Закон-тайга

Глава восемнадцатая

До поселка оставалось не более часа пути, и Каратаев, чувствуя, что силы окончательно покидают его, решил сделать небольшой привал. По своему богатейшему таежному опыту он знал: лучше немного передохнуть, чтобы потом с новыми силами двинуться в дорогу, чем устало брести по заснеженной тайге.

Тайга, где, как известно, царит только один закон — закон сильнейшего, — никогда не прощает промахов, даже случайных. Тут, в этих непролазных, коварных дальневосточных чащобах, никогда нельзя терять бдительности и быстроты реакции.

Каратаев, сняв лыжи, принялся старательно вытаптывать унтами место импровизированного бивака — когда то было готово, охотник, положив сухие ветки валежника у мощного ствола пихты, прислонился к нему спиной, облегченно смежив веки.

Ему не нужен был будильник: «Альфа» приучила его остро чувствовать время. На отдых он дал себе всего только полчаса…

Амур уселся рядом, положив голову на ноги хозяина, — тот потрепал его по холке.

— Ничего, скоро будем… Устал ты, бедный, проголодался, вижу, вижу…

Неожиданно где-то вдалеке, за сопкой, послышался звук вертолетного двигателя, и это заставило бывшего спецназовца насторожиться.

Кто это там — военные?

Милиция, наконец-то понявшая, какая опасность нависла над Февральском?

Или же те татуированные ублюдки, недавно сбежавшие из лагеря?

Как ни устал Каратаев, но при этих звуках он вскочил на ноги и прислонился к стволу, чтобы не быть замеченным с воздуха.

Увы, он не ошибся: вскоре из-за острых верхушек пихт показался зловещий, хищный силуэт экспериментального вертолета. КА-0012-"Б" летел низко, почти цепляясь фюзеляжем за кроны деревьев. Небольшая скорость давала все основания считать, что или в вертолете оставалось мало горючего и его приходилось экономить, или же бандиты что-то или кого-то высматривают…

Не долго думая, Каратаев вскинул винчестер и, прицелившись в воображаемую точку в воздухе, перед самым носом страшной машины смерти сделал несколько выстрелов; эхо гулко раскатилось по лесу.

Да, что и говорить, заряд, способный пробить автомобильный двигатель почти навылет, оказался бессильным для этой новейшей авиационной разработки: от веретенообразного фюзеляжа сыпанули искры, и вертолет, как ни в чем не бывало, полетел дальше.

Наверное, те, кто находился в кабине, даже не заметили выстрелов, потому как вертолет неотвратимо продолжал бороздить тусклое небо, и охотник с ужасом сообразил, что он летит по направлению к Февральску…

Старшина Петренко, чьи свежемороженые останки были найдены в снегу под сараем, когда-то сказал очень неглупую фразу: мол, как хорошо, что я родился не бабой, а мужиком. Всех неприятностей — только бриться, да и то раз в неделю, а можно и бороду с усами отпустить. А вот бабам — куда сложней: косметику покупать, прическу делать, наряды разные, зубы чистить, ногти красить, а к тому же каждый месяц жуткие неудобства, мешающие главному жизненному удовольствию, хотя настоящему мужчине, если как следует разобраться, даже это не помеха…

То ли от пережитого ужаса, то ли после недавней бурной ночи с темпераментным Петренко (увы! — уже покойным) месячные неприятности Василисы начались много раньше обычного.

С одной стороны, оно, конечно, было и неплохо: Василиса, не любившая и не умевшая предохраняться, всегда со страхом отпетой грешницы ожидала страшного Судного дня, но, когда тот снова не наступал, радовалась как маленький ребенок. Иногда даже со всей своей детской непосредственностью она носилась по комнате, напевая на мотив популярного марша "Прощание славянки".

Но теперешние естественные физиологические неприятности, начавшиеся раньше обычного, своей обильностью повергли малолетку в настоящий ужас. Василиса не успевала менять марлевые тампоны и стирать белье. Острый, терпкий и горький запах женской крови, как ей казалось, заполнил собой весь дом. Марли для прокладок, висевшие на батарее, не успевали сохнуть — а марля в поселке, как известно, была жутким дефицитом.

И — что страшнее всего — едва ли не с каждым часом кровотечение усиливалось…

Делать было нечего: малолетка, погоревав о нелегкой женской доле, решила идти сдаваться в гарнизонную санчасть. Предстоящий разговор со склонным к педагогике строгим дядей-гинекологом о недопустимости и преступности ранней половой жизни нисколько не смущал многоопытную бесстыжую девицу: она искренне считала, что гулять начала слишком поздно. Потому как многие ее одноклассницы познали запретный сладкий плод еще задолго до появления вторичных половых признаков.

Тяжело вздохнув, Василиса в который уже, за последний час, раз переменила прокладки и, потеплей одевшись, вышла из дому.

Вконец озверевший от холода и голода тигр, потеряв естественное чувство опасности, уже не таился от людей. Хищник понял очевидное: людишки по своей сути — существа жалкие, слабые и беззащитные. К тому же сладковатый вкус человечины с каждым съеденным телом нравился людоеду все больше и больше.

Выйдя из тайги, тигр не спеша, в явном раздражении размахивая длинным хвостом, прошел центральной улицей поселка в поисках легкодоступной добычи — добыча скрывалась за стенами вагончиков и щитовых домиков и, казалось, обязательно должна была появиться.

Наверное, в тот погожий морозный день Бог хранил жителей Февральска — так уж получилось, что никто из них не выходил на улицу, и тигр оставался голоден и зол…

Вскоре вдалеке замаячила одинокая детская фигурка, и хищник, пригнувшись, понюхал воздух: слабое дуновение ветерка донесло до него запах крови, и от этого запаха царь тайги окончательно озверел.

Стараясь казаться незамеченным, тигр напружинился. Ветерок усиливался — запах крови становился все более явственным…

Василиса шла неторопливо — натекшая кровь стекала к коленям, пропитывая толстые колготки, и майорской дочери начинало казаться, что если она побежит, то кровь брызнет из нее фонтаном.

Погода была почти безветренной, мороз несильным — не более тридцати градусов; для этих краев температура почти весенняя.

До гарнизонного госпиталя оставалось не более километра, но чтобы скосить путь, девушка свернула в переулок, думая пройти дворами; это и решило ее судьбу…

Спустя несколько шагов она интуитивно обернулась — майорской дочери показалось, что за ней кто-то следит. Нет, вокруг было тихо, и лишь за сугробом промелькнуло что-то рыжее, наверное рабочий жилет дорожного рабочего.

"Мужик, что ли, какой увязался? — решила кокетливая малолетка и, забыв о месячных неприятностях, на всякий случай замедлила шаг. — Ну, хоть узнаю, кто он, познакомлюсь… Мало ли что?.."

Но это был не мужик; огромная рыже-полосатая кошка, прыгнув на спину очередной жертве, мгновенно подмяла ее под себя: Василиса не сопротивлялась — острая боль в сломанном позвоночнике лишила ее чувств…

От запаха свежей крови шерсть на холке хищника встала дыбом — спустя несколько секунд он, разорвав острыми когтями шубу, нетерпеливо принялся за трапезу. На этот раз тигр пожирал тело не с головы, как обычно, а с низа живота. Лобковая кость глухо хрустнула под жуткими клыками, толстые колготки, пропитанные кровью, намотались на зубы, и это заставило тигра недовольно зарычать…

А вертолет продолжал свой путь — беглецы двигались в сторону спасительного Китая.

— А мы точно в Китай? — на всякий случай осведомился москвич, все еще не веря в долгожданное спасение.

— Нет, на Москву летим, — совершенно спокойно ответил Чалый. — Бомбить, в натуре…

Внизу по-прежнему проплывало безбрежное море тайги, навевая москвичу старый шлягер семидесятых годов: "Под крылом самолета о чем-то поет…"

— Ты что? — За последние дни Малина был запуган настолько, что принял бы на веру утверждение не только о Москве, но и о Лондоне или Париже.

— А ГУИН раздербать — что, совсем забыл? — едва усмехнулся Иннокентий. — Да, сразу видно, натуральная сука. Про пацанов, которые здоровье на зонах гробят, не думаешь, только о своей шкуре печешься.

— Так ведь… Того, керосину мало, — на всякий случай напомнил Малинин.

— Э, да нам любой нальет, — хмыкнул Астафьев. — Ствол наставим — обделаются. Я тут смотрел, по дороге на Москву — Тюмень. Нефтяная столица мира. Там этого керосина как воды в Амуре…

Малина замолк, понимая, что спорить с Чалым — себе дороже.

Свистели лопасти, гудел двигатель; вертолет двигался со скоростью не более ста километров в час.

— Слышь, Малина, косяк есть?

Москвич, понимая все многообразие этого слова, тут же спохватился:

— Да ты чего, я ведь нормальный пацан, никаких косяков за мной нету…

— Да нет, идиот, я про анашу говорю, — цыкнул на него Иннокентий.

Увы, аппетиты Чалого были несоизмеримыми даже с аппетитами вертолетчиков: отборная трава, хранившаяся в кисете, кончилась еще ночью.

— Да там уже ничего нет… — Теперь и самому Малинину хотелось расслабиться, пыхнуть косячок, чтобы забыть о страхе и унижении, а пуще того — о несправедливом приговоре воровской сходки, лишившей его законной доли. — Все, кончилось…

— Да еще оставалось, — упрямо твердил пилот, — сам видел…

— Да что ты! Я тебе перед рассветом последний забил! — взмолился Малина, понимая, что любящий анашу Чалый может его сильно наказать.

— Та-а-а-к… — Синие от наколок пальцы нервно впились в штурвал. — Закрысил? Во, бля, с кем связался: мало того, что сука, так еще и «крыса». — Под последними блатные обычно именуют тех, кто ворует у своих.

— Не пойман — не вор, — извернулся Малина.

— Это ты-то вор? — Казалось, Чалый был возмущен до самой глубины блатной души. — Да ты сявка, паучина позорная, козел голимый, конь ты педальный… Таких «маромоек», как ты, петухи на хате парашу жрать заставляют! Не будь это моя хата… — Огромные руки Чалого злобно ударили по штурвалу, и вертолет сильно качнуло. — Если бы это не был мой дом, я бы заставил тебя сожрать собственные яйца! Быча-а-а-а-ра… Священное слово «вор» ты, помойная гнида, должен произносить стоя… на коленях, — веско добавил он, немного подумав.

Малина замолчал, понимая: скажи он хоть слово — и тут же полетит вниз без парашюта. А летать без парашюта он не умел…

Некоторое время Чалый молчал, осознавая неприятную новость — отсутствие анаши. Малина внутренне обрадовался тому, что этот жуткий человек оставил его в покое, но ненадолго; вскоре Астафьев спросил:

— Ну, а хоть водяра-то осталась?

Сердце москвича екнуло — так сильно, что, казалось, на какое-то мгновение заглушило даже свист вертолетных лопастей.

— Чалый, — взмолился он, — так ведь водку-то ты сам всю выпил…

— Всю не мог. Точно бутыль должна была остаться. Там, в ящике для патронов, посмотри.

Послышался характерный звук открываемого ящика, затем — еще более характерный — ворошимых кассет с патронами, и после этого — недоуменное:

— Да пусто, Кеша…

— Что — и этого нет? — набычился Астафьев.

— Да откуда же… — Москвич, елозя тощей задницей по полу, передвигался подальше от пилотского кресла. — Да нет больше… честное слово…

— Это кто там про честность вякал, сучья рожа, ты, что ли? Да ты у кума Киселева каждый вечер чаи гонял, пока мы с пацанами своими почками да легкими цементные полы в БУРах да в ПКТ крыли… — Не находя слов от возмущения, Чалый поднялся из-за штурвала и двинулся грозно прямо на побледневшего Малину.

Несчастный втянул голову в плечи, поняв, что ему сейчас будет очень больно.

— Я… Я…

— Ы-ы-ых! — После удара говнодавом Малинин, отлетев, стукнулся головой об обшивку.

— Чалый, Чалый, не надо, не надо, — фальцетом залепетала жертва, — не бей!..

— А я тебя бить не буду, — любезно сообщил Астафьев, — ты мне «кишки» свои должен? Должен, потому как в стиры проигрался. Фуфло мне должен? Проиграл? Должен… — Подумав, он добавил, но уже мечтательнее: — Вот уж никогда не думал, что буду целяк фуфлыжный в военном вертолете ломать!..

И, расстегивая штаны, Астафьев с плотоядной улыбкой двинулся прямо на жертву…

Корзубый, выйдя из кочегарки по малой нужде, удивленно задрал голову и прислушался: откуда-то из-за сопки доносилось равномерное тарахтение.

Вскоре показался и вертолет — темный обтекаемый контур фюзеляжа мрачно и важно выплыл из-за голубоватой кромки леса.

— Ну, бля, пацаны дают, — не без восторга прошептал откинувшийся "на химию" блатной, — в натуре «борт»… А я думал — косоглазый "форель гонит"…

Да, он не ошибся — это действительно был вертолет КА-0012-"Б", угнанный несколько дней назад.

— И для чего только они китаезе понадобились? — Орошая угол кочегарки мутно-желтой струей, размышлял Корзубый вслух. — И чем ему тут плохо? На хрена тот Китай?..

Неожиданно низколетящий вертолет, зацепившись за самую верхушку ели, качнулся — Корзубый от удивления поднял руки вверх, словно защищаясь, и мутно-желтая жидкость натекла ему в штанину.

— Во, блин, обкурились, че ли? — завистливо предположил хозяин кочегарки.

Его бы слова да Чалому в уши…

Астафьев, донельзя разозленный беспредельной наглостью кандидата в акробаты, неминуемо бы лишил того невинности, если бы перед предполагаемой дефлорацией летел чуть выше. Вертолет, зацепившийся за верхушку дерева, сильно качнуло, и Иннокентий, потеряв равновесие, с размаху рухнул на Малинина — тот истошно завизжал.

— Твое счастье, петух непроткнутый, — процедил Чалый, морщась от боли, и на четвереньках пополз к пилотскому креслу.

К счастью или к несчастью, он успел схватиться за штурвал в самый последний момент и спасти себя и «паучину» от неминуемой гибели.

Вертолет, качнувшись еще раз, выровнялся, и Чалый, наконец-то уверовав в то, что любимый допинг, наркотики и водка, кончился, решил совершить вынужденную посадку, чтобы пополнить запасы.

Вертолетные лопасти еще по инерции вращались, вздымая вокруг боевой машины настоящую метель. А к кабине уже бежал какой-то долговязый тип, его фигура показалась Чалому до боли знакомой.

— Корзубый, бля. — Астафьев злобно плюнул на приборную доску и потянулся к автомату покойного караульного; Иннокентий, вспомнив о правилке, которую он, по понятным причинам, прогулял, решил, что это посланец Астры. Хотя авторитет родного ИТУ наверняка был мертв, его воли никто не отменял.

Но сейчас Чалый явно ошибался…

Корзубый был полон искреннего восторга и прямо-таки лучился радостью: достаточно было одного беглого взгляда на хозяина кочегарки, чтобы понять — о приговоре сходняка ему еще ничего не известно.

— Ну, бля, я смотрю на «вертушку» и прикидываю: никак «мусора» в патруль вылетели, — неуклюже пошутил Корзубый.

Чалый внутренне напрягся и, искоса, нехорошо взглянув на недавно откинувшегося товарища, со скрытым подозрением кивнул:

— Здравствуй, братан, мир твоему дому.

— А про вас тут такое базарят!.. — Корзубый взахлеб принялся пересказывать содержимое последней передачи хабаровского телевидения "Их разыскивает милиция". — Надолго в наши края? А то давай ко мне, в кочегарку, у меня полбутылки водяры осталось, а заодно фуфлом угощу, мне не в падлу.

Видимо, одичавший за время таежных странствий, Чалый понял мысль собеседника немного не так, как имел в виду хозяин кочегарки:

— Чьим же это?

Хозяин кочегарки нахмурился:

— Ты че же это такое думаешь, а? Да у меня тут акробат свеженький появился, чурка правда, но нежный-нежный, ласковый-ласковый. Я ж к тебе, Чалый, как к брату родному, с дорогой душой, я бы с тобой даже оленьим жиром поделился, он у меня вместо вазелина.

Возникшее было напряжение требовало разрядки, и потому Астафьев, небрежно кивнув в сторону кабины, в свою очередь предложил:

— Да у меня у самого классный петушила есть. Непроткнутый, но ничего, мы с ним быстро справимся. Столичный, из самой Москвы. Из Театра моды… То ли Елдашкина, то ли Вафлюшкина… С заячьими ушами, — на всякий случай соврал он, по-дружески желая, чтобы Корзубый как следует возбудился.

Спустя несколько минут старые друзья сидели в кочегарке на замасленном топчане, а петухи, и проткнутый и непроткнутый, жались в углу.

Менты и гарнизонные патрули мало интересовали Чалого: кочегарка находилась на самом краю поселка, на небольшом возвышении, и все подходы отлично просматривались. Конечно же, можно было поставить на крышу Малинина в качестве дозорного, но теперь относительно этого урода у Иннокентия созрели совершенно другие планы…

Задумчиво пожевав во рту папиросный мундштук, разомлевший от выпивки и тепла Чалый взглянул на собеседника и спросил:

— А кто он?

Корзубый махнул рукой с явным пренебрежением.

— Да «утюг». — Так на блатном жаргоне издавна именуют фарцовщиков. — Мелочь, дешевка, так себе, ничего особенного. Трындел что-то о любви к своей мелкой узкоглазой родине — мол, надоело ему здесь жить, холодно, рис не растет, бабы наши для него слишком большие… Да и не нужны ему те бабы.

Чалый оживился:

— Как так?

— Да петух он голимый, в натуре! В «духовку» нога влезет… Вообще, странно: такой мелкий, а фуфло, как нора барсучья.

Перспектива лететь в Китай в компании с двумя акробатами, один из которых к тому же импортный, повергла Чалого в состояние эйфории.

— Ну, бля, удружил, дружбан Корзубый, — коротко хохотнул Чалый. — Я как посмотрю — везде одни акробаты, скоро нормальных пацанов совсем не останется, все заголубеют.

— Что ж, жисть такая стала, — философски заметил старший истопник. — Закона не знают…

— Вот-вот, — кивнул Иннокентий, пытаясь сообразить, почему это вдруг так резко начался этот базар: на всякий случай он, идя в кочегарку, захватил с собой острую заточку, спрятав ее в голенище сапога.

А Корзубый продолжал задумчиво и проникновенно:

— "Мусорам" направо-налево продаются. Понятия наши херят. Приходится их петушить волей-неволей. Я-то думал, им это в западло, а им — в кайф, в натуре. Так и не знаешь, что для такого паучины лучше: протыкать или не протыкать? — горестно посетовал знаток блатной этики.

— Ну и где твой китаеза?! — с большей поспешностью, чем следовало, воскликнул Иннокентий; слова о всеобщей ссученности неприятно резанули ему слух.

— Да щас, только свистну, мигом примчится. — Поднявшись, он кивнул своей помощнице. — Эй, чуркоза, гони в поселок за этим…

После чего, присвистнув, сделал обеими руками характерный жест.

Ли Хуа, то и дело оборачиваясь, шагал по направлению к вертолету. При этом в каждой клеточке его тщедушного тельца звучали торжественные аккорды Первого фортепьянного концерта Петра Ильича Чайковского.

"Ну, теперь точно представят к очередному званию, объявят благодарность от имени компартии, направят в какую-нибудь более цивилизованную страну, Уганду или Танзанию…" — звучало в такт мощным фортепьянным аккордам.

Чалый и Малина шли сзади, при этом взгляд Астафьева похотливо скользнул по поджарому заду китайца.

— Слышь, ты, узкоглазый, Ли, или как там тебя еще? — послышалось шпиону сзади, и он, послушно остановившись, проблеял:

— Моя — Ли Хуа, твоя — Чалая, твоя друга — Малина, да?

Кеша хмыкнул и, очень нехорошо улыбнувшись, предложил:

— А хочешь, и ты будешь моя подруга? — Не дождавшись ответа, он сразу же завершил любовную прелюдию и перешел к более конкретному предложению: — Давай, забирайся в кабину, понежу своим садильником.

Казалось, невозмутимого китайца трудно было удивить каким-то там садильником — за свою бурную шпионскую жизнь он насмотрелся всякого.

— Хоросо, товарища, в Китаю прилетаем, все тебе там будет. — Для большей убедительности Ли Хуа принялся загибать пальцы, перечисляя: — Рыночная социализма будет, а значит, и риса будет, и водка будет, и тушеная дракона будет, и Ли Хуа будет…

То ли Чалый пребывал в слишком возбужденном состоянии, то ли близость новой родины способствовала эрекции, то ли порыв ветра сильно исказил последние слова китайского «утюга», но он сразу же впал в амбицию.

— Кого-кого ты послал? — окрысился блатной. — Кому не будет? Да и вобще, на хрен ты мне сдался: акробат у меня уже есть, «адика» дружбан Корзубый отлил… Давай, я тебя по-быструхе трахну, тем более целяк ломать не надо, и вали в свой поселок…

— Вот-вот, — неожиданно встрял Малина, понявший, что если Чалый удовлетворит свое плотское желание, то он, Сергей Арнольдович, сохранит свою девственность еще минимум на сутки, — у вас в Китае хреновая демографическая ситуация, на кой там столько китайцев? И так уже там миллиард с чем-то. А то еще забрюхатишь от Чалого, тройню родишь, риса на вас не напасешься, да и вообще: сколько вы нам, русским-то, задолжали? — Неожиданно непроткнутого акробата охватил порыв благородного патриотизма.

Китаец оглянулся: сзади с беспечным, хотя и откровенно вызывающим, видом шагали двое отпетых подонков, организм которых наверняка был подорван наркотиками, денатуратом и долгими годами «командировок». Впереди заманчиво блестели пуленепробиваемые стекла совсекретного военного вертолета, угон которого мог стать венцом шпионской карьеры китайского агента.

Теперь Ли Хуа словно бы преобразился: куда делся тот щуплый, тщедушный «утюг», служащий посмешищем всего Февральска!

Теперь он больше, чем когда-либо, напоминал героя гонконговских фильмов-каратэ — плавные, вкрадчивые движения, напряженный взгляд хитрых маленьких глазок…

Резкий крик «кий-а-а», удар ноги — и предполагаемый партнер по несостоявшемуся гомосексуальному акту отлетел в сугроб.

Этот удар наверняка бы убил насмерть быка, но только не русского уголовника, организм которого, наоборот, был закален наркотиками, денатуратом и долгими годами «командировок». Поднявшись из сугроба, Иннокентий удивленно посмотрел на тщедушную фигурку пидора и протянул пораженно:

— Ну, бля, ты так?!

Дальнейшие события развивались бурно. Ли Хуа удачно провел удар «мая-гири»; наверняка, будь тут Брюс Ли, он бы побледнел от зависти. Русский уголовник, только удивленно хукнув, со всего размаха саданул в маленькую головку пудовым татуированным кулаком. Этого оказалось более чем достаточно: перед глазами Ли Хуа заплясали огромные радужные круги, и секретный китайский агент впервые пожалел о том, что, готовясь, в разведшколе он изучал приемы каратэ, а не русской уличной драки…

— Бей его, Чалый, дай ему, дай! — завизжал из-за спины подельника Малинин.

— Ну, ты, «марамойка» китайская! — Чалый, выплюнув изо рта окровавленный осколок зуба, вытащил из-за голенища острую заточку. В следующую секунду она, блеснув в слабом лунном свете, вонзилась в узкий глаз поверженной жертвы, прошив насквозь черепную коробку.

— Все, паучина, полетели, — не глядя на Малину, коротко бросил Чалый. — До Китая двести километров, минут за сорок успеем…