Я знаю все твои мысли

Наверху

Гидеон поднимается по лестнице черного хода летнего дома Уинчестеров, пытаясь не упустить возможность, столь оптимистично обрисованную ему Денисом Тол- ландом. А викодин в его организме тем временем превращается в расплавленное серебро. Серебро скапливается в глубокой лужице, и Гидеон вдруг наполняется уверенностью, что Пилар от него без ума. Когда он погружается в эту лужицу и долго отмокает в горячей жидкости, в его голове начинают возникать такие мысли: «А почему бы ей не потерять голову? Ведь я великолепен».

Через закрытые окна до него доносится звук океанских волн, разбивающихся о берег. Слева дверь, а за ней — длинный коридор, ведущий, как догадывается Гид, в хозяйскую спальню. Он идет по узкому коридору с высоким потолком, мимо стен, увешанных фотографиями, и почти на всех — Фиона: Фиона на лошади, Фиона карабкается на холм, Фиона в купальнике, с глазами, почти такими же ярко-синими, как море вокруг нее. У родителей Гидеона тоже есть его фотографии, но на всех он позирует, они слишком официальны, как, к сожалению, и его отношение к матери и отцу.

В конце коридора виден другой коридорчик, поменьше, ведущий к двери, приоткрытой примерно на два сантиметра. Гид чувствует, что это то самое место. Он открывает дверь и оказывается в алькове. Прямо перед ним на кровати голые ступни Пилар, изящно перекрещенные, и низ ее коричневого бархатного костюмчика. Гид делает шаг вперед, по-прежнему воодушевленный викодином и словами Денниса.

Волосы Пилар лежат на подушке шелковистой косой. (Я знаю, что только голубые называют волосы «шелковистыми», но они у нее правда такие, что я могу поделать?) На животе у нее полупустой бокал вина, он отбрасывает красные тени на противоположную стену. Она улыбается: как будто ждала его.

— Заходи. — Она сдвигается в сторонку. Значит, она ждет, что он уляжется с ней рядом? — Что ты здесь делаешь? — игриво спрашивает она.

Как умело она кокетничает! Завидую. Гид видит в темноте ее манящую улыбку.

— Ну, я как раз проходил по коридору и разглядывал портреты Фионы, и думал о том, каково это — быть единственным ребенком в семье. У меня нет братьев или сестер.

Пилар улыбается.

— Знаю. Ты сказал мне это еще в первый день, когда мы познакомились.

То, что он существует в памяти Пилар, пусть даже в качестве маленького воспоминания, усиливает его блаженство. Интересно, как он тогда воспримет ситуацию со мной? Конечно, все хотят, чтобы их выслушали, поняли, но не до такой же степени!

— Она такая хорошенькая и идеальная на этих фотографиях.

Гид ложится. Потом снова садится, снимает ботинки и опять ложится.

— Ты считаешь Фиону хорошенькой? — Нет, девчонки просто невероятны! Не хочу акцентировать на этом внимание, но, разумеется, Пилар просто не может удержаться, чтобы не спросить.

— Конечно, — отвечает Гид. — Не думаю, что кто- то станет оспаривать этот факт. Так вот, я говорил о том (молодец, Гид, не потакай Пилар!), что Фиона вы- глядит так, будто ее очень любят. А я на фотографиях обычно просто… есть. Просто место занимаю. Короче говоря, ясно, что родители Фионы воспринимают ее как свое самое великое достижение. А я всего лишь странное последствие большой ошибки.

— Это так грустно! — восклицает Пилар.

— Правда? — Гид так не думает: ведь если родители помешаны на тебе, это значит, они никогда не оставят тебя в покое. А быть одному не так уж плохо. Наверняка мать Фионы Уинчестер названивает ей по три раза на дню. — А мне кажется, это даже прикольно.

И тут случается самая удивительная вещь на свете. Пилар перекатывается на бок и оказывается к нему лицом. Нет, извините, то была вторая удивительная вещь. А самое поразительное вот что: Гид тоже перекатывается ей навстречу. Их тела принимают одну и ту же форму: колени подтянуты, руки сложены и прижаты к груди. Гид ощущает жар в том месте, где их коленные чашечки и локти почти соприкасаются, и этот жар исходит не только от нее — он между ними.

Пилар хихикает.

— У меня такое чувство, будто мы тайком пробрались на пароход без билета, — говорит она. — Закрой глаза.

Гид закрывает глаза. Но открывает проверить, закрыла ли глаза Пилар. Закрыла. Он снова опускает веки и слушает волны, разбивающиеся о берег за окном. Опять подглядывает. Глаза Пилар по-прежнему закрыты, и она улыбается.

— Итак, — мурлычет она. — Гее-де-он. Хочешь знать, о чем еще я думала?

Это неожиданно, но интересно. Гид распахивает глаза.

— Конечно, хочу.

Пилар подпирает голову локтем и свободной рукой рисует невидимые узоры на белом покрывале. Она выглядит в точности так, как выглядит в фильмах жена в тот момент, когда заботливо дает своему супругу разумный совет и говорит что-то вроде: «Думаю, ты будешь хорошим отцом» или: «Не беспокойся насчет выборов, беспокойся о людях; люди сами сделают выбор». Гид представляет себя в роли кандидата на президентский пост. На нем синий костюм и красный галстук, а когда победа уже позади, Пилар подносит ему бутерброд и чипсы.

— Пилар, — говорит Гид, даже не пытаясь скрыть мольбу в голосе, — думаешь, мы когда-нибудь сможем встречаться?

Она смеется. Громко. Оглушительно. Издевательски. Как ни странно, первая реакция Гида — раздражение: можно было бы рассмеяться и потише, она и так дала понять свое мнение! И что ему делать теперь? Перекатиться на другой бок? Она посчитает его слишком капризным. Поспорить с ней? Еще подумает, что он больной. Или, чего доброго, маньяк. Он решает не делать ничего. Если достаточно долго лежать тихо, может, она скажет что-нибудь, что его приободрит?

— Вообще-то я подумывала над этим. Вот этого Гид никак не ожидал!

Пилар лежит так близко, что он видит, как в ее глазах отражаются канделябры Уинчестеров, купленные в дорогом интерьерном магазине. Он протягивает руку и поглаживает ее плечо. Пилар не отдергивается, но и не придвигается к нему. Викодин смягчил его сознание, но укрепил решимость. Его ладони движутся к ее лицу, его губы — к ее губам. Он уже очень, очень близко — так близко, что, когда она делает выдох, он почти ощущает вкус сине-зеленого коктейля у себя на губах. А потом она не то чтобы отталкивает его, но ее глаза чуть опускаются, почти застенчиво, и она берет его за запястья и опускает его руки так, что они оказываются

у ее талии.

— Давай не… — шепчет она. — Дело не в том, что я…

— Что ты — что?

Пилар качает головой. Сердце у Гида бьется так быстро, что он боится, что она услышит.

— Но мы можем просто поспать рядом, — говорит она, отпускает его запястья и берет его пальцы в свои.

Биение сердца замедляется. Гид все еще возбужден, но и рад, что его не отшили окончательно и бесповоротно. А викодин внушает ему мысль о том, что его все равно любят.

В последующей тишине (это хорошая тишина: Гид, дитя развода, научился чувствовать разницу между спокойной и напряженной тишиной) он осмеливается

взглянуть чуть левее. Нет сомнений, Пилар — самое прелестное создание из всех, что ему приходилось видеть в жизни. И он не выдумывает. Он решает прямо здесь и сейчас, что самая важная задача в его жизни — сделать так, чтобы она согласилась стать его девушкой. Нет, он, конечно, будет стараться хорошо учиться и так далее. Но, не считая этого, на первом месте — Пилар. И пусть будет так. Ведь это может занять немало времени. Может, он уже станет сенатором или еще какой-нибудь важной шишкой, когда наконец добьется ее, — ну и что.

За окном небо и море стали абсолютно черными; море блестит, а небо уходит вдаль, темное, усеянное холодными, как бриллианты, звездами. Время — вот все, что у меня есть, думает Гид. И удивительно, но в этот момент Пилар в полусне придвигается чуть ближе, словно ее тело само разрешает то, что запрещает ум (так рассуждает Гидеон). Согретый этим предположением и удивительным теплом, исходящим от колен и локтей Пилар Бенитес-Джонс, он засыпает.

И я, где бы я ни была, засыпаю вместе с ним.