Ящер-2 [Casual Rex]

9

Похороны были очень красивыми. Все сделано со вкусом. В дело пошел весь черный бархат, который Симмонсы смогли раздобыть за такой короткий срок. Открытый гроб из красного дерева с инкрустацией золотом. В нем лежал Руперт, который выглядел так, словно он просто сладко спит и видит десятый сон. Священник что-то бубнил о молодежи, о том, что они многое принимают как должное, и так неохотно обращаются за помощью. На похоронах присутствовали Луиза, ее старенький отец и кое-кто из ее тетушек и дядюшек. Все они были бледны, удручены, раздавлены горем, но более всего растеряны.

Его обнаружила Луиза. По крайней мере, так сказал Эрни, и у меня нет причин сомневаться в их словах. Последние несколько дней Луиза ни с кем не общалась, поскольку ей пришлось заниматься всякими мелочами, которые обычно обрушиваются на вас, когда умирает кто-то из близких. Звонки в похоронное бюро, священнику, заказ еды для поминок. Подобные обязанности лучше всего переложить на кого-то другого, все равно на кого, но, к несчастью, этим всегда занимаются именно те, кто только что лишился родственника, в результате я едва ли успел сказать хоть слово сочувствия бывшей жене моего напарника.

Кроме того, меня терзало и чувство вины. Ну, может быть, не море вины, но вероятно речка.

Руперт оставил записку. Моя жизнь не имеет смысла. Вот и все. Пять слов, и каждое словно крошечная свинцовая пулька, выпущенная прямо мне в сердце. Я винил себя, и обычно мои мысли шли по такому кругу: если бы мы не стали его депрограммировать, если бы не запирали его, если бы не увозили из лагеря прогрессистов в багажнике моей машины, то Руперт Симмонс все еще был бы сегодня жив и здоров. Ну поклонялся бы предкам и нес всякую чушь про правду, которую открывает Прогресс, но по крайней мере подавал бы признаки жизни и от него исходил бы запах здорового динозавра. А сейчас труп в деревянном ящике передо мной не пах ничем, я с трудом смог заставить себя остановиться и прекратить попытки учуять каппучино со сливками.

— Мы видим, — сказал священник, — что жизнь это не дар. Это наша привилегия…

Секобарбитал. Одно из немногих человеческих лекарств, которое оказывает то же действие и на динозавров. Когда Руперта Симмонса нашли, то в правой руке он сжимал бутылочку из-под секобарбитала. Он даже не стал снимать личину перед тем, как принять около 2000 миллиграммов, примерно в двадцать раз больше рекомендованной дозы снотворного. Так что в мир мертвых он отправился все еще в латексном облачении, в плену у застежек, поясков и молний. Может быть, это было послание всем нам. Видите, что вы натворили? Видите, какой невыносимой вы сделали мою жизнь? А может, и нет. Теперь уже этого не узнаешь, поскольку записка «Моя жизнь не имеет смысла» оставляет обширное поле для толкования. Думаю, так оно и лучше.

Слева от меня стоял пожилой джентльмен, от которого пахло черствыми пшеничными крекерами и треской. Он потихоньку передал мне небольшую дозу базилика, словно фанат на рок-концерте, пускающий по кругу косяк. Я отщипнул кусочек и тут же почувствовал, как сладостная волна побежала по моим венам, согревая изнутри, и сунул базилик Эрни, который тоже взял себе чуть-чуть и передал по цепочке дальше. Вот так мы и боремся с горем. Берешь травку, разжевываешь, и вот уже все готовы продолжать эту ужасную церемонию. А священник (думаю, это человек, поскольку он не затыкается) в эту картину не слишком вписывался.

— … так случилось с молодым Рупертом, который умер и не может теперь рассказать, почему же он чувствовал, что жизнь его не имеет смысла…

А ведь все шло хорошо. Ну или мы так думали. Руперт вернулся в свою старую квартиру, встретился с друзьями, от которых до этого отдалился, и даже заговорил о том, чтобы пойти работать в какую-нибудь некоммерческую организацию.

— Например, в фонд по охране окружающей среды, — сказал нам Руперт на следующий день после ужина в «Трейдер Вик». — Буду спасать тропические леса.

Поскольку некоторые из моих родственников все еще перебиваются с хлеба на воду в Южной Америке и живут под пологом тропического леса, то я подумал, что идея просто замечательная. Бо сказал нам, что поиски работы — это первая стадия возвращения к нормальной жизни, и это указывает, что пациент, т. е. Руперт, заинтересован в том, чтобы снова стать полноценным членом общества. Он, кстати, даже выразил готовность на добровольных началах работать в так называемой группе осведомления о культах, которая информирует молодых динозавров из группы риска об опасности промывания мозгов, и все мы восприняли эту идею с большим энтузиазмом.

Более того, он даже впервые за последние несколько лет поговорил с девушкой, с которой встречался в старших классах школы, и они уже условились встретиться в испанском ресторанчике неподалеку. Подразумевалось, что это не романтическое свиданье, но возможности развития отношений никто из них не отрицал. И снова Бо был настроен оптимистично:

— Немного секса еще никому не мешало.

А еще Луиза сказала нам, что он снова стал играть на гитаре и готовить, и на его угрюмую молодую мордочку снова вернулся нормальный здоровый румянец. Короче, по всем пунктам оценка «отлично».

По-моему, совсем не похоже, что он утратил смысл жизни. Хотя многие обладают талантом делать хорошую мину тогда, как внутри все балки и перекрытия прогнили и осыпаются. Должно быть, Руперт один из них.

Вечером 21 марта Руперт пригласил сестру с мужем прийти на следующее утро на фирменный завтрак. Друзья и родные ти-рекса знали, что на «фирменный завтрак» Руперт подает что-то из тех блюд, которые он освоил во время путешествия по всему свету. На этих своеобразных презентациях можно было попробовать национальные кухни чуть ли не всех стран: перепелиные яйца, корейские блинчики с зеленым луком, суши, креветки, приготовленные в индийской печи тандори. Каким-то образом Руперту удавалось скомбинировать несопоставимые вкусы в одном блюде, от которого сам Вольфганг Пак[6] позеленел бы от зависти, утратив привычный коричневый окрас.

Террелл, здоровый как дом и тупой как пробка, не смог пойти к Руперту в то утро, так что Луиза отправилась в гости к брату одна. Она совершенно не была готова к дальнейшим событиям и очень растерялась, когда на звуки дверного звонка брат не отозвался. И именно Луиза колотила в дверь, когда ответа не последовало в течение нескольких минут. Именно Луиза в конце концов пошла к владельцу дома, чтобы тот отпер дверь, и она нашла брата мертвым, распростертым на неразобранной постели с пузырьком в одной руке и предсмертной запиской из пяти слов возле головы.

Пока Луиза рыдала, обнимая тело брата, хозяин дома, орнитомим, который постоянно ширялся кинзой, однако еще не безнадежный, сумел воспользоваться современными средствами связи и позвонил в полицию динозавров и в морг. И вскоре комнату заполнили полицейские значки. Они осмотрели место происшествия, взяли образцы, по просьбе Дэна Паттерсона (а он, разумеется, сделал это по моей просьбе) провели быстренькое расследование и пришли к выводу, который мы и так знали, — смерть наступила в результате самоубийства.

Доктор Борежар был вне себя из-за чувства вины. Он практически каждый день звонил из Мемфиса, чтобы сказать, как он сожалеет, что Руперт умер.

— Я не могу поверить, что это случилось, — постоянно твердил он. — Мальчик казался таким… Его поведение никогда не указывало… Это так неправильно…

Мы не винили его. По крайней мере, мы с Эрни, ну а Луиза, естественно, притворялась, что не таит зла на доктора. Но все же он присылал венок за венком, некоторые даже были украшены отдельными листиками медицинских трав. Короче, все, чтобы смягчить горе Луизы и унять собственное ощущение провала.

Он даже прислал обратно чек с оплатой за его услуги. Вот такой вот доктор.

— Пожалуйста, следуйте за мной к месту погребения, — сказал священник, завершив отдавать дань динозавру, которого он едва знал, — где мы возвратим юного Руперта земле, из которой он вышел.

Этого я никогда не понимал. Что предполагается, что мы все сделаны из грязи? Я хотел было поднять руку, но священник уже прошел мимо, миновал проход между рядами и вышел навстречу яркому солнечному свету.

— Винсент, — прошипел Эрни. Я взглянул на него. Эрни кивнул туда, где заканчивалась наша небольшая похоронная процессия. Позади рядов американских и импортных автомобилей припарковался вытянутый лимузин с пятью окнами, зеленый как задница у гадрозавра.

— Только что подъехал? — шепотом спросил я у Эрни, и он кивнул.

Шофер, разодетый в изумрудный фрак, спрыгнул со своего места, рысцой обогнул машину и подскочил к пассажирской двери. Да, прямо-таки состязания по бегу. Он торжественно распахнул дверцу, и когда я увидел, кто его пассажир, то почти не удивился.

Это была Цирцея. В трауре. Длинное черное пальто, зеленое бархатное платье до совершенных лодыжек, высокие каблуки увязли в мокрой земле.

— А она, черт возьми, что здесь делает? — спросил Эрни громче, чем надо. Кое-кто из родных Руперта повернулся и зашикал на нас, но Эрни удивительным образом проигнорировал их.

— Должно быть, она считает себя его другом, — я вдруг понял, что защищаю лидера прогрессистов. — А друзья приходят на подобные мероприятия.

— Друзья не промывают мозги друг другу.

— Ну, ты с этим поделать ничего не можешь. Уверен, она хочет лишь отдать дань уважения Руперту, вот и все.

Эрни приподнялся.

— Я ей покажу дань уважения.

Но я смог схватить его за локоть и силой заставить сесть на место, пока ситуация не приняла скверный оборот. Эрни пребывал в хорошем расположении духа из-за того, что наладил отношения с Луизой, и если он станет инициатором скандала на похоронах ее брата, то может навечно стать персоной нон-грата, как какая-нибудь обезьяна.

— Да ладно тебе, — сказал я. — Пусть посмотрит и уйдет.

По-видимому, только это она и собиралась сделать. Цирцея встала позади всех собравшихся, и пока священник продолжал свою бесконечную проповедь, я практически ощущал, как она буравит взглядом мой затылок, словно пытается проникнуть в мой мозг и посмотреть на все происходящее моими глазами, поставить себя на мое место. Но каждый раз, когда я оборачивался, она смотрела куда-то вдаль, казалось, полностью сосредоточившись на священнослужителе и его сомнительных словах мудрости.

— Прах к праху, — нараспев произносил священник, пока шестеренки крутились, и гроб с телом Руперта опускался в землю. — Пыль к пыли.

Это человеческий ритуал, но мы тоже его используем. Времена, когда мы сжигали трупы умерших или давали им возможность найти последний приют под водой, остались в прошлом. Мы совсем как люди. Когда дело касается умерших, мы ведем себя не лучше барахольщиков, которые жалеют выбрасывать старье. Так и мы закапываем их в ящике под землю, словно можем захотеть снова выкопать их, и они пригодятся нам когда-либо в будущем.

Погребение подошло к концу, и похоронная процессия рассеялась. Родственники и друзья Руперта по очереди выражали друг другу сочувствие, словно играли в какую-то замысловатую игру. Я почувствовал чье-то знакомое присутствие за своей спиной. Ее выдал по большей мере запах, концентрированный аромат трав и сосновой хвои, который испарялся из пор. Обычный запах динозавра, каким-то образом поднявшийся на следующую ступеньку.

— Я не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал я, даже еще не обернувшись.

— А я — тебя, — ответила Цирцея. Она была, по крайней мере, сантиметров на восемь выше меня (это достижение для дамы), и я понял, что не могу отвести взгляда от этих глаз.

— Ты что простыл? — спросила она.

Она имела в виду тот факт, что я зажал ноздри двумя пальцами правой руки, изо всех сил пытаясь не вдохнуть ее пьянящий аромат. Меньше всего мне сейчас нужно еще одно путешествие в Юрский период. Хотя, может, это как раз нужно мне больше всего. Но в процессе эволюции не все железы, воспринимающие запахи, сосредоточились в носу, частично эту функцию выполняли и вкусовые сосочки языка. И я мог нюхать каждый сантиметр тела главы прогрессистов каждый раз, когда насыщенный феромонами воздух контактировал с моим языком.

— Да, — ответил я. — У меня ужасный насморк. Прошу прощения.

— Ты хорошо его знал?

— Более или менее, — объяснил я. — Он — друг моего друга. В прошлый раз я видел его в тот вечер, когда члены… клуба… встречались у тебя дома.

Ее смех был звонким и беззаботным, и если бы не обстоятельства, то она позволила бы себе расхохотаться в полную силу.

— Ох, это не мой дом, — сказала Цирцея. — Это наш общий дом. Скажи мне, тебе понравилось на той вечеринке?

— Было… познавательно, — ответил я.

— Именно этого мы и добиваемся, как говорится, умей дело делать, умей и позабавиться…

На секунду я был абсолютно уверен, что она ущипнула меня за задницу. Но ее руки были далеко от моей пятой точки, я быстро повернулся вокруг своей оси, но никого не обнаружил, должно быть, у меня глюки. Я сжал ноздри еще сильнее, блокировав остаточные следы запаха этих дьявольских трав.

— Возможно, тебе захочется прийти еще раз. Я был готов дать отрицательный ответ, сказать категоричное и отчаянное «нет», но тут пальцы меня подвели. Мускулы ослабли, наплевав на мои приказы напрячься. Они не подчинились, несмотря на то, что мозг верещал «Отставить! Встать в строй!». Вскоре мои ноздри уже были широко раскрыты и раздувались по своей собственной воле. Мне придется и их занести в черных список непослушных частей тела, а пока что они втягивали сладкий аромат Цирцеи.

— Да, мне хотелось бы прийти еще раз, — я вдруг осознал, что это мои слова. Где-то далеко-далеко Эрни кричал, чтобы я шел к машине, прощался и поторапливался, а я из какого-то другого измерения просил его подождать секундочку. Но здесь и сейчас были только я, изумрудная богиня Цирцея и самые высокие, густые и благоухающие джунгли, которые только бывали после триасового периода.[7] Деревья вырывались из-под земли и взмывали в небо. Нас окружали лианы, вытянувшие к нам свои пальцы-листья, лаская наши тела, словно втягивая меня и эту совершенную самку-велосираптора в водоворот сочных листьев. В этот раз мы никуда не бежали, но даже стоя спокойно я чувствовал желание, силу природы, растущую внутри моего тела, которая взрывается и наполняет меня чистой энергией. Она касалась моей морды, а я — ее, языки высунуты, мы возбуждены, наши зубы стучат в предвкушении удовольствия, стоны и рев созревают где-то внутри наших глоток, и мы кричим на языке, которого я даже не знаю.

Внезапно я очнулся в своем стареньком «линкольне», который выезжал за главные ворота кладбища.

— …вот почему я вынужден подозревать, что у нее есть мотив, — сказал Эрни. — Я тебе не говорю, что она плохая или злая или что-то еще, просто хочу, чтобы ты был начеку.

— Правильно, — сказал я, пытаясь понять, о чем вообще речь. Где я только что был? Кем я только что был? — Что ты там такое говорил про то, что надо быть начеку?

Эрни со всего размаха стукнул по приборной панели.

— Черт, я так и знал, что ты меня не слушаешь!

— Я слушал, правда… Ты хотел, чтобы я был начеку…

— С Цирцеей.

— Но почему?

Эрни даже не попытался подавить вздох. С его губ сорвалось длинное «о-о-о-о-х!», выражавшее разочарование.

— Потому что каждый раз, когда ты с ней говоришь, у тебя глаза навыкате.

Больше мы этот вопрос не обсуждали. Остаток пути домой мы преодолели без происшествий. Но когда мы приехали к офису и вылезли из машины, я обнаружил, что со мной творится что-то забавное. Я не мог контролировать собственные губы. Это была не просто беззаботная болтовня Винсента Рубио. Только что родившаяся мысль уже мчалась к выходу, нанося удар исподтишка, у меня даже не было возможности заткнуть себе горло и перекрыть доступ кислорода к голосовым связкам.

— Ты хочешь проверить еще одну сходку прогрессистов? — услышал я свой голос.

Эрни сделал шаг назад и резко склонился ко мне, словно я размахивал дубинкой у него над головой.

— Малыш, с тобой все в порядке?

Мне постоянно нужно было контролировать мой взбунтовавшийся мозг. Я заключил бракованный отдел мозга в ментальную тюрьму, а потом потряс головой, пытаясь отогнать оставшиеся признаки неповиновения в какие-нибудь отдаленные уголки.

— Просто я думал, что мы могли бы еще порыскать там, посмотреть, не попали ли в неприятности другие парнишки, — соврал я. Мне так хотелось бы рассказать Эрни правду, что я не знаю, откуда появилась эта странная мысль и как она переродилась в слова, но я испугался, что это обеспокоит его больше, чем мои небылицы. Определенно, меня колотило.

— Забудь об этом, — сказал Эрни. — Забудь об этом чертовом прогрессе. Все кончено. Прогресс остался далеко позади.

— Прогресс остался далеко позади, — повторил я. Я сделаю это своей мантрой на эту неделю, буду повторять раз в час и два раза перед сном. И если после этого, после всех повторений, я все еще учую этот мощный, приятный и привлекательный запах, как сейчас, на своей одежде, в волосах и на коже, под каждым кустом и деревом, в каждом прохожем, то я продолжу повторять эту мантру еще месяц. Или год. Или десять лет, если понадобится. Решено.

Несколько недель в нашем офисе было все тихо. Минский какое-то время не беспокоил нас, вместо этого он оставлял короткие извинения на нашем автоответчике, которые мы прослушивали, смеялись и стирали их к чертовой матери. Тем временем Луизе удалось справиться со своим горем с помощью Эрни, который несколько раз в неделю ужинает с ней и ее новым мужем. Если вас интересует мое мнение, то это несколько странно, что бывший муж торчит все время с семейной парой, но если Террелл не жалуется, то я уж точно не буду. У меня сложилось впечатление, что его частенько не бывает дома, и возможно, Эрни утешает свою бывшую жену именно в те минуты, когда она отчаянно нуждается в этом. Может, он просто хочет затащить ее в койку. Не спрашивайте меня. Я же не психотерапевт.

Тейтельбаум, который владеет и управляет большим сыскным агентством «Трутель Энтер-прайз», расположенным в нашем районе, был настолько любезен (ха-ха, он наверное даже не знает, как пишется слово «любезный»), что подкинул нам парочку дел. Мне хотелось бы сказать, что мы с Эрни ответили любезностью на любезность, и мы время от времени оказываемся по уши в делах, что просто приходится отдавать клиентов кому-то еще, но это не так. Мы неплохо зарабатываем. У меня есть дом, хорошие тряпки, машина, за которую я выплатил уже почти всю сумму, и я даже иногда что-то откладываю, но мы не можем себе позволить обмениваться делами со всякими крутыми парнями. Если уж на то пошло, то Тейтельбаум и не ждал, что мы принесем ему наших клиентов на блюдечке с голубой каемочкой. Ему нужны были наши души.

— Плачу две штуки, цена обсуждению не подлежит, — объявил он, бросив папку с делом на стол передо мной. Я пришел по требованию Тейтельбаума в шесть утра и был не в настроении, чтобы меня опускали по ценам прототипа Джаббы Хата из «Звездных войн».

— Но ведь речь идет о поисках пропавшего без вести, правильно? Это может занять несколько месяцев.

— Ну да. И что?

— Две тысячи не покроют наших расходов.

— Делай, что хочешь, — сказал он мне, зная точно, за какую часть тела, или вернее, за какие части тела, он меня сейчас подвесит. — Я могу отдать это дело Сатерленду.

— Он же халтурщик.

— Но он дешевый халтурщик. И не ноет в отличие от тебя. Ну, хочешь или нет, Рубио?

И я согласился работать за такие деньги. Эрни меня убьет, но выбора не было. Мы на мели.

Итак, мы разыскивали пропавших без вести, выслеживали нескольких должников и шпионили за парочкой неверных супругов. Но это тоже работа, и есть чем платить по счетам. Пусть даже Тейтельбаум с нас живьем кожу сдерет.

Если этот придурок намерен отхапать половину гонорара, то я удостоверюсь, что ресурсы его конторы используются на все сто, настолько часто, насколько возможно. В результате прекрасный весенний вечер (где-то градусов двадцать с небольшим, на небе ни облачка, смог на неделю оставил Лос-Анджелес в покое) я провел, запершись в фотолаборатории и рассматривая размытые негативы. Меня чуть не выворотило от суперсильного запаха фотографических реактивов.

Парень, которого мы выслеживали, был раптором. Никудышный мошенник, который занимался тем, что охмурял старушек, а затем разъезжал по городу на их машинах и сорил их денежками.

К несчастью для него, он кинул так бабулю Томми Трубадура, местного дамского угодника, известного своими связями с мафией, разумеется, нашей, диномафией, так что остается надеяться, что он с удовольствием будет до конца своей жизни питаться через соломинку.

Вот отличное фото мерзкого раптора. Он выходит из своего «олдсмобиля-89» с членом департамента Общественной безопасности под ручку. Его жирные черные волосы неприятно контрастировали с ее голубым чепчиком, и даже на черно-белых фотографиях это было довольно угнетающее зрелище. Контрастность была недостаточной, так что я снова обмакнул снимок в проявитель. Мне следовало бы контролировать процесс проявки с секундомером в руке, но иногда мне нравилось действовать по наитию. Проявка фотографий для своих профессиональных целей для меня была чем-то средним между тонкой духовной интуицией художника и обыденным фотомонтажом, над которым корпит третьеклашка, готовя свой проект для научной выставки. Мне нравилось работать не торопясь, нащупывая золотую середину.

Я уже почти получил то, что хотел. Вот она наша картиночка. Четкая и красивая. В центре лицо этого сукиного сына, готовое к опознанию. И тут вдруг занавески распахнулись, и вспышка флуоресцентного света чуть не сбила меня с ног.

— Что за черт, — заорал я, пытаясь защитить непроявленные негативы. — Закрой сначала дверь, идиот!

— Ой, блин, Винсент, мне так жаль, — из-за яркого света мне было не видно, кто это, но голос я идентифицировал за секунду. Сатерленд. — Так жаль, так жаль.

— Я уже понял. Тебе очень жаль. А теперь закрой гребаную дверь! — я ненавижу ругаться как сапожник, но этот кретин не реагирует на обычные команды.

— Конечно, — сказал он. — Ну, конечно, конечно.

Наконец, источник света был ликвидирован, и мы остались в темноте, слегка подсвеченной красным светом. Сатерленд глуповато улыбнулся и показал на снимок, который я держал в руках. — С фоткой вроде все в порядке.

— Ага, все в порядке, потому что я ее уже проявил, но у меня тут еще три пленки висят, которые ты, возможно, только что засветил.

— Мне так жаль…

— Хватит уже. Тебе что-то нужно, Сатерленд?

У него даже не хватило самоуважения, чтобы отвести взгляд или притвориться пристыженным.

— Пожалуйста, я не слишком умею это делать.

Я схватил из рук Сатерленда катушку с фотопленкой и начал помогать этому олуху проявить ее. Черт, я это сделаю, если это поможет побыстрее его выпроводить.

— Итак, — сказал он, когда я вытащил пленку из кассеты. — И в чем тут хитрость?

— Ну, хитрости никакой нету. Если ты постоишь рядом, то сможешь понаблюдать, что я делаю. Может, научишься чему-нибудь.

— Конечно, разумеется, — Сатерленд изобразил, что внимательно следит за всеми моими движениями, бормоча «да-да» себе под нос, но я-то знал, что это показуха. Он ничего не запомнит, его мозг покрыт тефлоном, знания к нему не прилипают. Но он все время торчал рядом, его прогорклое дыхание и запах протухших яиц просто убивали мой чувствительный нос.

— Слушай, — выпалил я после того, как прошли невыносимые пять минут. — Может, я просто проявлю для тебя эти пленки? И оставлю фотки здесь, а ты их попозже заберешь?

— Да? — невинно спросил Сатерленд, и я понял, что он считает меня простофилей. Но это ничтожная цена за то, чтобы снова побыть одному и без посторонних запахов. — Это… так мило с твоей стороны, Рубио. Вот что, я сегодня свожу тебя в одно местечко на Франклин-авеню, где продают отличную траву. Я угощаю.

— Не нужно, — сказал я. — Я по таким местам не хожу.

Я знал, о каком заведении идет речь. Это маленький занюханный подвальчик, где расположен бар, специализирующийся на базилике, и официантки сидят там на той же наркоте, которую втюхивают клиентам. Пустые глаза и заторможенность — вот основные характеристики «Песто Паласа», и на меня это действует угнетающе каждый раз, как я захожу туда. Голливудские бары почему-то производят на меня именно такой эффект, поэтому я взял себе за правило по возможности избегать их.

— Эй, — сказал он. — А как у вас дела с этими чумными прогрессистами?

Я пожал плечами и сказал.

— Закончили. Сделали то, зачем туда приходили. А у тебя?

— Просто фигня какая-то. Не пойми меня неправильно. Я все, что надо, разузнал, и мистер Тейтельбаум был мной очень доволен. Очень.

Сатерленд залез в карман и достал бумажник, набитый квитанциями и купонами. Откуда-то из его глубин Сатерленд выкопал визитку и протянул ее мне. Гораций «Счастливчик» Сатерленд. Господи, а я до сегодняшнего дня и не знал, что у этого придурка такое идиотское имечко. ВТОРОЙ ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ СЫСКНОГО БЮРО.

— Это почти что партнер, — по секрету сообщил Сатерленд.

Ага, старший помощник младшего дворника.

— Как мило, — вслух сказал я.

— Но после моего возвращения произошла куча странной фигни, — Сатерленд снова засунул бумажник в карман брюк и собрался уходить. Но что-то в его последней фразе зацепило меня. Возможно, его тон, он выпалил ее очень быстро, или же просто мои подозрения, погребенные в глубинах сознания, нашли повод вылезти на поверхность. Короче, я схватил Сатерленда за плечо.

— Что ты имеешь в виду под «странной фигней»?

— Что значит «что ты имеешь в виду»? — он отпрянул и внимательно посмотрел на меня.

— Не начинай… Слушай, ты сказал, что произошла странная фигня, а я спрашиваю тебя, какая именно. Давай-ка поболтаем.

Сатерленд вздохнул и попытался снова повернуться, но столкнулся с моим телом, вклинившимся между ним и черными занавесками.

— Да так, неприятность одна. Ты не захочешь слушать. Просто потеряешь время.

— Ну же, уважь старика, — чем больше он увиливал, тем интереснее мне становилось.

Сатерленд пожал плечами и сел на столик для проявки фотографий своей толстой задницей, чуть было не намочив брюки в ванночке с реактивами, и разоткровенничался.

— Короче, работали мы по одному дельцу. У одной мамаши исчезла дочка. Оставила только записку, мол нашла прогресс и т. д.

Ага, слышали.

— Продолжай.

— Когда мы встретились на вечеринке, я искал девчонку. Учуял ее запах и пошел по следу, когда она пошла в дамскую комнату. Там у нас произошла небольшая стычка. Сначала она заявила, что она — не та, кто мне нужен и что я псих, но я ведь обнюхал ее старые простыни и не забываю запахи. Это точно была она, и я стал на нее давить. Давил, давил, и она раскололась. Но идти со мной отказалась. Я не мог оказывать на нее, так скажем, физическое воздействие, и пришлось отпустить. Она смешалась с толпой, и весь остаток вечера я не мог ее найти. Кстати, там подавали вкусную жрачку. Ну, я вернулся в офис и все рассказал. И они отправили свою группу, чтобы извлечь девчонку из лагеря. Так и сказали, «извлечь». Через несколько дней я узнал, что они доставили ее домой, и ей уже лучше. Тейтельбаум повысил меня в должности и дал прибавку к зарплате. Короче, все классно.

— И мне так кажется, пока что никаких неприятностей.

— Ну, и я так думал. А потом мне позвонили из офиса нашего большого босса, и он сказал мне, что девчонка сыграла в ящик, и я должен передать на рассмотрение все документы по этому делу. Ну, заметки мои и все такое прочее. Как будто я их храню в одном месте. Вот тебе уже и неприятности, теперь придется мне перерывать все свои папки…

— Погоди-ка секунду, — перебил я, моему рту понадобилось несколько секунд, чтобы угнаться за мыслями, внезапно набравшими просто дикую скорость. — Ты сказал, что она мертва?

— Хм? Стыдоба, да? Мы ее вытащили из этого культа, вернули девчонку к нормальной жизни, а она — бац — и умерла.

— А как она умерла? — я вскочил с пуфика, говорил уже в полный голос, и в маленькой комнатушке раздавалось эхо.

— Ты сегодня легко возбудим, ты об этом знаешь?

— Сатерленд… — прорычал я.

— Автомобильная катастрофа, это была автомобильная катастрофа.

— Ох, — непонятно, чего я ожидал, но автомобильной катастрофы в списке точно не было.

Сатерленд заметил мое разочарование и добавил:

— И передозировка.

Ага, другое дело. Передозировка и автомобильная авария — это просто дежурный набор самоубийц.

— Она была одна?

— Ну да, сказали именно так. На какой-то пустынной дороге рядом с шоссе Анджелес Крест.

Ага, дело было в горах, заповедник рядом с этой магистралью — любимое местечко серийных убийц из-за густого лесного покрова, где можно спрятать гниющие трупы. Самоубийцам тоже по нраву эта дорога. Полагаю, это связано с тем, что можно уехать подальше от городского смога, шума и жары, и провести свои последние минуты на этой земле наедине с пением птичек и приятным легким ветерком.

— Увидимся позже, — услышал я свой собственный голос, а ноги уже несли меня мимо Caтерленда, светофильтров, ванночек с химикатами сквозь черные занавески.

— Погоди! — крикнул мне вслед Сатерленд. — А как же мои фотки?

— Отнеси их в «Фотомат», — ответил я.

Двери распахнулись, и яркий свет острыми иглами вонзился мне в глаза, но я не обратил внимания. Затем дверь за мной захлопнулась, и я даже не знаю, слышал ли меня этот незадачливый детектив. И по правде говоря, мне было наплевать. Мне нужно выяснить кое-что еще.