Заколоченные Сердца

ГЛАВА 13

ДЖОН

Я очень нервничаю.

У меня дрожат руки, когда я открываю дверцу духовки, чтобы проверить, готова ли говядина по-веллингтонски, на приготовление которой я потратил большую часть дня.

Когда Фелисити согласилась встретиться со мной сегодня вечером, я знал, что она будет нервничать, если мы будем вместе на публике, и последнее, что я хочу сделать, это смутить её или дать ей ещё одну причину не встречаться со мной снова. Я не был уверен, что смогу вернуть её в свою квартиру после того, как она практически выбежала из моего домашнего спортзала, когда была здесь в последний раз, и сегодня вечером я хочу узнать её получше. Я хочу постараться, чтобы она чувствовала себя непринужденно рядом со мной. Но я не могу отрицать, что чертовски нервничаю. Я знаю, что она не воспринимает это как свидание. Я знаю о Фелисити достаточно, чтобы понять, что она не встречается с кем-то, если не видит возможного будущего с ним, и я не уверен, что она видит что-то дальше следующего часа в моей компании.

Но я не позволяю этому отпугнуть меня, потому что в этой женщине есть что-то такое, что держит меня в напряжении. Ей было наплевать, кто я и насколько велик мой банковский счет. Статус и наличные её не впечатляют; она интересуется чем-то более глубоким. Проблема в том, что я не думаю, что она хорошего мнения обо мне. У меня репутация человека, который любит хорошо провести время, парня на одну ночь, готового перевернуть твой мир, а потом отправить восвояси, и когда я стою у себя на кухне и смотрю, как она рассматривает фотографии моих мамы, папы, Адама и друзей в рамках, я понимаю, что мои дни «плейбоя» прямо сейчас активно работают против меня, и это всё, чего я всегда боялся.

— Сколько тебе было лет на этой фотографии? — спрашивает Фелисити, показывая нашу с Адамом фотографию в Диснейленде. Я в шляпе с ушками Микки Маусом, а Адам в цветастой рубашке флоридского производства, мы оба улыбаемся в камеру на Мэйн-стрит, а позади нас виднеется замок.

Я был в 10 классе старшей школы.

— Около пятнадцати. Итак, двадцать лет назад, боже, как давно это было, — усмехаюсь я. — У нас был семейный отпуск, и мы остановились на Интернешнл-Драйв. Адаму там понравилось.

— Адам твой брат? — спрашивает Фелисити, её глаза заметно теплеют.

Я встаю за кухонный стол и начинаю резать картошку.

— Да, он на три года младше меня.

— Ого, он супер красивый. У него такая яркая улыбка, — на её щеках появляется милый румянец. Она такая милая и по-настоящему добрая.

— Вот как? Значит, ты выбрала не того брата, — шучу я, но не могу скрыть легкий укол в груди при мысли о том, что она с кем-то ещё, с кем-то другим.

— Может быть. Но брат Адама, я полагаю, не так уж и плох. У тебя есть ещё братья и сестры?

— Нет, только я и Адам. Мама и папа решили, что нас двоих вполне достаточно для занятости на всю жизнь, — я улыбаюсь ей, когда она ставит фотографию на место и рассматривает одно из фото “Scorpions” с прошлого сезона, когда мы во второй раз выиграли Кубок Стэнли. У меня не так много хоккейных фотографий, особенно со мной на них, всего несколько в коридоре, но выражение лица Зака на этом снимке — чистая радость. — А как насчет тебя?

— Хммм? — она, кажется, поглощена фотографиями, но затем медленно качает головой, всё ещё глядя на рамку. — О, нет. Только я, — от меня не ускользает слегка безжизненный тон её ответа, как будто за этим стоит какая-то история, но я решаю не давить.

— Могу я предложить тебе что-нибудь выпить? Вино или коктейль? — ходил ли я покупать ингредиенты для ‘Cosmo’, а потом потратил день на изучение того, как его приготовить? Именно это я и сделал.

— О, ты ещё и коктейли смешиваешь? Есть ли предел твоим талантам?

Направляясь к холодильнику, я достаю миксер, а затем беру бокал для мартини из шкафчика наверху. Да, я купил и бокалы. У меня был напряженный день. Я беру водку и "Трипл Сек" и отставляю всё в сторону вместе с лаймом для бокала.

— Стоит придержать суждение о моих навыках, пока ты не попробуешь.

Фелисити подходит к прилавку и садится на один из высоких табуретов, впечатляет, учитывая её рост и юбку-карандаш. С того места, где я стою, мне отлично видна ложбинка между грудей, две верхние пуговицы её белой блузки расстегнуты, и мой член дергается от этого зрелища. Господи, она — нечто особенно. Клянусь, я вижу край её белого кружевного лифчика, подчеркивающий безупречную кремовую кожу. Если она и старше меня, то, черт возьми, выглядит совсем не так. У неё молодое тело и лицо, но в то же время она излучает солнечную индивидуальность. Она совершенно не в моей лиге во всех отношениях.

Она смущенно морщит нос, когда я начинаю наполнять единственный бокал для мартини из шейкера.

— Ты не выпьешь?

— Нет, я мало пью в сезон, только пиво.

— Так ты не пьешь коктейли?

— Нет, на самом деле это не моё, Ангел.

Ещё большее замешательство отражается на её лице, и ещё один великолепный румянец заливает её милое декольте.

— Так откуда же всё это? Она протягивает руку через стойку, указывая на бокал, свежие ингредиенты для коктейля и шейкер.

Я небрежно пожимаю плечом.

— Я купил это, пока ходил за покупками к ужину.

— Ч-что? — она слегка хмурит брови. — Ты купил всё это для меня? — она качает головой. — Джон, это…это так мило. Спасибо тебе.

Я протягиваю ей бокал с прикрепленным к ободку ломтиком лайма и улыбаюсь.

— Я хотел предложить тебе то, что тебе нравится.

Она делает глоток и стонет от удовольствия. Чёёёёрт, этот звук действует на меня. Не сейчас, Джон, не сейчас.

— Никто никогда столько не думал обо мне и не запоминал таких мелких деталей.

Я сомневаюсь в этом, в это очень трудно поверить. Как мужчина может находиться в одной комнате с Фелисити дольше пяти минут и не захотеть узнать о ней всё, уму непостижимо. Она из тех женщин, с которыми стоит только познакомиться, и они завладевают каждой твоей мыслью.

— Мне трудно поверить, что ты не запечатлелась в памяти каждого, с кем виделась, поскольку ты вторглась в каждую мою частичку моей жизни.

ФЕЛИСИТИ

— Ладно, это было великолепно. Ты, наверное, лучший ресторан в округе, — говорю я, положив нож и вилку обратно на тарелку. И это было великолепно. Очевидно, что этот мужчина умеет готовить, это точно. Интересно, сколько других женщин были поражены не только его легендарными навыками в постели, но и его умениями на кухне.

— Вероятно, не одно из моих лучших. К говядине не помешало бы добавить больше приправ, но я приму комплимент, спасибо, — отвечает Джон, откидываясь на спинку стула напротив меня, скрестив и разминая мускулистые предплечья, открывая очень приятный вид.

— Если для тебя это среднестатистический показатель, то, когда ты в лучшей форме, вероятно, можешь соперничать с Гордоном Рамзи, потому что для меня это было идеально, — отвечаю я, допивая свой коктейль.

— Скажи мне что-нибудь, чего я о тебе не знаю? — спрашивает Джон пару секунд спустя.

— Оооо, мне нравится эта игра. Ладно, я всегда хотела поехать в Норвегию.

Джон подвигается вперед на своем стуле, складывает руки вместе и кладет на них подбородок.

— Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты непредсказуемая?

— Несколько раз. Мы с отцом всегда хотели увидеть северное сияние. “Полярное сияние” — в списке моих дел, — я прочищаю горло от эмоций, желая двигаться дальше. — А ты, расскажи мне что-нибудь, чего больше никто не знает.

Обдумывая мой вопрос, Джон прикрывает рот рукой.

— Я никогда не был в “Макдональдсе”.

— Нет, чёрт возьми, — смеюсь я, не могу поверить, что он никогда не пробовал легендарный Биг Мак.

— Это правда; на самом деле, я, наверное, могу пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз мне доставляли фаст-фуд.

— Потому что ты спортсмен в хорошей форме? — отвечаю я, напрягая бицепсы.

Джон ухмыляется мне, его плечи трясутся от смеха.

— Что-то вроде этого, Ангел, — он сжимает свой полупустой стакан с водой. — Думаю, моя жизнь всегда вращалась вокруг хоккея. Это всегда было одномерным… — его глаза встречаются с моими. — До этого момента.

Он поднимается на ноги и обходит стойку, разворачивая мой стул лицом к себе. Он подходит ближе, и я смотрю на него снизу вверх, откуда он возвышается надо мной.

— Ты такая чертовски красивая, Фелисити. Я хотел увидеть тебя снова сегодня вечером, потому что мне невыносима мысль о том, что ты хоть на одну гребаную секунду подумаешь, что я положил глаз на кого-то другого. Я вижу только тебя.

Он приподнимает мой подбородок указательным пальцем и медленно прижимается губами к моим губам, нависая надо мной. Моё лоно напрягается и пульсирует от желания.

— Можно мне поцеловать тебя ещё раз?

Я знаю, что не должна позволять этого. У меня был план на этот вечер — сохранить платонические отношения. Но потребность поцеловать его переполняет меня, оставляя бессильной.

— Хорошо.

Он сокращает пространство между нами и улыбается мне. Джон стонет от прикосновения, и когда его язык скользит по моим губам и исследует мой рот, я знаю, что это не последний раз, когда я целую его.

— Как у Джека дела в университете? Он попал в команду? — Джон всё ещё стоит надо мной, его левая рука рисует узоры на моём бедре.

— Да, он сыграл пару матчей, но за позицию нападающего ведется тяжелая борьба. Он позвонил мне вчера вечером и был немного не в себе. У многих ребят больше игрового опыта, и я думаю, что он изо всех сил старается оставить свой след в команде и включиться в социальную жизнь. Это необычно для него, обычно он легко заводит друзей.

Полностью поглощенная тем, что я говорю, Джон задумчиво кивает головой.

— Как долго он играет?

Я постукиваю себя по подбородку, размышляя о сроках.

— Э-э, ну, я думаю, он начал играть в восемь, — я вздыхаю. — Проблема в том, что в Великобритании не так много возможностей по сравнению с США и Канадой, поэтому он пытается всё нагнать, — я делаю паузу, не уверенная, как много рассказать о своей прошлой жизни, но в Джоне есть что-то такое, что заставляет меня доверять ему, как будто я могу свободно говорить с ним. — Когда моему бывшему мужу Эллиоту предложили работу в Сиэтле по контракту сроком на восемнадцать месяцев, Джек ухватился за возможность переехать сюда. Я вроде как знала, что он захочет остаться и подать заявление в местный университет, но у него было нелегкое начало первого курса, — я машу рукой перед собой. — И не похоже, что я имею хоть малейшее представление, как ему помочь. Я даже не могу зашнуровать свои коньки, не говоря уже о том, чтобы дать ему совет.

Джон говорит очень будничным тоном.

— У него хорошие навыки? Большинство парней выходят на лёд, как только начинают ходить, так что восемь — это поздно для начала игры, — он продолжает рисовать круги на моем бедре, его прикосновения успокаивают.

Я пожимаю плечами.

— Он всё равно попал в сильную команду университета. Я знаю, что он быстр на льду, и это его главная угроза, но его тренер говорит, что его технические навыки отстают от других. Я беспокоюсь, что он слишком много на себя взваливает, и должен бы наслаждаться учебой, но вместо этого он загоняет себя в угол, — я чувствую, как дрожит мой голос. — Не говоря уже о том, что его родители только что развелись, а его отец и сестра сейчас на другом конце света.

Надо же, вечер прошел не так беззаботно, и я, по сути, выплеснула на этого человека свой родительский невроз и беспокойство за сына. И всё же я не могу перестать говорить; это льется из меня, как река, выходящая из берегов.

— Так что да, в остальном я бы сказала, что у него всё в порядке.

Я поднимаю взгляд и встречаюсь с непроницаемым взглядом Джона, и если бы я не знала его лучше, то, клянусь, увидела бы блеск в его глазах. Тем не менее, он ничего не говорит, не пытается заполнить пустоту бессмысленной болтовней. Вместо этого он медленно берет мою руку в свою, подносит её к губам и слегка целует костяшки моих пальцев. Электрический разряд пробегает прямо по моему позвоночнику к пальцам ног. Прикосновения этого мужчины опасны, они заставляют меня лишиться рассудка. Раньше я могла противопоставить своим чувствам веру в то, что он был поверхностным плейбоем, звездой на льду и хорошо проводил время в постели. Но с каждым часом, проведенным в его присутствии, эти слои снимаются, открывая мужчину, который одновременно волнует и ужасает моё нежное и израненное сердце.

ДЖОН

Фелисити Томпсон по-настоящему запала мне в душу, её присутствие такое же постоянное, как татуировка.

Когда она рассказывает о своём беспокойстве за сына, я слышу эмоции в её голосе, и у меня что-то сжимается в груди. Я хочу успокоить её тревогу, облегчить её расстройство и развеять всё это. Я открываю рот, чтобы утешить её, но слова ничего не стоят. Мне нужно показать ей, что я забочусь о ней. Я хочу узнать больше о ней, о её прошлом и её семье, но я не хочу заходить слишком далеко. Очевидно, что моей девочке нелегко доверять другим. Кто причинил ей боль? И где они сейчас?

— Когда Эллиотт вернулся в Великобританию с Дарси? — осторожно спрашиваю я.

— Как раз перед началом хоккейного сезона. В отличие от Джека, она не могла дождаться возвращения домой. Она скучала по своему парню — Лиаму. Но я ужасно скучаю по ней. Это тяжело, знаешь ли. Строить новую жизнь, пытаться пустить корни, когда рядом нет тех, кого ты любишь.

Я хочу сказать ей, что она может пустить корни рядом со мной, что ей не нужно чувствовать себя одинокой, но сдерживаюсь. Когда дело доходит до нас, она идет совершенно другим путём. Я далеко впереди, готов прыгнуть в воду обеими ногами, и если бы она дала мне зеленый свет, я бы подхватил её на руки, отнес в свою спальню и уложил на кровать, не выныривая несколько дней. Но она отстала на целую вечность, и я знаю, что мне нужно завоевать её доверие, прежде чем я смогу даже подумать о её сердце. Но я не могу перестать удивляться, почему она так осторожна, когда дело касается мужчин. Связано ли это исключительно со мной и моей репутацией плейбоя или с тем, что другой мужчина причинил ей боль? Мои кулаки сжимаются при мысли о последнем.

— Почему вы с Эллиотом разошлись? — слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить.

Она издает низкий смешок.

— Сколько у тебя времени?

Для тебя? Вся жизнь.

Я ничего не говорю, просто продолжаю рисовать узоры на её бедрах, как делал последние полчаса, словно влюбленный щенок.

— Мы познакомились, когда были молоды, но отдалились друг от друга. Джек родился, когда мне был двадцать один год, и я думаю, что женитьба была очевидным выбором, — она хмурит брови, на её лице отражается боль. — Предположим, он любил меня по-своему.

Предположим, он любил её. Да, это меня не устраивает. Я не могу сдержать своего растущего разочарования; она не из тех женщин, которых ты принимаешь как должное, и что-то подсказывает мне, что этот мудак, Эллиот, поступил именно так.

— Просто ничего не получилось, и, наверное, по пути я потеряла саму себя, — её плечи расправляются вдоль спинки стула, и она поднимает подбородок. — Но я хочу снова найти себя. Мои дети растут и находят свой собственный путь, поэтому теперь я хочу чего-то для себя. Я хочу работать над своей карьерой, завести друзей и расправить крылья. Даже в тридцать девять лет не может быть слишком поздно.

В её словах столько всего, что у меня голова идет кругом, когда я пытаюсь осмыслить их смысл. Я слышал, что она хочет обрести независимость, но как новый мужчина впишется в её будущее? Как бы я вписался в её будущее?

— Тебе тридцать девять?

Это вряд ли можно назвать старостью; она всё ещё молода. Но я думал, что она всего на год или два старше меня. Она вздыхает.

— Да, в июле следующего года мне исполнится сорок.

Я сажусь на табурет рядом с ней и подпираю подбородок ладонью, глядя на неё с игривой усмешкой.

— Так это делает тебя моей сладкой мамочкой?

Она возражает.

— Сладкая мамочка? Нет, Джон, это дерзко⁴.

— Дерзко, хммм. С этим я могу работать, — я шевелю бровями.

— Не дави на меня, Морган. Ты молодец, что накормил меня потрясающей едой и вкусными напитками. Наша дружба получила сильное начало.

После сегодняшнего дня и тех поцелуев, которыми мы обменялись, я бы сказал, что мы давно не друзья.