Явка с повинной

Глава пятая

Утро было свежее, даже прохладное. Лева рассчитывал провести целый день на солнце, поэтому надел дакроновый костюм, сшитый словно из блестящей папиросной бумаги. Зябко передернул плечами. На стоянке безнадежно выстроились такси. Лева, чувствовавший себя крезом, решительно направился к головной машине.

Вчера вечером мама, заговорщицки подмигнув, принесла конверт и положила перед каждым по сто рублей. Она получила какую-то сверхнеожиданную премию, «деньги свалились с неба», и решила разделить их поровну. Отец сказал, что купит себе наимоднейший спиннинг, Клава заявила, что наймет садовника, который станет выхаживать «чертову клубнику», мама решила разориться на французские духи, Лева же чистосердечно сказал: истрачу на вино и женщин.

Все рассмеялись и не поверили, между прочим, зря не поверили, так как Лева говорил абсолютно искренне. Когда же около девяти он ушел спать, Клава и отец вернули маме деньги, она присовокупила к ним свою долю, «премия» вернулась в домашнюю кассу.

У конюшен, как обычно, бродили добродушные собаки, доносился стук копыт, катились коляски, перекликались наездники. Свернув в узелок нехитрое свое хозяйство, ушел ночной сторож. Рогозин Леве лишь кивнул, а вот подошедшая почти одновременно с ним Нина поздоровалась громко и весело:

— Привет писателям! Какое утро! Ночь дождило, сейчас подсохнет, дорожка будет легкая. — Она улыбнулась Леве открыто и дружелюбно, глаза у нее были карие, с яркими желтыми блестками.

— Легкая? — пожимая ее сильную руку, удивился Лева.

— Запишите. Есть у нас такое выражение: легкая дорожка.

Нина вбежала в конюшню, достала из сумки пачку сахара, пошла от денника к деннику, ласково разговаривая с лошадьми, угощала их.

Двигалась Нина легко и свободно, ступая на носки, отчего казалась выше, стройнее, чистые линии сильных рук и ног делали ее похожей на породистых скакунов. Сквозь легкое платьице просвечивали тонкие полоски белья. Лева хотел отвернуться и не мог, смотрел и смотрел.

Лошади благодарно кивали, аппетитно хрупали сахаром.

— Умницы вы мои, дурашки любимые. Да, да, сейчас работать начнем. — Нина смеялась. — Понимаете, писатель, они конюхов любят, а наездников не очень. Конюх чистит, моет, кормит и холит, а наездник гоняет, работать заставляет.

— Понятно, — севшим от волнения голосом ответил Лева, подошел ближе, протянул руку, хотел погладить наездницу по обнаженному плечу. К его счастью, она не заметила, перешла к следующему деннику.

— Видали дурака? Я его, бездельника, вчера настегала, вот он морду и воротит. — Нина вновь рассмеялась, похлопала жеребца по крупу. — Не хочешь, глупый, не надо. Ты сегодня, между прочим, выходной.

Жеребец понял ее, повернулся, взял с протянутой ладони сахар, затем, решив выдержать характер, обошел в дальний угол.

— Видали? Весь в отца. — Нина взглянула на часы, заторопилась, крикнула: — Василий, Петр! На разминку! Михалыч! Где Колька? Нет, уволю, уволю, уволю вас всех! — она убежала в свою комнату переодеваться.

В коридор вошли молодые наездники. Лева и не подозревал, что они уже на конюшне. Рогозин выкатил коляску. Лева уже знал: тренируются в одной коляске, на соревнованиях же едут в другой, более легкой и изящной. Он переложил удостоверение в брюки, повесил пиджак в комнате наездников, засучил рукава и, не спрашивая, что именно делать, начал вместе со всеми выводить, держать, даже затянул два каких-то ремня, в которые ткнул заскорузлым пальцем Рогозин.

Нина и наездники уехали. Лева достал сигареты и зажигалку, конюх пробормотал, мол, трава, однако закурил.

— Нравится стерва-то наша? Вижу, нравится, — Рогозин сильно затянулся, прищурившись, глянул на Леву. — Молодой. К девкам тебя как магнитом тянет.

— А вы, Михаил Яковлевич, в молодости девчат гнали от себя?

Рогозин хмыкнул, вновь оглядел Леву снизу вверх, туфли осмотрел, затем брюки, рубашку, уперся в глаза. Леве хотелось повернуться на каблуках, разглядываешь, так уж валяй со всех сторон. Когда же он встретился с Рогозиным взглядом, у Левы охота шутить пропала, инспектор уголовного розыска почувствовал — сейчас конюх скажет важное, самое главное. Лева напрягся, пытался взглядом подтолкнуть Рогозина, говори, дорогой, говори.

Старый конюх в две затяжки прикончил сигарету, погасил о каблук и, сунув окурок в карман, пошел по каким-то делам, словно не стоял рядом человек, с которым он сейчас разговаривал. Ни полслова не обронил Рогозин, думал же явно об убитом, хотел что-то сказать, раздумал. Все прошедшие дни Лева удивлялся: никто не вспоминал погибшего наездника, ни разу не назвал его имени, даже косвенно не упоминали о нем. Ведь он ходил здесь, ел с ними и разговаривал, смеялся и ссорился. Вечер воскресенья и понедельник они все провели в прокуратуре, во вторник Лева уже был здесь. Допрос у следователя для любого человека потрясение, возникает естественное желание поделиться, спросить, о чем спрашивали приятеля, что он ответил. Обычно коллектив, где произошло несчастье либо преступление, несколько дней почти не работает, все говорят и говорят, повторяя одно и то же, сочиняя и придумывая новые подробности. Естественно, часто говорят о покойном, вспоминают, какой душевный он был человек, даже если ругались с ним целыми днями. Здесь же царила деловая, будничная атмосфера. Логинова здесь как будто никогда не существовало. А ведь он здесь жил несколько десятков лет — в последней комнате с левой стороны, где каждая вещь принадлежит ему. Вот почему Лева не мог угадать характер и привычки Григорьевой по обстановке: каждый предмет там принадлежал покойному.

Лева подошел к комнате мастера-наездника, толкнул приоткрытую дверь. В лицо ему ударил яркий свет, который через вымытое до блеска окно заливал просторную чистую комнату. Ни одной старой вещи в комнате не осталось. Потолок побелен, под ним изящная современная люстра, стены оклеены обоями, на месте коричневого коня висит фотография: группа вытянувшихся в стремительном беге лошадей. Снимок прекрасный, сделан, безусловно, профессионалом. В углу аккуратный шкаф, рядом небольшой диванчик, на столе белоснежная скатерть, вазочка из чешского стекла, а в ней роза. Полураспустившийся гордый цветок на длинном стебле. Пахнет чистотой и чуть-чуть кофе. Обследовав комнату вторично, Лева заметил на полке кофеварку и электрическую кофемолку.

— Намедни покрутила все, — сказал незаметно подошедший Рогозин. — Дождалась своего часа. Добилась, девонька, — последнее слово он произнес как ругань.

И тут Лева совершил поступок, о котором и не думал секунду назад: он молча протянул Рогозину свое удостоверение. Конюх поправил очки, прочитал, пощупал мягкую кожаную обложку, словно его убедила кожа, а не гербовая печать и фотография. Вновь, как совсем недавно, он осмотрел Левины ботинки, брюки, рубашку, заглянул в глаза, казалось, сейчас оттянет заскорузлым пальцем губу и проверит зубы. Рогозин не выразил удивления, вообще не проявил никаких эмоций, вернул документ и сказал:

— Значит, не дураки. Конешно, разве ж Гладиатор может человека зашибить? Убили Лексеича, мешал он тут, торчал, как старый дуб, посередь, — он не нашел подходящего слова, лишь указал на Нинину комнату и, сгорбленный, длиннорукий, зашагал по коридору между стойлами.

Услышал Лева, как звякнуло пустое ведро, еще какие-то звуки, темная фигура конюха мелькнула в ярком проеме ворот конюшни и исчезла. Лева остался один, в конюшне тихо, лишь изредка всхрапнет лошадь, стукнет копытом о перегородку.

Он подошел к конюху, который возился у полки с подковами.

— Черт бы их побрал, — сердито бормотал он. — Теперь Рогозин подкову потерял.

Лева насторожился. Одну подкову вынес он сам, конюх сказал: «Теперь». Значит, не первая подкова пропала?

— Теперь две придется Ивану заказывать. Григорию и Розке, — конюх оглядел непарную подкову. — Правая передняя, а Григорию левая задняя требуется.

Лева вспомнил — кровь обнаружили у Гладиатора на левой задней ноге. Убийца учел даже такую мелочь. Времени же согласно разработанной версии у преступника на подготовку и обдумывание не было. Вернулся Рогозин.

— Михаил Яковлевич, вы где в то время находились? — Лева не уточнял, какое «то время»; они понимали друг друга. — На кругу вас не было. Не ходите вы туда.

— Не хожу, — согласился Рогозин, взял две подковы и пошел к воротам.

Лева понимал, конюха говорить не заставишь, захочет сам, дело иное, а нет, так хоть весь уголовный розыск с прокуратурой вместе приводи, упрется — и конец.

Обливаясь потом, скидывая на ходу модную куртку, подбежал конюх Коля, затравленно взглянул на Леву и Рогозина.

— С первой разминки не вернулась? Я уже час здесь. Час назад пришел, — толстыми непослушными пальцами он расстегивал пуговицы, испуганно поглядывая в сторону поля, переодевался.

На взмыленной лошади подъехала Нина.

— Умница, умница, — говорила она лошади, — хорошо работала сегодня.

Коля схватил кобылу под уздцы, сунул ремни Леве, начал быстро распрягать и говорить:

— На одно мгновенье опоздал, Нина Петровна. Вы еще на поле не въехали, и побежал. За вами, дернулся, да разве догонишь. Верно, писатель, а? Вот и писатель видел, Михалыч подтвердить может.

Нина не отвечала. Коля быстро повел лошадь выгуливать. Подъехали молодые наездники, работа закипела.

Лева же занялся своим делом. Ну, хорошо, Коля и молодые наездники тут без году неделю, разбираются в лошадях слабо. Нина же понимает, мог Гриша ударить человека или нет? Наверняка знает, не Гладиатор убил наездника, человек убил. В прокуратуре она ничего не сказала. Мало того, утверждая, что Рогозин находился на круге, она лгала. Лева вспомнил ее стройную приподнятую на носки фигурку, мягкие законченные движения, в рыжих блестках карие глаза. Ложь — противного, какого-то химического цвета, она корявая, хромая, кособокая, если и округлая, то липкая, вонючая. Представления Левы о Нине и лжи никак не сочетались. И все-таки, как подсказывала ему интуиция, Нина лгала, Нина лгала в данной истории все время, по крайней мере — много. Значит, неправильно он Нину видит, неверно оценивает, красота ее лишь прикрытие.

— Парень! — издалека донеслось до Левы. Он слышал и не слышал, к себе данный возглас не отнес точно. Лишь когда повторили громче, Лева поднял голову.

— Парень! — Рогозин стоял в воротах конюшни, манил пальцем.

Лева вошел, щурясь, никак не мог он привыкнуть к резкому переходу от света к тени, остановился, затем поспешил за Рогозиным, который был уже в дальнем конце, у комнаты Нины.

— Сядь, — Рогозин указал Леве на стул, посмотрел в окно и потом в течение всего своего рассказа смотрел на клочок видневшегося в окне неба. — Ты не отстанешь, мне же скрывать не дело. Было все так. Ехать в тот день на Григории должна была она, — Лева уже отметил, что Рогозин Нину по имени не называет, либо — она, либо ругательно. — Накануне предложила Лексеичу, мол, ты давай, я прихворнула вроде. Точно врала, здоровая по конюшне шастала. Лексеич, конешно, обрадовался, на Григории ехать всегда почетно. Ну, день тот был как день, воскресенье, одним словом, сам теперь видишь. Лексеич с утра пришел чистый, бритый, без вчерашнего духу, он на заезд всегда такой являлся. «Маленькая» у него была и пиво, так то после езды. Если бы ему каждый день ездить давали, он бы ее в рот, зеленую, не брал.

Рогозин говорил трудно, с паузами, повторялся, отворачивался к окну. Леве все это мешало, но он твердо знал: перебивать вопросами нельзя. Может замолчать Рогозин, тогда пиши пропало.

— Заявился Лексеич с утра в новой рубахе с галстуком. Я его с галстуком в жизни не видел и удивился. Он мне, точно не помню, вроде того: мол, мы с тобой, Михалыч, покажем, кто мы такие есть. Подзабыли некоторые, так можно им мозги прочистить. Сильно взъерошенный он был. Я молчу, знаю, отойдет, сам расскажет. Промял он Григория, как положено, сам прогулял, сам протер. Я ему подсобил, запряг, перед ездой он мне вдруг и шепни: «За меня сегодня деньги в одинаре платить будут». Я понял, шутит. Он открытый фаворит, цена ему по кассе рупь с гривенником.

Уехал. Тут дела, дела. Подчищаем. Григорий от нас в тот день последним ехал. Двухлетки (так Рогозин молодых наездников называл) прихватили своих барышень и ушли. Она тоже переоделась, убралась на круг. Мы с Колькой приборку кончаем. Слышу, шум у соседей, вернулись, значит. Лексеич подкатил, смеется, как малый, таким веселым я после смерти его Сани и не видал. Прямо заливается. Григория обнял, в морду поцеловал и пошел, знаю, принять стаканчик. От Семеныча, сосед наш, приходят, говорят: Лексей чудом, концом выехал. Молчу, не верю. Веселая — классная кобыла. Гастролер — тоже слов нет, стоящий жеребец. Однако не с Григорием же им равняться. Он таким фору завсегда даст. Лексеич здесь недолго пробыл, вышел, глазки поблескивают…

Рогозин замолчал, глядя в окно, будто видел там смеющегося помолодевшего Логинова.

— Колька, шалапут, переодеваться пошел, я Григория прогулял, в порядок привел. Колька заявляется, гляжу, пьяненький. Где, думаю, хлебнул, крепко хлебнул? Лексеич ему в жизни не даст. Чтобы припасти на конец дня, — этого за Николаем не водилось. Ну, пьяный мне ни к чему. Говорю, сматывайся, она увидит, выгонит. Колька топчется рядом, выпил, поговорить ему охота, ведет со мной Григория на место. Тут как раз Лексеич вышел. Кольку шуганул, меня просит: «Сходи в ресторан, возьми красненького. По дороге глянь на табло, сколько нынче за Логинова платят». Я отказываюсь, он — свое и дает мне двадцать билетов, все в одинаре, все на второй номер, на Григория, то есть на себя, Лексеич деньги поставил. Удивился я, третий десяток работаем тут, — Рогозин кивнул в окно, — каждый друг про друга все знает, мне с ним говорить не надо. Он в жизни рубля не поставил, презирал это. Вдруг такое! Видит, я рот открыл, объясняет: мне сегодня полагается, жулье учить надо. Забрал я чертовы билеты, знаешь уже, по три за рубль платили. Получил деньги, купил вина, назад тороплюсь, невтерпеж мне у Лексеича все выведать. Не было меня, — Рогозин на секунду задумался, но Лева видел, что у него все учтено заранее. Конюх все время в окно, в одну точку смотрит, чтобы не отвлечься, не сбиться. — Ушел я без нескольких минут шесть, вернулся к семи. Концы, видите, немалые, то да се. Уже наши ворота видно, меня пацан у шестой конюшни перехватил, конюхом он там. Вижу, она из конюшни вышла, спокойно вышла, руки за спиной держит. Она меня не заметила и к полю пошла, в руке держит что-то, газету, кажется. Я к конюшне тороплюсь, враз наперехват она, пацаны с барышнями своими, еще кто-то. Кончилось, значит, идут, обсуждают, спорят, как положено. Чувствую, мне с Лексеичем сейчас не поговорить, придержался, сравнялись, вошли вместе. Остальное, как там, — Рогозин кивнул на окно, явно имея в виду прокуратуру, — записано. Лексеич еще теплый лежал.

— Затем? — впервые спросил Лева.

— Ваши понаехали. Она вызвала, — Рогозин опустил голову, медленно поднял глаза. Лева увидел в них и горе, и едва заметную насмешку.

— Николай где находился? — как можно беззаботнее спросил Лев.

— Черт его знает. Говорю, пьяный был, — ответил Рогозин, хотел подняться. Лева положил ему на плечо руку.

— Друга убили, вы уж извините меня, Михаил Яковлевич, а вы убийцу покрываете. Или жалко ее?

— Кого? — Рогозин досадливо сморщился. — Кого ее-то?

— Григорьеву. Вы же сами говорили.

— Дурак ты. Двухлеток, — Рогозин резко поднялся, распахнул дверь ногой, послышался глухой удар. За дверью кто-то стоял.

Лева выскочил в коридор и столкнулся с Колей, который, широко улыбаясь, потирал лоб. Рогозин уже находился у выхода, в светлом проеме ворот виднелся силуэт лошади. Смешно взвизгнув, Коля опрометью бросился на улицу, успел вовремя принять у подъехавшей Григорьевой лошадь. Началась обычная работа. Лева в ней участия не принял, сел в сторонке на перевернутую бочку, достал блокнот. Писать он ничего не собирался, помнил все отлично. Из работников тренотделения алиби имели лишь молодые наездники, или, как они здесь назывались, помощники. Один был с женой, второй — с невестой. Где находились Николай и Рогозин, неизвестно, Григорьева с круга ушла раньше, в какое время, тоже пока не ясно. Рогозин отпадает. Лева убежден в этом, рассказанное им — правда. Оговорить Нину он мог, очень уж не любил ее, а вот придумать такую историю ему явно не по силам. Теперь Лева убежден, она приказала говорить следователю, что все стояли вместе, что никто не уходил с круга. Она, безусловно, знает: Логинов убит, конечно, не убивала, видела либо труп, либо убийцу. Может, не мучиться, рассказать все следователю, пусть он всех официально допросит? Как ни упрям Рогозин, показания в прокуратуре ему дать придется. Коля заговорит обязательно. С Ниной сложнее, она может заупрямиться. Лева прошел на трибуны, без труда отыскал ложу Крошина.

Поздоровавшись, Лева сел на предложенный стул.

Тот факт, что в ложе имелся свободный стул, объяснялся просто — Александр Александрович Крошин состоял в элите завсегдатаев. Он принадлежал к новой волне «корифеев», обладал хорошим зрением, поэтому не пользовался биноклем и не щелкал секундомером. Зная резвость лошадей и оценив посыл наездника, мог определить время на четверти с точностью до секунды. Играл он расчетливо, не зарывался, не искал мешка с деньгами, то есть на «темных» лошадей не ставил.

Встретили сегодня Леву как старого знакомого. Девушки, Лева с трудом усвоил, что черненькая — Анна, а светленькая — Наташа, подшутили над его вспыльчивостью. Получилось это у них очень мило, Лева даже не покраснел. Сан Саныч, так девушки называли Крошина, сказал, что сегодня день интересный, и Лева пришел исключительно вовремя, ему пора приобщаться, так как настоящий мужчина должен получить зачеты на ипподроме, у стойки и за карточным столом.

Лева почувствовал себя не в пример прошлому разу свободно и, инструктируемый Сан Санычем, начал играть. Играть оказалось очень интересно. Лева не считал себя человеком азартным, но, как и многие, он ошибался в оценке своей персоны. Сан Саныч понимал в бегах. Лошади, на которых Лева делал ставки, либо выигрывали, либо приходили в первой тройке. Лева все время был близок к победе. Ставить Сан Саныч разрешил лишь рубль. Проиграв пять рублей, Лева получил массу удовольствия. Вот тогда Крошин сказал:

— Сейчас вы отыграетесь, Лева. Идите в кассу, ставьте на три — пять.

Лева еще ни разу не делал ставку в кассе, он передавал свой рубль Сан Санычу, а тот еще кому-то, вскоре им приносили билеты. Чтобы Лева не заблудился, с ним пошла Аня. Высокая, изящная, даже хрупкая, она легко двигалась среди многочисленной публики и быстро привела Леву в кассовый зал. Узнав, что Ане восемнадцать, Лева занял очередь в восемнадцатую кассу. Не ожидая вопросов, Аня быстро сообщила, что живет она с матерью, учится на втором курсе факультета журналистики и уже печаталась в центральной прессе. Заразительно, как-то по-мальчишески расхохотавшись, она подняла мизинец, показывая размеры своих статей. Леве она нравилась, только вот губы и ногти у Ани были, пожалуй, ярковаты, да сигарета, которую она почти непрерывно курила, делали ее чуть-чуть вульгарной.

Поставив на комбинацию три — пять два рубля, они вернулись в ложу. Третий номер, гнедой жеребец по кличке Ринг, выиграл легко, как говорится, водил от столба до столба, на финишной прямой он шел впереди соперников на несколько корпусов. Публика наградила его аплодисментами. Лева понял — Ринга «играли» многие.

— Конечно, — согласился Сан Саныч, — Виталий (так звали наездника) здесь не должен проигрывать. А вот если я прав и выиграет пятый, народ засвистит. — Он взглянул на окружающих и озорно улыбнулся.

Лева заглянул в программку и прочитал: «Гугенот, гнедой жеребец, под управлением мастера-наездника Н.П. Григорьевой».

Он взглянул на противоположную сторону, конюшни еле виднелись, к ним и от них бежали маленькие лошадки, катили игрушечные коляски. Леве стало тоскливо, захотелось уйти. Мысль о деле, ради которого он сюда пришел, факты и фактики, предположения, словно прятавшиеся последние два часа за шумом толпы, суетой, бегом лошадей, разом вынырнули, обрушились на него. Нина находилась в конюшне непосредственно после убийства? Видела убийцу? Видела только труп? Или сама нанесла удар? Сейчас, когда Нина далеко, где-то на той стороне, подобное предположение уже не кажется абсурдным. Сил у нее больше чем достаточно. Логинов и смещенный с должности стоял ей поперек пути, мешал работать. Да что он, Лева, знает об их действительных отношениях? Что могла Нина вынести завернутым в газету? Подкову? У нее не хватило времени смыть кровь, положить подкову на место. Нина держала в руке газетный сверток и ушла. Однако, как утверждает Рогозин, она тут же вернулась с молодыми наездниками.

— Простите, я скоро вернусь, — Лева поднялся, не взглянув на девушек и Сан Саныча, выскочил из ложи.

Он пробрался сквозь толпу, выскочил на улицу, побежал вокруг ипподрома к конюшням. Нина вернулась без свертка, значит, она бросила его где-то неподалеку. Она не могла его бросить, должна спрятать. Куда?

Он проскочил через проходную, перед самой конюшней, отдуваясь, вытирая пот, перешел на шаг. Коля умывался, Рогозин выгуливал лошадь. Лева решил пройти по маршруту от конюшни до поворота к кругу ипподрома. Где Нина могла спрятать сверток?

— Наша-то, слышал? — брызгаясь под краном, спросил Коля.

Лева не обратил на него внимания, встал спиной к конюшне. «Она шла неторопливо», — вспомнил он слова Рогозина. Лева медленно направился к кругу, когда Коля, обрызгав водой, схватил его за рукав.

— Не поехала Нина на Горе, шансов-то выиграть нет, она и посадила в качалку Петьку. — Лева хотел освободиться, но Николай не отпускал. Он тряс мокрыми волосами, шлепал губастым ртом, неприятно дрожали его жирные, похожие на женские груди. — Вот ты напиши, напиши. Как, значит, выигрывать, так мастер едет, а как шансов нету, так помощник. Порядок, а?

Лева наконец отцепил от своего рукава Колину пятерню и пошел к полю.

С трибуны ипподрома давно доносился свист, увлеченный своими рассуждениями, Лева не обращал на него внимания. Восстановить путь, которым шла Григорьева из конюшни, найти место, куда она могла спрятать сверток. Лева чуть не столкнулся с выехавшим с круга взмыленным жеребцом.

Гугенот ронял пену, на его черном от пота боку болталась бирка с пятым номером. Нина шла рядом с коляской, держала наездника за руку, Петр то ли всхлипывал, то ли смеялся и монотонно, как пьяный, повторял одно и то же:

— Значит, могу. Значит, могу. Значит, могу.

— Молодец, умница, Петенька, — Нина смеялась. Увидев проезжавшего мимо наездника, она крикнула: — Извиняй, Сергей Трофимович! Пыли не наглотался?

Наездник, лишь сердито буркнув в ответ, прикрикнул на свою тоже еле трусившую лошадь:

— Шагай, безногая! Чай домой идешь, не к столбу!

— Верно ехал, Петруша, — Нина теребила совсем очумевшего наездника. — План бега изменил мастерски. Как ты его после первой четверти перехватил? Мастер. Тихая езда тебе ни к чему, он бы тебя концом задавил.

— Я так и подумал, Нина Петровна, — ответил, изображая смущение, наездник. Он явно уже кокетничал, ведь выиграл, теперь все можно. — Думаю, не убьет меня Нина Петровна, что я после первой четверти водить начал.

Тут Нина заметила Леву и спросила:

— Красивая езда была, не правда ли?

— Возможно, — уцепившись за свои последние рассуждения, Лева не хотел отвлекаться и, взяв Нину под руку, повел ее назад, к кругу, дорогой, которой она уходила с конюшни в день убийства Логинова.

— Потерял я тут кое-что, — говорил он на ходу, продолжая исследовать газон рядом с ездовой дорожкой. — Куда мог запропаститься, проклятый?

— Что потеряли? — Нина высвободила руку.

Они свернули к ведущей на ездовое поле прямой. Лева увидел решетку, закрывающую водосток. Рядом с решеткой виднелся четкий отпечаток, ее явно вынимали, клали на землю рядом. Лева нагнулся, легко вынул чугунную решетку, положил в ее собственный след. Яма не глубже метра, на дне обрывок газеты.

— А сверток где? — Лева смотрел на босоножки наездницы, он покраснел до неприличия, не мог поднять глаза. Полагается в таких случаях смотреть пристально, в лицо.

— Какой сверток? — голос у Нины зазвенел, она хотела вернуть ему естественный тембр и спросила: — О чем вы?

— Сверток в газете, клочок вон остался, — продолжая завороженно разглядывать босоножки, ответил Лева. — Вы его бросили сюда в день убийства Логинова. Что в нем находилось, Нина Петровна? Куда вы его перепрятали?

— Чушь какая-то, — ответила Нина.

Лева сорвался.

— Сверток, который вы спрятали здесь в день убийства, — он хотел достать из кармана удостоверение. — Вы, женщина…

Что-то сверкнуло перед глазами, шарахнулись конюшни, земля рванулась из-под ног, ударила по затылку. Он не потерял сознание, наоборот, думал очень четко, пытаясь увернуться от второго удара, покатился по земле, услышав над головой мужской смех, вскочил.

Нинино платье мелькнуло за поворотом, рядом, в качалке, сидел незнакомый наездник, натягивая поводья, хохотал.

— Ниночка преподнесла? Она может! А ты не лапай, ишь франт какой объявился! — Он показал Леве хлыст. — Видал? Прими рысью отсюда.

Лева отскочил, грязный, взлохмаченный, с саднившей скулой — он никак не походил на франта.

Когда наездник, еще раз хохотнув, уехал, Лева подвинул решетку на место, кое-как отряхнулся и пошел на конюшню. Теперь, как никогда более, он отступать не собирался. Да, впрочем, уже и некуда было отступать-то.

Мастер-наездник Нина Петровна Григорьева на конюшне отсутствовала. По словам Коли, который усердно мыл гнездо Гугенота, Нина мигом собралась и уехала.