Зачётный профессор

ЭПИЛОГ

— Я могу подойти, наконец? — раздалось с последнего ряда. Ника не подняла глаз. В аудитории остался последний студент, чью фамилию она не назвала, приглашая отвечать на билеты. — Хорошо, мне не нужно разрешение.

Костя поднялся и, пройдя по проходу между партами, приземлился на стул напротив преподавательницы, через стол. Только что вся его группа прошла это испытание, но его мучения были куда глубже и продолжительнее. Зачет был ерундой, не волнующей его в эту минуту. Не успел парень открыть рта, как Ника вытянула из коробки зачетную книжку и, всё так же заполняя бланк сдач, подвинула по поверхности к нему его главный университетский документ.

— Моя подпись там уже стоит. Я же говорила, можете не приходить, — официально и небрежно произнесла она.

— Но я готовился и хочу ответить, — так же выдержанно изрек Костя.

— Я верю, и знаю, что вы всё отлично знаете. Зачтено. Свободны.

Взгляд её поймать было невозможно. Не беря книжку, студент положил вытянутый билет вниз текстом и открыл вступительную часть:

— Вопрос первый: все ли мужчины неисправимые идиоты и мерзавцы?

— Такого билета не было, — сверяясь со списком фамилий группы, водила пальцем по листку Ника, а за ним водила по строчкам и глазами.

— Значит, я подготовился сверх нужного. Я продолжу…

— Я не собираюсь слушать всякие глупости.

— … возможно, среди особей мужского пола встречаются достойные кандидаты, но в проведенном мною исследовании подобных выявлено не было…

— А каковы были ваши критерии отбора? — вдруг подняла лицо Ника и воззрилась в него.

— Субъективное отношение к одной отдельно взятой женщине.

— Прекратите это, Константин, и ступайте домой, — выдохнула она, совсем немного выдав, что её это всё напрягает.

— Вопрос второй: все ли женщины безнадежные дурочки и стервы? — представительница упомянутых откинулась на спинку, сняв очки и близоруко сощурившись.

— Вывод делался опять по одной отдельно взятой женщине?

— Вы правы, но я не стал делать никаких выводов. Я не смог думать о других женщинах и проанализировал единственную, — Костя защелкал автоматической ручкой. Теперь он опустил глаза. — Но она не поддалась анализу. Я запутался и понял, что она осталась для меня загадкой.

— Странно, зачет уже получен, а вы продолжаете лизать мне задницу. Прошу прощения за мой жаргон.

— Вопрос третий…

— Это не экзамен, их всего было по два! — губы Ники дрогнули. Ей стоило больших усилий, чтобы не улыбнуться.

— А у меня очень много вопросов… странно, наверное, попался бракованный билет.

— Сколько можно сочинять и выдумывать, Костя? — доцент положила ладони на стол и стала играть по нему пальцами, как на пианино. — И врать.

— Да, вы правы. Я много врал. С самого начала врал. До конца врал. До последней минуты.

— Я это уже всё знаю…

— Но теперь я хочу говорить правду.

— Я её отлично слышала, — они посмотрели друг на друга. Щелканье и барабанная дробь пальцев звучали дуэтом.

— Я люблю тебя, Ника, — весь шум прекратился разом, одновременно, — обман состоял именно в том, что я не мог признаться в этом. Даже себе. Никому. Потому что ты была права, и я трус. Трус, который влюбился, возможно, с первого взгляда, и придумал сотню способов, как заставить себя отнестись к тебе легкомысленно и не думать о тебе, но всё пришло к тому, к чему и должно было. Как бы я ни испугался возникших чувств, желая избавиться от них, они меня настигли. Я люблю. То, чего я всегда боялся случилось, и, как странно, страха больше нет. Я боюсь только одного: что ты никогда не простишь моей трусости и не поверишь мне больше ни на минуту.

— Ты достаточно благоразумен, чтобы понимать это без моих слов.

— Однако, вопреки тому, что я понимаю, я продолжаю чувствовать. Я люблю тебя, Ника и…

— Ты слишком много раз это сказал, — повела она носом и отвернулась к окну, — то, что ты лизал, сейчас слипнется.

— Я в курсе, что тебе нравятся более решительные мужчины, те, что способны на поступки, а не пустословы. Но продемонстрируй я свою любовь действием сейчас — нас выгонят из университета, обоих, — Ника всё-таки улыбнулась и он, расслабившись, повторил это за ней.

— Я уезжаю в Италию, Костя. Это бесповоротно.

— Италия — не другая планета. Ты вернешься.

— А если нет?

— Я приеду.

— Мне не нужны неприятности ещё и там.

— А если уравновесить приятностями? — молодой человек выжидающе смотрел, когда к нему снова повернутся, но Ника застыла, всё ещё отстраненная, хоть и слегка подобревшая. — Знаешь Пизанскую башню? У меня на неё планы.

— Костя, — женщина повернулась к нему, но лучше бы не делала этого. Вместо тепла и надежды в ней было что-то чуждое, что-то, чего ему по-прежнему было не понять. — После первой боли в своей жизни я не могла прийти в себя десять лет. Да, мне казалось, что я давно забыла обо всем, но моя жизнь говорила совсем о другом. Теперь, когда всё повторилось… не думаешь же ты, что я раскрою тебе объятья и забуду обо всем за один день?

— Я надеялся, что ты отойдешь за пару часов, — сыронизировал Костя.

— Ты набрался у меня несмешного юмора, — Ника приподняла один уголок рта вверх, — я не знаю, когда смогу вновь… вновь смогу быть собой. И принимать судьбу в любом виде. Я хочу уехать и не видеть тебя, потому что даже боль от разлуки не будет такой сильной, как боль недоверия и разочарования, которые сейчас во мне множатся.

— Какой бы ты ни была — ты всегда будешь собой. И я всегда буду… ну вот, напугала меня, и я не могу в очередной раз произнести слова, которое из меня несётся, будто плотину прорвало. Сколько же его во мне накопилось! — Костя печально ухмыльнулся. — Ещё бы — никогда в жизни не произносил…

— А я всегда произношу его не к месту.

Парень и женщина, двое напротив друг друга, те, о ком мало бы кто подумал, что они найдут между собой что-то общее. Но в них было столько общего, что оно было одновременно и плюсом и минусом, притягивало и отталкивало, не понимая, что это не знак сложения или вычитания, а равенство, двумя тянущимися друг к другу нитями привязывающее людей.

— Я слишком принимаю всё к сердцу. Мне нужно ожить вдали от тебя. Возможно, за это время мы оба забудем друг о друге.

— Не знаю, сколько времени пройдёт, прежде чем меня заинтересует другая… не исключено, что этот момент когда-нибудь наступит. Но что я могу гарантировать, так это то, что я буду искать в ней тебя, — Костя протянул руку, но Ника отодвинула свою.

— А я хочу разучиться искать что-либо.

— А я пока что научусь ждать.

— Неизвестно чего и сколько?

— Дай мне какой-нибудь знак, когда почувствуешь, что сможешь простить.

— Знак? — Ника поднялась, начав собирать свой портфель. — Если он нужен будет, то это будет знаком судьбы.

Чуть меньше года спустя…

Костя в выходной день потянул с собой напарника по новому спектаклю пройтись по Арбату. Погода выдалась солнечная, и темные очки на их носах смотрелись очень уместно. Улочка, полная магазинчиков и бутиков, наполнилась народом, и в нем легко затерялись знаменитости, желающие, чтобы их не тревожили.

— Знаешь что? Я давно не покупал себе чего-нибудь почитать, — Костя остановился у книжного и, прочитав вывеску, кивнул на дверь, — пошли, зайдем.

Молодые люди очутились там, где можно было не бояться суеты. Читающих год от года не прибавлялось, а те, кто любил книги, обычно были сдержанными и воспитанными. Среди прилавков и стеллажей, Костя ощутил дуновения рая. Его приятель без интереса косился на полки, даже не вчитываясь в названия книг.

— Так, тут хрень, тут хрень, — ведя рукой вдоль корешков, но не касаясь их, Константин удалялся от любовных романов и современных детективов, — нужно что-нибудь серьёзное…

— Психология и медицина? — указал друг на противоположную стену.

— Неплохо, — вгляделся Костя, — но медицина мне ни к чему, конечно. Что там ещё? Раздел философии, социологии…

Парень замолчал, произнеся это слово. Товарищ рядом не мог и представить, о чем он сейчас подумал. Остекленевший под стеклами очков взгляд с тоской перечитывал буквы на табличке, прикрепленной к шкафу. Социология. Неосознанно добредя до неё, Костя тронул среднюю полку, любовно шевеля губами: Вебер, Дюркгейм, Конт, Маркс, Леви-Стросс… на этаж выше, на верхней, надвое сложенный листок, распечатанный на принтере, гласил «новинки». Молодой человек окинул взглядом фамилии, которые ничего ему не говорили, и вдруг замер. Ему показалось? На боку монографии было четко написано Черненко В.В. Едва ли не трясущейся рукой вытянув книгу в свеженьком переплёте, Костя осторожно развернул её к себе лицом. «Эгоизм и амбиции — трагедия человечества». Ему показалось дважды? Если это та Черненко, о которой он подумал, то её труд должен был называться совсем по-другому…

Костя открыл первую страницу и внедрился в аннотацию: «Докторская работа нашей соотечественницы и современницы, уже известной на Западе, поведает о равенстве полов и том, каким образом люди совершают ошибки…». Костя закрыл глаза, помотав головой. Равенство полов? Неужели? Возможно ли? Он разомкнул веки и посмотрел на страницу напротив аннотации. Сердце дрогнуло от слова «Посвящение». С суеверным страхом посмотрев ниже, он, по слогам и даже буквам, разбирал не доходящие до него сразу слова: «За создание этой работы я благодарю человека, подарившего мне надежду и научившего меня любить жизнь настоящую, а не выдуманную. Научившего меня любить. И прощать». Споткнувшись на ровном месте, Костя едва не завалился на шкаф, но его подхватил товарищ, подошедший как раз вовремя.

— Ну что, покупаешь что-нибудь, или идём дальше?

— Покупаю… — рассеяно произнес парень и, улыбнувшись, как ударившийся головой, радостно посмотрел на друга. — Я покупаю билет в Рим, друг мой! Идём быстрее, мне нужно собрать хоть какие-нибудь вещи!