Глава двенадцатая

Утром Гуров и следователь прокуратуры подводили итоги. Лева уже доложил результаты вчерашней работы. Следователь слушал безучастно, казалось, просто дремал. Лева уже привык к этому, знал, что в любой момент может последовать самый каверзный вопрос, старался говорить коротко, предельно точно, выводов не делать. Когда Лева замолчал, следователь открыл глаза, прикрыл ладонями лежавшее на столе уголовное дело.

— Я тебя давно просил, фактик мне отыщи. Маленький, но железный, чтобы не отломался. А ты? — Следователь смотрел укоризненно, словно Лева мог, но не хотел дать маленький фактик. Сидел напротив и прятал в кармане этот фактик.

— Масса косвенных, — не очень уверенно сказал Лева.

— Перечисли, дружок, — следователь навалился на стол, ждал, чем же порадует его молодой инспектор уголовного розыска.

— Допросить официанта и доказать, что Крошин разговаривал с Логиновым в субботу вечером.

— Тебе не смешно?

— Я говорю, что есть, Николай Тимофеевич, — вспылил Лева. — И не перебивайте меня, пожалуйста. Я сбиваюсь, фактов же у нас не прибавится.

— Извини, дружок. Я больше не буду, — следователь прижал ладонь к груди. — От расстройства все.

Лева кивнул, мол, понимаю и прощаю.

— Можно допросить парней с ипподрома. Они станут отказываться, но если их прижать, а вы, конечно, сумеете, думаю, они расколются. Их показания помогут нам доказать, что Крошин живет не по средствам. Мало, но все-таки больше, чем ничего. Если допросить девушек, можно доказать, что в день и во время убийства Крошин в ложе отсутствовал.

Следователь поднял палец, довольно кивнул.

— В среду Кунин обнаружил в своей робе подкову. Эта идея у Крошина появилась после понедельника. Следовательно, Крошин положил подкову во вторник. Можно найти или попытаться найти, — поправился Лева, — человека, который видел Крошина во вторник у конюшен. Еще порез на левой руке и группа крови. Все.

— Так много, и так мало, — подвел итог следователь. — Будь Крошин менее опытен, хотя бы менее выдержан, я бы его в этом лабиринте запутал. Другой человек заврался бы вконец и сознался. Крошин ничего не станет доказывать, он не будет оправдываться. Я тебе заранее могу сказать, что Крошин признает и от чего откажется. — Следователь взял лист бумаги, разделил его пополам, стал говорить и записывать. — Разговор с Логиновым в субботу, безусловно, признает. От телохранителей откажется. Скажет, давал на водку, и все. Жизнь Крошина не по средствам мы не докажем. Этот типчик, как его?

— Валек, — подсказал Лева.

— Валек, — повторил следователь, — предположим, скажет, что Крошин в целом не выигрывает. А Крошин ответит, что главные ставки он делает сам, и никто обратного не докажет. Дальше. Стоит мне задать вопрос о том, где находился Крошин в то воскресенье с семнадцати до девятнадцати часов, как он сообразит, в чем дело. Он ответит, что выходил из ложи в ресторан, в какое время, точно не помнит. Предположим, ты найдешь людей, скорее лишь одного человека, видевшего Крошина во вторник у конюшен, — продолжал рассуждать следователь и делал соответствующую запись. — Он данный факт отрицать не станет. Заявит, что, как любитель конного спорта, действительно заходил на конюшни полюбоваться на лошадей.

— Билеты тотализатора? — сказал Лева. — Они были обнаружены на трупе, а приобрел их Крошин. Как эти билеты попали в конюшню?

— Действительно, как? — следователь посмотрел на Леву с искренним удивлением. — Крошин скажет, что бросил билеты, а они оказались около трупа. Каким образом?

Лева выпрямился, тихо рассмеялся. Следователь же, наоборот, вздохнул и продолжал:

— Как я отвечу на этот вопрос в суде? Обвиняемый ничего доказывать не обязан. Он может сказать, что бросил, обратное мы доказать не можем. Как я докажу, что это те билеты, что были куплены для Крошина? Сколько именно билетов для него покупали?

— Группа крови на рукаве пиджака и порез на левой руке Крошина? — спросил Лева уже без всякой надежды на успех.

— Подобные вопросы и задавать нельзя, — ответил следователь, пожимая могучими плечами. — Крошин не должен отвечать, почему у нас не сходится группа крови. Третья группа на пиджаке и третья у него? Так ведь еще у миллионов людей та же группа. Порезался же Крошин случайно. Доволен, дружок?

Следователь взял лист, на котором писал, внимательно посмотрел на него. Только сейчас Лева увидел, что Николай Тимофеевич — пожилой, очень усталый человек. Широкое лицо его обрюзгло, щеки обвисли, четко проступали склеротические жилки. И волосы у него не только седые, но редкие, просвечивает тонкая морщинистая кожа.

— Вот что мы имеем, — после паузы продолжал он. — Крошин разговаривал с Логиновым накануне убийства, отсутствовал в ложе во время убийства, был на конюшне во вторник. Эти факты он сразу признает. Все остальное недоказуемо. С тем, что у нас есть, идти к прокурору, тем более в суд, даже не смешно. Следовательно, и допросы начинать сейчас преждевременно. Крошин поймет, что мы на него вышли, и займет круговую оборону, разобьет нас наголову.

— Что же еще можно предпринять, Николай Тимофеевич? — спросил Лева. Он был обескуражен проведенным анализом. Проделал такую работу, раскопал столько новых фактов, оказалось, что почти все они ничего не стоят.

— Честно, Лев Иванович? — следователь смял листок со своими записями, бросил в корзину. — Если честно, то не знаю. Видно, настала пора. В голове, словно в старом сарае: дырки, ветер, труха и ничего стоящего.

— Не может так быть. Не должно! — Лева начал расхаживать по кабинету, как это обычно делал следователь.

— Не должно, дружок, — согласился следователь. — Но, к сожалению, бывает.

* * *

Лева ушел из прокуратуры через час с лишним. Все это время они строили различные версии, предлагали порой очевидные глупости, говорили, что называется, в порядке бреда. Не найдя ничего существенного, они решили продолжить работу по плану, утвержденному ранее. Лева должен был подготовиться к разговору с Наташей. Видеть эту девицу Леве категорически не хотелось. В три часа она явится в отделение милиции получать временную прописку, сейчас только половина второго. Лева заглянул домой.

Здесь последние дни тоже все шло наперекосяк. После встречи с Ниной отец решил, что Лева должен немедленно, лучше сегодня, жениться. Он так и заявил о своем решении. Мама одобрительно промолчала. Клава сказала: кончай, будто кот, шастать по темным углам. Дождешься, что я помру, кто твоему хулигану сопли вытирать будет? Умные-то вы умные, ответил Лева, да на минуточку забыли, что Нина взрослый человек да и мне еще подумать следует. Нина в данном случае не человек, а женщина, отрезал отец. Говори слова, отбирай паспорт, дари цветы и веди в загс. Наступай, не давай опомниться. Что ты стоящий мужик, ты потом всю жизнь доказывать будешь. Лева рассчитывал на поддержку мамы, зря рассчитывал. Она слушала отца, улыбаясь, видно, одолели ее воспоминания тридцатилетней давности. Возможно, тогда рецепт отца и годился. Лева представил себе, как, отобрав у Нины паспорт, он ведет ее в загс, и поежился.

Отец не за красивые глаза носил генеральские погоны, воля и сила у него были. Он атаковал Леву ежедневно. Последний раз генерал заявил, что Лева, естественно, не достоин такой девушки, но если он, тряпка, в конце концов решится, то они, всей семьей, дотянут его до должного уровня. Мама молчаливо его одобряла, Клава ворчала, что плохо себя чувствует, и швыряла тарелки на стол с явным презрением к нерешительности «парня». Лева оказался один. Ему все время хотелось увидеть Нину, мысли о ней мешали сосредоточиться, работа же требовала крайнего напряжения. Он нервничал, злился, а куда пойдешь, кому пожалуешься? Вчера позвонили из журнала, интересовались, как продвигается очерк? Лева совсем ошалел, хотел послать всех к чертовой матери, вспомнил «мамонта» и сказал, что очерк почти готов.

Сегодня за завтраком отец поинтересовался, где это он шляется до глубокой ночи? Если он с Ниной, понятно, дело молодое, однако могли бы и домой заглянуть. И почему от Левы чуть не каждый день сивухой несет? Нина, как ему помнится, спиртное не жалует. Лева ответил, что при такой блестящей памяти товарищ генерал, видимо, не забыл, что сын его работает в уголовном розыске. Я тебя насквозь вижу, сказал генерал. На фронте спирт давали, так ведь люди на смерть шли. Лева попытался отшутиться, что, возможно, он тоже ежедневно рискует жизнью. Шутку, которая, между прочим, была правдой, не приняли, женщины обозвали Леву дураком, а генерал даже почему-то назвал конъюнктурщиком. На том они утром и расстались.

Воспользовавшись передышкой, он зашел домой перекусить, а если представится возможность, и наладить отношения. Отец в это время иногда заезжал пообедать.

Дома никого не было, даже Клавы. Лева забрался в холодильник, взял вареную курицу, помидор и устроился на кухне. Он с удовольствием выпил бы кофе, да варить было лень. Преисполненный жалости к себе, он прошелся по пустой квартире и в своей комнате прилег на тахту. Когда Лева проснулся, было две минуты четвертого. На его счастье, у дома он сразу поймал такси и через пять минут уже прогуливался недалеко от отделения милиции.

* * *

Наташа растерянно смяла документы, сунула их в сумочку, вышла из душного, пахнущего масляной краской и свежевымытым полом помещения. Что теперь делать? Она вновь раскрыла сумочку, начала искать двухкопеечную монету. А чем поможет Александр? Почему она поверила в его всесильность? Пожилой капитан в отделении милиции, видимо, плевать хотел на звонки «ответственных товарищей» и их просьбы. Капитан просмотрел ее документы. Да, ему звонили, но он, к сожалению, ничего не может сделать. Гражданка Лихарева больше года нигде не прописана и не работает, является, как пояснил капитан, лицом без определенного места жительства и занятий. Он был вежливо сух, этот пожилой капитан. На него не произвели никакого впечатления ни самая скромная Наташина блузка, ни полное отсутствие косметики, ни потупленный взгляд. «Можете обжаловать мое решение, — сказал капитан, — в паспортный стол городского управления. А пока я вынужден взять у вас подписку о выезде из города в семьдесят два часа».

Наташа, уронив слезу, расписалась на какой-то бумаге. Капитан пояснил, что, если гражданка Лихарева через трое суток будет находиться в черте города, у нее возьмут подписку о выезде в двадцать четыре часа. Нарушение последнего срока влечет за собой наказание до двух лет лишения свободы. Капитан назвал и соответствующую статью Уголовного кодекса. Наташа запомнила лишь цифры: семьдесят два часа, двадцать четыре часа и два года. Они метались у нее в голове, когда девушка вышла из отделения милиции. Срочно собрать вещи и домой. А университет? Что ее ждет дома? Александр придумает, он все может. Ничего он не может. Во всяком случае, здесь. Милиция — не ипподром и не ресторан.

Лева шел впереди девушки. Она шла медленно, он еще медленнее.

— Лева! — Наташа догнала его, схватила за руку. — Какое счастье! Это мне бог вас послал!

Лева-то знал, кто его послал.

— Наташа? — Он взглянул на часы. — По расписанию у вас вторая ванна.

— Не надо, — Наташа всхлипнула. — У меня несчастье, вы должны мне помочь.

— Я? Вам? Должен? — Лева произнес все слова раздельно.

— Левушка! Милый! Пойдемте куда-нибудь, я вам все объясню.

— Да мне на работу надо, — возмутился Лева. — Простите, Наташа, но я ванну даже не каждый день принимаю. Душ только, — он развел руками, — знаете, времени не хватает.

— Злой, злой! — Наташа даже топнула ножкой.

Они стояли посредине тротуара, прохожие уже обращали на них внимание. Рядом остановилась черная «волга». Генерал-лейтенант Гуров приоткрыл дверцу и спросил:

— Молодые люди, может, вас подвезти?

Наташа, увидев генеральский мундир, опешила. Лева быстро подошел к машине.

— Я на работе, отец.

— У тебя это называется работой, — генерал отстранил сына, взглянул на девушку. — Отсюда и ночные приходы, и коньячный запах по утрам.

— Верно, отец. — Лева подвинулся, загородил собой Наташу, нагнувшись, обратился к водителю, которого знал уже много лет и неоднократно сражался с ним в шахматы: — Здесь остановка запрещена, товарищ водитель. Проезжайте, иначе я отберу у вас права.

Генерал захлопнул дверцу, машина рванула с места.

— Начальство? — спросила Наташа.

— Отец, — ответил Лева.

Наташа посмотрела вдоль улицы, но машина уже скрылась за поворотом. Боже мой, боже мой, девушка одернула ситцевую блузку. Папа генерал, черная «волга», сам молодой, красивый. А я? Какой-то Сан Саныч, бега, живу на нелегальном положении. Через трое суток вообще надо уезжать в Тамбов.

Мысли и переживания девушки настолько явно читались на ее лице, что Лева отвернулся. Все равно что подглядывать за женщиной, когда она раздевается. Черт дернул за язык, сказал бы, что начальство.

Они сели под тентом открытого кафе. Лева взял две порции мороженого и спросил:

— Так что же у вас произошло?

— Вам не понять, — Наташа отвернулась.

— Точно, — быстро согласился Лева. — Слопаю мороженое и бегом на работу. — Лев разозлился. «Настасья Филипповна из местных». Очень ему нравилось это выражение.

Наташа растерянно смотрела, как Лева быстро приканчивал свою порцию.

— Эгоист, — наконец сказал она.

— Кто теперь не эгоист? — философски спросил Лева.

— Мне не разрешили прописку, приказали уехать домой, — сказала Наташа так, словно сообщила о заключении врачей, установивших, что у нее рак.

— Пустяки, — Лева отодвинул пустую вазочку и вновь демонстративно взглянул на часы, — Александр Александрович устроит. Да и потом ведь — домой, а не на Камчатку?

— Да что вы понимаете? — возмутилась Наташа.

Лева увидел, она уже отчаялась задержать его и поплакаться, понял, что перегибает палку, и миролюбиво сказал:

— Знаете, я сейчас позвоню начальству, если возможно, задержусь. Мы спокойно поговорим. Мне не нравится ваш пессимизм.

— Пожалуйста. Ну, пожалуйста, — Наташа воспряла духом. — Я вас очень, очень прошу.

— Попробую, — Лева взял для нее еще порцию мороженого, а сам направился к автомату.

Лева действительно позвонил Турилину и спросил, стоит ли обещать Лихаревой временную прописку и нужна ли теперь девушка в городе? «Обещайте, — подумав, ответил полковник. — Девочка может еще помочь. Очень хороший предлог для встреч с Крошиным».

Лева вернулся, сообщил, что начальство, оказывается, уехало и он, Лева, свободен. Наташа чуть было не захлопала в ладоши, но вовремя вспомнила о своем бедственном положении и опрокинула на Леву поток жалоб.

Она все смешала в одну кучу. И одиночество, и эгоизм Крошина, и черствость милиции. Возвращаться к родителям сейчас ей совершенно невозможно. Если только ей дадут возможность, она обязательно поступит в университет. Иначе жизнь ее молодая кончилась. Помочь же сейчас ей может только Лева, который и не подозревает, как она, Наташа, к нему относится.

Лева же подозревал. Девушка была настолько прямолинейна, что он одергивал себя. Так не бывает, рассуждал он. Может, это какая-то тонкая игра?

— А почему бы вам не выйти за Крошина? — спросил Лева. — Все проблемы будут решены.

— Мне? За него? — Наташа широко раскрыла глаза. — За кого вы меня принимаете?

«Одноклеточное, — решил твердо Лева. — Если бы она была умна, то сообразила бы, что я тоже не идиот».

— Почему нет? — удивился Лева. — Солидный, человек. Простите за меркантильность, — он приложил руку к груди, — машина, квартира тоже имеет значение.

— Да вы знаете, кто он такой? — Наташа смотрела чуть презрительно.

— Обаятельный, умный человек. Вас любит, — как можно искренне ответил Лева.

— Эх вы, сыщик! — Наташа всплеснула руками. — Крошин жестокий эгоист. Я, возможно, не умна, — Лева непроизвольно кивнул, Наташа не заметила, — но женщину не обманешь. Он трус, почему-то страшно боится вас.

— Меня? — Лева неумело рассмеялся. — Перестаньте разыгрывать.

— Боится и ненавидит, — доверительно сообщила Наташа. — Вчера вы ушли, он допил коньяк и разгулялся. Говорил, что вы тупица, безмозглый идиот, он вас, мол, в порошок сотрет. А утром, — она хихикнула, — стоял передо мной на коленях, извинялся.

— За что же?

— Так, — смутившись, ответила Наташа и машинально потерла бок.

Значит, Крошин тебя еще и бьет, сделал вывод Лева. Вот он какой бывает, Крошин Александр Александрович. Откровенничает с глупой девчонкой? Не выдерживают нервы? Хоть кому-нибудь да высказаться? Что же она еще знает?

— Для него ничего святого нет. Ничего, — продолжала изливаться Наташа. — Вы считаете, он сирота?

Лева вспомнил: отец Крошина убит во время войны, мать умерла в шестьдесят четвертом.

— Откуда мне знать? — ответил Лева. — Да и какое это имеет значение?

— Уж не знаю. Только он везде пишет, что мать умерла, а она жива-живехонька. Вот живую мать похоронил.

Лева очень хотел спросить: если вы такого скверного мнения о человеке, зачем же вы с ним живете? Лева не спросил. Он думал. Наташа начала сплетничать об Анне. Оказывается, Крошин познакомился сначала с Аней, а потом с Наташей. Ему, Крошину, Анна обязана своим поступлением в университет. Так вот в чем секрет его влияния на девушку! Анна благодарна Крошину или боится его?

* * *

Лева вернулся в прокуратуру и устроился в кабинете следователя в уголке. Николай Тимофеевич писал обвинительное заключение по другому делу. Лева сидел тихонько, не мешал. Наташе он обещал помочь и, торопливо попрощавшись, ушел. Необходимо побыть одному, поразмыслить, разложить полученную информацию по полочкам. Злой, жестокий эгоист — вроде ничего нового не сообщила девушка, однако… Если Наташа все это чувствует, если Крошин в одиночку напивается и позволяет себе срываться, значит, не так уж он силен и спокоен. Наташа не сумела ответить на вопрос, почему она решила, что Крошин боится инспектора Гурова. Ответить не сумела, но говорила об этом уверенно. Придумать такое она не могла, фантазии не хватит. Боится. Чего ему бояться? Доказательств против него нет, он это отлично знает.

Обвинительное заключение следователь уже закончил. Отложив дело в сторону, он взял лист чистой бумаги, попытался набросать план работы по делу Крошина. Как найти прямые улики? Билеты тотализатора и подкова здесь, в сейфе. Их принадлежность Крошину доказать невозможно. Отпечатков пальцев либо иных следов, оставленных преступником на месте происшествия, обнаружить не удалось. Остается только свидетель преступления. Его нет и быть не может. Если бы такой свидетель существовал, его бы обнаружили давно. Вывод? Доказательств не хватает и новых не добыть. Дело ляжет на полку? Рядом с тем, старым? Оно будет лежать там, пока Крошина не поймают на новом преступлении.

Следователь сидел, опустив седую тяжелую голову. Он обязан поставить задачу перед инспектором уголовного розыска. Какую задачу? Что он может сказать инспектору уголовного розыска, если сам не знает, какой именно факт его интересует? Мальчик сидит задумавшись, видимо, строит планы и версии, которые ни черта не стоят. Какое же реальное задание ему придумать? Нельзя гонять человека просто так, для очистки совести. Уголовный розыск со своей задачей справился, преступник обнаружен. А он, старший следователь прокуратуры по особо важным делам Николай Тимофеевич Зайцев, не может ничего сделать. Стар, стар, сил нет, фантазии нет. Надо честно сказать мальчику, что он больше не нужен, не гонять парнишку зря, как в сказке: пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что.

Следователь повернулся, скрипнул креслом. Лева сидел, смотрел в потолок, разговаривая сам с собой, по-детски шевелил губами.

«Эх ты, голуба, — следователь вздохнул. — Завтра доложу прокурору, — решил он. — Тот человек решительный, даст команду: вперед! Куда? Начинать атаку на Крошина с имеющимися данными? Смех, да и только. Позора не оберешься». Позор-то он, старый, стерпит, главное — результат. Последний заранее известен: увеличится количество бумаг, дело распухнет, родится второй том. В сейф ляжет не одна папка, а две.

Следователь взглянул в окно, солнце палит, свет — аж глазам больно. Хоть бы жара спала, спать легче. Сегодня снова димедрол глотать. Он облизнул сухие губы и сказал:

— Знаешь, дружок, топай ты к своему Константину Константиновичу, работай, дел у вас, наверняка, хватает. Я ему позвоню, скажу, что вы молодец, работу провели отлично.

Лева не расслышал слов, понял лишь, что к нему обращаются. Он легко вскочил и, слегка приплясывая, прошелся по кабинету. Следователь с завистью смотрел на его длинное, тонкое, полное сил тело.

— Идея есть! — Лева вскинул руки, как это делают артисты цирка после исполнения сложного номера. — Но идея в наш век ничто. Только воплощенная в материале, десятки раз выверенная, доведенная до логического завершения, идея становится реальностью, фактом, открытием, машиной. — Лева заразительно рассмеялся. — Я демагог?

Следователь ласково улыбнулся: «Ты молодой, жизнерадостный человек», — хотелось ему сказать, но следователь молчал. Он смотрел на Леву и отходил, набирался сил, молодел. Кто такой этот Крошин, в конце концов? Он на двадцать с лишним лет моложе, следовательно, сильнее. Но ровно на столько же и глупее. Нет безвыходных положений, есть усталость. Не поддаваться. Крошин преступник, он боится разоблачения, следовательно, нервы у него пошаливают. Надо найти его слабое место.

— При всем кажущемся спокойствии, выдержке и уме Крошин неврастеник и трус, — заявил Лева, отвечая мыслям следователя так, будто тот задал свой вопрос вслух.

Следователь поднял могучую руку и махнул ею так, словно скомандовал: вперед! Лева понял.

— Не надо! — начал он. — Не надо искать несуществующих доказательств. Необходимо перевернуть всю историю наоборот. Крошин не знает, что у нас есть и чего нет. Не от фактов и доказательств, а от психологии личности преступника. Он неврастеник и трус. Заставить Крошина дать нам недостающие доказательства.

Следователь выхватил из папки чистый лист бумаги и писал. Лева фантазировал, строил неимоверные версии, придумывал сверхсложные, неосуществимые комбинации. Следователь выхватывал из бурного потока фантазии реальный факт либо ситуацию и записывал. Иногда он поднимал руку, Лева замолкал, переводил дух.

Так они работали больше часа. Когда Лева иссяк и начал повторяться, следователь жестом отослал его в угол. Лева опустился в кресло, а следователь начал просматривать свои записи. Он все вновь перепроверял, выстраивал план атаки, как полководец. Легкая кавалерия, тяжелая, запасные полки, артиллерия. Легкая атака, планомерное наступление в центре, обходные маневры на флангах. Наконец он закончил, облизнул потрескавшиеся губы. Лева уже поставил перед ним стакан, наполненный до краев. Следователь выпил, заложил за воротник свой огромный платок и медленно, скучным голосом прочитал свои записи.

— Го-ото-ов! — на манер машинистов метро громко произнес Лева. — Испекся гражданин Крошин.

— Посмотрим, — осторожно ответил следователь, но довольной улыбки не сдержал. — Иди отдыхай. Завтра начнем.

Загрузка...