Я знаю все твои мысли

Балерина

Последние двенадцать часов в жизни Гида я вижу так отчетливо, будто это моя жизнь. Все как на ладони — точно это я их прожила. Правда, хорошо, что на самом деле это не так — ведь все эти двенадцать часов он про- торчал в машине с отцом!

Вернемся на пять часов назад. За окном — ветер, колышущий траву, и поросший луговыми цветами, но не слишком увлекательный ландшафт центрального Коннектикута. Гид делает упражнение «то, что ты любишь», позаимствованное им из маминого «Дзен- буддистского альманаха». Оно предназначено для того, чтобы напоминать, что и в тяжелые времена остается то, что ты любишь, как недвусмысленно следует из на- звания. Гид произносит про себя: «Печенье. Хоккей на траве. Поцелуи. Моя пуховая подушка с запахом отбеливателя. Поцелуи…»

Неужели? Странно, что он до сих пор не вспомнил о сексе. Говорила же я, что и мальчишки иногда чувству- ют точь-в-точь как девочки.

— Что ты думаешь по поводу перехода в новую школу? — рявкает Джим Рейберн, испортив такой замечательный для всех момент. В мире Джима проблемы решаются по мере возникновения. Кончилось молоко — возникла проблема с молоком. Когда мама Гида его бросила, то возникла проблема с женой. Которая, судя по красноречивой картине, возникшей в голове Гида, вскоре переросла в проблему «нет жены»: субботний вечер, отец вместе с такими же обделенными в личной жизни жалкими приятелями с работы зависает в подвальном баре. Слушают они, как водится, Нила Даймонда, а по мере того как проходят часы и в янтарных пепельницах накапливаются окурки, переходят на Мерла Хаггарда.

— Я ни капли не волнуюсь, — врет Гид. — Думаю, в Мидвейле мне понравится.

Кажется, это успокаивает отца ненадолго. Гид пользуется молчанием, чтобы сделать еще одно упражнение из «Альманаха»: релаксация сознания путем распределения по категориям всего, что видишь. Вот коровы на лугу. «Бьюик ле сабр» с разбитым багажником, перетянутым красной веревкой. Желтый дом. Пенек недавно срубленного дерева. Деревянные щепки похожи на женские ногти, и при мысли об этом Гиду становится тесно в штанах.

Неужели пенек в занозах способен возбудить парня? Какое жуткое извращение! Однако я начинаю видеть преимущества пребывания в его голове. Мне больше никогда не придется удивляться тому, что у ребят и в мыслях, и в душе сплошь дикая ахинея. Теперь я могу наблюдать этот сумасшедший дом изнутри!

Мидвейл все приближается. Они уже в двадцати милях, в десяти и вот, только моргнуть успей, уже на рас- стоянии мили. Гид начинает паниковать и никак не может отделаться от одного невероятного предположения: если уж он так сильно боится, может, правда выйдет так, что он никому не понравится? Что если никто из тысячи двухсот учеников из сорока двух штатов и восемнадцати стран не захочет с ним дружить? Он де- лает глубокий отчаянный вдох. Отец теребит усы и произносит:

— Что, Гид, в штаны наложил?

— Пап, погоди минутку, — отвечает Гид.

Отец пожимает плечами, будто говорит: сынок, разве я хоть раз тебя подвел?

Гид знает, что не дело являться в школу с таким страхом в сердце. Он опять ищет утешение в достопочтенном «Дзен-буддистском альманахе» (кажется, это чудное мистическое увлечение — единственное, что объединяет Гида и его мать). «Альманах» не раз советовал в минуты сомнений просто сосредоточиться на себе, всех сторонах своей личности, хороших и плохих, и открыть свое сердце всему сущему сразу. «Вы поймете, — вспоминает Гид, — что, осознав свою истинную сущность и приняв себя таким, какой вы есть, вы поможете и окружающим принять вас абсолютно не предвзято».

Гид закрывает глаза и сосредоточивается, рисует в голове свой цельный образ с хорошими и плохими качествами. Первым на ум приходит плохое. Думаю, это вполне естественно. Гид думает о том, что иногда бывает ленивым. Вспоминает, как сжульничал на вступи- тельных экзаменах — исправил всего один вопрос, во время перерыва в туалете подсмотрев в карманном словарике значение слова надир. Хотя люди считают его умным, он на самом деле сомневается, так ли это. И с отцом ведет себя не слишком любезно, а ведь Джим во- все не плохой человек. Но это все еще терпимо. Он сосредоточивается на самом плохом, самом ужасном своем качестве. Иногда он просто ненавидит себя, до глубины души. Порой ему кажется, что он всех обманывает.

Но, несмотря на все это, рассуждает сам с собой Гид, он вполне симпатичен и мил. Силен в математике. У него хорошие волосы и, бог миловал, нет такого жуткого оплывшего зада, как у некоторых ребят. В нем сосредоточена вся энергия Вселенной (как хорошо, что в ближайшие пару месяцев у этого парня не будет доступа к «Дзен-буддистскому альманаху»!), и потому он совершенен в своем естестве.

Гиду удается ввести себя в подобие транса. Даже я почувствовала, каким легким стал его ум, как растаяли страхи и он словно поплыл на мягком воздушном об- лачке неизвестности.

Отец Гида сворачивает в кампус, и часы принимаются отстукивать время, три часа дня: суровая, низкая и осуждающая нота «до». Именно тогда Гид бросает взгляд во двор и видит зрелище, в котором одновременно воплотились все его глубочайшие желания и опасения: море девчонок одна другой краше, оккупировавших квадратную лужайку академии Мидвейл.

Они прекрасны. Как сирены на скалах, только одетые, прогуливающиеся по лужайке, с дорогущими сумочками в руках. Они повсюду. Лежа на теплой траве, подставляют солнцу гладкие золотистые ножки. Дефилируют мимо их машины с тостерами-гриль, компьютерными мониторами и плетеными корзинами, полны- ми дорогих хлопковых простыней. В избытке детской радости после летних каникул они приветствуют своих подруг, поглаживая их блестящие шелковистые волосы. Среди них есть высокие и не очень, брюнетки и блондинки, в основном светлокожие, но есть и негритянки, смуглые азиатки. И все хороши до невозможности. В школе Гида в Фэйрфаксе были хорошенькие девчонки, но все они были такими, что им палец в рот не клади. Подводили глаза в библиотеке и тушили

«Парламент Лайтс» в банках с диетической колой. А эти девочки, все как одна стройные и загорелые, словно целыми днями скакали по зеленым холмам и теперь вернулись в цивилизацию с одной-единственной целью — подкрепиться клубникой и соевым молоком.

Он смотрит и смотрит на них, выискивает изъяны, широкую кость…

Брось, Гид, здесь даже девчонок с плохими стрижка- ми нет!

Три девочки отделяются от стада и идут к машине. Гидеон принимается разглядывать сначала ту, что в центре, среднего роста, с длинными каштановыми волосами и скуластым лицом в форме сердечка. В волосах у нее красная прядка, неестественно-красная, как полоска ткани, спускающаяся на плечи. Слева от нее — высокая девушка в голубых шортах, низко сидящих на бедрах, и со светлым каре, прямо обрезанным по подбородку. У нее обычный ученический вид. Справа — миниатюрная девчушка с огромными глазами, об- веденными карандашом, и темно-русыми волосами, со- бранными в растрепанный пучок. Гид думает: красивые девчонки — но не может сосредоточиться на них, по- тому что от всей этой выставленной напоказ красоты у него кружится голова, как в комнате с кривыми зеркалами.

И в этот момент «сильверадо» испускает громкий, мощный гудок, и не просто гудок, а мелодию — «Балерину» Элтона Джона. Гидеон зажмуривается и неволь- но хватается за сердце, готовясь к столкновению. Но, когда он открывает глаза, все в порядке. Только три девчонки слева от машины потрясенно смотрят на него.

«Лучше бы авария, — думает Гид. — Пап, ты что?! Ты меня до смерти напугал! Ты их до смерти напугал!»

Но Джим Рейберн занят другим: он опускает окно.

— Добрый день, дамы, — протягивает он, замедляя ход. И шепчет Гиду: — Как знать, может, ты познакомишься с одной из этих милашек?

«Это происходит не со мной, — бормочет про себя Гид. — Мой отец не может быть таким тупым!»

Девчонки нервно переглядываются и начинают шептаться. Может, приветливо улыбнуться им, думает Гид, дать понять, что им ничего не угрожает? Но потом, вспомнив, что они наверняка его даже не заметили, пытается как можно ниже впечататься в кресло.

— Пап, — умоляюще стонет он, — кажется, мы не на шутку напугали этих девчонок. Может…

Но отец не обращает на него внимания.

— Дамочки! Привет! Я — Джим Рейберн, а это мой сын, Гидеон.

Стайка девчонок делает шаг вперед. На лице у всех трех маленькая полуулыбка — вежливая, терпеливая, из тех, что подростки приберегают для надоедливых взрослых. Высокая блондинка смелее всех — приближается к машине; у нее открытая, искренняя улыбка. Две другие девочки держатся поодаль.

Джим Рейберн снова подмигивает:

— Вы, наверное, не знаете, как проехать к академии Мидвейл?

Такое уж у Джима чувство юмора. Ведь он уже на территории академии! Не могу представить, как кому- то это может показаться смешным. Я, конечно, рада, что не настолько тупа, но мне все же хочется рассмеяться, потому что чувствую себя жутко неудобно. Темноволосая девочка с красной прядкой и малышка, похожая на балерину, начинают перешептываться. Блон- динка прищуривается и пытается улыбнуться, но Гид видит, что ей неловко.

Он понимает, что, услышав тупую шутку, она чувствует себя виноватой, ей становится стыдно, она не знает, как реагировать.

По крайней мере, именно такие чувства испытывает Гид. И потому думает, что окружающие чувствуют то же самое. Но он прав. На все сто. Зажмурив глаза, Гид представляет: вот сейчас он вскроет себе вены, и темная кровь зальет папины плетеные автомобильные коврики, сделанные на заказ.

Наконец Джим разражается нарочито громким смехом.

— Ладно, — говорит он. — Понимаю, мне вас не обмануть. Ладно, ладно. Видимо, придется мне рассказать о том, как я увидел трех очаровательных девчушек и мне стало не так страшно оставлять сына в этой замечательной школе. Раз уж мне предстоит поведать вам об этом, как мне вас называть?

Теперь в его отца, похоже, вселился Марк Твен.

— Марси Проктор, — отвечает блондинка, самая приветливая из трех. — Праправнучка Чарлза Пека Проктора, выпускника 1865 года. Это он построил здание «Проктор».

Гид молчит как рыба о том, что это его общежитие.

Как мило.

— Мидвейлская аристократия, — говорит Джим, и его искреннее восхищение дает всему миру понять, что сам он далеко не аристократических кровей. — Очень мило!

— А это моя соседка, Молли Макгарри, — Марси кивает на одну из спутниц.

Молли Макгарри делает насмешливый реверанс:

— Родственница тех самых Макгарри из Буффало, — поясняет она. — И если уж вы хотите вставить меня в свой рассказ, пожалуйста, начните так: жила- была принцесса Молли, надменная и прекрасная. «Надменная» — в первую очередь. — С этими словами она смотрит на Гида, вскинув бровь.

Гид не может оторвать от нее глаз. В голову приходит слово «неотразимая», и он пытается вспомнить, в какой книге ему встретилось это слово, потому что обычно ребята так девчонок не называют. Потом он отводит взгляд.

Позади раздается гудок. Гид оборачивается и видит белый (здоровенный) БМВ 7-й серии, с противным визгом надрывающий двигатель у них на хвосте.

— Да потише ты, — бормочет Джим Рейберн. — Ладно. Пора нам ехать, но мы так и не познакомились с вами. — Он показывает на маленькую девочку, прикрывающую глаза рукой. Кажется, она готова растаять на палящем солнце, как кусок масла.

— Меня зовут Эди, — отвечает она. — Надеюсь, тебе здесь понравится.

А потом Гидеон (или я? или мы?) снова смотрит на часовню. Думает о сексе или о том, что почти занимался сексом, потом возвращается мыслями к башне с часами, песне «Иглз» и загулявшей мамаше. Вот он стоит у дверей общежития и смотрит на ненавистного придурка, дирижирующего симфонией Моцарта лож- кой…

Понятия не имею, как я оказалась в голове Гидеона Рейберна. И уж теперь, когда я здесь, мне некогда разбираться. Я и так изо всей мочи стараюсь поспевать за его мыслями, хотя поток мыслей Гида — «со мной все в порядке, все хорошо, я полный идиот, все идет к черту» — не слишком отличается от моего собственного. Но, не считая анатомических особенностей, мыслей о девчонках и парализующего стыда при мысли о Джиме Рейберне, которого я лично считаю попросту чудаком, мы с Гидом скорее похожи, чем отличаемся.