Якоб Бёме

Его писательство и писания

Человек, который привык орудовать шилом и обрабатывать колодки, взялся за перо. Случилось это не сразу. В памятной 19-й главе «Утренней зари», а также в выше процитированном письме Каспару Линднеру Бёме, уже прозревший, сознается, что охвачен «большим желанием писать о сущности Бога». «И запало мне в сердце написать об этом в памятном послании, хотя тяжело принудить писать своего внешнего человека. Я должен был обращаться с великой тайной как ребенок, ходящий в школу. Внутри я видел это лежащим в большой глубине. Ибо я глядел словно насквозь в хаос, но описание увиденного было для меня непосильным. Это жило во мне двенадцать лет как в растении и открывалось время от времени, и я носил это, как жена носит во чреве плод. И я вынес это наружу, и это разразилось, как ливень, который накрывает того, кого он накрывает. Вот как это было со мной. Я записал то, что возможно было вынести наружу»[79].

Беме за письменным столом. Из голландского издания Бёме

(Амстердам. 1686)

Свое двенадцатилетнее ожидание он сравнил однажды с молодым, только что посаженным саженцем, который должен в свой срок принести плоды. Но хотя время от времени на ветках появляются цветы, до фруктов дело не доходит, «потому что холодные ветры, иней и снег» препятствуют вызреванию. «Подобным образом обстояло дело и с этим духом. Первый огонь был лишь семечком, но это не был первый упорный свет. С тех пор не раздули студеные ветры, но воля не может быть заперта. И дерево это не раз пыталось принести плоды и показаться в цветении, но цветы опадали с дерева вплоть до сих пор»[80].

Затем все же наступает пора «ливня», который «накрывает» его. С начала января 1612 года Бёме пишет свою первую книгу страница за страницей. В своих письмах он при случае дает понять, что переписчик его труда должен быть «ученым и понимающим человеком», поскольку его рукописи — все что угодно, но только не чистовики. Здесь встречаются даже пропуски букв и слогов, не говоря об орфографических ошибках. Часто поставлена «простая буква вместо прописной», и не по незнанию или небрежности, но потому, «что не было времени подумать с верным рассуждением про букву, но все было подчинено Духу, который часто приходил в спешке, так что у пишущего дрожали руки от непривычки»[81].

Он мог писать несколько изящнее и понятнее, говорится далее, но «жгучий огонь», который питал его, не терпел никакого промедления. «Если бы все это было возможно уяснить и описать, то, может быть, все было бы в три раза глубже обосновано, но это — невозможно. И поэтому было написано несколько книг, одна глубже другой, и то, что оставалось неясным в одной книге, было понятно из другой»[82].

Здесь мы коснулись вопроса о состоянии духа, в котором Бёме писал. В дополнение к тому, что было сказано о состоянии сознания, в котором он воспринял свое духовное видение, следует сказать, что это не имеет никакого отношения к тому, что парапсихология понимает под стихией письма, которая проявляет себя в сумеречном состоянии сознания. Дух, который его подгоняет и которому он в конечном счете обязан своим трудом, вовсе не исключает бодрствующего Я, но, напротив, берет его на службу, понимает его значение и наполняет его. Апостол Павел в своем Послании говорит: «И уже не я живу, но живет во мне Христос». Человеческое Я становится сосудом для Христа-Логоса. Это отчасти объясняет природу вдохновения Якоба Бёме. Это можно обозначить как связь с «небесной Софией». Если же мы хотим использовать язык современной психологии подсознания, скажем, язык К. Г. Юнга, то можно толковать феномен «руководства Духом» как активизацию «бессознательного», то есть как неосознанное, которое дает возможность осуществить внутренний опыт. «До тех пор пока религия не становится личным опытом души, ничего основательного не произошло. Также следует уяснить, что «mysterium magnum» не только имеет самостоятельное значение, но прежде всего существует в душе человека. Тот, кто знает это по собственному опыту, может быть высокоученым в теологии, но не иметь никакого представления о религии…»[83]

Манускрипт Якоба Беме «Молитвенник на все дни недели»

Бёме же располагает не только этим опытом. Он высказывается expressis verbis^{4} в таком смысле. Поэтому К. Г. Юнг во многих местах своего труда обращается к ви́дению Бёме.

К. Г. Юнг

В более пространном и позднее написанном «Отчете писца «Утренней зари» Бёме объясняет, кому он обязан своими дарами и в чем своеобразие его литературного творчества: «Бог дал мне знание. Не я, которое есмь Я, знает это, но знает это Бог во мне. Премудрость София — Его невеста и дети Христовы. И так как теперь дух Христов живет в детях Христовых и вместе с Ним они — одно тело, равно и дух Христов, кому же принадлежит знание? Мое оно или Божье? Разве не должен я теперь знать в духе Христовом, из чего был создан этот мир, если во мне живет Тот, Кто его создал? Разве Он может не знать этого? И я теперь страдаю и не хочу ничего знать про то, что я есмь как я. как часть внешнего мира, лишь бы Он знал во мне, чего хочет. Не я роженица в знании, но дух мой — его супруга, которая рождает знание в той мере, в какой Ему угодно»[84].

В »Mysterium Magnum», написанном Бёме как комментарий на книгу Бытия, он подобным же образом отражает возражение «рассудка», который критически вопрошает: откуда известно комментатору то, что произошло в ту пору как Бог созидал мир, и откуда он располагает своим знанием о внутрибожественных процессах? Не был ли он при этом свидетелем? Ответ Бёме носит позитивный характер: «Он магическим образом действительно был при этом и видел это. Но я, который есмь я, этого не видел. Ибо меня как твари еще не существовало. Но мы видели это в сущности души, которую Бог своим дуновением придал Адаму»[85]. Отсюда нетрудно проложить мосты к учению об архетипах К. Г. Юнга и к гипотезе «коллективного бессознательного», посредством которого психическое отдельного человека имеет свою долю в реальном духовном мире всего человечества. Однако Бёме не должен быть отвергнут или недопонят только из-за того, что его сообщение пришло к нам без его воли: «Потому что я, который есмь я, — говорит он в своем самоотчете, — не знал наперед того, что пишу для вас. Я полагал, что писал только для самого себя, а все остальное случилось без моей воли»[86].

Гравюра на меди 1623 года из книги «Mysterium Magnum» издания 1730 года

Для Бёме было важно, чтобы его друзья, а также критики и противники знали о том, что его «Утренняя заря в восхождении» была написана не ради того, чтобы сообщить другим свои взгляды на знание, и не для того, чтобы оказать воздействие, присущее миссионерскому тексту. В ряде своих писем этот сапожник, ставший писателем в течение одной ночи, не перестает выражать свое удивление тем, что его заметки во все новых списках расширяют круг его читателей и что написанное «наивной рукой» предстает пред лицом «высокопоставленных и ученых людей». Изумление Бёме тем больше, что он — автор — «написал это для самого себя, чтобы воспрянуть от мрачного сна плоти и крови, к тому же совершенно без намерения получить такое сочинение… Со мною случилось то, что бывает с зерном, которое было посажено в землю и прорастает в любую бурю и непогоду, вопреки всякому разумению»[87]. Таким образом, в самом его писании скрыта тайна, которая стремится к известности, как зародыш стремится к свету.

В другом месте он пишет: «Мои писания я полагал всю мою жизнь оставлять при себе и не давать их ни одному человеку. Но случилось так, что я по промыслу Всевышнего доверил кое-что из написанного одному человеку, — он имеет в виду Карла Эндера из Серха, который часть рукописи тайно дал третьему лицу, — через которого оно стало известно людям без моего ведома и участия, так что первая моя книга («Аврора») вышла из-под моей власти»[88]. Причем такие слова, как «мемориал для самого себя» у находятся и в самих трудах Бёме, например в его второй книге «О трех принципах», написанной в 1619 году. Там, где он указывает, каким образом следует читать его писание, можно прочесть: «То, что я сейчас познаю, я записываю для самого себя в качестве мемориала»[89].

Во всяком случае, не подлежит никакому сомнению то, что автор здесь думает о конкретных читателях. Он, конечно, не писал руководствуясь определенным планом или намерением. Но были жаждущие знаний друзья, которые поняли, что здесь бьет ключ духовного вдохновения. Бёме не мог отказать им в их просьбах. Он вручил другим свою судьбу и свое творение: «Бог хорошо знает, что Он хочет сделать и что от меня еще сокрыто», — пишет он в вышеупомянутой книге. И на вопрос, для кого он пишет, он отвечает еще в 1612 году без тени сомнения: «Я пишу для себя и не пытаюсь добиться чьего-либо внимания. Мои книги не продаются ни в одной книжной лавке. Если бы не нашлись богобоязненные люди, которые сердечно и в подлинном христианском убеждении не добивались того и не просили меня, я бы никогда не открыл ничего из написанного»[90].

И все же утверждение Бёме о том, что он писал только для самого себя, нельзя принять безоговорочно, особенно тогда, когда он сочиненное впоследствии предисловие к «Утренней заре» отзывает из публикации или когда он вынужден считаться с тем обстоятельством, что двое или трое из обрабатывающих его тексты (в том числе Генрих Пруниус) позволили себе частично откорректировать их. Сознание, что он пишет для своего времени, что он располагает важным для его современников знанием, владело Бёме еще в пору написания «Утренней зари», хотя ему еще не было ясно в деталях, как и на каких путях он может завоевать внимание людей. Карл Эндер из Серха — ключевая фигура в жизни сапожника, его первый издатель — мог с полным правом сказать, что понял, что за книгу пишет сапожник, живущий в Гёрлице у ворот Найсе, еще до того как эти листы легли перед ним. Впрочем, пророческие слова «здесь» и «теперь» не случайно играют у Бёме такую важную роль: теперь — время, в котором большое прокладывает себе путь. Мы суть те, кому следует принять решение в связи с этим предстоящим. Об «Утренней заре наступающего дня» во введении к его второй книге говорится: «Наступило время пробудиться ото сна, ибо жених облачается, чтобы привести свою невесту. Он приходит с ярким светом. Тот, кто получит долю масла в его лампаде, у того и возгорится лампа…» — это явный намек на эсхатологическую метафору из Евангелия от Матфея (25, 1-13) об «умных девах», которые посреди ночи выходят навстречу жениху. Важно то, что у них был достаточный запас масла. Сцена пронизана настроением напряженного ожидания. Речь идет о великом пришествии Христа. Поэтому можно сказать, что мнимый писатель «мемориала» видит свою задачу в том, чтобы «показать, что великий День Откровения и конечного Суда уже близок и его следует ожидать со дня на день»[91]. Двумя страницами ниже мы читаем: «Скрипач уже натянул свои струны, жених приближается»[92]. И так это продолжается вплоть до 26-й главы, на которой «Утренняя заря в восхождении» обрывается. «Я тогда чем дальше, тем больше в сердцах некоторых людей пробивается свет дня и возвещает пришествие дня»[93]. В апреле 1624 года, за полгода до своей смерти, Бёме прямо-таки утверждает: »Час Реформации наступил»[94].

И ради этих нескольких людей, которых он хотел вести навстречу Реформации — эпохе Лилии — и которых он несомненно уже знал к моменту написания своей первой книги, сапожник меняет шило на перо. Им, которых он именует теперь «Христовыми братьями», отныне посвящена его писательская служба. (О Бёме не следует говорить как о «наставнике душ» с тем, чтобы не создалось впечатление, что он рассчитывал узурпировать власть «уполномоченных служителей Слова».) В выше цитированном письме от декабря 1622 года, адресованном неизвестному лицу, находятся слова: «Я оставил мое ремесло ради того, чтобы служить в призвании Богу и моим братьям»[95].

Поскольку есть такие «богобоязненные сердца, для которых их христианство все еще серьезное дело», Бёме не может отказаться от своей миссии. «Неужели же Бог дал мне это с тем, чтобы я заткнул его под скамью или же закопал в землю?» А потому становится ясно, что Бёме не сторожил свой «мемориал» с мучительным тщанием, но поставил его как свечу на подсвечник. Нужно только добавить, что он никогда не расхваливал свои книги и не рекомендовал их в качестве универсального учебника истины для каждого. В равной мере он не был озабочен вербовкой единомышленников. Он, скорее, выжидал, когда к нему придут вопрошающие, а читатели его манускриптов потребуют дальнейших разъяснений. Бёме никогда не считал себя автором, пишущим для церковной паствы, которая неплохо чувствовала себя под руководством старшего пастора Грегора Рихтера. Поэтому он писал для малого круга — для тех, кто пошел по пути следования Христу и кто жаждал познания глубин бытия. По его убеждению, эти люди располагали предпосылками, которые Бёме считал необходимыми для читателей своих книг. Речь, таким образом, идет о своего рода герменевтическом принципе, о таком понимании учения, при котором ни принципы философии и филологии, ни уровень внешнего знания человека не могли играть решающей роли. Поэтому ни «партийные умники, ни писатели лжи» не производили на него ни малейшего впечатления, хотя сапожник с уважением говорит о «докторах», которым он не приписывает какой-либо вины. Он не компетентен в их искусстве, его «талант» — иного рода. «Да, дорогой читатель, — читаем мы в заключении «Утренней зари», — я понимаю мнение астрологов, так называемых астрономов. Я прочел пару строк в их писаниях и хорошо знаю, что они описывают движение Солнца и звезд, — то есть картина мира Коперника ему вовсе не чужда[96],— и я не презираю этого, но считаю в основном полезным и правильным. Что касается того, что о некоторых вещах я сужу иначе, то я делаю это не по произволу или сомнению в том, что все протекает согласно их учениям… Но я свое знание получаю не от изучения… я вижу Врата Божьи в моем духе, и поэтому я хочу писать сообразно моему видению, не сверяясь с авторитетом какого-либо человека»[97].

Из этих слов становится ясно, что «наивный» сапожник хорошо понимал разницу между предпосылками познания популярных естественных наук и своим собственным способом видения. Бёме было ясно, почему он имеет право не опираться на «авторитет какого либо человека», поэтому он рассчитывал на свой собственный авторитет, полагаясь на свое «познание Духа». Бёме пишет свои книги исходя из такого самопонимания. Следует помнить об этом, читая следующие строки: «Титул «Утренняя заря в восхождении» — это мистериальная тайна, которая сокрыта от мудрых этого мира, — тайна, которую они в ближайшем будущем должны пережить. Тем же, которые читают эту книгу в простоте и с жаждой Святого Духа, которые свою надежду полагают только в одном Боге, она не будет тайной, но открытым знанием»[98].

Тем самым автор требует, чтобы читатель, желающий постичь смысл книги, руководствовался тем же принципом, которым руководствовался он сам при написании книги. Базовое правило герменевтики формулируется так: книги, созданные на путях воображения, оцениваются сообразно своему существу, в соответствии с необходимыми предпосылками. Бёме пишет об этом так: «Я хочу дружески предупредить читателя уже во введении о большой тайне: если он не понимает описанных вещей, но очень хотел бы понять, пусть просит Бога о Его Святом Духе, чтобы просветил его. А без такого просвещения нельзя понять эту тайну, ибо в душе человека есть крепкий замок, который следует открыть; сделать это не может ни один человек, а только Святой Дух»[99]. В девяти текстах, которые Бёме объединил в одном томе «Путь ко Христу» и который получил латинское название «Christosophia», путь духовного обучения, каким он открылся ему, описан подробнее.

Гравюра на меди. Титульный лист одиннадцатитомного полного издания 1730 года

Итак, кому же писал гёрлицкий сапожник? Ответ будет таким: «нищим духом», тем, которых Иисус в «Нагорной проповеди» называет блаженными (Мтф. 5). Простецов он увещевал видеть в разладе двух душ необходимость единства, стремиться к самоосуществлению в целостности. «Для тех, кто наперед понимает и знает все и тем не менее ничего, для них я ничего не писал, потому что они уже сыты и умны, но я писал для таких же простых, как и я сам, с тем, чтобы я мог возрадоваться вместе с подобными мне»[100]. Якоб Бёме предлагает читателям своих книг общность в духе, которая выходит за пределы времени и пространства. «Я я хочу сказать, что не рассматриваю свои писания как принадлежащие большому мастеру, и не искусство следует искать в них, но целеустремленность и усердие сердца, которое жаждет Бога»[101].

Какова же судьба писаний Бёме? Книгам Якоба Бёме была уготована благоприятная судьба. Большая часть его трудов была написана во время Тридцатилетней войны; все работы, за исключением одной («Путь ко Христу»), первоначально распространялись только в списках, и можно лишь изумляться тому, что наследие Бёме дошло до наших дней в его нынешней завершенности.

В полном издании Бёме 1730 года помещен «Каталог оригинальных рукописей и первых копий полного собрания писаний покойного Якоба Бёме»[102] — издатель Бёме Иоганн Вильгельм Юберфельд не поленился представить своим читателям детальный отчет о тех литературных источниках, на основе которых осуществлено избрание и оформление текстов. Подобным же образом поступил Иоганн Георг Гихтель, которому в существенной мере обязано своим появлением первое издание 1682 года. В нем говорится: «Вскоре после смерти автора некоторые из его рукописей по промыслу Божию попали в Амстердам к набожному и простому купцу Абрахаму Вилемсу ван Бейерланду, и он воспламенился ими и уже не покладал рук, чтобы собрать и остальные, тем более что к тому моменту он смог найти некоторых оставшихся в живых друзей покойного Якоба Бёме, а равно и знатных людей из докторов, с которыми он установил ради этих книг письменную корреспонденцию и притом не жалел никаких денег (когда представлялась возможность что-либо приобрести) на покупки, и ему помогал Бог»[103]. В наши дни Вернер Будекке, во-первых, проверил традиционные данные относительно публикаций до 1730 года, во-вторых, изучил все следы литературного наследия Бёме на протяжении двух последних столетий.

Конец книги «Утренняя заря в восхождении»; лист из книги «Theosophia revelata»

В то время как первый труд Бёме — «Утренняя заря» — получил хождение в виде списков, оригинал этой работы был конфискован гёрлицким магистратом летом 1613 года и по 1641 год находился на хранении в городской ратуше. 26 ноября этого года тогдашний бургомистр Пауль Сципио передал рукопись книги саксонскому ха- усмаршалу Георгу фон Пфлуген ауф Постерштайну, «из рук которого в следующем году она поступила посредством Генриха Пруниуса к усопшему г-ну Бейерланду в Амстердаме». Первые подлинные и сверенные с оригиналами копии сохранял тот самый Карл Эндер фон Серха ауф Леопольдсхайн, благодаря которому «Утренняя заря» была первоначально списана и распространена. Издатель сообщает, как он вел себя, чтобы по возможности быстрее выйти на только еще создаваемые работы Бёме. «Эти братья Христовы, как только два или три листа собственной рукописи автора были готовы, списывали их и посылали другим лицам, которые делали подобную же работу»[104]. Среди этих «копиистов» — сборщик налогов Христиан Бернхард фон Саган, «молодой человек», которого мы встречаем неоднократно в списке адресатов, названный специально и представленный в качестве «корреспондента Я. Бёме».

Титульный лист из полного собрания сочинений Бёме.

1682

От большей части оригинальных манускриптов сохранилось по две или три копии, в общем более сотни. Наиболее надежными считаются те из них, которые принадлежат Христиану Бернхарду и Михаэлю Ендеру. Лбрахам Вилемс ван Бейерланд может заслуженно гордиться тем, что он в итоге своей «в высшей степени добросовестной работы» (В. Будекке) по удостоверению наследия Бёме собрал рукописи, тщательно сравнил некоторые разночтения, перевел почти все тексты и издал их за собственный счет. В то время как на родине Бёме разворачивался спор между теологами и приверженцами Бёме, в Голландии была создана основа для издания и распространения его наследия. Помимо публикации отдельных текстов, которую осуществил в 1658–1678 годах Генрих Бетке, в Голландии было подготовлено первое полное издание Бёме на немецком — предприятие, которым руководил регенсбургский адвокат Иоганн Георг Гихтель. Начиная с 1682 года, издается собрание в пятнадцати небольших томиках размером в восьмую долю листа «Все теософские труды блаженного высокоученого Якоба Бёме, тевтонского философа». В последующие годы появляются другие оригинальные тексты. В наследии, оставленном шведским агентом в Амстердаме Михаэлем ле Блонсом своему другу Бейерланду, обнаруживаются многочисленные письма Бёме. Для второго издания (1715) И. В. Юберфельд и И. О. Глюзинг используют, однако, не оригиналы рукописей, но первое издание Гихтеля — факсимильный экземпляр. Существенное улучшение было сделано при третьем издании 1730 года, которое было осуществлено полностью Юберфельдом. Впрочем, стилистические особенности, присущие Бёме, в целях большей ясности не были сохранены. Однако была достигнута максимальная надежность и точность текста. При оформлении издатель ориентировался на авторские рукописи, он же снабдил труд обильными биографическими, библиографическими приложениями, а также обширными справочными данными. Более поздние издания, скажем Шиблера, повторяли издание 1730 года. На его основе Август Фауст и после него Вилл-Эрих Пойкерт предприняли факсимильное издание «Theosophia revelata» («Откровенная теософия»).

Первоначальные же тексты были забыты. Спустя пару столетий они уже слыли пропавшими без вести, а кроме того, уже не было возможности отличить оригинальные рукописи от списков. Рихард Ехт и прежде всего Вернер Будекке были теми, кто взял на себя труд заново открыть первоисточники. В 1934 году Будекке обнаружил принадлежащую руке Бёме рукопись «Утренней зари в восхождении». Оказалось, что небольшая община почитателей Бёме в Линце-на-Рейне берегла эту драгоценность наряду с другими оригинальными манускриптами и письмами. После Ляйдена, Берлина и Паммина в Померании эти рукописи нашли себе новое убежище среди «негромких в мире». После конфискации администрацией Третьего Рейха и после эвакуации во время войны самые важные части писательского наследия надежно хранились. Между тем Вернер Будекке впервые издал сохранившиеся оригинальные рукописи и тем самым создал предпосылки для изучения трудов Бёме с точки зрения лингвистики. «В прорывах речевой стихии и в совершенно нестесненном и суверенном обращении с правописанием предстает во всей своей жизненной силе безыскусственность Бёме»[105].