Зачётный профессор

Урок девятнадцатый: Не было бы счастья, да два сапога пара

Стук в дверь вырвал из мыслей, в которые с трудом погрузилась Ника. Очередной подраздел докторской не складывался с предыдущими, замечания, которые она хотела вставить противоречили некоторым утверждениям, выдвинутым ранее. Этого нельзя допустить в столь серьёзной работе, потому что тогда она станет диалектически непривязанной к реальности, далекой от прикладной науки, которая могла бы внести глобальные изменения в развитие современного общества.

— Войдите! — резко бросила женщина, сняв очки и посмотрев туда, где должен был появиться потревоживший посетитель. После лекций у студентов с факультета журналистики она забилась в своём кабинете и надеялась, что останется нетронутой. Дома у родителей были гости, и там бы тишины она не добилась.

В четырёх стенах вытянутого, узковатого кабинета материализовался Костя, с черной мужской сумкой на плече, руки в карманы, вельветовые джинсы и свитер под легкой курткой. Ника недовольно осмотрела его.

— Я просила методистку никого ко мне не пускать.

— За билет на премьеру в МХАТе она лягушонком упрыгала домой, — Костя сел без приглашения на дальний стул.

— Так, она ещё и ушла отсюда? — Молодой человек кивнул. — Ты хоть понимаешь, какие догадки заползут в её голову? — Кивок номер два, наглая ухмылка. — Ну, и зачем ты пришел?

— На вас посмотреть, себя показать.

— Галерея закрыта на реставрацию, — Ника нацепила очки и отвернулась к экрану, — мне нужно работать.

— Докторская — это не кандидатская. Вы не учитесь в аспирантуре, так что труд может быть готов, когда вам заблагорассудится, хоть на пенсии. Время не поджимает, а потому слово «нужно» вернее было бы заменить на «хочется». Если так, на самом деле, и есть. Но, в любом случае, советую отложить это неблагодарное занятие, поскольку вы ещё не раз переосмыслите свои убеждения, перечеркнёте не одну сотню строк, повырываете десятки страниц и впишете новые, куда более объективные, нежели сейчас.

— Откуда такая уверенность?

— Потому что я считаю вас достаточно умной для того, чтобы не торопиться с выводами, когда имеются сомнения.

— У меня есть сомнения? — с интересом откинулась Ника, переплетя пальцы на солнечном сплетении. И без того-то настроение было сумбурное, не рабочее, а тут ещё это. Нервы начинали подрагивать и грозили отказаться сосредотачиваться до конца дня.

— Я помню тему вашей докторской, но мы с вами выяснили, что деморализовывать могут и женщины. Как вы это вставите в теорию о том, что мужчины — разлагающая гнильца человечества? — Ника незаметно вздохнула. Если бы у неё был точный ответ на этот вопрос! И ведь кое-что можно было сказать на это… сказать ли вслух? Она боится быть откровенной, потому что боится, что её слабости обратят против неё, но профессор Владимир Петрович был прав, нельзя уходить и прятаться. Почему она должна стыдиться своих слабых сторон? Если примириться с ними, то от них можно будет избавиться, сделавшись сильнее.

— Изначально на меня деморализующее повлиял мужской пол, после чего возникла ответная реакция. Так что корень зла — мужчины, — иронично улыбнулась она, упростив суть своей докторской до афоризма.

— Значит, я был прав, и вы любили, но неудачно. Видимо очень неудачно, раз больше не хотите. Почему?

— Мне это было не к лицу. — Костя коротко хохотнул и она тоже.

— Чувства бывают не к лицу?

— Да, знаешь: этот шарфик добавляет мне возраста, а вот эта любовь, по-моему, делает меня глуповатой, её я брать не буду. — Они посмотрели друг другу в глаза. — Женщины должны иметь вкус и стиль, к этому относится и представление об эмоциях. Кому-то идёт смеяться, а кого-то это обезображивает…

— Но это не говорит о том, что человек должен прекратить смеяться! — возразил Костя, — какая разница, как это выглядит, если самому человеку хорошо?

— Какое-то время, но потом те, кого раздражает его дурацкий смех, сбегут подальше, устав. Он останется один и не будет тем, кто смеётся последним. А ведь мог просто вовремя поработать над собой… Я преподаю не психологию, заметь — науку о том, как человеку быть в ладу со своей душой, — а социологию — науку о том, как человеку комфортно сосуществовать с окружающими. Это исключает эгоизм и оправдание «главное — мне хорошо». Хорошо будет только тогда, когда хорошо будет всем, общими стараниями и стараниями каждого.

— Но общество не будет здорово, если единицы несчастны. Коммунисты и социалисты страдали этой утопией, и к чему это пришло? Марксизм противоречит природным инстинктам людей, вы не находите? Идя против своей природы ради общества, человек никогда гармонии и счастья не обретет.

— Ты выступаешь за грубый материализм? Прочь вековые идеи, да здравствует первобытная свобода? Как говорил Руссо «размышляющий человек — развращенное животное», так?

— Не надо о Руссо, — поморщился Костя, — отвратительный тип, который уж точно не знал в жизни, что такое любовь и высокие чувства.

— Согласна, — Ника замолчала, отодвинув клавиатуру от края стола, когда молодой человек приятным голосом тихо стал напевать под нос: «За закат, за рассвет, за любовь которой больше нет…» из песни совсем другого Руссо, исполненной дуэтом с Кристиной Орбакайте. Женщина не выдержала и улыбнулась. В ближайшие минуты писать точно не выйдет. Она бросила скользящий взгляд за окно.

— Там намечается дождь. Не хотите пройтись под ним? У меня есть зонт, — парень быстро достал его из своей сумки, упакованный в гладкий черный чехол.

— Лучше пережду его здесь. Не люблю дождь. Только смотреть на него со стороны, из-за стекла.

— Вы на всё любите смотреть со стороны? — Костя поднялся и напористо протянул ей руку, призывая подниматься, — если бы задумка Вселенной была в том, чтобы мы на всё только смотрели, мы бы и не рождались. Да и смотреть бы было не на что… К тому же, у природы нет плохой погоды. Дождь — живительная влага, дающая силы растениям. Как можно не любить его, если бы без него всё погибло?

— Он мокрый, холодный, пачкает обувь, и я часто простываю, когда сыро, — пессимистично покачалась на стуле Ника.

— Не простынете и не замерзнете, честное слово коварного негодяя, который ищет повод вас облапать, — не забирал руку Костя, но, глядя в глаза, ему не спешили поддаваться, — хорошо, если мы с вами останемся здесь, то я… — парень вернулся к двери и повернул ключ, похлопав ладони друг о друга, словно отряхивая после слаженного дельца. Вкрадчивой походкой, он направился к столу доцента, дойдя до него и нависнув над ним, опершись ладонями. — Я поведу себя некорректно по отношению к вам, как к гражданину государства, гарантирующего защиту и свободы, но крайне продуктивно, как к женщине, демонстрируя неподдельный интерес наглядным действием.

Ника быстро встала, поправив невидимый волосок в пучок на затылке. Пряча глаза, она подошла к вешалке и взялась за свой пиджак.

— Я пройдусь с тобой под дождем, если ты мне признаешься, что тебя раздражает, что не нравится тебе самому и мы совершим это тоже, как и прогулку под дождем, которая не вызывает во мне энтузиазма, — она накинула одежду на плечи и посмотрела на Костю. У обоих возникло противополагающее себе желание остаться и уйти. Никто не знал, какой исход будет лучше, но что-то подсказывало молодому человеку, что в этой пыльной официальной обстановке дело дальше не двинется, а потому лучше принять очередной вызов.

— Я не люблю есть овощи и пить чай с корицей. И ненавижу плохую музыку.

— Отлично, — Ника подцепила портфель и, обойдя Костю, отворила дверь, — мы найдем уличное кафе, где я буду есть тирамису, запивая красным вином, пока ты будешь давиться овощами, прихлёбывая чай с корицей. Музыку оформим в другой раз. Идёт?

— Какая жестокость! — готовя зонт, помаршировал за преподавательницей парень, — Моё любимое пирожное, при мне и без меня!

— Опять будешь грызть подушку? — попыталась уколоть Ника, но Костя, знавший истину, сдержал язвительное отражение.

— К счастью, предыдущее было не при мне, да и тирамису до вас далеко.

— Ты мастер комплиментов, — заперла деканат женщина, привычно прощаясь с работой, хоть и немного раньше, чем сегодня рассчитывала.

— В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году ученые Олдс и Милнер на крысах доказали, что удовольствие — это первостепенное желание у живого организма… Они научили животных нажимать кнопку, стимулирующую отдел мозга, который подаёт наслаждение организму, и крысы, забывая есть и пить, жали на неё, пока не умирали… Разве это не страшно?

Двое сидели под козырьком среднестатистической столичной забегаловки, развернувшись спинами ко входу в заведение и глядя на то, как разошелся ливень, стекая с навеса буквально в половине метра от них. Иногда капли добрызгивали, заставляя медленно отсыревать от ног и выше и зябнуть, но Ника заказала глинтвейн и, грея о него руки, лишь иногда отпускала кружку, чтобы взять кусочек пирожного и закинуть в рот. Костя, слушавший её по большей части, и смотрящий тоже по большей части на неё, а не на дождь, смирился с тем, что гастрономические вкусы утолит не в этот раз. Еда была хотя бы горячей, и то спасибо.

— Но люди никогда так не сделают. У нас есть инстинкт самосохранения.

— У животных тоже. Просто у нас есть разум, и именно он заставляет останавливаться людей.

— Классно, миссия разума, оказывается, в том, чтобы мы отвлекались на пожрать, дабы не сдохнуть от удовольствия! Я начинаю понимать, почему дураки более счастливые люди… — покачал головой Костя. Они засмеялись.

— Дураки беззаботнее и легкомысленнее, но я не назвала бы это счастьем.

— А в чем, по-вашему, состоит счастье? В отсутствии страданий?

— Нет, — уверенно отсекла Ника, — если бы отсутствовали страдания, тогда не существовало бы и радости. Это принцип закономерности. Если не с чем сравнить, нечему противопоставить, не отчего отличать, то не существует и самой вещи — она безгранична и безраздельна, а если что-либо не имеет начала и конца, то оно внепространственно и вневременно, стало быть — не существует. Нет, счастье — это другое…

— Что же? — настаивал Костя.

— Умение. Это умение находиться в подобном состоянии, радоваться даже самому малому, не когда очень здорово, а именно когда нет страданий. И в эти мгновения нужно уметь ими наслаждаться. Дураки этого не умеют. Им плохо от скуки, от безденежья, от недостатка внимания и от того, что птицы летают, а они нет. Они не понимают жизни, а понять жизнь — это счастье и страдание одновременно. На мир нельзя смотреть без грусти, но через грусть должна просвечивать улыбка.

— Тогда я умный, — цинично и самодовольно заявил Костя, допив через силу чай с корицей и отставив чашку так, что она даже отъехала по столику, — потому что я сейчас счастлив. Мне нравится этот момент. Момент настоящего, когда не думаешь о прошлом и не мечтаешь о будущем.

— Ты понимаешь, — одобряюще кивнула Ника, — именно. Миг, в котором нет лишних мыслей, ничего не гнетет, не тянет, заботы не тревожат, а несбыточное не волнует. Краткая реальность, что всё есть, пока она не оборачивается воспоминанием или осознанием иллюзорности.

— Я дочитал Фромма, «Искусство любить», — откинул назад локти парень и оперся на них. Машины по улице проезжали в безопасной дали и не обливали их из образовывающихся луж. Перед разноформенными фарами изморось мерцала, как снежинки. Сумерки достигли той стадии, когда город приобретает синюю гамму и желтые фонари лишь подчеркивают монохромность пейзажа. Ника отвлеклась от точек грязи на ботинках и посмотрела на своего студента. — Там было описано примерно то же самое, о погружении в настоящий момент, только называлось это «любовь», а не «счастье». Вам не кажется, что это взаимозаменяемые термины? Или даже разные синонимы одного и того же?

— Возможно, что счастье — это любовь к жизни, — увильнула Ника от опасного сравнения, — и как тебе эта книга?

— Забавная, — с критической иронией пожал плечами Костя, — местами она очень смахивала на Библию, изнасилованную Фрейдом, и создавалось ощущение, что рукой Эриха глаголил Иисус. Сначала он проповедует любовь к партнеру, а потом пытается затащить в любовь ко всем, доказывая, что любить одного — это не уметь любить правильно. А потом мудрит с любовью к себе и её отсутствием. Я так до конца и не понял, как себя нужно любить так, чтобы это устроило проклятого психоаналитика. Итог очень соответствовал вашей фразе «хочешь любить — люби». Отличная глубина мысли для монографии! Только если ей поддаться, можно докатиться до шведской семьи, а то и безразборчивых любовных связей. В финальных строках автор указывает и сам (оправдывается, наверное, зная свои недочеты), что многие считают, что разговоры о любви в наше время — суть проповедь, и нынче любить по-настоящему могут только безумцы. Однако ж он не согласен, и любить можно и нужно. Жаль он уже умер, ради него я бы организовал премию Капитана Очевидности.

Отсмеявшись и вытерев глаза от слез, Ника поаплодировала Косте, пожалев, что не он главный рецензент философского издательства и признав, что её чувство юмора по сравнению с его, действительно, никуда не годится.

— Но, веришь ли, наш Владимир Петрович советует то же самое. Что надо любить всех людей, и тогда научишься любить кого-то одного. А он очень мудрый человек.

— Но помимо этой полно других концепций, и ни одна из них не установлена, как истина в последней инстанции, и мы вольны выбирать, так? — Костя проследил, как руки Ники освободились от кружки и она принялась стряхивать замеченные крошки с брюк. — Я бы тогда всё же выбрал ту, где любить надо одну. Единственную. А человечество — гори оно синим пламенем! Может, мне ещё Бен Ладена обожать? Пока не изведутся дебилы и преступники, я распыляться не намерен.

— Как минимум, нужно любить достойных, — от прохлады Ника потрясла плечами, опустив руки вниз и зажав их между колен.

— Достойных чего? — на скорости пронесся спортивный автомобиль, и они бессознательно повели за ним взглядами.

— Достойных любви, естественно.

— И кто же это будет определять?

— Каждый сам для себя знает, я думаю, — Нике захотелось отстраниться, почему-то молодой человек показался ей находящимся слишком близко.

— А я достоин, как вы считаете? — Женщина сдержалась, чтобы не поёрзать. Что ему сказать? Он красивый, молодой, состоятельный и умный. Разве это всё не делает его достойным? Один в нем минус — он тихая, но замечательная дрянь. Может ли один большой минус перевесить другие плюсы? Ника ощутила, как её лицо без разрешения расплывается в искусительно-кокетливую улыбку. Да какая же он дрянь? Мальчик мечтает быть таковой, и создаёт старательно свой выдуманный образ, и всё же благородства в нем, пожалуй, куда больше, чем в том же Тимуре.

— И ты опять спрашиваешь обо мне?

— Да, о ваших чувствах.

— Трудно быть достойным того, чего пока — или уже, — не существует, — ухмыльнулась Ника, рассчитывая на то, что этот раунд выиграла, но в этот миг Костя сделал обводной маневр. Его рука как-то прокралась за её спину и, поднявшись к затылку, притянула к себе, попав прямо губами в губы. Достав свои руки, она поспешно попыталась оттолкнуть парня, но тот впился намертво, захватив её поцелуй непредсказуемым штурмом. Побрыкавшись, Ника вцепилась в его куртку и дождалась, когда он сам оторвется. Костя тянул и медлил, прежде чем закончить начатое. Пространство между ними вернулось, и сантиметры позволили глазам встретиться на приличествующем расстоянии.

— Если вы о чем-то не знаете, это не значит, что этого не существует.