Закон-тайга

Глава четвертая

Вор в законе Астра, сидя за столом в тесной, жарко натопленной каптерке, задумчиво уставился на корешок знаменитой работы немецкого философа-идеалиста Артура Шопенгауэра "Мир как воля и представление". Вообще, смотрящий зоны всегда с огромным уважением относился к классической немецкой философской школе девятнадцатого века. Правда, ему по нраву пришлись и опусы Виктора Пелевина. Сейчас он читал "Жизнь насекомых" и даже что-то подчеркивал.

За этим замечательным занятием и застал его «торпеда» Матерый.

— Пахан, бля, да тут такие дела…

— Что за дела? — Карандаш Астры стремительно летал по строчкам.

— Кум в штаны насрал и с зоны свалил. На «кресте» у Михалыча за лярву Красного (это была кличка прапорщика-контролера Красноталя) и еще за ящик китайской тушенки "Великая стена", ящик сгущенки и двухкассетник «Шарп» купил у него направление в Хабару, в госпиталь, и сбежал, бля, — отрапортовал Матерый. — Надолго, если не совсем с концами.

— Кто сказал? — поинтересовался пахан, грызя карандаш.

— Сам Красный и сказал… Мы ему ножички на продажу отдаем, которые мужики на промке делают, а он нам за это — анашу, водку, чай и любую информацию. Ты же знаешь… Ну и че теперь?

Вор поднял голову.

— Ну, сбежал и сбежал… Чего суетишься? Одним ментом больше, одним меньше. А меньше на зоне ментов — чище воздух.

"Торпеда" наморщил лоб, осознавая услышанную фразу насчет связи между уменьшением ментов и чистотой воздуха, — вне сомнения, из-за краткости и емкости она могла претендовать на афоризм.

— Экология называется… Знаешь такую науку? — вздохнул вор.

— Но ведь «мусора», бля, борзеют… А все из-за сук, козлов этих. (Наименование парнокопытного животного на фене также могло означать стукача). Расплодили, бля, паучин…

Утверждение Матерого было истинной правдой: в последнее время тут, на зоне, несмотря на видимый бардак, начинался самый настоящий беспредел. По утрам похмельные менты — как правило, молодые офицеры, злые, как собаки — придирались ко всем без исключения: в ПКТ, в БУР можно было загреметь за плевок на землю, за не снятую перед начальством шапку, просто за косой взгляд…

Кум, начальники отрядов и сам хозяин пили не просыхая, и уставом, гнуловом и прессовкой занимался в основном режимник майор Василий Коробкин; несмотря на последний серьезный разнос за отказ ловить сбежавших Чалого и Малину, полковник Алексей Герасимов не раз представлял его к поощрениям и даже к правительственным наградам, справедливо полагая, что если бы не этот жестокий человек, если бы не его энергия, совершенно одичавшие зэки давно бы уже сожрали всех собак, вертухаев, прапорщицко-офицерский состав вместе с семьями, а также его, хозяина, и разбрелись бы по тайге в радиусе двухсот пятидесяти километров, грабя, убивая и насилуя всех на своем пути.

Менты хотя и гнули, и прессовали зэков со страшной силой, но не могли обойтись без них, потому что имели почти со всего контингента лагеря (и, естественно, родственников зэков, не говоря уже о воровском общаке) материальную выгоду, а потому продавали информацию и товар: именно от них и стало известно о ссученности Чалого и Малины; и даже они, при всей своей очевидной тупости, считали, что все зло на зоне — от сук (которыми, кстати, больше занимался режимник, чем кум, хотя по должности ему вроде бы это и не полагалось).

Логика дальнейшего существования была простой, как стальная заточка, и очевидной, как холодный цементный пол БУРа: надо пробить самых злостных сук, чтобы посадить их на пики; стукачей было куда больше, чем предполагалось, в свое время оперчасть создала для их появления все условия, и суки плодились с безответственностью кроликов. Короче говоря, будь их хотя бы наполовину меньше, блатным бы жилось куда вольготней.

На любой нормальной, правильной зоне, тем более на строгаче, каждый занят исключительно своим, и только своим делом: блатные держат зону, акробаты трахаются и исполняют минет, мужики работают и выполняют план по зачетам "за себя и за того парня", татуированного-татуированного, суки (а куда от них деться!) потихоньку стучат, запомоенные черти за всеми убирают, менты всех охраняют, пахан стоит во главе всей этой несложной пирамиды в качестве противовеса хозяину…

Но когда сук становится больше, нарушается естественное биологическое равновесие и вызревает настоящая экологическая катастрофа, от которой не спасет никакой "Гринпис".

Короче говоря, назревал если и не бунт — тот самый русский бунт, почти по классику, бессмысленный и беспощадный, — то во всяком случае «рамс» — непонятка, выражаясь нормальным языком. Суки стучали регулярно и изощренно, но одних только подозрений было недостаточно, чтобы их резать. Менты пользовались этим, гнулово крепчало, как мороз на лесной делянке январским вечером…

Все это прекрасно понимали — и смотрящий зоны Астра, и «торпеда» Матерый, и даже самые тупые контролеры-прапорщики…

Матерый не мигая смотрел на пахана, тот, казалось, не обращал на него никакого внимания — изощренный ум Астры был занят осмыслением небанальных мыслей великого немецкого философа.

Наконец «торпеда» кашлянул в кулак, чтобы обратить на себя внимание.

— Ну, так че бум?

Астра с шумом захлопнул растрепанный томик Шопенгауэра, привстал с «трамвая», то есть с табуретки, насупился, поджал губы.

— С хозяином тереть надо, — подытожил он. — Гнулово это если не остановить, сам понимаешь… Чем дальше, тем хуже.

— Че делать бум?

— Пошли к нему кого-нибудь из мужиков, пошустрей. Или через ментов, через того же дурака Красного мою волю передай: говорить с ним хочу… Кинь, значит, хозяину стрелку…

Примерно в то самое время, когда Астра беседовал с Матерым, Чалый и Малина, куря в бесхозном вагончике ворованный в продмаге «Беломор», запивая его ворованной же водкой, закусывая последнею тушенкой, тоже, разумеется, ворованной, вели куда более приятные, хотя и менее содержательные разговоры.

— А вот скажи: если бы я той лярве по голове счетами не дал, задавила бы она тебя своим жирком? — криво ухмыльнулся Астафьев, вскрывая ножом банку тушенки.

Даже теперь, после всего пережитого, Малина посмотрел на него с благодарностью.

— Ну… Я уже и не дышал. Изнасиловала, в натуре, сто пятнадцатая по ней плачет, — отрывисто произнес москвич. — А за такое петушить в самый раз…

— Я ей и в очко на всякий случай задвинул, — сообщил Иннокентий, улыбаясь. — Так что считай, что отпетушил…

Малина облегченно вздохнул.

— Прицепилась, курвоза, дай да дай… Что я ей — Терминатор, что ли?

— Ну, я ведь и той и другой засадил, — не без самодовольства произнес Чалый. — Во все щели. Нормальненько. Ладно, а ты ниче, бля… Не думал, что таких теток подгонишь. Че, бля, — очко сыграло, когда я тебе «гребень» хотел приделать?

— Ну что ты… Я ведь искренне, я ведь теперь для тебя все сделаю! — с большей поспешностью, чем требовалось, воскликнул трусоватый москвич.

— Да шутил я, шутил, ниче, все нормалек. Лады, прорвемся.

После этого беседа на какое-то время стихла: Чалый, жадно урча и чавкая, жрал уже третью банку тушенки, а Малина — кстати говоря, выпускник филологического факультета МГУ, — интеллигентно намазывая ее на ворованный хлеб, старался есть по возможности беззвучно.

Наконец последняя фраза дошла до сознания Малинина. Деликатно откусив кусочек бутерброда, он спросил:

— А куда?

— Че?

— Прорвемся…

— А хрен его знает, — равнодушно ответствовал насытившийся Чалый, — я почем знаю! Туда, где ментов не бывает.

— Нет, Кеша, я ведь серьезно тебя спрашиваю, не все же время нам с тобой в бегах быть! Надо определяться. На дно залечь, надолго, спрятаться, чтобы надежно так… Понимаешь?

— Спрячемся… Еще как. Тебя потом «мусора» так надежно спрячут, что сам себя не найдешь. — Массивная волосатая рука в густых синих наколках потянулась к очередной бутылке водки.

— Кеша, — в голосе бывшего столичного филолога сквозило отчаяние, — надо же что-нибудь придумать… Надо ведь… Ты же умный, Чалый, ты же все можешь. Ну придумай что-нибудь!..

Астафьев припал к горлышку бутылки — волосатый кадык равномерно заходил над грязным воротником клифта, по подбородку и шее потекли мутные потеки.

— Слушай, — по привычке занюхивая рукавом, произнес Чалый, передавая бутыль подельнику, — тебе какой транспорт больше всего нравится?

Малина отпрянул — он явно не догонял вопроса.

— В смысле?

— Ну, я же не про «блондинки» (под этим словом обычно подразумеваются специальные милицейские "воронки"), я про другое…

— Вагоны СВ, что ли? (Малина имел в виду не мягкие вагоны, а те, в которых обычно этапируют осужденных, то есть "Столыпины".) Ты че… — голос собеседника предательски задрожал.

— А мне вот услуги «Аэрофлота» нравятся, — мечтательно сказал Иннокентий. — Свободен, как сопля в полете. Бабы эти… как их…

— Стюардессы? — тут же подсказал образованный Малина.

Астафьев ухмыльнулся, утер с подбородка потеки водяры.

— Ну да, как эти дорогие сигареты называются, импортные. Стройные они, эти лярвы… Правда, синие макинтоши у них форменные, да еще с погонами, совсем на манер «мусорских». Ну ничего, разденешь — на мента вроде и не так похоже. Юбку на морду натянешь, раком к штурвалу и — вперед. А она жмет, жмет, рулует, значит, а самолет в это время на Большую землю летит, значит, со скоростью звука… Прикидываешь, Малина, какой кайф? Надоела одна — другой юбку задрал, летчик с курса сбился — его для разнообразия и порядка отпетушил. Зато потом, после всего, стюардесса тебе коньячка приносит с «прицепом», а «прицеп» знаешь какой? Огромный-огромный косяк с анашой, с пыльцой! — замечтался вконец охмелевший Иннокентий, уже ощущая во рту волшебную смесь наркотического дыма и коньяка.

— Мечты, мечты… — вздохнул Малинин. — А нам-то что с того?

Неожиданно лицо Чалого стало на редкость серьезным — он отвел руку Малины, в которой была зажата водка, и произнес загадочно:

— Так я тебе сейчас скажу про свой план… В штаны наложишь?

Малина напрягся — на грязном лбу вздулась продольная жила.

— Ну?!

— Так не будешь?

— Говори, Чалый!..

— Олени — хорошо, собаки — хорошо, паровоз — хорошо, самолеты — хорошо… А вертолеты лучше, — намекнул Чалый и, наклонившись к самому уху подельника, принялся излагать ему свой хитрый план…

Каратаев возвращался к зимовью в отличном расположении духа, и причиной тому была завидная добыча: две большие куницы, хороший соболь, ярко-желтая лисица — такому мог бы позавидовать любой, даже самый опытный таежный промысловик.

Правда, на душе все-таки было немного неспокойно: следы крупного тигра, которые он видел накануне, рано утром, когда шел проверять силки и капканы, сильно настораживали, однако Михаил успокаивал себя тем, что сюда, в тайгу, эти хищники забредали ненадолго и потом, как правило, уходили: места были слишком обжитые.

Да и кого на Дальнем Востоке живым тигром удивишь! Это же не Москва…

Размышляя таким образом, Михаил и сам не заметил, как подъехал к родному зимовью. Навстречу с радостным лаем выбежал пес Амур — крупная восточноевропейская овчарка, гладкий трехлетний кобель; по причине глубокого снега пес оставался дома.

Соскучившись по хозяину, он прыгал вокруг Каратаева, стараясь лизнуть его в щеку.

— Ну, молодец, молодец, — потрепал охотник пса за мощную шею. — Хвалю. Никто не беспокоил?

Амур, изловчившись, подпрыгнув, наконец лизнул хозяина в щеку.

— Вижу, вижу, хорошо службу несешь. Только давай без этих телячьих нежностей. Ну, успокойся, сейчас накормлю…

Зайдя в избушку, охотник первым делом стряхнул с унт налипший снег, повесил на стену дивный винчестер, аккуратно разложил на скамье добычу, быстро затопил печь. Разгорающиеся сухие поленья наполнили зимовье здоровым смолистым духом, освещая нехитрое убранство единственной комнаты: массивный дубовый стол посредине, длинную скамью, книжные полочки с разноцветными корешками над ней, пару низких табуреток, небольшую холостяцкую кровать у стены и темный шкаф в углу.

Сдвинув на край стола скромную деревянную посуду, Каратаев освежевал тушки и натянул шкурки на специальные рамки. Вымыв руки, Михаил приготовил обед, покормил пса. После еды хозяин избушки принялся за работу: достал из шкафа заготовленные куски оленьей шкуры, шило, большую иглу и принялся дошивать унты из оленьего меха — оставалось совсем чуть-чуть. Этому простому на первый взгляд, но на самом деле очень хитрому и ответственному ремеслу еще в ранней юности его обучил отец; шить унты считалось тут, в тайге, сугубо мужским занятием.

Тихая улыбка осветила волевое лицо промысловика: он представил, как обрадуется Татьяна, когда он подарит ей на Новый год изящный меховой воротник из шкурки добытого им сегодня соболя.

Спустя каких-то два часа унты наконец-то были закончены; Каратаев поставил их на стол, потом вновь взял, критически осмотрел каждый шов и, судя по всему, остался очень доволен своей работой.

Теперь, когда дела были сделаны, можно было ехать и в Февральск — благо машина была заправлена; бывший капитан элитного спецназа, положив унты в просторный холщовый мешок, пружинисто вышел из зимовья и, бросив в кабину УАЗа, сел за руль.

Заурчал прогреваемый двигатель; минут через пять машина, подобно речному катеру, медленно отчалила от избушки-зимовья и поплыла по узкому руслу-дороге, между заснеженными деревьями…

Хозяин зоны Алексей Герасимов был настолько впечатлен просьбой Астры «перетереть», что на всякий случай взял с собой самого страшного человека зоны, начальника режимного отдела майора Коробкина.

Встреча состоялась на нейтральной территории, в клубе: идти в кабинет хозяина пахану было ну очень западло, а самому хозяину, в свою очередь, нельзя было идти в кабинет-каптерку Астры: все-таки он — полковник, самый главный тут, не позволяло чувство собственного достоинства, а потом, вдруг подчиненные подумают, что он, хозяин, решил на них пахану стучать!

Два авторитета — и ментовский, и воровской — сухо поздоровались, но рукопожатиями, естественно, не обменялись. Герасимов и Коробкин уселись за стол, а Астра встал неподалеку.

Хозяин вскрыл пачку сигарет — весьма редкого тут «Космоса», закурил и из приличия предложил уважаемому вору.

Тот поморщился:

— Да нет, не надо, гражданин начальник, я только свои курю.

Естественно, взять сигарету у мента — косяк страшный, тем более для такого ревнителя воровской идеи, каким всегда был Астра.

Тихо зашелестел тоненький целлофан — Астра вскрыл пачку «Мальборо» и, закурив, небрежным жестом протянул ментам.

— Могу вас, граждане начальники, и такими вот угостить… Задымите, что ли?

Хотя «космосины» уже были в зубах и хозяина, и режимника, и тот и другой трепетно взяли по сигаретке.

Вор покровительственно заметил:

— Что — зарплаты за вашу нелегкую «мусорскую» службу на хороший табак не хватает? Или все на спирт да на шлюх уходит?

Хозяин кашлянул, подавившись дымом, — он и не знал, что ответить.

Зато Коробкин как ни в чем не бывало сунул сигарету в нагрудный карман и спросил, откинувшись на спинку стула:

— Так что, осужденный Лавров, что случилось? Чем ты на этот раз недоволен?

Астра решил безо всяких прелюдий сразу же перейти к делу.

— Непорядки тут, — сладко щурясь, произнес уважаемый вор.

— А по-моему, все путем, — начал было полковник, явно ища примирения, но режимник все испортил.

— Чего ты хочешь? — насупился Коробкин.

— Закона, только закона, — ласково промурлыкал Астра.

— Мы тут и есть закон. — Еще сегодня утром режимник, морально готовясь к предстоящему разговору, решил быть резким, категоричным и непоколебимым; у него были на это свои скрытые причины. — Кроме нас, тут представителей закона нет.

— Тайга — закон, медведь — хозяин, — поддакнул хозяин: ввиду того, что ему надо было сесть за стол переговоров и проявить дипломатию, он был трезв и свежевыбрит.

— Беспредел заворачиваете, пацанов хороших гнобите, — словно бы и не расслышав две предыдущие реплики, продолжал Астра. — Ну что это такое: какая-то ваша сука застучала, что Кайлуха (это было погоняло весьма уважаемого блатного) неделю назад с вольняшки получил японскую надувную бабу. Ну, получил и получил — что с того? Кому плохо? Что — место на хате занимает? Сдуть всегда можно, воздух бесплатный… Так ведь всем лучше, пидаров будут меньше беспокоить, те работать начнут с большей отдачей, план пойдет и все такое. Да и не один он — бабу ту резиновую пацаны всем бы отрядом отодрали. Акробаты бы не кончали, энергию бы для промки сэкономили. Вы что, граждане начальники, Зигмунда Фрейда не читали? Не знаете, что такое сублимация сексуальной энергии?

Граждане начальники молча переглянулись — Фрейда они действительно не читали.

— В Уставе на этот счет ничего не сказано, — вяло произнес Коробкин непонятно о чем: то ли о резиновой бабе, то ли о сублимации сексуальной энергии, то ли о Зигмунде Фрейде.

А вор продолжал, загибая пальцы:

— Ну, это во-первых. Дальше. Гнойный через прапорщика, контролера Красного (Астра имел в виду мужа Светы Красноталь) купил на «кресте» у Михалыча десять литров спирта. Так что — взрослый пацан не может себе такого позволить? Ведь спиртное даже в магазинах с восемнадцати отпускается, а у Гнойного — уже третья ходка. Тем более поводов было выше крыши. У Гнойного — сразу три юбилея: десять лет со дня первого заезда на хату, ровно год до откидки и тридцать полных лет от роду. Да, чуть не забыл, и четвертый повод: почти год, как петуху Валечке целку поломали, он в его отряде. Неужели даже хорошего петушочка нельзя угостить по этому поводу? Гнойный же нормальный пацан, альтруист… Ну, выпили бы, потрахались немного — никаких бы дурных мыслей ни у кого не было, ни о побеге, ни о нарушениях вашего Устава… Особенно по утрам: вы ведь наверняка сами хорошо понимаете, что утром после спирта ни о чем, кроме опохмела, думать не хочется? Наверное, Радченко себе на опохмел и конфисковал?

— Знаю я ваши мысли, — гнусным суконным голосом произнес режимник. — Вам бы только анашу курить, спиртяру пьянствовать да безобразия нарушать.

Астра болезненно поморщился: он страшно не любил, когда при нем коверкали логический строй речи, пусть даже эти неграмотные "мусора".

— Это во-вторых. Ну а в-третьих, самое последнее: зачем кум, эта гнида Киселев, предупредил засвеченных сук Чалого и Малину? И что получилось? Себе же хуже сделали. Побег, начальство во все щели трахнет, все равно их изловят и лоб зеленкой намажут (вор имел в виду приговор к высшей мере), государству на патроны тратиться, на этапы да баланду. Да и нам лишние хлопоты — теперь, когда вы их изловите, малявы везде рассылать, чернила тратить, а они на портаки (пахан имел в виду татуировки) очень нужны, других пацанов из-за дерьма всякого беспокоить… Отдали бы вы их лучше нам на раздербан: пацаны ведь злые на них, утолили бы немного жажду крови — и все. И списали бы на несчастный случай или травму. Да, граждане начальнички, Фрейда, Фрейда надо читать, вот что. — Астра даже снизошел до простейших объяснений и задал собеседникам наводящий вопрос: — Что там сказано про насилие?

— Так чего ты хочешь? — уходя от прямого ответа, спросил Герасимов.

— Закона, только закона. — Вор был на удивление ласков и корректен. — Или вы забыли, кто я? Или не знаете, чем для вас все это может закончиться?

Тон, а главное, скрытые угрозы оправдывали самые худшие опасения ментов: во власти Астры было многое, очень многое…

Если, не дай Бог, перегнуть палку относительно блатных и особенно — самого Астры, то вор как смотрящий, отдаст распоряжение блатным, а те запросто запретят «мужикам» выходить на лесоповальные делянки и промку, и тогда все — прощай план, прощай спокойствие. Зона — это тоже серьезное государственное производство, и если налицо невыполнение плана, то с "граждан начальничков" очень сурово спросится.

А ведь до пенсии Герасимову оставалось чуть-чуть меньше полугода: он, как дембель, уже завел себе карманный календарик, зачеркивая последние прожитые тут дни и недели…

Знал об этом, разумеется, и Коробкин, но он уже просчитал один коварный план — как подставить Герасимова и, если получится, занять его место.

И потому от лица хозяина решил гнуть свою жесткую линию до конца.

— Ну, так что? — Астра смотрел на ментов уже строго, не мигая.

— Есть Устав, и есть законная власть, — насупился режимник: он, несмотря на угрозы (в случае чего, отвечать полковнику), твердо решил показать Астре, кто тут главный. — И эта власть — мы.

Пахан хмыкнул:

— А ты точно это знаешь, гражданин начальник? Смотри не ошибись…

— Так, — в голосе режимника засквозили грозные металлические нотки, — и вообще… Осужденный Владимир Лавров, что все это значит? В какой ты одежде? Почему в спортивной форме, почему запрещенные вещи при себе имеешь? Ты каким тоном с нами разговариваешь — не понимаешь, кто перед тобой?

Вор смотрел на это очевидное сумасшествие широко раскрытыми от удивления глазами.

— Не понял…

— Что это за золотая цепь с крестом, что это за импортные часы! — Коробкин метнул завистливый взгляд на «Ролекс» ценой в десять тысяч долларов.

— Ну, швейцарские… А цепь с крестом, потому что я в Бога верю. — Астра уже взял себя в руки, но режимник перебил его:

— Все, терпение наше истощилось! Хватит нам ваши воровские порядки терпеть!.. В БУР! Тридцать суток! Все!..

Вор в законе выразительно покрутил пальцем у виска и ничего не ответил…