Явка с повинной

Глава пятнадцатая

За Крошиным установили наблюдение и до понедельника объявили перерыв. «Субботу и воскресенье отведем на созревание, — сказал Турилин. — Пусть подумает, взвесит, подождет».

В субботу в двенадцать полковник принял инспектора Гурова, выслушал его доклад.

Турилину понравился стиль работы Гурова. Парень, безусловно, талантлив, может стать асом. Терпения, солидности в работе порой еще не хватает. Ход с признанием, что у уголовного розыска нет пальцевых отпечатков преступника, Гуров провел на высочайшем уровне. Тем более что это экспромт, а не заготовка. Однако риск.

— А если бы вы все поломали, коллега? — спросил Турилин.

— Невозможно, Константин Константинович, — ответил Лева. — Я понимаю психологию Крошина. Он органически не способен верить людям. Он правду ни выслушать, ни выговорить не может.

— Он же вам поверил?

— Поверил, — подтвердил Лева. — Я мог его оставить ликующим. Но Крошин обязательно встретился бы с официантами. Что сильнее — слова или факты, особенно для человека подозрительного? Снимают негласно пальцевые отпечатки, значит, они нужны. Все ясно, он думает, что я вру, и на двери остались отпечатки пальцев.

Полковник слушал внимательно. Персонификация личности преступника, изучение его психологии. Через каких-нибудь девять лет в розыске будут работать одни Гуровы, только меня уже здесь не будет. И хватит, думал Турилин.

Турилин встал, протянул руку. Он впервые так прощался с Гуровым.

— Отдыхайте. Чтобы вы особенно не зазнавались, скажу, — полковник вышел из-за стола, проводил Леву до дверей, хитро улыбнулся и подмигнул, — вы один фактик раскопали, а затем потеряли его. Забыли, коллега.

— Какой фактик? — Лева нахмурился. — О чем вы, Константин Константинович?

— Не скажу, — Турилин подтолкнул Леву к выходу. — У вас два дня. Думайте.

Лева пришел домой прямо к обеду. Из гостиной доносился уверенный голос отца и женский смех. Лева узнал голос Нины, потоптался в передней и наконец вошел. Они не виделись с того вечера, когда Лева пробормотал объяснение в любви, затем больше часа молчал и наконец уехал на работу.

— Всем привет, — Лева поклонился. — Здравствуй, амазонка. — Нине он поклонился отдельно. — Спасибо, отец, что ты выполнил мою просьбу.

— Пустяки, — генерал даже смутился.

Никакой договоренности с отцом у сына не существовало, Лева ни о чем генерала не просил. По своей инициативе Иван Иванович сел за руль, подъехал на ипподром и пригласил Нину к обеду. Готовил сюрприз, так сказать.

Лева за последние недели осунулся, резче обозначились скулы, под глазами тени, отчего глаза стали еще больше и голубее.

А ведь мой сын умен, подумал генерал. Мальчишка, а голова работает. Почему мальчишка? Сколько ему? Иван Иванович задумался. Двадцать шесть. Я в его возрасте уже прошел войну, учился в академии. Саша этого чертенка родила, когда мне было двадцать шесть. Так ведь я мужиком был, не чета этому глазастому. Женщин завоевывать надо, штурмом брать. Какие парни вокруг Саши тогда вились, я чуть ли не из загса, прямо из пламени выхватил. Хватка у меня была, да и сейчас еще. Генерал расправил плечи.

Нину ловкий ход Левы не обманул, но обрадовал. Когда она увидела прохаживающегося между денниками генерала, Нина огорчилась. Что же, Лев совсем мальчик, действительно Левушка, если все бегает под папиной опекой? Она запуталась. Ей нравился этот дом, нравились люди, живущие здесь. В Леву она была влюблена — влюблена, не больше. При встрече с ним у нее не кружилась голова. Она с удовольствием с ним встречалась, скучала, когда Лева на несколько дней пропадал, однако спала спокойно, не вздрагивала от телефонного звонка. Кстати, Лева до сих пор не знает, что у нее дома есть телефон. Ни разу не зашел, не поинтересовался, как она живет. Как она жила раньше, до встречи с ним? Он вообще никогда не расспрашивает о ее жизни, прошлом. Его не интересует? При первых встречах он смотрел восторженно и вопросительно, теперь же смотрит спокойно, даже холодно. Когда любишь, все иначе. Нина наклонилась над тарелкой, украдкой взглянула на хозяина дома. Будет Лева таким же мужественным, как отец, или останется на всю жизнь Левушкой?

Пробормотав какое-то объяснение, Клава деликатно отправилась на кухню. Лева посмотрел на хозяйничающую за столом маму, поймал ее взгляд и подмигнул. Она ответила улыбкой.

«Кажется, сын умней всех, — довольно подумала она. — Нина с Иваном торопятся, все им надо сейчас, сию минуту. Иван максималист, считает, что только его восприятие жизни идеально. Все одним махом, раз и навсегда. Препятствия сломать, разрушить до основания. Он все еще считает, что украл меня, заставил выйти замуж, покорил, завоевал. Глупый, глупый генерал. Лидер и победитель. Шестой десяток, и все самоутверждается, соревнуется, доказывает. Какое же счастье, что я выбрала тогда именно его, не ошиблась, выстояла. Девчонка тоже из настоящих, торопится только. Как Иван, максималистка. Все ей надо сразу, в готовом виде, только из чистого золота. Возможно, Иван девочке больше Левки нравится. Еще бы! Сколько в этого генерала-победителя сил вложила. Мужчину всю жизнь воспитывать надо, только чтобы он ни в коем случае этого не почувствовал. Он вырастает, крепнет, в трудную минуту это твоя опора. А чтобы не выйти из формы, мужчина время от времени должен совершать подвиги».

Генерал взял графин с настойкой.

— Кто желает?

— Я пас, завтра соревнования, — ответила Нина.

— А у меня в понедельник, — сказал Лева. — Как выразилась бы Нина: по тяжелой дорожке и в незнакомой компании.

— Кто у вас фаворит? — спросила Нина.

Лева замялся, покраснел заранее, но сказал:

— Справедливость. Она должна победить. Я отвечаю за это. Один.

Лева прихвастнул. Отвечал он не один. Турилин из своего кабинета руководил операцией, которая в понедельник вступала в решающую фазу.

Анатолий Птицын направился в университет, его брат улетел в Ленинград, чтобы выяснить ленинградский период жизни Крошина. Ломакин вызвал по телефону родителей Наташи Лихаревой и отправился встречать их на вокзал. Лева привел к Турилину сначала одного «телохранителя», затем другого и уехал на ипподром.

Сделать статую просто, надо «взять кусок мрамора и отколоть все лишнее». Лишнее и откалывали. Крошина оставляли одного.

Все документы поступали на стол к старшему следователю прокуратуры по особо важным делам. Николай Тимофеевич читал и перечитывал, он не любил при допросе заглядывать в бумаги. Все должно быть в голове.

Так прошли понедельник и вторник. Наступила среда.

Крошин припарковался в излюбленном месте, чуть в стороне от главного входа.

Вчера утром родители Наташи пытались устроить сцену, но Крошин быстро вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Вернувшись вечером, он обнаружил ключ в условленном месте. Наташи не было, записки тоже. Девушка не взяла с собой ничего из его подарков. Квартира была вычищена и вымыта до блеска, пол натерт, постельное белье выстирано и отутюжено. Ощущение такое, будто здесь никто никогда не жил, чисто и прохладно, как в склепе. Не вовремя, только и подумал Крошин. Бабы — дуры, всегда все делают не вовремя. Милиция ее в покое оставила. Откуда старики адрес узнали? Крошин не понял причину происшедшего. Он позвонил Анне. Свято место пусто не бывает, решил он. Девушка, с которой уже поговорили в милиции, ответила, что видеть его не желает и просит больше не беспокоить. Он заговорил было о неблагодарности женщин, о короткой памяти. Анна перебила:

— Бросьте, — сказала она, — к моему поступлению в университет вы не имели ни малейшего отношения. Вы это знаете не хуже меня.

Обескураженный, Крошин положил трубку. Старый проверенный способ: обещаешь нескольким хорошеньким абитуриенткам помощь, кто-то из них сдаст экзамены успешно, проходит по конкурсу, а ты — король и благодетель. Как она докопалась?

Докопался Птицын, только Крошин об этом не знал. Он еще не почувствовал руку уголовного розыска. Крошин позвонил Леве, но не застал его ни дома, ни на работе.

Наконец наступила среда. Он запер машину, взглянул на вздыбившихся бронзовых коней. Эти на месте, не убежали. Он распахнул дверь. Незнакомый контролер, недоуменно отстранив протянутые деньги, указал на кассу. Пришлось, как всем, брать билет. В его ложе, в собственной ложе Крошина, толпились какие-то люди. Он остановился у входа, недоуменно оглянулся. Парней не было, стульев на месте тоже не было. Крошин прошелся по галерее. Один из завсегдатаев остановил Крошина, отвел в сторону.

— Ребят забрали. Вчера.

— За какие дела?

— Не знаю. Тебя спрашивали сегодня.

— Кто? — удивился Крошин.

— Крошин? Александр Александрович?

Он повернулся.

Молоденький сержант милиции вежливо улыбнулся и козырнул:

— Вас просят зайти в дирекцию ипподрома.

— Скажите, что я обязательно зайду, — ответил Крошин.

— Простите, просят сейчас, — сержант вновь козырнул, улыбнулся еще шире.

От директора Крошин вылетел пулей. Разговор был предельно короток. Чтобы ноги вашей здесь не было, сказал директор. Крошин возразил, мол, ходит он не к директору домой. Здесь государственное предприятие, а не частная лавочка.

«Я тебе такое предприятие, сукин сын, устрою, на задницу месяц не сядешь», — услышал он в ответ.

Крошин взглянул на старинную, висевшую на стене фотографию, где молодой буденновец стоял, обнажив шашку, и выскочил из кабинета.

Крошин ехал без всякой цели, никуда не спешил, никто нигде его не ждал. Несколько раз проверив, он убедился: за ним не следят. Он свободен, волен ехать куда глаза глядят. Подписку о невыезде у него не брали. Уехать, не скрыться, просто уехать в неопределенном направлении? Зачем ему этот город? Может, вернуться в Москву? Уволиться и уехать. Не обманывай себя, все не так просто. Убийцу Логинова ищут. Раз всех допросили и сообщили на ипподром, ты первый, возможно единственный, кандидат. Наташу отослали, Анну предупредили, подручных напугали. Тебя изолировали, оставили одного. Зачем? Проще вызвать, снять отпечатки пальцев, установить идентичность, и круг замкнется. Почему же не вызывают? Они ждут. Чего?

Он приехал домой. Автоматически поел, напился чаю. «Они не дождутся, чтобы я запил и потерял самоконтроль, у них нет отпечатков, они блефуют». Он посмотрел на свою ладонь, стал изучать узоры на коже и в этот момент вспомнил. Он так же смотрел на свою руку в Москве. На Петровке, в кабинете следователя. С него только что сняли пальцевые отпечатки, они красовались на специальном бланке, все десять пальцев. Он тряпочкой стирал с рук черную краску, вот так же с любопытством изучал кожные узоры. Миллиарды людей, у каждого собственная печать. Крошин отошел от окна, медленно сел в кресло. Так вот чего они ждут: фотокопию дактилоскопической карты из Москвы. Вот почему этот Гуров не взял со стола бутылку. Придет дактокарта, они проведут экспертизу — и конец.

Он не вскочил, не побежал, продолжал сидеть. Уходить в нелегалы? Он видел нелегалов, жизнь хуже смерти. Человек медленно умирает со страха.

В четверг утром все собрались в кабинете следователя прокуратуры. Николай Тимофеевич встречал всех стоя; подвинул Турилину кресло, сел последним.

— Как дальше жить будем, Константин, — он замялся и быстро добавил: — Константинович?

Полковник сидел откинувшись, вытянув длинные худые ноги, и сосредоточенно изучал собственные ботинки. Полковник молчал и, судя по выражению его лица, отвечать не торопился. Все присутствующие отлично понимали ситуацию. Крошин не дрогнул, не побежал, как они рассчитывали. Психологическая атака желаемого результата не принесла.

Вчера Лева просил разрешения на встречу с Крошиным, Турилин не согласился. Может убить, коротко ответил он. Лева долго убеждал начальника, говорил о своей осторожности, о знании психологии преступника, в общем, приводил различные доводы. Больше всего Леву огорчала мысль, что, будь на его месте кто-нибудь другой, Турилин разрешил бы встречу. В конце концов он прямо спросил об этом. Константин Константинович подумал и ответил: «Разрешил бы только Ломакину». «А братьям?» — спросил Лева. «Нет», — отрезал Турилин и подумал, что Птицыны при всех своих достоинствах для такой работы не годятся, излишне самоуверенны и прямолинейны. Заканчивая беседу, полковник сказал: «Если наша психологическая обработка на преступника не подействовала, встреча с ним бессмысленна, даже вредна, так как доказывает слабость нашей позиции; если же Крошин близок к слому, он способен на крайности, встречаться с ним опасно, тем более вам. Сейчас-то он понял, что вы с самого начала дурачили его. Подождем».

Прошли сутки. Анатолий Птицын вернулся из Ленинграда, доложил, что мать Крошина жива и сын время от времени у нее бывает.

Крошин никаких шагов не предпринимал, бежать не пытался. Ждать больше нечего, надо решать. Для этого работники уголовного розыска и приехали в прокуратуру.

— Анатолий? — спросил полковник. Он всегда называл братьев по именам.

— Наше мнение, — ответил Анатолий за двоих, — брать, арестовывать и раскалывать на допросе. Первичные допросы поручить нам, розыску. Вашему Крошину не выдержать, материалов достаточно. Нам кажется, точнее, мы уверены, что в данном деле сильно преувеличены опыт, стойкость и ум преступника. Убийца — человек ненормальный, психика сдвинута. Товарищи, — он развел руками, — сами себе сложности придумываем. Убежден, мы убеждены, три-четыре часа беседы — и знаменитый Крошин будет плакать и писать покаяние.

— Понятно. Все? — спросил Турилин.

— Все, — ответил Птицын. — Брать надо прямо с работы, на публике, сразу захватывать инициативу.

— Трофим Васильевич, ваше мнение? — обратился к Ломакину Турилин.

Старший группы склонил голову к одному плечу, к другому, словно рассматривал вопрос под разными углами, неторопливо начал:

— Поостерегся бы, поостерегся. Видится мне, Крошина в лоб не взять. Я в МУРе ребят знаю, нам у них еще учиться. — Он взглянул на братьев. — Мне видится, с Ленинграда надо начинать, с обыска у его мамаши. Если найдем его кассу, Крошин в старом валютном деле потонет, тогда его и по нашему делу привлечь возможно.

— Понятно, Трофим Васильевич. Спасибо, Лева, вы у нас главный специалист. Слушаем вас, — сказал Турилин.

— Наиглавнейший, — вставил один из братьев, — создавший миф о непобедимости Крошина.

Лев повернулся, посмотрел говорившему в глаза. Наступила неловкая пауза. Следователь, сидевший за столом неподвижно, не подававший вообще никаких признаков жизни, вдруг сказал:

— Не стоит, Лев Иванович. — Он тоже взглянул на Птицыных, без надобности переложил на столе папки. — Если бы мы были в экспериментальной мастерской, уважаемые, я бы вам разрешил попробовать осуществить ваше предложение.

Братья, признанные асы уголовного розыска, не привыкли к такому тону и приготовились дать отпор. Турилин жестом остановил их и сердито сказал:

— Вас ждут, Лев Иванович.

Лева понял, что по его вине пострадала честь мундира, и смутился.

— Не знаю, — наконец сказал он, — не знаю, как вести допрос Крошина…

— Браво! — сказал кто-то из братьев.

«Ну, я вам, черти, дома выдам», — решил Турилин и кивнул Леве.

— …Но я знаю, как допрос вести нельзя. Как рекомендует Анатолий, так нельзя. На Крошина нельзя давить напрямую.

— Уговаривать прикажете? — сорвался Анатолий.

— Нет. Уговаривать тоже не годится, — спокойно ответил Лева. Он видел, с каким вниманием смотрят на него Турилин и следователь, и заговорил увереннее: — Крошина понять надо.

— Валютчика и убийцу…

— Слушай, Птичкин… — Ломакин сердито засопел, махнул рукой. — Прошу извинить, Константин Константинович. Прошу извинить, Николай Тимофеевич.

Леве стало ясно, что больше никто из братьев не произнесет ни слова.

— Крошин живет в выдуманном мире собственного «я». Для него оценка этого «я» важнее всего на свете. Его не следует пугать, в такой ситуации его «я» вырастает до неимоверных размеров, загораживает белый свет. Крошин труслив, склонен к неврастении, однако, подпирая себя «я»-концепцией, умеет сдерживаться, выглядит смелым и спокойным. Все его поведение в создавшейся ситуации доказывает мою правоту. — Лева вздохнул и закончил: — Все.

— Спасибо, — сказал следователь.

— Лева, что конкретно вы предлагаете? — спросил Турилин.

— Как-то его убедить, что признание явится для него победой, а не поражением. Но как?

— Такая подмена невозможна, — сказал Турилин, следователь согласно кивнул. — Но верная позиция где-то в данной плоскости. Решать надо по ходу допроса, основываясь на его реакциях. Предположим худшее, и допрос ничего не даст. Что мы будем иметь в суде, Николай Тимофеевич?

— До суда надо дожить, Константин Константинович, — ответил следователь. — Если произойдет землетрясение и мне удастся убедить прокурора направить дело в суд, — он взял со стола папку с уголовным делом, взвесил ее на ладони, словно именно вес определял успех. — Скорее всего Крошина в зале суда из-под стражи освободят за недоказанностью, дело направят на доследование, а нам с вами…

— Понятно, — перебил следователя Турилин. — Я за немедленный арест. Крошин убийца, опасен для общества, должен быть наказан. Если же мы не справимся со своей задачей, накажут нас. По заслугам накажут, не нарушай закон, умей работать. — Полковник встал.

Поднялись и все присутствующие. Следователь выбрался из-за стола, взял Турилина под руку, отвел к окну. Ломакин кивнул на дверь, вывел свою группу в коридор.

— Лев Гуров-Синичкин, станешь генералом…

Лева повернулся к братьям, спокойно ждал продолжения. Они по очереди похлопали Леву по спине и молча направились к лестнице.

— Костя, — говорил следователь, — уголовный розыск сделал все возможное, даже чуть больше. Ребята у тебя великолепные. Сейчас слово за мной.

Турилин без ложной скромности считал, что следователь прав, и промолчал.

— Знаешь, Костя, возраст чувствовать стал, трудно становится. Отдай мне Гурова.

— Возьми, — Турилин пожал плечами.

— Он не пойдет.

— Надеюсь.

— Если ты сам ему не скажешь… — следователь почувствовал насмешливый взгляд Турилина и закончил: — Старый друг называется.

— Ни пуха ни пера, — Турилин пожал следователю руку. — Крошина доставить?

— Ты мне Гурова на этот допрос оставь, а Крошина я по телефону приглашу. — Следователь снял трубку.

Крошин вошел и вместо приветствия лишь кивнул, молча остановился у стола следователя, на Леву даже не взглянул.

— Здравствуйте, Александр Александрович, — следователь указал на кресло, провел ладонями по совершенно пустому столу. Когда с него убрали все папки, бумаги и календарь, стол оказался огромным. Покрытый зеленым сукном, стол разделял следователя прокуратуры и преступника.

За последние три дня Крошин похудел, под глазами проступили темные пятна, резче обозначились скулы.

— Вы меня пригласили, я пришел, — сказал он. — Чем я могу помочь следствию?

— Как дальше жить будем, Александр Александрович? — следователь облокотился на стол, подпер ладонью подбородок, приготовился слушать.

— Прокуратуру интересуют мои личные дела или производственные успехи? — спросил Крошин. Почему-то его раздражал пустой стол. Ни бланка допроса, ни дежурных вопросов, ни уголовного дела, в которое все время должен заглядывать следователь.

— Нам разговаривать долго, не один день. И вам и нам будет значительно легче, если в наших беседах мы станем исходить из посылки, что все присутствующие достаточно умны, — сказал следователь. — Согласны?

Крошин посмотрел на следователя, перевел взгляд на Леву, решал, согласиться или нет? Следователь ждал.

— Согласен, — кивнул Крошин.

— Было бы целесообразно, опять же для облегчения процедуры, установить круг вопросов, по которым разногласия отсутствуют. Второе — выяснить, где мы не согласны друг с другом, — давая Крошину сориентироваться, следователь сделал небольшую паузу, затем продолжал: — Позже мы перейдем к решению конфликтных вопросов.

Следователь озадачил не только Крошина, но и Леву, который не предполагал, что допрос начнется в столь необычной манере.

— Зачем вы пригласили меня, Николай Тимофеевич? — спросил Крошин.

Следователь огорчился, не пытаясь скрыть огорчения, укоризненно покачал головой.

— Нехорошо, Александр Александрович. Мы же договорились, что дураков в этом кабинете нет.

Крошин задумался. Старик хочет вести допрос на основе: ты знаешь, что мы знаем. Выгодно или невыгодно?

Следователь сжал подлокотники кресла, напрягся, как перед физической работой. Настроиться на одну волну, на одну волну с преступником. Не раздражаться, не презирать его, не ненавидеть. Представь себе, что перед тобой больной человек, которому ты обязан оказать помощь. Оказать помощь… оказать помощь…

Крошин молчал уже больше минуты. «Возмущение либо вопрос выставят меня в идиотском виде. Действительно, ведь всем все ясно. Почему он не ведет протокола? Есть у них пальцевые отпечатки или нет? Получили они мою дактокарту из Москвы?»

Лева видел, как между следователем и Крошиным мечутся непроизнесенные вопросы и ответы.

— Я знаю, почему вы меня пригласили, — наконец сказал Крошин.

Следователь наклонил голову.

— В воскресенье, двадцатого июля этого года, вы, Крошин Александр Александрович, в период с семнадцати тридцати до восемнадцати часов в помещении конюшни шестого тренотделения ипподрома ударом в висок убили мастера-наездника Бориса Алексеевича Логинова, — медленно и негромко говорил следователь. — Согласны?

— Нет, — спокойно ответил Крошин.

Следователь посмотрел на Крошина укоризненно, на Леву вопросительно.

— Кто здесь дурак? Вы знаете, что убили, мы знаем — вы убили, вы опять же знаете, что мы знаем.

— Для детской игры обвинение слишком серьезно, — ответил Крошин.

— Простите, вы меня не поняли, — возразил следователь. — Не ставьте себя в глупое положение. Я сейчас не собираюсь обсуждать ваш моральный кодекс и иные человеческие качества, однако считаю вас человеком смелым. Так наберитесь мужества и признайтесь.

Крошин молчал, отказывался не только говорить, но и думать. Он замкнулся на единственной мысли: есть отпечатки или их нет?

— Страшно? — сочувственно спросил следователь. — Что именно страшно? Нам сказать? Мы и так знаем. Себе сказать? — он задумался. — Пора уже, человека давно похоронили. Вслух произнести?

Крошин поднял голову.

— Чего вы добиваетесь?

— Предлагаете поменяться ролями? Вас мучает какой-то вопрос? — Следователь оперся на свой огромный стол. — Согласен ответить на любой ваш вопрос. При одном условии.

— Какое условие? — Крошин тоже подался вперед.

— Оба будем отвечать только правду. Без протокола, только для нас, — следователь кивнул в сторону Левы, — и для вас.

— Правду? — Крошин усмехнулся. — Гарантии?

— Честное слово, — ответил следователь. — Только я с вас честного слова брать не собираюсь, и сам вам такого дать не могу. Вы — убийца, я — следователь прокуратуры. Простите, между нами джентльменских соглашений быть не может.

Лева привстал. Сейчас Крошин бросится на него. Следователь, не отрываясь, смотрел на Крошина. Когда Крошин перевел дух и опустился в кресло, Лева тоже расслабился.

— Я начал с правды, — сказал следователь. — Ваше жизненное кредо — каждому свое?

— Да!

— В данной ситуации я с ним согласен. Вы даете слово — себе, я — себе. Каждый себе и судья.

Крошин облизнул пересохшие губы, следователь улыбнулся Леве.

— Дай нам воды, дружок. Мы хотя и разные, но оба нервничаем.

— Я тоже, — признался Лева, перенес графин на стол, налил три стакана.

— Согласен, — Крошин выпил воду и отставил стакан.

— Кто первый спрашивает? — поинтересовался следователь.

— Я, — быстро ответил Крошин, следователь кивнул. — Чего вы добиваетесь?

— Явки с повинной. Вас не задерживали, не допрашивали в качестве подозреваемого. У вас еще есть возможность явиться с повинной.

Крошин хотел рассмеяться, потом раскашлялся, создавая паузу, и снова выпил воды.

Все не так, все идет наперекосяк. Крошин растерялся. За последние сутки он десятки, сотни раз проговаривал, проживал этот допрос. Отлично представлял все возможные вопросы, заучил свои ответы. С первой секунды следователь все перевернул. Все не так. Пустой стол, отсутствие протокола и стандартных вопросов. Почему в прокуратуре присутствует инспектор уголовного розыска? Охрана? Конечно, охрана. Старик меня боится. Крошин приободрился.

— Преступник оставил в деннике отпечатки пальцев? — Крошин от напряжения открыл рот.

Следователь сдержал улыбку и ответил:

— Нет! Вы не оставили отпечатков.

— Как? — Крошин растерялся окончательно, откинулся на спинку кресла, вытер платком пот.

«Врет? Не может этого быть! Зачем нужна следователю такая ложь? Если он сказал правду, им ничего не доказать. Все эти разговоры — лишь колебание воздуха, даже если они записывают беседу на магнитофон. Я могу встать и уйти. Прокурор не даст санкции на мой арест. Он и не дал, иначе бы не приглашали по телефону, брали бы, и все. Не вязал бы следователь хитрый разговор, оперировал фактами; затем арест и следственный изолятор. На что же следователь рассчитывает? Он стар, опытен, безусловно, умен. Встать и уйти. Уволиться, уехать из города. Оснований для ареста нет. Встать и уйти».

Крошин не мог встать. Следователь, большой человек с седой, коротко остриженной головой, сидел за огромным пустым столом, спокойно смотрел на Крошина и ждал. Терпеливо ждал. Его спокойствие и терпение не позволяли Крошину встать и уйти.

— У вас все? Больше вопросов нет? — Николай Тимофеевич толстыми пальцами попытался снять приставшую к сукну соринку, у него не получалось, и он недовольно хмурился.

— Все, — Крошин выпрямился, расправил плечи, смотрел вызывающе.

— Хорошо, — следователь взглянул на часы и встал. — Сделаем перерыв на обед. Сейчас два, я вас жду в три.

Крошин кивнул, не отдавая себе отчета в происходящем, двинулся к двери.

— Александр Александрович, — остановил его следователь, — надеюсь, у вас хватит мужества не пить за обедом?

Крошин уже открыл дверь, да так и застыл на пороге — несколько секунд не двигался, вышел не оглянувшись.

— Мы с тобой молодцы, как ты считаешь, дружок? — следователь вынул из сейфа папку и направился к дверям. — Твое суждение о натуре данного индивида оказалось верным. И воплощаю я твою идею неплохо. Как твое мнение?

Лева воздержался от ответа и сказал:

— Мне надо подумать, Николай Тимофеевич.

— Думать, дружок, всегда, полезно, — следователь запер кабинет. — Пойди поешь и приходи сюда минут пять-шесть четвертого. Не раньше. Понял? А я к прокурору, Крошина пора арестовывать.

Лева перекусил в чебуречной, теперь пил теплый безвкусный компот и думал.

Все гениально просто. Казалось, что следователь ведет несерьезную беседу. С убийцей, человеком фашистской идеологии, циничным, жестоким и равнодушным, следователь оперировал не фактами, а рассуждал о честности. Крошин считается только с собой, следователь принял его правила, заставил дать слово именно себе. Пальцевые отпечатки? Сколько можно было скрывать, что их нет? Крошин не сломался в эти дни, не побежал. Он явился в прокуратуру с твердым намерением получить ответ: да или нет? И пока ему не было бы предъявлено заключение экспертизы, Крошин все отрицал бы. С чисто юридической стороны преступник имел преимущества и знал об этом. Как только он окончательно убедился бы, что пальцевых отпечатков нет и доказательств не хватает, он почувствовал бы себя победителем. Следователь лишил преступника возможности победить, отдал ему главное доказательство как ничего не значащий факт. Нет и нет, разговор о другом. Николай Тимофеевич его отпустил. Но ведь Крошин имел возможность бежать раньше, когда считал, что у следователя есть доказательства его вины. Мог, но не бежал. Глупо бежать сейчас. Бежать, признать себя трусом?

Выйдя из прокуратуры, Крошин сел за руль своей «волги» и на полной скорости вылетел за город. Пустое шоссе, слежки нет. Вперед? Почему он не уехал вчера? Позавчера? Он опередил бы преследователей на много часов. Сегодня — лишь на час-полтора. В пятнадцать тридцать все дороги области будут перекрыты. Машину придется бросить сразу. Ее найдут мгновенно, и круг поисков сузится. Его выловят, приведут в тот же кабинет. Крошин представил себе лицо следователя. Он будет брезгливо морщиться и отворачиваться, словно от Крошина плохо пахнет. Зачем бежать, сейчас его позиция прочнее, чем утром. «Им не запугать меня», — решил Крошин, развернулся и приехал назад, в центр города. Наспех перекусив, он вошел в прокуратуру ровно в пятнадцать, гордо подняв голову, постучал в дверь кабинета. Молчание. Он постучал вновь, попытался открыть дверь. Она оказалась заперта. Крошин возмущенно оглянулся, никого. Что происходит? Прокурор, следователь, все эти людишки должны ждать, нервничать. Придет или не придет? Он, Крошин, убийца! Он плевал на их законы, на их мораль! Они обращаются с ним как с нашкодившим в школе мальчишкой. Уйду, сейчас же уйду! Он взглянул на часы. Еще минута — и пусть ищут. Он прошелся по коридору, вновь взглянул на часы. Еще минута — и точно уйду. Он сел на диван.

Подошел Лева, увидел Крошина, указал на кабинет.

— Николай Тимофеевич занят?

Крошин молча отвернулся. Лева тоже подергал дверь, сказал нерешительно:

— Странно, Николай Тимофеевич очень пунктуальный человек.

Из соседнего кабинета вышел незнакомый мужчина и спросил:

— Товарищи Гуров и Крошин?

— Да, — ответил Лева.

— Николай Тимофеевич мне позвонил, он просит извинить его, скоро будет.

— Хорошо, хорошо, мы подождем, — Лева улыбнулся. — Большое спасибо, — и сел на диван рядом с Крошиным.

Со дня убийства Крошин полагал, что уголовный розыск ночей не спит, ищет преступника. Если его поймают, то допросы начнут вести начальник управления и прокурор. Конечно, прилетят из Москвы. Не шутка, самого Крошина взяли! А он им показал бы. Взяли-то взяли, да придется отпустить и извиниться. Вам не привыкать. В Москве на Петровке извинялись, а уж здесь-то… Мелко плаваете, не по зубам вам Крошин. Ловите, сажайте слабеньких дурачков, сильные и умные будут жить, как им хочется. Как хочется, а не как предпишете вы.

Он встал и, не обращая на Леву внимания, направился к выходу. Замедлил шаги, ждал — сейчас раздастся: «Стой!», лязгнет затвор пистолета. Пистолет Левы лежал в сейфе, а он сам сидел не двигаясь и, задумавшись, смотрел на потолок.

В конце коридора Крошин резко повернулся, зашагал обратно. Уйти он не решился и теперь делал вид, что просто разгуливает.

Следователь вышел из дальнего кабинета, открыл дверь, пропустил Леву и Крошина, сердито сопя, занял свое место и сказал:

— Извините за опоздание. Какие же подонки еще ходят по земле, — он потер ладонями лицо, вздохнул. — На пенсию, хватит. Закончу эти делишки, и на покой.

Делишки? Это он, Крошин, проходит по разряду «делишек»?

— Так, Александр Александрович, — следователь похлопал ладонями по столу, тряхнул головой, отгоняя какие-то посторонние, более важные мысли. — На чем мы остановились?

Крошин взглянул на следователя, пожал плечами.

— Ах да, — следователь хмыкнул. — У вас больше вопросов ко мне нет. Так, так, так. А у меня к вам вопросы есть. Только прежде, — он повернулся к Леве, — дружок, папочку из сейфа дай мне, пожалуйста. Коричневая кожаная.

Лева положил перед следователем папку, хотел вновь сесть, но Николай Тимофеевич остановил его.

— Минуточку, сейчас на место положишь, — он вынул один лист, протянул Крошину. — Постановление о вашем аресте, ознакомьтесь.

Крошин взглянул мельком, спросил:

— На каком основании?

— Мы же договорились, дураков здесь нет, Александр Александрович, — следователь спрятал постановление в папку, протянул Леве. — Об основаниях мы поговорим позже. Постановление я вам показал.

Крошин вскочил, хотел выругаться, сдержался и спросил:

— Ночевать буду уже в камере?

— Вы, естественно, нервничаете и не обратили внимания, что в постановлении нет даты, — следователь говорил так, словно решал вопрос: сегодня идти в кино или завтра.

Крошин сел, не забыл поддернуть брюки, привычно задрал подбородок.

— Спрашивайте.

— Вы родились восемнадцатого июня тридцать третьего года в Ленинграде?

— Да.

— Отец был кадровым военным, мать преподавателем музыки в средней школе?

— Да.

— Отец погиб осенью сорок первого, вы с Марьей Ильиничной, — когда следователь назвал мать Крошина по имени-отчеству, Крошин чуть заметно вздрогнул, — остались в Ленинграде и перенесли блокаду?

— Да.

— Вы очень тяжело переносили голод?

— Как все.

— Как все, — повторил следователь, — но многие умерли.

— Многие, — согласился Крошин.

— Вы начали воровать в блокаду?

— Нет! — Крошин побледнел, взглянул на следователя твердо.

— В каком году в Ленинграде вы пошли в школу? — спросил следователь. Он по-прежнему ничего не писал, не заглядывал ни в какие записи.

Только сейчас Лева понял, зачем Птицын летал в Ленинград.

Крошин, задумавшись, смотрел в окно, улыбнулся чему-то, ответил:

— В сорок четвертом.

— Почему так поздно?

— Болел.

— Чем?

Крошин поморщился, хотел сказать: все это не имеет значения, ближе к делу. Вам не удастся размягчить меня слюнявыми воспоминаниями. Вам не доказать убийства. Суд меня оправдает, если прокурор допустит до суда. За мой арест вы ответите. Как уже отвечали другие. Там, в Москве.

— Я тяжело перенес голод, потом долго не мог ходить, — ответил с вызовом Крошин.

Лева присутствовал при медленном, долгом, тяжелом разговоре, который совершенно не походил на допрос убийцы в прокуратуре. Крошин несколько раз хотел прервать этот разговор, но не мог. Причиной тому отчасти было присутствие Левы. Старый следователь рассчитал точно. Крошин позер, любит публику, большое значение придает оценке своей персоны другими лицами. Если один на один Крошин еще способен отказаться от своего слова, то при зрителе никогда. Следователь и преступник медленно, неторопливо переходили из класса в класс, в конце концов успешно закончили десятилетку. Причем следователь порой лучше Крошина помнил имена-отчества преподавателей, знал их сильные и слабые стороны.

«Какую же колоссальную работу проделал в Ленинграде мой коллега, — думал Лева. — И всего за двое суток. Как следователь все это помнит?»

Крошин постепенно втянулся в разговор, забыл о сегодняшнем деле, о доказательствах. Сейчас его больше интересовало, что же еще знает этот седой огромный старик о нем, Александре Крошине?

— Закончив школу, я уехал в Москву и поступил в институт, — Крошин придерживался в ответах максимального лаконизма и точности.

— Я мог остаться в Ленинграде, но не захотел. Устал от материнской опеки, хотелось самостоятельности. Нет, она не урезала моих прав. Она говорила, что живет лишь для меня, и я все время чувствовал себя должником. Нет, мне не жаль было расставаться ни с мамой, ни с городом. Я торопился уехать. В институт поступил сразу. Да, хотел быть строителем. Не знаю почему, сейчас не помню.

— В пятьдесят пятом вы закончили институт, — подвел итог следователь. — Когда вы совершили свое первое преступление?

— Я никогда не совершал… — Крошин запнулся, встретился с сочувствующим взглядом следователя и длинно, грязно выругался.

Следователь громыхнул кулачищем по столу так, что зазвенела люстра под потолком.

— Не сметь! Вы в прокуратуре!

Крошин от неожиданности отшатнулся, со страхом посмотрел на седого гиганта. Следователь указал на графин. Опередив Леву, Крошин налил следователю воды. Выпив подряд два стакана, тот вытащил из кармана платок, какой можно увидеть только у клоуна в цирке. Следователь долго вытирался и обмахивался, наконец сказал:

— Убирайтесь отсюда. Интеллигент! Сильная личность! Смотреть противно! — он говорил так, будто вся вина Крошина состояла не в том, что он убил человека, а в том, что он позволил себе ругань. — Мой вам совет: на работе увольняйтесь. Пообедаете и завтра к четырнадцати приходите сюда.

— Хорошо. До свидания, — Крошин поклонился и вышел.

— Надо было задержать, — сказал Лева.

— Умница ты, дружок, да дурак отчаянный, — ответил следователь.