Я знаю все твои мысли

Родственница тех самых Бенитес-Джонс из Патагонии

В пятницу вечером, через две недели после начала занятий, Гидеон сидит в читальном зале. Он недоволен. Он понимает, что школа — для того чтобы учиться, но провести вечер пятницы в читальном зале — это же просто глупо! (Вообще-то, Гидеон, это в духе кальвинизма, и если бы ты не тратил все время на курение марихуаны и тревожные мысли о том, как произвести впечатление на соседей по комнате, переспав с Молли Макгарри до Дня Всех Святых, ты мог бы стать образованным человеком — собственно, за этим и послал тебя сюда твой работяга-отец.) Гидеон читает первую главу «Повести о двух городах», где женщина вяжет шарф. Мэдисон вчера тоже вязала… Свитер, который в основном состоял из дыр, призванных продемонстрировать ее грудь. Гид все время думает о ней. Молли Макгарри, конечно, славная, милая девушка, но Мэдисон… он не может объяснить.

А я могу. У Молли более глубокая красота. Она требует сосредоточенности. А Мэдисон… ну что сказать? Она как свитер с дырками.

По двору кружит машина службы доставки пиццы — наверное, для кого-нибудь из преподавателей. По пятницам Джим Рейберн оставлял Гиду двадцатку, чтобы тот заказал себе бутылку виноградной газировки и пиццу с колбасой. Съев пиццу, Гидеон звонил Даниэль. Они шли к нему в комнату и…

Даниэль. О черт, Даниэль! Ощущая влажную, горячую испарину и угрызения совести, Гид понимает, что, с тех пор как приехал в школу, ни разу не позвонил Да- ниэль, с которой они общались каждый день в течение… в течение… в общем, неважно (семи месяцев, Гид, ты встречался с ней семь месяцев!).

Гид просит разрешения вернуться в общежитие, соврав, что плохо себя чувствует.

Телефон-автомат находится в подвале общежития

«Проктор», в комнате для отдыха, где нашли свое последнее пристанище скромные подарки бывших выпускников. Не понимаю, как в школе, которую рекламируют как элитное место, допускают подобную запущенность. Полированная мебель сломана и поцарапана. Телевизор, подсоединенный к старому пыльному видеомагнитофону, принимает только один канал. На нем стоит запылившийся пластиковый цветок папоротника в жестяном горшке, накрытом цветастой тканью.

На красном диване с потрескавшейся виниловой обшивкой лежит мальчик в халате и читает «Поворот винта».

— Я болею, — объявляет он, стоило Гиду войти в комнату. — Ближе не подходи.

— А почему ты не у себя в комнате? — спрашивает Гид.

Парень пожимает плечами. У него кудрявые темные волосы и маленькие глаза, он носит очки. Вид у него со- всем мальчишеский. От него пахнет марихуаной, но может, это оттого, что он болен какой-то ужасной болезнью? Гид догадывается, что перед ним первокурсник.

— Я спустился, чтобы позвонить, — говорит мальчик. — Но телефон не работает. А я слишком устал, чтобы подниматься обратно.

Гид прикладывает к уху трубку. Молчание.

— Говорю же. — Парень театрально стонет и опускает на грудь открытую книгу.

— У тебя нет сотового? — спрашивает Гид. Вообще- то, он рад, что хоть у кого-то его нет.

Мальчик качает головой.

— Мои родители против сотовых телефонов, — отвечает он. — Они ненавидят правительство.

Гид не видит связи между этими двумя вещами. И он прежде никогда не слышал, что кто-то может ненавидеть все правительство сразу. Слишком уж это экстремально.

— Кажется, твои родители немного того, — говорит он.

— Возможно, — отвечает его новый знакомый, нисколько не задетый таким предположением. — У меня есть идея. Сделай мне одолжение. — Он садится, и Гид видит, что ему правда плохо. Он прислоняет книгу к потрепанному подлокотнику дивана и с ее помощью поднимается. — Я не смогу уйти отсюда. Ты можешь пойти к телефону-автомату в женском общежитии,

«Уайт», и позвонить по этому номеру? — Он листает книгу и достает оторванный угол газеты, на котором написан номер телефона.

Гид делает шаг вперед, но парень выставляет вперед руку, останавливая его.

— Говорю же, я заразный, — повторяет он и, сделав из куска газеты комочек, бросает Гиду. Он приземляется у его ног.

— Это телефон брата, — говорит мальчик. — Позвони ему и скажи, что бабушка приезжает завтра в четыре двадцать.

— Телефон брата записан у тебя на обрывке газеты? Гид не двигается с места, и тогда мальчик снова опускает книгу и смотрит на него.

— Послушай, если ты сделаешь это для меня, я буду твоим должником. — Гид чуть не смеется ему в лицо. Мальчик хмурится. — Может, тебе кажется, что я ничем не могу тебе услужить, но поверь, я много что могу для тебя сделать.

Этот мальчишка весьма самоуверен, хоть и действует ему на нервы.

— Хорошо. Бабушка приезжает в четыре двадцать, а звать тебя как? — спрашивает Гид, даже не скрывая раздражения.

— Микки Айзенберг, — отвечает малый.

— Рад знакомству. — Гид машет ему рукой, надеясь избежать очередной лекции о микробах. — Меня зовут Гид.

— Я знаю, кто ты, — отвечает Микки. — Ты тот парень, что сказал мисс Сан Видео, что она хорошо работает языком. — Он прищелкивает языком. — Эта мисс Сан Видео телка что надо.

— Тебе четырнадцать, — говорит Гид. — Тебе еще рано так говорить о женщинах. Это просто смешно!

Но Микки Айзенберг лишь пожимает плечами.

Я знаю, какие женщины мне нравятся, — заявляет он. — Когда-нибудь, может, и ты это поймешь

Кажется, я и в Микки Айзенберга начинаю влюбляться! Ну нет, конечно… Однако, если у него в четырнадцать уже определены сексуальные приоритеты, со временем дело может только улучшиться!

Комната отдыха в «Уайт» не менее уродлива, чем в

«Проктор», только на стене над автоматами репродукция картины Хоппера «Ночные ястребы». Гид разглядывает полотно, в особенности мужчину в тренче, сидящего за барной стойкой. Гиду кажется, что он похож на него. Этот парень тоже не знает, как ему поступить. У Гида в голове одновременно возникает тысяча вопросов. Может, Даниэль сама поняла, что у них все кончено и поэтому он перестал звонить? Должен ли он порвать с ней, как положено, или можно просто вести себя так, будто между ними и не было ничего, другими

словами, ничего не делать?

Второй вариант нравится ему все больше и больше. Потом на ум приходит фраза, которая, как ему кажется, идеально подходит к этой ситуации: «Мне надо разобраться в себе».

Ребята почему-то думают, что фраза «мне надо разобраться в себе» освобождает их от всех обязательств. А в девчонок она вселяет надежду, хотя надеяться-то не на что.

Нет, не разобраться в себе… Хорошо, что Гид сам это понял. За этой фразой последуют расспросы о том, чего он на самом деле хочет. Это совершенно ни к чему. В голове мелькает картина ссорящихся родителей. Он должен позвонить Даниэль. Тогда он поступит,

как джентльмен.

Даже я так думаю. А ведь я не хочу, чтобы он уделял внимание другим девчонкам. Даже из вежливости. Что если он опять влюбится в нее, лишь заслышав ее го- лос? Хотя вряд ли.

Пожалуй, позвонит он сперва братцу Микки.

К телефону походит парень лет двадцати — двадцати пяти.

— Я звоню от Микки, — говорит Гид. — Ваша бабушка приедет завтра в четыре двадцать.

— О’кей, — отвечает парень и вешает трубку.

Гид недоуменно смотрит на телефон: может, он что- то сделал не так? Он уже думает перезвонить, как вдруг слышит грудной язвительный женский смех. Он оборачивается. И видит девушку в белой футболке, белых брюках и коричневых сандалиях рядом с огромной кучей дорожных сумок от «Луи Виттон». Эта девушка каким-то совершенно невозможным образом красивее всех девчонок, которых он прежде встречал.

Я могу это подтвердить.

Гид ловит воздух ртом, будто девчонка горит пламенем. Девушка открывает рот и произносит:

— В четыре двадцать? — и вскидывает идеальную темную бровь. — Ты знаешь, что это означает? — У нее темные волосы и глаза, а кожа ровного золотистого оттенка. Она поднимает руки, берет свои волосы и обвивает их вокруг запястья на манер веревки, а потом завязывает узлом, который тяжело падает ей на спину. — Quecalor, — вздыхает она. (Даже Гид знает, что это значит: как жарко.) — Могли бы и раскошелиться на кондиционеры, как думаешь?

Она оглядывает Гида с ног до головы и понимает, что он до сих пор не сказал ни слова, зато стоит, уставившись на нее во все глаза. Из читального зала выходят

девочки — они идут быстро, опустив головы, хотя большинство глаз все же тайком косятся на девчонку. На это божественное создание. На эту фею.

В голове у Гида полная каша.

Девчонка выжидающе смотрит на него. Он понимает, что надо что-то сказать.

— Ты здесь учишься? — спрашивает он. Его бестолковость приводит ее в восторг.

— Да ты новенький, — заключает она, медленно, с наслаждением растягивая слова. И снова вскидывает бровки. Гид снова молится Богу, не в силах поверить, что она с ним флиртует. — Я здесь с девятого класса. — Акцент у нее совсем не такой, как у мисс Сан Видео. Но он не спешит спрашивать, откуда она, потому что люди с акцентами часто оказываются обычными американцами и обижаются, когда их спрашивают, от- куда они родом.

— Меня зовут Пилар Бенитес-Джонс, — говорит она. — Опоздала к началу занятий, потому что моя сестра выходила замуж. — Гид подмечает, что Пилар смеется без особого веселья в голосе. — И эта свадьба сильно затянулась: ее справляли на двух континентах, и мне пришлось много летать, а это ужасно сушит кожу, и постоянно выслушивать, как родители орут друг на друга. Точнее, мама орет, а папа пытается извиниться за то, что вызвал эти вопли. — Пилар садится на один из чемоданов и, словно пытаясь заглушить воспоминания, зажимает прелестные ушки прелестными ладошками.

Странно. — Гид в кои-то веки рад скандальному разводу родителей. — Я только что вспоминал, как мои предки ссорились точно так же. Меня зовут Гидеон, — добавляет он.

— Геее-де-он, — произносит она. Он даже не думает ее поправлять.

— Мать с новым мужем переехали в Нью- Мексико, — тихо произносит он.

Его признание прерывает тихий звонок. Пилар лезет в лифчик — о господи — и достает крошечный серебристый телефончик.

Она принимается возбужденно болтать по-испански. Гид, который вовсе не так бестолков, как кажется, понимает, что это может означать конец разговора. Но Пилар закрывает крошечную трубочку отполированным розовым ноготком и шепчет:

— Подожди. — Через несколько секунд она вешает трубку и осторожно оглядывается кругом.

— С какой стати ты на побегушках у Микки Айзенберга? — строго спрашивает она.

— Ты знаешь Микки? — изумленно спрашивает Гид.

— Разумеется. Он торгует «экстази». И называет себя «четыре двадцать» — это какой-то сленг у обкурков.

— Он же вроде торгует «экстази»…

Пилар оттягивает прядку волос и подносит кулачок к губам. Я понимаю, что это откровенно манипулятивный женский жест, но Гид просто думает, что никогда в жизни не видел ничего сексуальнее.

— Он торгует «экстази», — объясняет Пилар, — но сам курит марихуану.

Должно быть, у Гида потрясенный и глупый вид, по- тому что Пилар начинает смеяться.

— Микки Айзенберг заставил тебя проворачивать за него сделки с наркотиками, а ты даже ничего не заподозрил!

Пилар находит это весьма забавным. Потом ее глаза наполняются тревогой. Она касается его плеча.

Тогда все и происходит. Ее пальчик на его плече, кажется, вмещает в себя весь мир — в хорошем смысле этого слова. Она что-то говорит, и Гид пытается сосредоточиться на этом, но у него кружится голова. Так вот что значит любовь. Вот почему он оставил Даниэль стоять на дороге, так и не сказав ей то, что она хотела услышать. Вот чего он ждал все это время.

О, и Гидеон напрочь забыл о пари. Пилар заставила его забыть о всех проблемах этого мира.

— Не волнуйся, — шепчет она. — Учителя понятия не имеют, что Микки Айзенберг торгует наркотиками. — Она закатывает глаза. — Их заботит только одно: чтобы мы поступили в колледж.

В общежитии становится шумно, все больше девчонок выходят из читального зала. Внезапно золотистое и безупречно красивое личико Пилар озаряется.

— Мэдисон! — кричит она.

Волосы Мэдисон Спрег собраны в крысиные хвостики. Гиду кажется, что они выглядят очень симпатично, но это лишь потому, что он парень и его не может раздражать, когда девчонка нарочно дает понять, что она такая красавица, что ей все равно, как она выглядит. Они с Пилар по-девчоночьи крепко обнимаются, а смущенный Гид перетаптывается в сторонке. Наверное, ему стоит уйти, но он просто не может. Он понимает, что ему в этой школе учиться целый год и, как он надеется, и следующий год тоже, но, глядя в сияющие карие глаза Пилар и на ее идеальную попку в белых штанах, ему кажется, что сейчас — самый важный и самый неповторимый момент в его жизни.

— Привет, Гид. — Мэдисон кокетливо толкает его в плечо, наклоняется и чмокает в щеку. — Новый соед Каллена и Николаса, — объясняет она, и Гид невольно задумывается: неужели она должна оправдываться, откуда его знает? Неужели нельзя сделать вид, что они просто знакомы?

— Эй, мне пора, Хэл должен позвонить, — говорит Мэдисон и задом направляется к лестнице. Девчонки помладше и менее симпатичные расходятся в стороны, уступая ей дорогу. — Я попозже к тебе зайду.

— Сосед Каллена и Николаса, — говорит Пилар, когда Мэдисон исчезает из зоны слышимости. — Это, конечно, весело, хотя, с другой стороны… — Она вытягивает вперед одну из своих прекрасных ручек, поворачивая ее и любуясь блеском колец на свету. — Может, не так уж и весело?

Она права. Именно так он себя чувствует. Эта девушка в прекрасных белых одеждах и сверкающих украшениях заслуживает того, чтобы знать о нем все. Ему хочется рассказать ей о родителях, о глухой улочке в Вирджинии и ребятах, играющих на дороге, о том, как отец постоянно выставляет его идиотом. О том, что курение марихуаны и приятно, и отвратительно одновременно; о том, что во время утренних пробежек он мечтает о том, чтобы девчонка, такая же красивая, как Пилар, в один прекрасный день увидела в нем не только хиляка с дряблыми мышцами.

— Тебе помочь? — спрашивает он. — Я мог бы по- мочь отнести чемоданы тебе в комнату.

— Тебе же туда нельзя, — замечает Пилар.

Точно, — отвечает Гид. Наверное, сейчас лучше всего закончить разговор, пока он еще не выдал свои чувства. — Тогда я, наверное, пойду к себе в общежитие

— Но если ты сейчас уйдешь, — говорит Пилар, — то никогда не узнаешь секрет, которым я хочу с тобой поделиться.

Значит, мне не показалось, думает Гид. Между ними действительно что-то промелькнуло.

Он приходит к такому выводу отчасти потому, что ему очень хочется, чтобы так все и было, а еще потому, что он не знает, что симпатичные девчонки разбалтывают секреты направо и налево. Так уж у них принято. Пилар наклоняется поближе. Все внимание Гидеона направлено на то, как ее губы слегка прижимаются к

его уху, когда она шепчет.

— Мэдисон любит дефлорировать мальчиков и записывать это на камеру своего сотового. А потом посылает запись своему бойфренду. Тому якобы бывает очень скучно на гастролях. — Последнюю фразу Пилар произносит с очень плохим британским акцентом, что, тем не менее, передает всю степень ее презрения. Она явно счастлива поделиться этой информацией и, все рассказав, начинает сиять еще лучезарнее: — Нет, ты когда-нибудь видел такое извращение? Хоть раз в жизни? — Последнее слово она произносит с таким нажимом, словно в нем четырнадцать слогов. Пройдет секунда, думает Гид, и она перестанет мне улыбаться, и тогда я умру.

— Да, — отвечает Гид, но тут же поправляется: — Нет. — Потом смущается, пытается улыбнуться… О нет, Гид! Смывайся оттуда!

— Может, видел, а может, и нет? — приходит на выручку Пилар. Она говорит это, глядя на него через плечо, с которого на несколько сантиметров соскользнула майка, открыв узкую розовую бретельку лифчика.

Гид кивает.

— Может быть.

— Тогда, может быть, увидимся, — роняет Пилар.

— Было бы здорово, — бормочет Гид, опускает голову и смотрит на гору ее сумок. Он не может помочь ей отнести сумки наверх, так как это против правил. Но он все же нагибается, берет самую тяжелую сумку и помогает ей поудобнее взвалить ее на плечо.

А потом, не в силах совладать с собой (за это он мне и нравится), он заправляет майку под ручку сумки, чтобы ее нежную кожу не натерло.

— Спорим, ты был влюблен в Мэдисон до того, как я тебе об этом рассказала, — говорит Пилар.

Гид краснеет.

— Постарайся больше не ввязываться в дела с наркотиками, — добавляет она и уходит.