Я знаю все твои мысли

Не в пари дело

Во вторник накануне Дня благодарения, за час до того как отправиться с Николасом в Нью-Йорк, Гид наведывается в почтовую комнату и по дороге злится на самого себя. Если Молли до сих пор не ответила, почему это должно произойти именно сегодня? В комнате для писем шумно, как всегда перед каникулами. Все такие раскрасневшиеся, счастливые, с большими дорожными сумками в руках.

Но в ящике его ждет конверт. Красный, как пальто Молли. Преисполненный оптимизмом Гид разрывает конверт.

Гидеон. Не в пари дело. Молли.

Гидеон корчит гримасу. Неужели нельзя было написать что-то однозначно плохое или однозначно хорошее? Чтобы он смог понять, как ему себя чувствовать? Несколько часов спустя Гидеон сидит у окна скоростного поезда. Николас спит на соседнем сиденье и,

несмотря на это, привлекает внимание. Мимо то и дело проходят девочки из частных школ и студентки колледжей — и сексуальные, на высоких каблуках и в джинсах, и маленькие и коренастые, в свитерах и пижамах. Этих девочек явно прислали подружки взглянуть на Николаса, потому что все они пытаются не улыбаться. Школьницы прячут смущенные и взволнованные лица в воротниках узорчатых свитеров. Студентки просто смотрят искоса. Везучий ублюдок. Даже когда спит, все на него смотрят! Если бы я выглядел так, думает Гид, все эти девчонки меня бы не игнорировали. И никто бы не заключил пари на мой счет. Я бы ходил на свидания с девушкой вроде Пилар, и мне бы не пришлось подло поступать с Молли Макгарри.

Да ладно, Гидеон! Неужели ты вправду думаешь, что был «вынужден»? Нет, он так не думает. Он понимает, что в какой-то момент пари Каллен, Николас и он сам стали единым целым. Он знает только, что это не он заварил кашу.

Нажав кнопку на сиденье, он откидывается назад и размышляет о том, что положить начало и не препятствовать развитию ситуации — это, по сути, одно и то же.

— Извините. — Гид оборачивается и видит мужчину с землистым лицом. Плечи его блестящего черного костюма припорошены перхотью. — Это новый ноутбук. Поосторожнее.

Гид поднимает сиденье, но лишь наполовину. Мужчина с ноутбуком ерзает и раздраженно кричит. Гид смотрит на холодный каменистый берег Коннектикута и вспоминает программу по каналу «Дискавери» о каком-то племени из дремучих бразильских лесов. Членам этого племени приходилось посвящать большую часть сознательной жизни ужасно неприятному и опасному занятию. То ли их единственным пропитанием был ядовитый жук, которого приходилось вынимать из зубов разъяренного зверя, то ли они жили в хижинах, скрепленных гвоздями из определенного вида металла, который можно было выковать лишь в самый жаркий день года. И вот, показав жизнь этих несчастных людей, отчаянно пытающихся выжить, голос за кадром равнодушно произнес, отстраненно растягивая слова, отчего у Гида по спине поползли мурашки: «Это их ми- и-ир. Таковы обстоятельства их существова-а-ания». Как будто этим можно было поставить точку. Но, как ни странно, именно это диктору и удалось.

А это мой мир, думает Гидеон под усыпляющий стук клавиатуры ноутбука. Таковы обстоятельства моего существования.

Мимо проходит еще одна девочка в узорчатом свитере. Ее взгляд скользит по его лицу и останавливается на Николасе. Гид не сердится. Таковы обстоятельства ее существования.

— Ты ведь был в Нью-Йорке? — спрашивает Николас, когда они подъезжают к Пенсильванскому вокзалу. В толпе людей, собирающихся выйти из поезда, Гида распирает важность.

— Да, — говорит он. — То есть я был в «Радио- Сити-Мюзик-Холле» и в «Эмпайр-Стейт-Билдинг».

— Это не Нью-Йорк, дорогуша. — Седая дама щелкает выдвижными колесиками и ручкой черного чемоданчика. В руках у нее полотняная сумка со слоганом:

«Радио WNYC: пища для ума». — Нью-Йорк — это джаз, искусство, кафе. Ты должен показать ему настоящий Нью-Йорк. Ночную жизнь большого города. — Она подмигивает Николасу и вперевалочку уходит, ступая в калошах.

— «Настоящий Нью-Йорк». — Николас качает головой. — Как меня достали эти снобы. Они, наверное, рыдали, когда в Гринвич-Виллидж открыли «Гэп».

Они едут на метро: это весело и необычно. Гид слышал про метро много странного: что там одни бомжи, которые только и делают, что пытаются сорвать с вас бриллиантовые ожерелья и вырвать из ушей серьги. Каково же было его удивление, когда он увидел обычных людей, которые ведут себя тихо и спокойно, читают книжки или смотрят прямо перед собой. Дорога занимает считанные минуты.

Они выходят в сумерки, в мерцание рождественских гирлянд, и Гид кивает: он доволен, он начинает расслабляться, его охватывает радостное предчувствие, при- чина которого ему не совсем понятна.

А мне кажется, я знаю, в чем дело. Я обожаю гостить у родителей своих друзей. Чужие родители почти всегда классные. Они тебя кормят. Еда у них совсем другая, не такая, как дома, — как правило, лучше. Или наоборот: они совсем не обращают на тебя внимания. Просто рай земной. А у Николаса к тому же одна мама. Один родитель всегда лучше двух. Родители-одиночки просто мечтают тебе угодить.

Во время короткой прогулки до дома Николаса Гид замечает, что квартал населен почти исключительно привратниками, старушками и старичками, хмурыми женщинами в твидовых костюмах и заспанными мужчинами в тренчах, выгуливающими крошечных собачек. Большинство зданий красивые, с огромными окнами, пышно украшенными сосновыми ветками и красными лентами. Есть и несколько уродливых зданий — новые, белые, похожие на круизные лайнеры, установленные вертикально на нос.

— Где мы? — спрашивает Гид.

— Это Парк-авеню, — со зловещей торжественностью произносит Николас. — сердце Верхнего Ист- Сайда.

Мимо проходит шикарно одетая симпатичная девушка примерно их возраста в красном пальто. Гидеон вспоминает Молли и записку. Не в пари дело. Эта фраза одновременно успокаивает и тревожит его. Что это значит? Что он с самого начала ей не нравился? Да нет же, нравился. Когда они разговаривали, ее лицо… она всегда выглядела такой счастливой.

Я рада, что он пытается логически проанализировать ситуацию, рада, что он думает. Мальчикам- подросткам вообще полезно думать, иначе у них мозги атрофируются.

Кажется, когда он сказал ей про пари, она не слишком расстроилась. Верно? Или ему показалось? Он как-то слышал о художнике, который все свои разговоры записывал на диктофон. Может, стоит попробовать? Не в пари дело.

— Не в пари дело, — произносит он вслух. Николас стонет:

— Зачем думать о пари сейчас? Молли здесь нет! Сделай перерыв.

Ему легко говорить.

Они заходят в дом Николаса через каменную арку, возле которой дежурит привратник в голубой униформе.

— Николас! — восклицает он. У привратника седые волосы, а форма плотно облегает коренастое тело. — Все шалишь?

Николас подходит к нему и пожимает руку.

— Как жизнь, Кенни?

— Не жалуюсь, — отвечает Кенни, похлопывая себя по животу. — По крайней мере, жильцам! — Он разражается громким хохотом, который сопровождает их, пока они идут по огромному внутреннему дворику. Его размеры просто поражают. Дворик размером с футбольное поле, с башенками по краям и маленькими каменными пристройками, возле которых стоят другие привратники в голубых ливреях. У некоторых в руках папки, другие разговаривают по телефону. Больше похоже на средневековую крепость, чем на многоквартирное здание.

— И ты здесь живешь? — спрашивает Гид.

— Да, всю свою жизнь, — безжизненным тоном отвечает Николас, предупреждая Гида, чтобы держал восторг при себе.

В лифте их приветствует еще один служащий в голубой униформе. Лифт отделан великолепным деревом драгоценных пород и медью, начищенной до головокружительного блеска. Лифтер нажимает кнопку с надписью «ПХС». Пентхаус С. Гид внутренне улыбается. Он в городе пентхаусов!

— Это ведь твоя настоящая мама? — спрашивает он. Николас кивает.

— Если бы мы сейчас ехали на встречу с моей мачехой, я бы вел себя, как законченный ублюдок.

Гиду всегда казалось, что Николас осознает, что чувствуют те, на ком он вымещает свои гнев и напряжение. Это замечание вызывает в нем нежные чувства.

Дверь лифта открывается. Навстречу им идет стройная, высокая, пышущая энергией и молодостью брюнетка. Ее сопровождает белый пекинес. Она берет лицо Николаса в ладони.

— Дорогой, — говорит она и целует его сначала в одну щеку, потом в другую. Потом делает шаг назад и оглядывает Гидеона.

— Я Гидеон, — говорит он, чувствуя, что она сморит на него слишком долго и надо бы что-то сказать. — Сосед Николаса по комнате.

— О, Гидеон! — Она берет его за руки. Собачка восторженно бегает вокруг них кругами. — Ты, наверное, рад оказаться в Нью-Йорке! — Она наклоняется и гладит пекинеса по головке. — Кто мамина радость? Кто мой сладкий мишка?

Они ужинают китайской едой, заказанной из ресторана. Гид уплетает за обе щеки. Два вида лапши, креветки с брокколи, свиные ребрышки, а для Николаса — какое-то склизкое неаппетитное блюдо из тофу. Его мать набила холодильник дистиллированной водой и кувшинами с холодным зеленым чаем. Она сидит и, улыбаясь, смотрит, как ест ее сын, выбирая полоски овощей из начинки яичного рулета. Гид не припоминает, чтобы когда-либо видел такое счастье на лице человека.

Кажется, родительская любовь — сильная вещь, по- тому что Николас тоже выглядит счастливым. Расслабленная улыбка на его лице — это что-то новенькое.

После ужина они идут в маленькую комнату, обитую деревянными панелями, на стене которой висит большой телевизор с плоским экраном.

Куда твоя мама подевалась? — спрашивает Гид. Он щелкает программами: детские мультики, краснолицые мужчины в костюмах, белка, взбирающаяся на дерево Николас пожимает плечами.

— Гуляет с собакой. Она гуляет по кварталу.

Значит, готовится стать одной из тех старушек, что прогуливаются по Верхнему Ист-Сайду.

— Она так молодо выглядит, — замечает Гид. А на самом деле ему хочется сказать: она так странно выглядит.

Николас кивает.

— Она занимается спортом часа три в день, не меньше, — отвечает он. — Хочет снова выйти замуж.

— Думаешь, у нее получится?

Николас подходит к двери и аккуратно ее закрывает.

— Нет, — тихо говорит он, как будто мать может услышать его с улицы, — никто не захочет жениться на старухе.

— Она не старуха, — возражает Гид.

— Но и не девочка, — замечает Николас. — Сам посуди: у нее есть морщины, и она принимает кальциевые добавки. И слабительное.

С этим не поспоришь. Они смотрят программу о ловле тунца у берегов Японии. Какой-то пожилой британец берет интервью у японских рыбаков, и один из них начинает на него сердиться. Внизу идут субтитры.

— Мы не хотим никому причинить вреда. Мы просто делаем то, что умеем. То, что должны. Разве у нас есть выбор?

Гидеон мудро кивает.

— Это их мир, — говорит он, — таковы обстоятельства их существования.

Николас улыбается. Кажется, он понимает.

— Эй, — вдруг вспоминает Гид, — дай посмотреть фотографию сестры.

Сестра Николаса учится в школе-интернате в Швейцарии. Она не приезжает домой на каникулы. Николас выдвигает пару ящиков, пролистывает альбомы и протягивает Гиду тонкую стопку фотографий. О боже. Она прекрасна — женская версия Николаса. Пронзительно-голубые глаза (как у жуткой собаки-волка), темные волосы, сочные, алые от природы губы. Она даже красивее его.

— Скажи честно, — говорит Гид, — ей нравится Каллен?

— С сожалением признаю, что да. Я — единственная причина, почему они до сих пор не вместе.

Гид внутренне улыбается. Если он выиграет пари, то от него будет зависеть важный исторический момент дружбы Николаса и Каллена.

Гидеону приготовили отдельную комнату. Миссис Уэстербек провожает его, пространно извиняясь:

— Комната очень маленькая, но думаю, тебе будет удобно. По крайней мере, надеюсь!

Комната вправду небольшая, но стильный датский диван, японские гравюры на стенах и высокие окна с видом на оживленную Парк-авеню просто великолепны.

— Как думаешь, оставить шторы открытыми? — Она открывает шторы. — Или закрыть? — Она их закрывает. — Как тебе нравится?

— Все нормально, — говорит Гид, — я сам справлюсь.

Миссис Уэстербек обиженно сникает.

— Хотя, лучше, наверное, открыть. Она тут же выпрямляется.

— Отлично, — говорит она и торжественно распахивает шторы от центра к краю окна. Гид улыбается, разделяя ее маленькую радость.

Как мило, что она оказалась такой хорошей. И как хорошо, что он оказался таким милым. Кажется, меня сейчас стошнит. Но если серьезно, он почувствовал, что ей хочется открыть шторы, и позволил ей сделать это. Большинство ребят ничего бы не заметили, а если бы и заметили, подумали, что у нее не все дома. Но Гид понимает. Она делает то, что у нее хорошо получается. А он знает, как ему нравится делать то, что выходит у него.

На прикроватном столике Гид замечает черно-белую фотографию мужчины, похожего на Николаса. Наверное, это его отец. Он отводит взгляд, но миссис Уэстербек берет фотографию.

— Это Том, — говорит она, — отец Николаса. Фото сделано сразу после того, как мы поженились. Мы познакомились на свидании вслепую, в последний месяц моей учебы в Вассаре. Помню, я тогда подумала: какая находка! Какой замечательный мужчина!

Может, их свести с моим папой, думает Гид. Но отец чувствовал бы себя здесь так неловко. И наверняка что-нибудь опрокинул бы.

Нет, Гид, он скорее начал бы что-то чинить.

— Наверное, в итоге получилось, что он не такой уж замечательный, — размышляет Гидеон.

К его изумлению, миссис Уэстербек смотрит на фото с нежной улыбкой.

— Вовсе нет, — отвечает она, — мне действительно повезло. Откуда, ты думаешь, у меня все это? Сама заработала? — Она водит рукой, демонстрируя свою большую, изысканно обставленную квартиру. — Думаю, Люси — мачеха Николаса — сейчас тоже думает, что он замечательный, но…

Гиду хочется прекратить этот разговор.

Наверное, вам пришлось тяжело, — говорит он.

Миссис Уэстербек тихо смеется, на этот раз не так добродушно.

— Не верь всему, что рассказывает тебе Николас, — говорит она. — Он думает, раз я так по нему скучаю, мне нужен муж. Это неправда. Я занимаюсь спортом, чтобы влезть в свои платья.

— Я вас понимаю, — кивает Гидеон. — У меня были обвислости. Между прочим, это вашего сына нужно поблагодарить за то, что привел меня в форму.

Миссис Уэстербек понимающе улыбается:

— О да. Обвислости. Николас вечно говорит, что они есть у его мачехи. Ему кажется, что он должен меня утешать. Но у меня все в порядке.

Она закрывает дверь с задумчивой полуулыбкой. Гидеон долго не может уснуть. Ему еще не приходилось спать так высоко над землей. Что, если случится землетрясение? Большинство людей считают, что землетрясения могут быть лишь в Калифорнии, но Гид как-то читал, что мощное землетрясение может случиться где угодно. И что он будет делать, если начнется землетрясение? Кому сначала позвонить — маме или папе? Станет ли он после этого больше ценить жизнь, потому что узнал, что может умереть в любой момент? Или, наоборот, будет ценить ее меньше, потому что все бессмысленно? Интересно, простила бы его Молли, знай она, какой он трус?

Мне нравится, когда мы с Гидом лежим без сна. Раньше, когда все это было в новинку, меня немного утомляли его мысли, но теперь, когда я так хорошо его узнала, гораздо легче за ними угнаться. Теперь я почти не замечаю разницы между нашими мыслями.

Гидеон чувствует, что его слегка трясут. Со сна он забыл, что не в школе.

— Каллен, отстань, — инстинктивно выпаливает он.

— Это не Каллен, тупица, а Николас. Привет. Ты в моей квартире.

Гид открывает глаза, сердце бьется быстро, и на долю секунды, когда он еще не успевает сообразить, что происходит, ему кажется, что он испуганный маленький мальчик. Потом он привыкает к комнате, видит высокие окна, огромный книжный шкаф. И когда его взгляд наконец падает на черно-белый портрет отца Николаса, он понимает, где находится.

— Мы идем гулять, — заявляет Николас.

— Но я не хочу никуда, — бормочет Гид. Кровать очень удобная. Миссис Уэстербек объяснила, что это какой-то особый шведский матрас. Гиду кажется, будто он лежит на огромном куске хлеба. Когда он наконец уснул, он представлял, что на этом особом шведском матрасе рядом с ним лежат особые шведские девчонки. Мне было немного неприятно, но я привыкла. Все равно что смотреть дурацкую подростковую комедию, где у всех актрис светлые волосы и косички, завернутые в высокий пучок.

— Мне все равно, — говорит Николас. — Я не могу уснуть, и мне только что позвонили Лиам и Девон.

Это не убеждает Гида покинуть его скандинавский рай. Ничуть не убеждает. Он вполне способен прожить до воскресенья без этих двух клоунов.

— И с ними девчонки. Они все сидят в баре совсем рядом: Мэдисон, Миджа, Пилар и их друзья.

Пилар в Нью-Йорке! В своей естественной среде обитания. В баре. Это же просто восторг!

Это для тебя восторг, Гид. Что до меня… лучше бы мы продолжали спать.

Пилар говорила, что хотела бы потусоваться с ним в Нью-Йорке. Даже ее телефон — «нью-йоркский номер Пилар» — валяется где-то у него в сумке. Но он не осмеливался даже предположить, что ему хватит мужества ей позвонить.

— У меня в сумке нью-йоркский номер Пилар, записанный губной помадой. Я думал, это единственная возможность, чтобы ее помада оказалась рядом с моим нижним бельем, — говорит Гид и смеется. — О боже, — замечает он, — странная штука жизнь, правда? Он садится на кровати. Удивительный шведский матрас даже не пружинит под ним.

— Круто, — говорит он.

— Послушай, — вмешивается Николас, — ты идешь или нет?

— Пожалуйста, помолчи секунду. Я должен сказать тебе кое-что. Со мной только что произошло что-то странное. Я… ты не заметил? Когда я сказал, что жизнь — странная штука?

Николас медленно кивает, изображая ангельское терпение.

— Мне правда это показалось забавным. Мысль о том, что я не нравлюсь Пилар, потому что я не модный, не высокий, недостаточно крутой — в общем, когда я обычно думаю об этом, мне становится грустно. Но на этот раз мне удалось над собой посмеяться! — Он делает паузу и задумывается. — Ну вот, — говорит он, — все прошло. Я просто подумал о том, какой я придурок, и о том, что она никогда меня не полюбит, и, как обычно, возненавидел себя. Но всего на секунду мне было все равно! Мне было плевать на все на свете. Я чувствовал себя хорошо. Невероятно, правда?

Николас внимательно на него смотрит.

— Ты очень красиво умеешь говорить. А теперь, может, пойдем?

Несколько минут спустя они украдкой пробираются по лестнице служебного входа дома Николаса.

— С привратником и мамой лучше не шутить, — шепчет Николас. — По крайней мере, когда речь идет о моем поведении. — На нижней лестничной площадке они проходят мимо мрачного коридора, уставленного мусорными баками, и останавливаются у массивной стальной двери с табличкой: «ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА».

— Подожди секунду. — Николас достает сотовый. — Каллен? Привет. Ага. — Он смеется и прикрывает трубку рукой. — Он в баре в Денвере, пытается подцепить девицу, у которой трое детей. — Он возвращается к разговору. — Наверняка так и есть. Послушай, у меня к тебе предложение. Рассказываю как есть: Пилар записала свой телефон для Гида помадой на бумажке. Ты знал об этом? Вот и я тоже. Конечно, ничего такого в этом нет. Это вовсе не гарантирует секс. Но это хороший знак. О’кей. Вот что я предлагаю: Гид и Пилар, сегодня ночью. Нет, я не изменил своего мнения о Гидеоне. Я по-прежнему считаю его законченным неудачником. — Он улыбается Гидеону. Гидеону нравится, как Николас называет его неудачником — таким же тоном, как Молли назвала его бестолковым. — У меня просто хорошее предчувствие. Мне нравится, как Гид себя сегодня ведет. Кажется, у него есть шанс.

Он вешает трубку, и Гида осеняет:

— Это пари было не по-настоящему, да?

Они столько раз меняли правила, что Гидеон наконец понял: нет никаких правил.

Николас сжимает губы и кладет телефон в карман голубой флисовой куртки.

— То есть и по-настоящему, и нет. Мы все наблюдаем за тем, как я пытаюсь чего-то добиться, потому что чем нам еще заняться? Но машина… вы все равно должны отдать мне машину, потому что водите ее когда хотите, а потом, для «бумера» она не так уж много стоит. Я навел справки в Интернете: подержанная стоит всего три штуки.

— Не знаю, сколько там стоит подержанная, — надменно произносит Николас, — но моей машине цена четыре тысячи.

Они выходят на Девяносто третью улицу и идут на восток. Рядом по тротуару опять гуляют старушки с собачками, просто вечером их стало меньше.

— Дело не в том, что пари на самом деле нет, — осторожно замечает Николас. — Просто нам все равно, кто выиграет. Допустим, Каллен. Может, у него получится переспать с моей сестрой, а может, и нет. И если я не захочу, чтобы это случилось, этого не будет, хотя я никогда не признаюсь ему в этом, он просто сам поймет. Ну а если выиграю я, думаешь, я правда стану следить, чтобы Каллен встречался с одной девчонкой целый год? Сомневаюсь. Может, в следующем году мы все равно поспорим на это, независимо от того, будет у него роман с моей сестрой или нет. Между прочим, было бы очень забавно. Как хорошо, что нас не исключили.

Эмоции Гида колеблются между гневом и облегчением. Но чувство облегчения сильнее. Пари было для него как гиря на цепочке: постоянное напоминание о том, что он не может делать все, что вздумается. Но он так много сил посвятил спору, которого на самом деле и не было…

— Черт, я… я просто ненавижу вас, — выпаливает он. Николас бледнеет. Гидеон тут же начинает сожалеть о своих словах, но не останавливается. Николас должен это услышать. — Мне пришлось помучиться из-за пари.

— Брось, — отмахивается Николас. — Неужели ты чувствуешь себя несчастным?

Хороший вопрос.

Гид обхватывает себя за плечи и смотрит вверх: небоскребы по обе стороны улицы как стенки колыбели. Воздух прохладный, но не ледяной, и на нем куртка Николаса, которая пахнет камином, а если принюхаться, то немножко и его мамой. Он по-прежнему сыт после китайской еды и собирается выпить коктейль на Манхэттене. Нет, пожалуй, он не чувствует себя несчастным.

— Нет, — отвечает он, — моя жизнь не так уж плоха.

Кажется, Николас обрадовался.

— Пари было… и есть… вовсе не для того… неважно, — отмахивается он. — В некотором смысле мы воспринимаем его очень серьезно.

— Только при этом вы воспринимаете его как шут- ку, так? — недоумевает Гид.

— Ну, — говорит Николас, — мы просто пытались отвлечь тебя от переживаний по поводу того, что ты девственник.

О, вот это мне в голову не приходило. Но им действительно удалось.

— Не может быть! — говорит Гидеон. — И ведь сработало!

— Прошу, — отвечает Николас, — не говори мне того, что я знаю и без тебя.

Гид с Николасом улыбаются друг другу, хотя Гид качает головой, показывая Николасу, что он уже не тот простак, каким был когда-то. А потом вдруг говорит:

— О черт. Молли. Я знал, что есть причина, почему все не так уж хорошо.

Николас останавливается, давая Гиду выговориться. Это меньшее, что он может сделать.

— Кажется, я сильно ее обидел.

— Хмм, — встревает Николас, — не хочу показаться занудой, но, кажется, она сказала, что дело не в пари.

Гидеон хмурится.

— Разумеется, она так сказала. — Он снова принимается идти. — А что ей еще было сказать?

— Насколько я знаю Молли Макгарри, — замечает Николас, — она обычно говорит то, что думает.

— Значит, если дело не в пари, то проблема во мне. А это еще хуже, — беспомощно произносит Гид.

— Не понимаю, почему ты так расстраиваешься, — говорит Николас.

А у меня есть кое-какие соображения на этот счет. Правда, я не совсем уверена.

— Молли Макгарри из Буффало, и все у нее будет в порядке. А у Пилар Бенитес-Джонс тоже все в порядке. И она здесь. В Нью-Йорке. Ждет тебя.