Якоб Бёме

Последствия и последействия

Если мы пожелаем составить представление о том, какое воздействие оказали труды Бёме на последующие поколения, нам придется проследить несколько линий его влияния, которые, пересекаясь, образуют между собой новые отношения. Философы и теологи, поэты и энтузиасты- спиритуалисты — все они пошли в обучение к духовно одаренному сапожнику. Одни были опьянены символически насыщенными картинами его воображения, но упустили собственные интенции прозревшего, затерявшись в лжедуховности, отчужденной от мира и действительности. Другие искали мудрости о Боге, о природе и человеке, посредством которой они надеялись овладеть новым, пронизанным духом знанием действительности. Было бы заблуждением думать, что Бёме воодушевлял исключительно мистически или оккультно настроенную публику, далекую от церкви. У Бёме, которого не кто иной, как Гегель признал «первым немецким философом», учились почти все большие философы и естествоиспытатели средней Европы. Причем к непосредственным, литературно доказуемым влияниям следует добавить те в большей мере подземные воздействия, которые исходили от Бёме. Им в значительной мере был определен духовный и религиозный климат от XVII и XVIII веков вплоть до начала XIX века. Просвещение и рационализм были вынуждены считаться с ним как с собеседником, которого нельзя оставить без внимания. Декарт и Лейбниц не смели игнорировать его так же, как и пиетист Филипп Якоб Спенер или же представитель гернгютерской братской общины райсграф Николаус Людвиг фон Цинцендорф. Влияние Бёме испытали философы ранга Артура Шопенгауэра, антирационалисты, как Иоганн Георг Хаманн, особенно поэты и философы периода романтизма.

Алхимическая книга об изготовлении камня мудрости, ссылающаяся на Якоба Бёме

Бёме почти не прилагал усилий, чтобы поспособствовать распространению своих мыслей и своего опыта. Его первая книга достигла читателя без его ведома и против его воли. Позднее он был вынужден признать, что писательство — это род служения Богу и людям. Его писательское творчество, которым он занимался в течение менее чем одного десятилетия, начало приносить плоды еще при его жизни. Даже его беспринципный противник старший пастор Грегор Рихтер, персональный инквизитор Бёме, был вынужден в одном из своих пасквильных стихотворений признать, что учение сапожника получило распространение во всей Силезии. Это было возможно не в последнюю очередь потому, что программа Бёме нашла отклик у целого ряда духовных лиц и в кругах их друзей. Так образовался тот круг, из которого его мыслительное достояние получило дальнейшее распространение. И таким образом всюду: в городах и деревнях Саксонии, Лау- зица, в Силезии и далее в направлении Богемии — возникали небольшие группки его приверженцев. Благодаря тому факту, что многочисленные «Epistolae Theosophicae» (Теософские послания) остались в сохранности и к 74-м бывшим в печати добавились еще некоторые, впервые опубликованные в «Автографах», мы можем непосредственно рассмотреть тот духовный обмен веществ, который удерживал этот круг в целостности. В качестве адресатов нам известны Абрахам фон Франкенберг, врачи Бальтазар Вальтер, Готфрид Фройденхаммер, Иоганн Даниель фон Кошовиц, Фридрих Краузе и житель Гёрли- ца Тобиас Кобер, сельские жители Абрахам фон Зоммерфельд, Карл фон Эндер, Ганс фон Шаллендорф, Иоганн Сигизмунд фон Швайнихен из Швайнхауза, далее суконщик, сборщик налогов, мастер монетного дела, управляющий замком и некоторое число неустановленных лиц. В 1620 году Бёме пишет Абрахаму фон Зоммерфельду: «Со мной случилось то, что бывает с зерном, которое посажено в землю и прорастает в любую бурю и непогоду, вопреки всякому разумению»[199]. Бёме рассматривает как «божественное предуказание» тот факт, что его книга «Утренняя заря» безо всякого его содействия и несмотря на жестокие нападки получила хождение: «Пусть же никто из-за этого не возмущается, но да узнает, что таково было смотрение Божье, в противном же случае эта книга и поныне лежала бы в углу. Итак, она была без моего ведома и согласия опубликована, да и к тому же моими преследователями, и я считаю происшедшее за божий промысел, ибо людей, которые ею обладают, я никогда не знал»[200]. И он добавляет, что он, Бёме, этого своего первенца сам не держал в руках. Но ему неоднократно попадали в руки копии, изготовленные другими, в связи с чем он отмечает: «Меня удивляет, как Ваше Благородие и многие другие в Силезии получили мои тексты, потому что я не знаком ни с одним из этих людей, и здесь (т. е. в Гёрлице) я держусь так тихо, что бюргерство ничего не знает об этом… Я вижу в этом вместе с тем путь Бога и понимаю, что они известны не только в Силезии, но и в других странах, причем без ведома автора… Мое намерение же было в том, чтобы все их сохранять при себе в течение всей жизни, и написал я их все только для одного себя»[201].

Комната в музее Бёме, Гёрлиц. Слева — его сапожный верстак

Ангелус Силезиус (Иоганнес Шеффлер). Анонимный портрет

Что касается «Утренней зари в восхождении», то это уверение, вполне возможно, отвечает истине. Но в более поздних трудах автор думал о читателях своих книг. И поэтому он старался сделать доступным виденное и несказанное своей миссии. Можно сомневаться в том, что в полную меру глубины он был понят хотя бы наиболее пламенными своими приверженцами. И все же известие о нем получило широкое хождение. Первым следует упомянуть Абрахама фон Франкенберга, его первого биографа. Получив юридическое образование, он посвятил себя чтению мистических текстов, встретил Бёме и вошел с ним в близкое общение. В Силезии, позднее в Данциге и Западной Пруссии он становится идеологом мистического кружка, в котором помимо текстов Бёме занимается текстами Парацельса, Швенкфельда, Вайгеля, еврей ской каббалы и писаниями доминиканского монаха Джор дано Бруно, которому в 1600 году в связи с его новыми натурфилософскими воззрениями пришлось взойти на кос тер. Абрахам фон Франкенберг был как раз тем человеком который познакомил с трудами Бёме «силезского вестни ка» Иоганнеса Шеффлера (родившегося в год смерти Бёме а умершего в 1677), а также силезского поэта эпохи барок ко Даниеля Чепко фон Райгерсфельда (1605–1660), и ока зал влияние на них обоих. В Нидерландах, где литературное наследие Бёме стало предметом бережного обращения Шеффлер встретился с писаниями своего земляка. Поэт «Ангельского странника» сознается:

Нидерланды, где возникла община почитателей Якоба Бёме, отделившаяся от традиционной церкви, стали местом убежища происходящего из Регенсбурга Иоганна Георга Гихтеля (1638–1710), который создал себе имя изданием трудов Бёме. Его радикальные пиетические и критические в отношении церкви воззрения стали причиной его изгнания из среды ортодоксальных лютеран и высылки. Впрочем, из трудов Бёме он сделал такие выводы, сообразно которым вступил на путь аскетического ригоризма с отрицанием всякой телесности и прежде всего половой жизни. От Гихтеля можно провести линии, ведущие к прославленному историку церкви и ересей Готфриду Арнольду (1666–1714), усилиями которого понимание Софии Бёме, а также размышления об андрогинной структуре человека получили новые импульсы еще до того, как этот комплекс идей нашел новое поле своего развития в современной истории духа[202].

В середине XVII века мысли Бёме стали распространяться в Англии. В январе 1654 года издал первую английскую биографию Бёме Дуранд Хотам. Перевод текстов был выполнен Джоном Спарроу и Вильямом Лоу. Издания 1645-го и 1647 годов были осуществлены под покровительством короля Карла I, почитателя Бёме. И в Англии стало укореняться почитание Бёме. «Тевтонец» был предложен в качестве персоны для предполагаемого к изданию календаря святых. Генри Мор издал Бёме как «Апостола квакеров». Странствующие проповедники доставили его тексты в Новый Свет. Джон Мильтон и Вильям Блейк претворили идеи гёрлицкого сапожника в поэтическом творчестве и изобразительном искусстве. Английские почитатели Бёме создали общину — это так называемые «филадельфы» во главе с Джоном Пордиджем (1607–1681) и Яном Ладом (1623–1704). Филадельфийское братство, базирующееся на экуменической идее, оказало обратное воздействие на Англию. Кружки филадельфов появились и в Германии. Книги английских продолжателей Бёме стали появляться в немецких переводах. Харизматически одаренный евангельский пастор Иоганн Фридрих Оберлин (1740–1826), пастырь Штайнталя в Эльзасе, был в числе тех, кто соприкоснулся с духом Бёме посредством английских филадельфов[203].

Насколько плодотворным мог быть синтез эмпирического исследования с результатами духовного видения, показывает пример Исаака Ньютона (1643–1727), который обратил внимание на Бёме еще в своей юности. Известен целый ряд работ, которые показывают, в чем проявилось устойчивое воздействие сапожника при выработке концепции учения гравитации[204]. «Ньютон, большой философ, необходимым образом должен был тщательно исследовать творчество Якоба Бёме, потому что в своем учении о тяготении он именно у него нашел свой первый материал». Эта констатация, справедливость которой была подтверждена и другими исследователями, принадлежит значительному швабскому теологу и натурфилософу Фридриху Христофу Оетингеру (1702–1782). Его в противовес Хаманну можно было бы назвать «магом юга», и сам он соприкоснулся с трудами гёрлицкого сапожника в судьбоносный миг. В своих автобиографических заметках он пишет: «Промысел божий виной тому, что я отдыха ради часто проходил мимо пороховой фабрики. Там я познакомился с большим фантазером — владельцем фабрики (Иоганном Каспаром Обенбергером)… Он говорил: «Вы, кандидаты, — принужденные люди, вы не можете изучать Христа в свободе… Ведь вам запрещено читать самую превосходную после Библии книгу!» Я спросил: «Как так?» Он пригласил меня в комнату, показал мне книгу Якоба Бёме и сказал: «Вот это настоящая теология!» И я впервые стал читать эту книгу»[205]. Он не ограничился одним только чтением. Для швабского теософа Бёме отныне стал означать способ жизни.

Для метода работы Оетингера, характеризующегося тем, что в своем универсализме он охватывает весь космос, показательно многократно цитированное положение о «воплощении» как «конечной цели Бога». В таком ключе, духовном и не отрицающем дуалистически плоть, воззрения Якоба Бёме приходят к полноте своего звучания. Поскольку Оетингер — к большому раздражению своих церковных наставников — вступил в ойкумену духа как раз в тот момент времени, когда в Швабии и в других местах предпочитали «христианствоо, ограниченное представлениями, сложившимися в местной церкви, он без всяких колебаний подвергал непредубежденной проверке всякое духовное и естественнонаучное познание. Поэтому он не только познакомил Германию с наследием нордического визионера и ученого Эмануила Сведенборга, но и наладил духовный обмен с представителями иудейской мистики каббалы, которая была небезызвестна и Бёме. Оетингер навестил во Франкфурте значительного каббалиста иудейской общины Коппелл Гехта для того, чтобы получить более подробное знание иудейской эзотерики, он встретил благосклонного собеседника. Оетингер пишет о Коппеле Гехте: «Что же касается каббалы, то вы, христиане, располагаете книгой, которая говорит о каббале много яснее, чем даже Зогар. Я спросил, что это за книга. Он отвечал: Якоб Бёме, и тут же показал мне общность его манеры и манеры каббалы»[206]. Гершон Г. Шолем, известный знаток иудейской мистики нашего времени, высказывает следующее суждение: «Нет никаких оснований для того, чтобы считать этот рассказ поэтической выдумкой. Ведь в конце XVII века один из последователей Бёме, Иоганн Якоб Шпет, потрясенный параллелями его учения и каббалы, даже принял иудаизм»[207]. Кроме того, Шолем полагает «совершенно очевидными» взаимосвязи между идеями Бёме и теософией каббалы, разрабатываемой начиная от Абрахама фон Франкенберга (умер в 1652 году) и вплоть до Франца Ксавера фон Баадера (дата смерти — 1841 год).

Исаак Ньютон. Анонимная гравюра

Фридрих Шлегель. Гравюра И.Аксманна по рисунку Августа Буттлара

Людвиг Тик. Рисунок Фогеля фон Фогельштайна

Наконец, нам следует вспомнить швабских духовных предков идеалистической и романтической философии, например Гегеля и Шеллинга. К их числу — Эмиль Бокк назвал их «предвестниками духа» — кроме Иоганна Альбрехта Бенгеля относится прежде всего Оетингер. Через его посредство они восприняли мыслительное достояние Бёме. Эрнст Бенц идет еще дальше, когда говорит: «В известном смысле философию немецкого идеализма можно поименовать как Бёме-ренессанс, потому что фактически Бёме был одновременно открыт Шеллингом, Гегелем, Францем фон Баадером, Тиком, Новалисом и многими другими»[208]. Несомненно, что поэтами и мыслителями немецкого романтизма Бёме был принят и превознесен в качестве носителя тайного знания. 2 декабря 1798 года Фридрих Щлегель пишет Новалису: «Тик штудирует Якоба Бёме с большой любовью. И он, конечно, на правильном пути»[209]. Шлегель говорит о философии Бёме: «Никакая другая не располагает таким богатством аллегорий и образного ряда», прежде всего в перспективе христианства. Для Фридриха Гарденберга (Новалиса) эти побудительные мотивы упали на благодатную почву. С начала 1800 года он углубляется в труды Бёме. Это та пора, когда он заканчивает первую часть своего оставшегося незавершенным романа «Генрих фон Офтердинген». В нескольких стихах Новалис воспевает провозвестника «Утренней зари» и герольда «Нового царства». Людвигу Тику он посвящает строфы, в которых звучат мысли и метафоры «Утренней зари в восхождении». Стихотворение кончается так:

провозвестником денницы

Новалис (Фридрих фон Гарденберг). Анонимный портрет, возможно, Антона Граффа. Замок Вайсенфельс, музей

Франц Ксавер фон Баадер. Гравюра. Прижизненное изображение

Физик Иоганн Вильгельм Риттер (1776–1810) в качестве наследника Бёме продолжает традицию поэтов. В 1802 году с Бёме знакомится также художник Филипп Отто Рунге. Его «Времена дня» можно истолковать как визуальное изображение мыслей Бёме. В этом художнике Бёме находит себе восприемника также и в своей философии эроса. Рунге пишет Тику: «Я и Ты будут связаны только в смерти, из этого возникнет человек. Любовь наступает между страстью и волей, между мужчиной и женщиной»[211].

Проблема эроса все более отчетливо начинает пониматься как мистерия мужеско-женского единства (андрогинности), то есть так, как увидел ее Якоб Бёме. Для рано сложившегося Новалиса божественная София Бёме в формуле «Христос и София» была идентична его невесте Софии фон Кюн.

Ренессанс Бёме в Германии породил Франц Ксавер фон Баадер (1765–1841), названный Августом Вильгельмом Шлегелем «воскресшим Бёме». Он получил импульс от французского мистика и теософа Луи Клода де Сен-Мар- тина (1743–1803). Сен-Мартин стал известен в Германии прежде всего после перевода на немецкий своего труда «Ошибки и истина» — издание которого принял на себя не кто иной, как Маттиас Клавдий (1782), — появившегося в тот момент времени, когда сам Бёме был уже давно забыт. «Неизвестный философ», как назвал себя французский мыслитель, мистифицируя читателя, специально изучил немецкий язык еще пятнадцатилетним юношей для того, чтобы прочитать Бёме в оригинале и перевести его для своих соотечественников. Подобно Клавдию, а после него также Готтлибу Генриху фон Шуберту, естествоиспытателю, работавшему в Эрлангене, другу Шеллинга и Баа- дера, пособником Сен-Мартина становится друг Хаманна Иоганн Фридрих Клойкер. В 1792 году в руки Клойкера попадает «Магикон, или Тайная система сообщества неизвестных философов» Франца Ксавера фон Баадера. Таким образом состоялось его знакомство с Сен-Мартином и равным образом с его очевидным «побудителем» Якобом Бёме. Для многостороннего мюнхенского философа и теолога это означало совершенно новую ориентацию, отход от мыслительного мира Фихте, Якоби и Канта в пользу «старого сапожника». Баадер считал себя исполнителем завещания гёрлицкого философа. Пророческие указания Бёме на грядущее время всеобщего обновления Баадер счел исполненными. В его книгах и академических лекционных циклах оставило свой след мыслительное достояние Бёме. Помимо теософских и натурфилософских представлений влияние Бёме сказалось в его новом понимании эротического. Именно Бёме посвящает Баадера в философию любви. Эти необёмевские представления высказаны в его «Положениях эротической философии», а также в «Сорока положениях религиозной эротики» (1831). Баадер позаботился о том, чтобы цепная реакция не погасла.

В мае 1806 года Шеллинг поступает в Мюнхенский университет. Два мыслителя вступают в обмен мнениями. И в конце этого же года Шеллинг объявляет себя приверженцем нового направления. Шеллинг, признавая «теотоническую природу» гёрлицкого сапожника, в своей «Философии откровения» водружает памятник Бёме: «Нельзя не сказать о Якобе Бёме, что он в истории человечества своего рода чудо, и чудо прежде всего в истории немецкого духа. Если когда-нибудь удастся забыть, какие сокровища духа и сердца лежат в глубинах природы немцев, достаточно будет вспомнить о нем, который, вопреки вульгарно-психологическому объяснению, был по-своему настолько же возвышен, насколько немыслимо объяснить мифологию из обычной психологии. Как и мифология, так и Якоб Бёме с его рождением Бога, таким, каким он описывает его нам, превосходит все научные системы новейшей философии»[212].

В историю воздействия идей Бёме помимо Шеллинга и романтиков необходимо включить прежде всего Гегеля и Гёте. Если Бёме говорит о «времени и вечности», о «внешнем и внутреннем духовном мире», точнее — о вечности во времени или же о духовном мире во внешнем мире, то для Гегеля — это «абсолютное», которое обеспечивает идентичность субъекта и объекта, мышления и бытия. Ограничение влияния Бёме происходит у Гегеля за счет того, что он вводит Логос как абсолютную величину, относительно которой человек в его существовании и эмпирический опыт «я» играют второстепенную роль. Между тем для самого Бёме ясно (и здесь напрашивается сравнение с Гегелем и Гёте): «Подобно тому, как во внешнем мире есть природа и существа, так же и во внутреннем мире — духовные природа и существа, из которых внешний мир выдыхается и рождается из света и мглы…»[213] И далее: «Этот зримый мир со всем множеством его существ не что иное, как отражение духовного мира, который сокрыт в этом — материальном и стихийном»[214]. И Гегелю, и Бёме ясно, что Логос структурирует все сущее («В начале было Слово», Иоан. 1,1), но они делают из этого выводы натурфилософского характера. «Начало всех существ — это слово как вы дыхание Бога»[215]. Хотя Бёме еще не располагал теми мыслительными и языковыми средствами, которые были в распоряжении философов эпохи идеализма, все же Бёме и Гегель одним ключом открывают ворота познания действительности. Ссылки на полярности: свет — тьма и добро — зло, — которые к ужасу теологов прослеживаются вплоть до божества, встречаются у Гегеля, затем у Маркса и Энгельса, а также у учеников левогегельянцев и в иной форме у представителей «диалектической теологии» — в качестве мыслительного метода и способа высказывания. Мы должны будем констатировать это несмотря на то, что относительно Маркса, Энгельса, Ленина, с одной стороны, и Карла Барта, Эмиля Бруннера или Эдуарда Турнейзена — с другой, меньше всего может идти речь о влиянии мышления Бёме.

Фридрих Вильгельм Йозеф фон Шеллинг.

Рисунок Франца Крюгера

С тем большим правом в качестве непосредственного духовного ученика гёрлицкого сапожника мы можем рассматривать Гёте — естествоиспытателя, натурфилософа и практика «наглядной силы суждения». Конечно, Гёте не нуждался в непосредственном литературном побуждении. Свое понимание природы он извлек не из книг, но скорее из той «книги», которую он, подобно Бёме, видел в самой природе и в которой он читал глазами духа. То, что Бёме оформил как учение о сигнатурах и о трех принципах, поэт назвал учением о метаморфозах. Оба не располагали склонностью к блеклым мыслительным абстракциям. Оба они были людьми зрения. Наглядно, на основе собственного опыта, Гёте смог в феноменах увидеть «прафеномены», в преображении облика растений — «нрарастение» как творческую духовно-физическую сущность. Теоретически они близки друг другу. Вместе с тем к духовным потомкам «тевтонского философа» принадлежат все те, кто, наследуя Гёте в пределах среднеевропейского гётеанства как культурного движения, полагали возможным прийти «к познанию действительности через Бога» (Рудольф Штайнер), даже в том случае, если сами представители такой познавательной ориентации не были в полной ясности относительно своих духовных предков.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Гравюра на стали Зихлинга по рисунку Зебберса

Гёте

Определенное влияние Бёме можно, наконец, проследить и в пределах духовного пространства России. Эрнст Бенц обратил внимание на то обстоятельство, что протестантская мистика была тем звеном, посредством которого устанавливалась связь между немецкой Реформацией и русской церковью[216]. Подобно тому, как это было с писаниями Валентина Вайгеля, книги Бёме были переведены на русский язык вскоре после его смерти. Возникли небольшие общины Бёме в России, в том числе в Москве. То, что было невозможным в пределах ортодоксально ориентированных местных церквей Германии, ученики Бёме пытались пронести здесь: известие о наступлении «эпохи Лилии», которая должна означать начало всеохватывающего обновления и возрождения. Конечно, форсированный энтузиазм, пришедший с Запада, показался подозрительным русской государственной церкви и ее пастырям. Крайний последователь Бёме Квиринус Кульманн из Бреславля, который пришел посредством чтения книг Бёме к визионерским переживаниям и который хотел в этом царстве основать «подлинную монархию Иисуса», был как зачинщик беспорядков сожжен 4 октября 1689 года. И все же идеи Бёме нашли здесь почву, на которой прижились. В какой высокой мере ценил, скажем, царь Александр I в начале XIX века писания Бёме, Сен-Мартина и Сведенборга, следует из его подробных рекомендаций для чтения его сестре Екатерине Павловне, позднее супруге короля Вильгельма I Вюртембергского[217].Александр I, который был связан с Францем Ксавером фон Баадером, Юнг-Штиллингом и известной в пиетических кругах баронессой Барбарой Юлианой фон Крюде- нер, стремился к таким реформам в России, которые были бы основаны на религиозном пробуждении[218]. Наконец, следует упомянуть двух русских мыслителей — Владимира Соловьева и Николая Бердяева. Оба развивали андро- гинные и софиологические спекуляции, близкие Бёме. В своей философской автобиографии Бердяев признает: «Из великих немецких мистиков больше всего я любил Якоба Бёме. Он имел для меня совершенно исключительное значение»[219].

Таким образом, гёрлицкий сапожник Якоб Бёме оставил после себя в европейской истории мысли несмываемые следы и импульсы, действие которых прослеживается и сейчас. Как мы видели, он намечает такое направление познания, которое пролегает между Сциллой и Харибдой мистически расплывчатого и неземного спиритуализма и отрицающего реальность квазидуховного материализма. Некоторые моменты в его воззрениях принадлежат его времени, но мы можем найти у этого мужа XVII века моменты полноты истины, за счет которых он опережал всех мыслителей, довольствовавшихся рассмотрением частных аспектов действительности. Если Густав Рене Хок[220] высказался однажды, что европейский дух сегодня не может быть понят только исходя из внешних, экзотерических ландшафтов, но скорее стремится проникнуть вплоть до эзотерических регионов своих бытийных оснований, то следует признать, что подобное стремление в настоящее время разделяется немногими. Но тем не менее его нельзя считать праздным. Духовное наследие Якоба Бёме обязывает, хотя обратного пути — к Бёме — нет. «Тевтонский философ» тем не менее убедительно засвидетельствовал реальность внутреннего и внешнего миров, которые в наше время заново предстоит найти и познать.