Город-сказка

В воскресенье накануне Дня благодарения в полшестого утра Гид оказывается среди тех восьми, кто покупает билеты на поезд на Пенсильванском вокзале. Открыта только одна касса, и у кассира в окошечке самое длинное лицо, которое Гиду когда-либо приходилось видеть. Наверное, даже в самый счастливый день своей жизни этот бедолага будет выглядеть так, будто собирается отдать концы. Алкоголь постепенно выветривается из организма Гида, кожа вся как будто покрылась мурашками, а мысли скачут. Если бы не нервы, он чувствовал бы себя самым счастливым человеком на свете.

Очередь из семи человек перед окошком проходит довольно быстро. Но вот с последним ожидающим — старой дамой — возникают проблемы. Она долго стучит по стойке кошельком. Мужчина с вытянутым лицом выглядит не очень довольным, но и не сердится. Наконец, даме удается вытряхнуть из кошелька кредитку. Она расписывается на билете, по-прежнему злобно сверкая глазами.

— Счастливого пути, — говорит кассир. — Следующий.

Гид подходит к окошку.

— Мне надо в Буффало, — выпаливает он.

Лицо кассира озаряется. Гид удивлен произошедшей с ним трансформацией: кассир выглядит совсем другим человеком.

— Я сам из Буффало, — говорит он.

— Не может быть! — восклицает Гидеон и протягивает ему кредитку. Он надеется, что если не потратил все деньги, то сможет объяснить отцу, зачем они ему так срочно понадобились.

Кассир качает головой, меланхолично улыбаясь.

— Люблю Нью-Йорк, — говорит он, — но Буффало — мой город. А тебе зачем туда?

Гид не хочет отвечать «чтобы расстаться с девственностью», поэтому неожиданно для себя говорит:

— Еду рыбачить в проруби.

Радостная улыбка кассира меркнет и пропадает с лица.

— Счастливого пути, — говорит он.

Уходя, Гид понимает, что зима еще не пришла и озера не замерзли. Парень, наверное, подумал, что он над ним издевается. Как ему хочется вернуться и сказать настоящую причину! Как мужчина мужчине. Но поезд отправляется через пять минут, а шесть утра — не подходящий час для таких спонтанных поступков.

Он устраивается в кресле, достает из сумки бутылку воды и газету, потому что ему всегда казалось, что читать газету в поезде здорово, а сам он никогда этого не делал. Экспресс придет только после обеда. У него еще много времени, чтобы придумать, что сказать Молли. Он даже начинает писать речь, но три часа спустя, в Олбани, видит, что исписал своими подростковыми излияниями четырнадцать бумажных салфеток. И понимает, что понятия не имеет, как объяснить Молли свое присутствие в Буффало, ведь он сам толком не знает, зачем туда едет.

Надо начать с самого начала. С Каллена и Николаса.

Итак. Гид рисует их портреты на салфетке: Николас с проницательными глазами и красивой линией рта и Каллен с большой головой и волосами, уложенными в идеальном художественном беспорядке. Он с нежностью улыбается своим неумелым, но все же точным рисункам. Прежде чем он познакомился с этими ребятами, Гид думал, что обречен быть вечно неуверенным в себе и что жизнь его будет похожа на жизнь Джима Рейберна. Теперь он знает, что это не так.

Конечно, эти ребята знают о девчонках много полезного. И Гид благодарен, что они многому его научили. Но он совсем не хочет походить на Николаса и Каллена. Каллен счастлив быть таким, какой он есть; девушки для него — это награда, и ему это по душе. Может, если бы и я был таким красавчиком, то вел бы себя точно так же, думает Гид. Но я не красавчик, а когда красота не является аргументом в твою защиту, хочется, чтобы девушка стала прежде всего твоим другом.

Что до Николаса… одна из причин того, что он сейчас едет к Молли Макгарри, — пожалуй, третья по счету причина — в том, что он хочет объяснить ей, до чего додумался сам. Николас наказывает Эрику и получает от этого удовольствие, потому что не может наорать на собственную мать. И самое печальное, что если бы он на нее наорал, она бы пережила.

Переживет ли Эрика? Пожалуй, как и все бывшие девушки Каллена. А Пилар Бенитес-Джонс — самая сексуальная девчонка, которую он видел в жизни. Но Гид понимает, что если бы он позволил Пилар заняться с ним сексом, то оказался бы на месте Эрики. Мучился бы в ожидании звонка Пилар. Ненавидел бы себя за то, что мучается.

Говорят, что только девчонок заботит, девственницы они или нет. Что только девчонки способны переживать. Но это не так.

В мужском туалете на станции Буффало Гид выбрасывает салфетки, так и не решив, что сказать. На дворе шесть часов вечера, слякотно, ветрено и темно. Железнодорожная станция — уродливый сарай под переездом, вроде пляжного ларька с закусками. Скоро пойдет снег.

Он дает адрес Молли таксисту.

— А мне казалось, что в Буффало красивый вокзал, — рассуждает Гид, пытаясь завязать разговор. Вообще-то он знает, что раньше здесь действительно было красивое здание, и надеется, что таксист поддержит тему.

Но парень лишь ковыряет пальцем в зубах, выкидывает какой-то мусор в пепельницу и говорит:

— Нет.

Дом Молли — неприметная двухэтажная кирпичная постройка на Хайленд-авеню, возведенная лет шестьдесят назад добросовестным, но лишенным воображения архитектором. Он стучится в простую деревянную дверь слева от крылечка, окрашенного белой краской. Дверь открывает маленький мальчик — очевидно, брат Молли. Это хорошо. Мальчик маленького роста, с темными волосами, и вид у него недовольный.


— Родителей нет дома, — бросает он.

— Мне нужна твоя сестра, — говорит Гид.

— Которая — Молли или Жасмин?

Жасмин? Сестру Молли зовут Жасмин? Гид улыбается. Неудивительно, что она делала доклад об ураганах и вагинах!

— Молли, — отвечает он.

Малец убегает, ничего не ответив.

Через минуту он видит Молли, шлепающую по коридору в джинсах, разных носках и майке, под которой нет лифчика.

— Гидеон? — У нее удивленный голос человека, который лег спать в одной комнате, а проснулся в другой. — Что ты тут делаешь?

— Что значит — что я тут делаю? Зачем еще я мог приехать в Буффало, если не ради того, чтобы своими глазами увидеть знаменитый незамерзающий пруд?

Ему кажется, или она правда улыбается? Или вот- вот улыбнется?

— Если ты рада меня видеть, я скажу тебе настоящую причину.

Вот теперь она улыбается.

— Я приехал, чтобы потерять вторую половинку своей девственности, — говорит он.

Вообще-то в нормальных обстоятельствах такие вещи говорить девушкам не стоит, но в данной ситуации это именно то, что нужно.

Молли не улыбается, но и не хмурится.

— А как ты сюда добрался? — спрашивает она.

Гид рассказывает про экспресс, старушку и кассира с вытянутым лицом.

— Мне так стыдно, что я соврал про рыбалку, — признается он.

— Ничего страшного, — говорит она и затаскивает его в коридор. Младший брат притаился позади, за металлическим радиатором. — А ну пошел, — рявкает на него Молли. Брат исчезает. — Кажется, мой брат голубой, — шепчет она. — Он все время читает биографии танцоров балета. Или он голубой, или эстет. Но ни то, ни другое в этом городе не оценят. — Она берет куртку Гидеона и вешает на вешалку, поверх других курток. Куртка падает на пол. — Ничего, если я так оставлю? — спрашивает она.

— Ничего, — отвечает Гид.

— Родителей дома нет, — говорит она и жестом приглашает его наверх. Она берет его за руку, совсем как несколько недель назад, когда они шли через школьный двор. Он целует ей руку. Молли морщится.

— Это как-то не по-мужски. Не в смысле как голубой, вроде моего брата… В прошлый раз я ничего не сказала, но теперь чувствую себя увереннее.

— Ясно, — отвечает Гид. Они останавливаются на лестничной площадке. Вдоль ступеней висят семейные фотографии. С четырех лет Молли совсем не изменилась. Он касается серебристой рамки одного из снимков: Молли в возрасте лет девяти-десяти стоит на коньках на пруду в центре парка. — Тот самый пруд?

— Именно. — Внизу кто-то ходит: слышны шаги и звук открывающихся и закрывающихся кухонных шкафов. — Моя сестра, — шепчет Молли и делает знак головой, что нужно ускорить шаг.

Ее комната не похожа на комнату Даниэль, но что- то общее все же есть. На полу ковер, не какой-то необычный, а простой ковер. На стенах дурацкие постеры, оставшиеся с детства — Кристина Агилера и мэр Энтони Масьелло, пожимающий руку Хилари Родэм Клинтон. Он слышит внизу шаги и звук смываемого унитаза. Приятное местечко, чтобы расстаться с девственностью, думает он. Сквозь половые доски доносится бубнеж телевизора. Кровать Молли теплая, на фланелевых простынях изображены маргаритки.

Гид ложится и смотрит на Молли.

— Можешь лечь в одежде, если хочешь, — говорит он, — я сам сниму.

Она улыбается.

— Думаешь, тебе это под силу? — спрашивает она, снимает свои разные носки и кладет их на кучу старых журналов «Севентин», возвышающуюся на простом деревянном столе. Она забирается на кровать рядом с Гидеоном, положив голову ему на плечо. — Я разрешу тебе раздеть меня, если скажешь, зачем приехал, — говорит Молли. — И помни: не надо меня ни в чем убеждать. Я просто должна тебе поверить.

Гид закрывает глаза.

— Примерно двенадцать часов назад, — говорит он, — я собирался заняться сексом с Пилар. И понял, что она не та девчонка, с которой я хочу сделать это в первый раз. То есть я, конечно, хочу переспать с ней или с такой, как она, когда-нибудь. Да и кто не хочет? Дело не в том, что ты хуже ее. Я имею в виду, что ты…

Молли смеется и устраивается поудобнее на его плече. Гид паникует: у него что, слишком узкие плечи? Но и голова у нее маленькая. Он расслабляется.

— Я знаю, что должен был переспать с тобой из-за пари, и если бы не это, сам в жизни бы к тебе не подступился. Но как только я узнал тебя получше, ты мне понравилась.

Молли опускает глаза: ее смутил комплимент.

— И я понял, почему ты на меня сердилась. Не из- за пари. Ты сердилась потому, что я думал, будто у тебя случится нервный срыв, если мы займемся сексом по какой-либо иной причине, кроме безумной любви.

Молли потрясена. Она поднимается, оперевшись на локоть.

— Как ты догадался? Это же довольно запутанно. Гид пожимает плечами.

— Частично помог разговор с тронутой мамашей Николаса Уэстербека. И то, что Мэдисон Спрег чуть не засняла на видеокамеру мой первый секс — с выигрышного ракурса из роскошной гардеробной Пилар площадью двадцать пять квадратных метров.

В дверь Молли стучат.

— Что надо? — кричит она.

— Что ты делаешь? — спрашивает ее братец.

— Если ты сейчас уйдешь, через час разрешу посмотреть «Танец-вспышку»!

Раздается звук удаляющихся шагов.

— Продолжай, — говорит она. Гидеон пожимает плечами.

— Если бы Мэдисон не была такой неуклюжей и пьяной, меня бы сейчас здесь не было. Не стану врать: Пилар — супергорячая штучка. Но больше в ней ничего нет… ну почти ничего. Наверное, поэтому она так сексуальна. Над этим вопросом мне еще придется подумать. Но послушай. Ты правда думаешь, что мы будем заниматься сексом целый час?

Молли задумывается над ответом.

— Только если сделаем это больше одного раза, — отвечает она и целует его в обе щеки.

Беспокойство Гидеона тает в одну секунду.

— Но почему ты не подождал возвращения в школу? — шепчет Молли, снимая его одежду. — И не говори, что не смог выждать всего один день.

Гидеон смеется:

— Если бы я остался в Нью-Йорке, то мы с Пилар, скорее всего, снова бы сошлись. Она умеет убеждать. Но если честно, я подумал, что так будет веселее.

Они долго целуются. Гидеону и раньше приходилось целоваться, но так долго — никогда. И никогда это не было так приятно. Лицо, губы и руки Молли Макгарри как будто на несколько градусов теплее, чем кожа других девчонок. Подумав об этом, он касается пальцем ее щеки и открывает глаза.

— Для меня, — говорит он, — нет никого красивее тебя. Я почему-то знаю, что ты хочешь это услышать. К тому же это правда.

Слабая, но все время присутствующая тень подозрительной усмешки над верхней губой Молли вдруг исчезает. И Гид понимает, что заметил ее лишь теперь, когда ее не стало. Линия ее щек и лба смягчается. Так и хочется сказать: «она как будто засияла», но я бы возненавидела себя за такие слова. Хотя нет, пожалуй, воспользуюсь шансом и скажу: Молли как будто засияла. Вот видите, я вовсе себя не ненавижу!

Молли улыбается Гиду.

— И для меня нет никого красивее тебя, — отвечает она. Они крепко обнимаются.

Так крепко, что я даже не знаю, куда мне теперь деваться.

Загрузка...