Юлия, дочь Цезаря

Глава 19

«Цицерон шлёт привет Помпею. Не перестаю, поверь мне, Гней, думать о тебе и о дорогом Марке Катоне, а, следовательно, обо всём государстве. Клодий, с лёгкой руки Цезаря получивший трибунат, продолжает бесчинствовать: раздоры в Риме становятся всё необузданнее, настолько, что я начинаю терять всякую надежду на мир. Patres полагали, что с отъездом Цезаря в Галлию, они смогут восстановить старые порядки: будут вершить судьбы Рима как прежде, до его консулата. Год консульства Цезаря истёк, но в государстве, увы, всё так же неспокойно. И всему виною один человек — Клодий. Он изгнал из Рима Катона, благоразумие которого могло стать опасным для него, как стало опасным для Цезаря. Затем он обратился против меня, используя мне во вред всякие дела и всяких людей. Меня также обвинили в казни катилинариев, в сущности, в том, за что ранее превозносили. И никто не решился протянуть мне руку помощи. Положение дел в моём возрасте отвратительное и неблагоприятное, поскольку этот дерзкий мальчишка Клодий, судя по всему, задумал уничтожить меня. И ты, Помпей, более других заслуживаешь упрёка. Твоё бездействие губительно как для самого Рима, так и для тебя, ибо, я уверен, избавившись от меня, следующей жертвой Клодий изберёт тебя. Di te bene ament![82] И помни: я советовал тебе остерегаться Клодия».

Какое-то время Помпей, прикрыв ладонью глаза, оставался неподвижным; затем, нахмурясь, отложил свиток в сторону и зашагал по таблинию, обдумывая прочитанное.

«Демосфен» Рима снова взывал к нему с просьбой о помощи, которую он, Помпей Магн, зять Цезаря, не мог ему оказать. Он уже знал, что Цицерону отказали также консулы нового года Габиний и Пизон (к слову, тесть того же Цезаря), и не представлял, какое будущее ждёт «спасителя отечества» за пределами Рима. Но, что бы там ни случилось с Цицероном, это останется на его, Помпея, совести…

Кто-то постучал в дверь, и Помпей раздражённо воскликнул: «Войдите!», раздосадованный тем, что нарушили его уединение. Это не могла быть Юлия: обычно она входила без стука; это также не мог быть кто-либо из рабов: он велел не беспокоить его ни под каким предлогом.

— Помпея? — Он сильно удивился, увидев дочь. — Что с тобою? Что случилось?

Казалось, Помпея едва держалась на ногах; её глаза были красными от слёз, щёки пылали горячечным румянцем, губы запеклись.

Помпей быстро подошёл к дочери и пристально вгляделся в её лицо.

— Как ты сюда попала? Как Цепион отпустил тебя одну?! — Теперь он был не только изумлён, но и возмущён: со дня на день ожидалось рождение ребёнка, и Помпее не следовало бы выходить из дому.

— Отец, я не вернусь к нему, — слабым голосом произнесла Помпея и, видимо, теряя последние силы, покачнулась.

Помпей бросился поддержать её, и она, обняв его за шею, крепко прижалась к нему.

— Расскажи, что случилось? — сказал Помпей и, одной рукой бережно поддерживая её, погладил её по волосам.

— Не спрашивай, отец, я ничего не буду рассказывать. Но не выгоняй меня, умоляю, не выгоняй!

Неожиданно Помпея отстранилась от него и, почти рыдая, в изнеможении упала на стоявшее посредине таблиния кресло.

У неё повисли руки, голова опустилась на грудь. Помпей отнёс её как ребёнка в свой кубикул и, уложив в постель, кликнул раба.

С этого момента время для Помпея потянулось мучительно долго. Он ходил, как во сне, торопя всех и каждого, спрашивая по сто раз то одну, то другую повитуху, есть ли какая-нибудь опасность, не нужно ли чего-нибудь сделать? Когда занавес над порогом покоев, где сейчас происходило величайшее в мире таинство — таинство рождения, приподнимался, впуская рабыню, нёсшую корзины белья и сосуды с горячей водой, он видел на ложе, среди подушек и смятых покрывал, лицо дочери. Красное, потное, с прядями чёрных волос, прилипших ко лбу, с раскрытым ртом, откуда вырывались громкие стоны вперемежку с отчаянными криками боли. Всё стихло так же неожиданно, как и началось, но Помпей знал, что затишье это будет не долгим.

— Придётся помучиться бедняжке: уж очень крупный плод, — сказала вышедшая из кубикула рослая повитуха и, пропустив Помпея, прибавила: — Хочет говорить с тобою, господин… Да поможет ей Юнона-Луцина!

Помпей пошёл к дочери; теперь она лежала, как мёртвая, неподвижно, с полуоткрытыми глазами, полными слёз. Он подошёл к ней и испугался: ему вдруг показалось, что она умирает. Он наклонился к ней и назвал её по имени.

— А-а! Ты здесь, — Помпея словно очнулась от забытья. — А он?.. Отец, он тоже здесь?.. — отрывисто проговорила она, и её щёки вспыхнули ярким румянцем. — Веди его сюда, отец! Я хочу его видеть, слышишь, видеть его!

— Милая, успокойся. — Помпей ласково дотронулся до её руки.

— Всё, всё бы отдала, чтобы он был здесь, — оживляясь, повторила Помпея, и вдруг на лицо её снова набежала какая-то мрачная тень. — Ах, нет, для чего?.. Это мечты, бред… Он не зайдёт сюда, никогда не зайдёт…

Она покачала на подушке головой и снова закрыла глаза. Её губы тихо шептали, будто она в полусне что-то припоминала вслух.

Помпей склонился ещё ниже, прислушался.

— Как всё плохо — и эта моя незаладившаяся семейная жизнь, и отчуждение любимого — и виновата во всём я сама… Разве не знала, что он любит другую?.. — Помпея закусила губу, видимо, чтобы не закричать от внезапной боли, с новой силой вонзившейся в её тело; по щекам её текли слёзы.

Когда она заговорила снова, голос её звучал как-то жалобно, моляще.

— В чём же я виновата? Жизнь была такая унылая и одинокая… и так долго я искала того, кого полюбила бы… Я и сама была удивлена этой мучительной, мгновенно вспыхнувшей страстью: никогда прежде ни одного мужчину не желала я для себя с такой силой… Это случилось тайно ночью, но я всё помню — значит, мы сошлись с ним по любви. Он любил меня, пусть эта любовь и была так коротка…

Нестерпимая боль снова пронзила всю её, казалось, насквозь — и дикий, почти нечеловеческий крик, раздирая воздух, вырвался из её груди. Её пальцы впились в руку склонившегося над нею Помпея, в лице которого в этот миг не было ни кровинки. Она несколько раз шёпотом повторила имя человека, ребёнок которого рождался сейчас в таких муках, и тут Помпей, взглянув на неё, вздрогнул. Её глаза открылись широко, и на мгновение в них вспыхнул огонь: в этом взгляде были и злоба, и ненависть, и ужас — Помпея увидела… Юлию.

— Пусть она уйдёт! — проговорила Помпея страшным глухим голосом, приподнимаясь на локте, и тут же со стоном снова откинулась на подушки…

Помпей нашёл Юлию в экседре, где сейчас было как-то странно тихо, как бывает в самый глухой час после полуночи. Она сидела на мраморной скамье, растерянная и немного испуганная, но, увидев его, поднялась и едва ли не бегом бросилась ему навстречу.

— Девочка! — с тайным восторгом объявил Помпей и, протянув к Юлии руки, крепко сжал обе её руки. — Маленькая, совсем крохотная девочка… И такая пухленькая!..

Он вдруг осёкся, услышав какой-то шорох, и быстро обернулся. Солнечный свет едва проникал в экседру сквозь переплетения плюща и дикого винограда, и он не сразу заметил мрачную фигуру в чёрной пенуле, из-под которой тонкой полосой выглядывала светлая туника.

— Цепион? — Неуверенно окликнул Помпей и снова присмотрелся, хотя внутренний голос подсказывал ему, что он не ошибся.

Это и вправду был Квинт Сервилий Цепион.

— Как она? — спросил он, подойдя к Помпею и Юлии, замершей от замешательства в немом молчании. — Как Помпея?

В его голосе не было и намёка на беспокойство или даже на простое человеческое участие, и взгляд, который он остановил на лице Помпея, не выражал никаких чувств и казался каким-то заледенелым.

— Отчего ты не входишь в дом? — вместо ответа произнёс Помпей. — Ты ведь не чужой здесь…

— Я всегда был и буду чужим в этом доме, — нетерпеливо перебил его Цепион и прибавил со злой ухмылкой: — В отличие от многих, я никогда не стремился к родству с Помпеем Великим. И сейчас готов с удовольствием уступить своё место в этой семье любому желающему. К примеру, Фавсту Сулле.

— Что ты такое говоришь, Квинт?! — вскричала Юлия, в негодовании обретя дар речи. — Это — твоя семья, твой ребёнок…

Цепион остановил её неожиданно резким взмахом руки; что-то зловещее и грозное было в выражении его бледного измождённого лица.

— У меня нет желания признавать этого ребёнка своим, — чётко произнося каждое слово (как бы его речь не приняли за чудовищный бред безумца), молвил Цепион.

И немного погодя, глядя Помпею прямо в глаза тем же ледяным взором, прибавил:

— Я не могу назвать своим ребёнка от нежеланной нелюбимой женщины. И мне безразлично, что будут говорить обо мне на Палатине или даже во всём Риме.

После этих слов он вскинул свой упрямо выдвинутый вперёд подбородок, покрытый щетиной; лицо у него было надменно-бесстрастное.

Наступила напряжённая тишина. И Помпей, и Юлия были так ошеломлены услышанным, что на время оба точно онемели.

Понимает ли он сам, что говорит?.. Отказаться от ребёнка, зачатого в законном браке, от первенца… Это же неслыханно, жестоко, бесчеловечно!..

— Видят боги, я не хотел этого ребёнка! — Цепион будто читал их мысли. — Он был зачат и не в супружестве, и не в любви: случайная встреча, нелепый порыв… Мы оба виноваты…

Помпей слушал его и не хотел верить услышанному. Обрывки разговоров теснились в его голове: «… это случилось тайно ночью… эта любовь была так коротка… нелепый порыв…» — и с осознанием истины к нему пришла боль. Его дочь, дочь Помпея Великого, позволила мужчине развязать ей пояс целомудрия до свадьбы!.. Это был позор, о котором знали теперь четыре человека и который с этого мгновения должен быть поскорее забыт…

— И что же ты намереваешься делать? — стараясь казаться невозмутимым, снова заговорил Помпей. Его беспокоило как будущее дочери, так и судьба новорождённой.

— Развестись с Помпеей! — выпалил Цепион, не задумываясь. — Жизнь с ней невыносима и мучительна как затянувшаяся пытка. Какими бы ни были наши отношения с ней до сих пор, они не могут оставаться такими навсегда… Что до ребёнка, думаю, я уже всё сказал.

Помпей молчал, не замечая, что давно уже переминается с ноги на ногу: первый признак принятия какого-то важного, но ещё необдуманного решения. В голове у него вертелась мысль: «А если это убьёт Помпею? Ведь она, хотя и сказала, что не вернётся в его дом, всё ещё любит его».

— Подожди, Сервилий Цепион, дай ей окрепнуть, тогда я подготовлю её к разговору о разводе… Во имя всех богов, подожди, сейчас она ещё так слаба…

— Прости, но я не могу ждать. — Цепион упрямо сжал губы.

— Что же это такое?! — вскричал Помпей задыхающимся от гнева голосом: отказ Цепиона вывел его из себя. — К чему такая непреклонность?.. Я хочу знать…

— Хочешь знать?! — Цепион не дал ему договорить. Лицо его исказилось; заметно раздражаясь, он быстро заговорил: — Хочешь знать, тогда слушай. Наш брак с Помпеей, который ты так торопился устроить, с самого начала был обречён на неудачу. С Фавстом ей было бы куда спокойнее…

Он ухмыльнулся и, с вызовом глядя Помпею в глаза, продолжил:

— Ты всегда придерживался мнения «Не важно, кому назначалось, важно, кому досталось» во всём: в выборе ли провинций, магистратур ли, или… невест. Однако на этот раз, в случае с собственной дочерью, ты ошибся. И ошибся жестоко. Но всему есть своя цена.

— Это… месть? — В бессильной ярости Помпей сжал кулаки и ближе подступил к зятю.

Они стояли друг против друга уже не как люди, связанные родством, но — как непримиримые враги. Все покровы спали. Но если Помпей ещё владел своими чувствами, то на лице Цепиона отражалась ничем не прикрытая лютая ненависть.

— Месть?! — Это был крик, вырвавшийся у Цепиона с мучительной болью.

Он быстро взглянул на Юлию, которая безмолвно стояла чуть в стороне, и, встретив её взгляд, как будто овладел собой.

Потом, глядя на Помпея в упор, он тихо и явно угрожая произнёс:

— О, ты ещё не знаешь, какой может быть моя месть! И лучше бы тебе этого никогда не узнать…

— Чтобы мстить, нужно уметь ненавидеть, — заметил Помпей, точно желая убедиться, так ли серьёзны его угрозы.

— Это умение, поверь, я постиг в совершенстве! — отозвался Цепион уверенно и дерзко и, не дожидаясь продолжения ставшего бесполезным разговора, исчез в саду, где между деревьями белели мраморные изваяния дриад[83].