвзятой информацией, не думая, что кому-то придет мысль кад-

ровые вопросы, внутреннее дело любой партии, только ее одной, решать во-

енной силой. Нет, говорил Шилган себе, надо совсем потерять разум, чтобы

на это пойти.

Идея сдвинуть открытие съезда с 26 сентября на 22 августа, собраться

немедленно, пришла в голову многим и спонтанно; делегаты связывались

друг с другом. Вечером двадцать первого, когда Шилган поездом вернулся в

Прагу и добрался до дома, жена Люба на пороге сообщила о звонках делега-

тов из Праги и Средней Чехии: «Тебя ждут, ты должен идти!» Записала адрес:

Высшая экономическая школа на Жижкове. Он обнял детей, у них трое, обе-

щал скоро вернуться. Не знал, что уходит на неделю.

На улицах стояли танки, люди тащили первых убитых.

«Когда добрался до Жижкова, было шесть вечера. В школе семьдесят–

восемьдесят человек. Все знакомы, обращались друг к другу по имени; нико-

го из руководства не было. Член горкома партии, я оказался как бы главным.

Все уже знали, что Дубчека увезли неизвестно куда. Надо было действовать;

решили предложить делегатам собраться в Праге и обсудить положение. О

проведении съезда тогда не думали, искали только, где разместить почти

тысячу человек. Дворец съездов не подходил из-за ситуации. На площадях

армейские части. Безопасней казалось на заводской территории под охраной

рабочих. К ночи окончательно остановились на Высочанах, на заводе ЧКД.

Связываться с генеральным директором Антонином Капеком не стали, он

мог помешать. Предпочли заводских партийцев; все бросились к телефонам,

нашли иносказательные формы, и скоро делегаты по всей стране (около

1500 человек) знали: сбор утром на Высочанах» 37.

Дата ввода войск (в ночь с 20 на 21 августа) не была случайна. Через

пять дней (26-го) должен был состояться съезд словацких коммунистов; ес-

ли его не опередить, позволить избрать новый состав словацкого партийно-

го руководства, а большинство в нем оставалось бы за сторонниками ре-

форм, создание послушного Москве «рабоче-крестьянского правительства»

было бы еще затруднительней. А если допустить ХIV съезд и избрание ново-

го ЦК, тоже бесспорно дубчековского, упреки Праге в разгуле контрреволю-

ции утратят смысл. Тогда вряд ли нашелся бы сумасшедший, готовый при-

гласить в страну чужую армию.

В Москве намечали варианты, как пойдут события после ввода войск,

но не учли способность малой нации к мгновенной сплоченности. Когда

больше нечего ждать, люди шутят над собою и над врагом. Этот характер

тысячу лет обеспечивал этносу выживание, моральную победу.

С утра 22 августа трамваи в сторону Высочан шли переполненные. Не-

которые делегаты добирались на грузовых машинах; из дома уходили, как на

фронт: «Давай рубашку, я поехал!» У проходной завода следовало предста-

виться (списки делегатов были у секретарей низовых организаций, стояв-

ших рядом с охранниками), каждому показывали, как пройти к рабочей сто-

ловой. Прибывали делегаты Пльзня, Карловых Вар, Южной Моравии, Север-

ной Моравии… Некоторые успели добраться из Словакии, но поезд из Брати-

славы идет в Прагу десять-пятнадцать часов, причем нерегулярно; словац-

кие делегаты продолжали прибывать вечером и на следующий день.

На всех дорогах к Праге войска проверяли документы, выявляя делега-

тов; перешедшие на сторону консервативных сил сотрудники чехословацкой

безопасности и офицеры КГБ группами по три-четыре человека сновали по

городу в поисках района, где мог открыться съезд. Впервые так явно обна-

ружился страх кремлевских идеологов перед чехословацкими партийцами,

тогда одним из самых сильных коммунистических отрядов в Европе.

Зал столовой был Шилгану знаком; там проходила высочанская парт-

конференция, он был на ней как гость весной, в апреле. «Мы тогда оказались

рядом с Дубчеком. “Знаешь, – я говорил ему, – кажется, у нас не все в порядке,

противники реформ слишком суетятся, и мне это не нравится”. – “Что же ты

хочешь? – отвечал Дубчек. – До съезда надо выдержать, потом они уйдут. А

если попытаются устроить в партии путч, мы их уберем, не дожидаясь съез-

да”. Он имел в виду Биляка, Индру, Ленарта. Мы стояли рядом и говорили,

глядя в глаза друг другу».

К десяти утра в столовой собралось больше 800 делегатов. По обыкно-

вению, из представителей областей выбрали президиум. Делегаты расска-

зывали, как в городе за ними охотятся, ищут место сбора; на территорию за-

вода в любую минуту могут войти войска. «Нас большинство, у всех на руках

мандаты, этого достаточно, чтобы провозгласить наше собрание съездом

партии». «Прежний ЦК по уставу уже не действует, сегодня нет другого по-

литического центра, готового взять на себя ответственность», – слышались

голоса. Шилган поддержал: «Мы имеем право объявить себя съездом и из-

брать новый состав Центрального Комитета». К одиннадцати часам был из-

бран президиум и рабочие комиссии, вести съезд поручили Венеку Шилгану.

Зал принял обращение к народу, потом к коммунистическим, социал-

демократическим, рабочим партиям мира.

В зале сидели известные в стране люди, в их числе Зденек Гейзлар, Ми-

рослав Галушка, Эдуард Гольдштюккер, Иржи Пеликан, Ян Прохазка, Фран-

тишек Водслонь, Божена Махачова, Иржи Ганзелка, Мирослав Зикмунд… Да-

вали выступить каждому, кто хотел, но не более двух минут; никакой исте-

рии, только по делу. Выходившим за регламент с мест кричали: «Долго гово-

ришь!» Обсуждали предложения, возвращали тексты на доработку комисси-

ям, возникавшим тут же. Угроза появления чужих войск требовала самодис-

циплины; все были, как скалолазы, связанные одной страховочной веревкой,

и надо карабкаться выше, поддерживая друг друга.

Опыта справляться с таким перенапряжением чувств, с таким объемом

страстей, быстро меняющихся, перетекающих одна в другую, ни у кого не

было. Появлялись делегаты, добиравшиеся издалека; на улицах, говорят,

полно танков, бронетранспортеров, на площадях горят костры. Не поспева-

ют только словаки, многих задержали на границе Словакии и Моравии; они

ищут обходы, но военные повсюду. В городе ожидались массовые обыски и

преследование сторонников реформ. Шли разговоры о планах советского по-

сольства создать «рабоче-крестьянское правительство» и «революционный

трибунал». Участники съезда – сотрудники чехословацкой безопасности –

советовали звонить домашним: уничтожать записи, нежелательные для чу-

жих глаз. Ганзелка дозвонился до дома, попросил жену и бабушку (ее маму)

спуститься в подвал, найти в шкафах кое-какие письма, сжечь их.

«Нужна была связь с миром; на соседнем заводе радиопередающих

устройств рабочие помогли быстро собрать аппаратуру. Пришли люди с

чешского радио Камила Моучкова и Гонзович (не помню имени), стало воз-

можным слать телеграммы, общаться с другими странами. Потом офицеры

КГБ будут недоумевать, как нам удавалось говорить, с кем хотели, когда они

перекрыли все линии связи. Они просто не знали: железнодорожники предо-

ставили съезду ведомственную связь; обычно по ней передают транспорт-

ную информацию, но для нас сделали исключение, и наши сообщения пошли

в Германию, и Францию. Со Словакией я говорил по линии связи энергоси-

стемы. Через пару фраз я спрашивал: “Ты меня понял?” – “Понял”. – “Могу

продолжать?” – “Продолжай…” Я ничего в технике не понимал, но вокруг бы-

ли рабочие, и все получалось. Скоро в столовой оборудовали настоящую ра-

диостудию, и можно было выходить в эфир прямо из зала заседаний. Рабо-

чие нам приносили хлеб, сосиски, чай, кофе, сахар…»

При выборах ЦК первыми назвали Дубчека, Черника, Смрковского,

Шпачека, Шимона, Кригеля, вывезенных в Советский Союз. Никто не знал,

что с ними, представляли занесенные снегами сибирские лагеря. Делегаты,

люди неверующие, как многие потом признавались, молили Бога, чтобы дал

их товарищам в Москве все выдержать и сохранить достоинство.

В ЦК избирали совесть нации, хотя именно этих людей советская пресса

относила к вождям «контрреволюции»: Иржи Гаека, Ота Шика, Иржи Пели-

кана, Эдуарда Гольдштюккера… Теперь от высочанских избранников будет

зависеть, сохранит ли партия решающее влияние в обществе. Как ни мало

было времени и как ни хорошо все знали друг друга, каждую кандидатуру

обсуждали. Спор разгорелся вокруг имени Иржи Ганзелки. Все зачитывались

книгами путешественников, теперь работающих с ними рядом на съезде, но

смущал партийный стаж, по сравнению с другими небольшой. И все же Ган-

зелку избрали членом ЦК, а Мирослав Зикмунд предложил вместо себя Ка-

рела Павлиштика, доктора философии; с ним согласились.

«Работу съезда, – будет вспоминать Шилган, – закончили в двенадца-

том часу ночи. Утром люди должны вернуться к рабочим местам. «Докумен-

ты знаете?» – спрашивал я. «Знаем!» – «Разъезжайтесь, и пусть предприятия

работают, дети ходят в школу, жизнь продолжается. Мы должны себя вести

как нормальные граждане. Это наша страна, и мы отвечаем за то, чтобы все

шло обычным путем. А с войсками не будем иметь никакого дела, для нас

они не существуют. Ну, расходимся, друзья. Всего доброго!»

Во время перерыва к Иржи Ганзелке подошла сотрудница Министер-

ства внутренних дел, протянула написанный от руки список: двенадцать фа-

милий. Первым значился Ганзелка, за ним Эдуард Гольдштюккер, всех не за-

помнил. В министерстве, говорила девушка, шло совещание консервативных

сил, они утвердили этот список, указанных в нем лиц предписывалось аре-

стовать в любом месте, где бы ни находились. Рядом с Ганзелкой стоял Ми-

рослав Зикмунд, но вчитаться не удавалось, девушка торопилась передать

листок в президиум. Шилган огласил список и предложил названным в нем

делегатам пока не выходить в город, оставаться на заводской территории;

здесь охрану несла народная милиция и рабочие отряды, а руководил ими

полковник Генерального штаба чехословацкой армии, известный военный

теоретик, участник съезда, избранный членом ЦК. Для Ганзелки и Зикмунда

в этом было что-то ирреальное: находиться под защитой вооруженных

охранников в родной Праге, где в 1947 году ликующий город провожал обо-

их в первое путешествие по Африке. . Приехали!

Ночевали в конструкторском бюро, в кабинетах инженеров, технологов,

конструкторов. Появились железные кровати, кто-то устраивался на полу,

положив под голову папки с бумагами. С утра 23 августа Ганзелка и несколь-

ко других членов нового ЦК сели работать над документами съезда. Все

мысли были о том, где сейчас Дубчек, Черник, Смрковский, другие товарищи.

Пока не вернулся Дубчек, руководить всей работой поручили Шилгану.

На следующий день в Прагу пришла московская «Правда». Высочанский

съезд был назван «незаконным контрреволюционным сборищем». Кремль

требовал от чехословацкого руководства все решения съезда аннулировать.

Делегаты читали о себе несусветные вещи. Их не задевала грубая работа –

насмотрелись! – все желали только быстрейшего возвращения лидеров пар-

тии, а дома как-нибудь разберемся.

Иржи Ганзелка с другими членами ЦК работал над письмом Людвику

Свободе. Президенту советовали, пока он в СССР, не принимать окончатель-

ных решений, а быстрее вернуться, почувствовать ситуацию. Но передать

письмо президенту станет возможным только по возвращении в Прагу.

Мирослав Зикмунд и его семья (жена, мать жены, сын) вечером 20 авгу-

ста вернулись, напомню, после отдыха на Адриатике в Готвальдов (Злин), в

свой дом с садом и выходящей на улицу каменной тумбой. Ночью он услы-

шал о вторжении войск, увидел в темном небе самолеты, а утром позвонили

друзья, тоже избранные делегатами съезда, и сообщили, что съезд будет

чрезвычайным и надо выезжать; он рассовал по карманам нужные бумаги, а

партийный билет спрятал в носок, чтобы не нашли при обыске.

В ночь с 21 на 22 августа Зикмунд и его спутники неслись на машинах в

Прагу. Всю дорогу молчали. Оказаться в оккупированной стране было невы-

носимо. Добравшись до Высочан, оставили машины на окраинной улице и

пешком пошли к заводской проходной. На улицы вышли рабочие патрули,

готовые сопровождать делегатов к месту. Зикмунда поразила четкая органи-

зация: у проходной дежурили машины Красного креста и люди в белых хала-

тах – это были участники съезда, – под видом медицинских работников они

развозили по нужным адресам принятые документы. Их озвучивали по ра-

дио и передавали в редакции газет.

Утром 23 августа перед возвращением домой Зикмунд пошел пешком к

зданию пражского радио. «На Виноградах кошмар: везде танки, переверну-

тые трамваи, полыхает огонь. Фасад Национального музея на Вацлавской

площади изрешечен пулями. Похоже, стреляли из автоматов очередями. По-

чему? Зачем? Чтобы лишний раз задеть наши национальные чувства? У меня,

как у всех чехов, огромное уважение к этому историческому зданию, постро-

енному сто лет назад, гордости европейской архитектуры. Памятники наше-

го прошлого чем провинились? На танках советские солдаты. “Зачем вы

пришли?” – спрашиваю. Солдат держит у бедра автомат, рука на спусковом

крючке. Если ему что-то не понравится, он может нажать на крючок.

Солдаты просят у прохожих воды. На площади жарко, а тут еще танко-

вая гарь. Никто не двигается с места. Жалко несчастных солдат, но это форма

сопротивления, одна из немногих, доступная людям. Потом переводчик

наших книг на русский, хорошо нас знавший, скажет мне с укоризной: что же

вы были такие безжалостные, не дали солдатам попить. Я отвечу ему: “Это

ваши генералы должны были дать им воду”. Мы понимали, что не отзывать-

ся на просьбы попить безжалостно. Танки стояли без горючего, солдаты бы-

ли без хлеба и без воды, сердце болело на них смотреть. Но как иначе чехи

могли выразить свою к интервентам ненависть?

Стою на Вацлавке, слышу странные звуки: то ли стук, то ли звон. Люди

достают из карманов ключи, связки железных ключей, бьют ключами о клю-

чи, и над площадью, над головами стоит тупое громыхание. Солдаты пе-

реглядываются, не зная, как реагировать. То была старая католическая тра-

диция: когда кто-то умирал, прихожане в костелах били ключами о ключ,

напоминая об отошедшей душе. На занятой танками площади одновремен-

ное перезвякивание ключей имело свой смысл: уйдите!» 38

Всю обратную дорогу домой, в Южную Моравию, Мирослав Зикмунд

обдумывал, что предпринять. В Готвальдове стояли танки; жерла орудий

смотрели на гостиницу «Москва», на здание телеграфа, на корпуса знамени-

тых обувных фабрик Томаша Бати, переименованных в предприятие «Свит».

Дома он написал обращение к советским друзьям, а утром следующего дня