Закон-тайга

Глава одиннадцатая

А Каратаев по-прежнему методично обходил все укромные места, где, по его мнению, могли скрываться беглые уголовники. Да, это была настоящая охота, но теперь не на четвероногих хищников, а на двуногих — куда более злых, жестоких, коварных и непредсказуемых.

Увы, удача на этот раз не сопутствовала охотнику: три давно заброшенных зимовья оказались пусты — наверняка люди не появлялись в них несколько лет. Но всего в десяти километрах от последнего был заброшенный лагерь ИТУ, в просторечии — зона: место, вполне подходящее для того, чтобы отсидеться. И охотник, прикинув все «за» и «против», направился туда…

Наверняка, если бы какому-нибудь режиссеру захотелось снимать фильм о том, что есть ад, в качестве декораций он бы избрал это место: залитые холодным лунным светом полуразрушенные бараки, обвалившиеся сторожевые вышки, на которых когда-то торчали бессонные вертухаи, буты ржавой колючей проволоки, заснеженные одноколесные тележки, так называемые "бериевки"…

Все это навевало уныние и печаль.

Стараясь на всякий случай не шуметь, Каратаев обошел бывший лагерь по периметру, аккуратно подсвечивая дорогу карманным фонариком, прислушиваясь после каждого шага. Нет, никаких следов — лишь изредка ветер завывает в трубе полуразрушенной котельной, да поземка гуляет между темных бараков…

Тяжело вздохнув, охотник повернул обратно — Амур, вильнув хвостом, последовал за хозяином. Нет, ни беглецы, ни тигр тут, в этом мертвом царстве тлена и запустения, не объявлялись — во всяком случае в последнее время. Михаил, сосредоточенно глядя перед собой, прокладывал лыжню в сторону своего зимовья — надо было хотя бы немного отдохнуть, чтобы завтра со свежими силами продолжить поиск.

"Если бы я был на их месте, — верный себе, бывший спецназовец решил просчитать возможные действия беглых уголовников, — то выбрал бы только два варианта: во-первых — затаиться где-нибудь в тихом месте и ждать, пока все уляжется, ведь менты не будут искать их по всей тайге! Ну а во-вторых — сразу же попытаться скрыться отсюда — хоть на Большую землю, хоть за границу…"

Но, чем больше размышлял охотник о действиях урок, тем больше утверждался в мысли, что ведут они себя совершенно неадекватно ситуации: вместо того чтобы тихонько пересидеть ментовский шмон по всему лесу, вместо того чтобы сразу рвануть в сторону железной дороги, уголовники принялись за любимое занятие — убийства, грабежи, насилия.

"Нет, наверное, правы люди, утверждающие, что у каждого в жизни — свое место, — решил охотник, — у меня свое, а у них… Как их понять? Они вырвались на волю, это опьянило их, но ведь ничего, кроме насилия, они не умеют. И то, что теперь происходит, вполне закономерно. Грабитель не может не грабить, вор не может не воровать, насильник не может без насилия…"

Рассуждая таким образом, Каратаев прошел большую часть пути к зимовью.

Но неожиданно где-то внизу послышался омерзительный хруст, и тут же сугроб словно бы разверзся под ногами, — едва не потеряв равновесие, обладавший завидной реакцией, бывший офицер «Альфы» попытался было ухватиться за низко нависшую ветку ели, но тут же полетел куда-то вниз, в черную бездну.

Послышался хруст ломаемых лыж, сверху густо посыпался снег, полетели обломанные ветки, — когда бывший спецназовец, реактивно сгруппировавшись, упал на дно ямы, он сразу же понял, что с ним произошло…

Огромная рыже-полосатая кошка, понюхав воздух, остановилась: по девственной тайге разносился какой-то посторонний запах. Тигр повертел массивной головой, пытаясь определить, откуда же доносится этот странный и резкий запах — слабое дуновение ветра откуда-то сбоку сделало его еще более насыщенным, обоняемым, и это заставило хищника насторожиться.

Спустя несколько секунд до чуткого слуха кошки донеслись новые звуки: поскуливание, подвывание, грызня — будто бы стая изголодавшихся на диком холоде собак дралась из-за кости. Вкус собачатины уже был знаком хозяину тайги — несколько поселковых шавок нашли свою смерть в его пасти.

Конечно же, человек был вкусней, да и обмануть его было намного проще: изнеженный цивилизацией, он совершенно растерял первобытные инстинкты, главный из которых — инстинкт самосохранения. Поселковые же собаки, бывшие в Февральске не домашними, а почти что дикими, обладали выработанным природой чувством опасности, а потому куда реже, чем беспечный и беззащитный человек, становились жертвами полосатого людоеда.

Тигр ускорил шаг — теперь его движения стали плавными и расчетливыми: подгоняемый голодом, хищник теперь наверняка бы не побрезговал даже псиной…

Однако на этот раз тигр ошибся: на соседней поляне дрались не собаки, а волки, — четыре больших матерых волка сражались друг с другом за остатки изюбра.

Усы полосатого хищника затопорщились, и он недовольно зарычал…

Волки, словно по команде, прекратив драку, подняли головы на непрошеного гостя. Это была их территория, и они были готовы дать отпор любому, кто посягнет на чужие охотничьи угодья.

Как известно, тут, на Дальнем Востоке, есть только один закон — закон тайги, в котором, естественно, выживает сильнейший.

Сильнейшим, естественно, был тигр, но он был один, а волков — четверо. И ими, волками, руководил не только ненасытный зимний голод, не только семейная солидарность, но и естественный природный рефлекс, выработанный за тысячелетия: никогда не пускать в свои угодья чужака, каким бы сильным он ни казался.

Вожак стаи — самый крупный из волков, подняв голову, угрожающе клацнул зубами и зарычал, обнажая желтоватые клыки; шерсть на холке поднялась дыбом, глаза блеснули злобным огнем…

Тигр на секунду замер, присел, оценивая ситуацию, а затем оскалил огромную пасть, заревел и стал бить себя хвостом по телу, готовясь к атаке.

Волки заняли стратегическую позицию — вожак так и остался стоять напротив тигра, а остальные медленно, не сводя глаз с чужака, стали обходить его, намереваясь напасть на него с разных сторон.

Наверняка тигр понял: эта свора сильна своим единством, а единство будет сохранено до тех пор, пока жив вожак. А это значило, что ни в коем случае не стоит ждать, пока волки нападут первыми…

Мягкий, но стремительный прыжок — пронзительный визг свидетельствовал, что страшные зубы тигра достигли цели; вожак, поваленный на бок, яростно огрызался, пытаясь вырваться, но рыже-полосатый хищник безжалостно вдавливал его в снег. Волк вертелся юлой, разбрасывая вокруг себя мириады снежинок, взрыхляя сугробы, но с каждым движением головы тигра слабел…

Но в это самое время трое других волков, словно по команде, бросились на пришельца — один повис на шее, другой вцепился в заднюю лапу, а еще один, самый молодой, не найдя себе применения, бегал вокруг свалки, стараясь укусить противника, — наконец это ему удалось, и волчьи зубы вцепились в мягкий тигриный живот.

Но это лишь разъярило полосатого хозяина тайги: мощным ударом когтистой задней лапы он отбросил одного — волк с распоротым брюхом полетел в сугроб, скуля от боли. Резкий поворот головы — и тот, что висел на шее, нелепо перевернувшись в воздухе, упал под переднюю лапу — череп его был расплющен в мгновение ока. Молодой волк на миг ослабил хватку, но этого оказалось достаточно, чтобы истинный хозяин тайги, почувствовав относительную свободу, расправился с вожаком: из перегрызенного горла фонтаном хлынула кровь, и от этой крови тигр, казалось, озверел окончательно.

Победно зарычав, рыже-полосатая кошка бросилась за единственным оставшимся в живых противником — тот, скуля от боли и страха, поджал хвост; спустя несколько секунд тигр нагнал его и подмял под себя; и уже ничто не могло спасти серого волка.

Ситуация, в которую попал Каратаев, была незавидной. Тут, в тайге, осталось немало волчьих ям: зачастую эти злобные хищники так донимают охотников, что у последних не остается иного выхода, кроме как оградить себя от волков таким незамысловатым, но действенным способом.

Волчья яма, судя по всему, была старой — в центре торчал трухлявый кол, рядом валялись пожелтевшие кости и череп: Михаил, опытный таежный охотник, сразу же по черепу и сильным, нестертым зубам определил, что тут нашел смерть матерый волчище.

Лыжи были сломаны; первое, что сделал попавший в яму охотник, — освободился от их обломков.

— М-да, попал… — прошептал он, обращаясь к самому себе; и тут же сверху послышался собачий лай, переходящий в печальный вой, — Амур не находил себе места, волнуясь за хозяина.

"Главное, не нервничать, собраться и взять себя в руки", — решил Каратаев.

Неожиданно — кстати или некстати, но, наверное, все-таки кстати — перед глазами наплывом, словно в широкоформатном фильме, возникло лицо Тани — это придало попавшему в западню уверенности.

Охотник достал нож — десантный стропорез, оставшийся у него еще со времен службы в «Альфе», и несколько раз ковырнул промерзшую стену ямы. Нож, так легко обрезавший крепкие парашютные стропы, в сильных руках Михаила едва сковырнул кусочек мерзлого грунта.

Но другого выбора не было…

Пот лился из-под меховой шапки, болели руки, и вскоре пленник скинул и белый маскхалат, и армейский бушлат. Каратаев долбил землю вот уже второй час, но, казалось, без видимых результатов.

Наверху жалобно поскуливал Амур, и хозяину то и дело приходилось успокаивать пса.

— Ничего, выберемся, — успокоительно произнес он, тяжело дыша…

Наверное, ни одна смерть за последние дни не потрясла жителей Февральска так сильно, как смерть Тани Дробязко.

Тут, в поселке, ничего ни от кого не скрыть, и жители прекрасно знали и о редкостной порядочности покойной (которую, кстати, искренне не понимали), и о ее чувствах к Михаилу.

"Он ушел в тайгу, его пока нет в поселке… Но ведь он когда-нибудь вернется. Чего же ожидать от этого таежного Рембо, когда он узнает, что мы не сберегли его невесту?.." — приблизительно такой вопрос задавал себе каждый офицер гарнизона, каждый милиционер, но никто не находил на него ответа.

Да, от этого могучего, уверенного в себе человека можно было ожидать чего угодно — Михаил был по-таежному немногословен, но решителен: пудовые кулаки, спецназовские навыки, холодный расчет и таежная закалка не оставляли сомнения в том, что смерть невесты не останется безнаказанной. Несладко будет и тем, кто это допустил…

Начштаба, узнав от сурового капитана о происшедшем, мгновенно протрезвел — он вспомнил несколько хуков, полученных в клубе от отставного капитана «Альфы», и от этого ему сделалось очень нехорошо; заныл когда-то перебитый нос, и воспоминание об экзекуции остро кольнуло циррозную печень.

— Как это могло случиться? — произнес майор, словно бы обращался не к капитану, нашедшему тела девушек, а в безвоздушное пространство.

— Товарищ майор, я, будучи начальником вверенного мне патруля, двигался по установленному маршруту. Не доходя метров сто пятьдесят до женского общежития, обратил внимание на распахнутую дверь, и это показалось мне подозрительным, — по-военному четко рапортовал капитан. — Следуя инструкции, я…

Майор обреченно махнул рукой:

— Да подожди ты… А Каратаеву бы ты так тоже говорил?

Капитан сразу же замолчал, всем своим видом демонстрируя, что он лишь выполнял поставленную задачу — не более того.

— Вот уж несчастья на нашу голову, — пробормотал майор, — скорей бы этот год закончился!.. Ладно, иди, свободен, — махнул он подчиненному.

О том, как сообщить Каратаеву о смерти невесты, он ломал голову весь вечер, — не придумав ничего путного, отправился к коменданту; они несколько раз ходили вместе на охоту и потому считались приятелями.

— Что делать будем?

Комендант — подполковник, человек старый и повидавший на своем веку немало смертей — тяжело вздохнул:

— Да, жаль парня… Хорошая была девушка. Ладно, я старше него, я сам ему все расскажу…

Михаил выбрался из ямы только к вечеру следующего дня: Амур, лая взахлеб, сразу же бросился к нему, норовя лизнуть в лицо.

— Ну, дождался, дождался… — устало пробормотал Каратаев, трепля его за холку.

Как ни устал охотник, но он нашел в себе силы сделать возле волчьей ямы вешку — чтобы, не дай Бог, никто другой не попал в коварную западню.

Сгодилась одна из лыжных палок: укрепив ее вертикально, на самом краю чернеющей ямы, Каратаев обвязал конец длинной красной тряпкой. И лишь после этого позволил себе устало присесть на снег, прислонившись спиной к огромному стволу пихты.

Охотник посмотрел на стропорез — даже этот страшный нож, способный одним махом разрубить банку с тушенкой, заметно затупился. Тело ныло, будто бы он сутки разгружал вагон с углем; руки, изодранные в кровь, окоченевшие от мороза, страшно саднили; лицо, исцарапанное острыми осколками мерзлого грунта, сводили судороги…

Но Михаил позволил себе отдохнуть лишь тридцать минут — уже смеркалось, до наступления полной темноты оставалось пару часов, а идти по заснеженному лесу без лыж — задача не из легких.

К тому же он опять вспомнил Таню — и так захотелось увидеть ее, прижать к себе, сказать что-нибудь очень ласковое и ободрительное…

С трудом поднявшись и опираясь на вторую из оставшихся лыжных палок, он направился к своему зимовью…