Закон-тайга

Глава девятнадцатая

Маленькие таежные звезды тускло отсвечивали от пуленепробиваемого стекла вертолетной кабины. На окраину Февральска, на весь Хабаровский край опустилась тяжелая чернильная мгла — месяц светил тускло, занималась пурга, видимость была почти нулевой; лучших условий для бегства на суперсовременном всепогодном вертолете и представить нельзя.

— Ну, давай, давай, Малина. — Нетерпеливо подтолкнув москвича вперед, Чалый залез в вертолет за ним. — Времени мало, улетаем, хватит, нашалились уже. Давай, будем красиво жить!..

Тот ощерился в счастливой улыбке:

— Ыгы…

Хлопнул люк. Тишину вечера вспороли резкий звук двигателя и пронзительный свист винтов: лопасти, бешено закружившись, вскоре слились в один огромный круг, и вертолет стал медленно подниматься.

— Ну, теперь точно в Китай? — Малина знал наверняка, что до границы по Амуру Чалый не будет его трогать.

— Да заткнись ты, никак не могу прожектор включить, — процедил Иннокентий сквозь зубы.

— Нет, точно? Или на Москву? — Вусмерть запуганный москвич даже не знал, верить ему насчет новой счастливой жизни в Китае или нет.

— Да пошел ты на… Где же эта проклятая кнопка?! — со страшным лицом заорал Чалый; вертолет тем временем медленно поднимался.

То ли выпитая в кочегарке водка Корзубого подействовала на Астафьева расслабляюще и он никак не мог найти на пульте кнопку управления прожектором, то ли он все еще мысленно дрался с китайским акробатом, но случилось нечто совершенно непредвиденное: вертолет зацепился за высокую сосну, одиноко стоявшую рядом с кочегаркой. Послышался жуткий, раздирающий душу скрежет, и тяжелая бронированная стрекоза, пролетев по инерции несколько сот метров, накренилась и с грохотом упала наземь.

Земля содрогнулась — казалось, что с неба упал огромный метеорит, наподобие знаменитого Тунгусского.

Винтокрылая машина, потеряв вертикальную тягу, неминуемо бы разбилась, если бы густые ветви многочисленных пихт внизу сопки не смягчили удар, но даже и этот удар был жутким: кабина содрогнулась, вовнутрь мелким дождем посыпались осколки стекла, забарабанив по приборной доске, и спустя несколько секунд в салоне резко запахло чем-то паленым…

К счастью или к несчастью, и пилот, я пассажир особо не пострадали: Малина отделался разбитым носом, а Чалый всего лишь сильно ударился о приборную доску.

Как ни страшно было Чалому, но он понял: сейчас надо как можно быстрей выбираться из салона. Не ровен час — и в баках взорвутся остатки керосина.

Понял это и Малинин — кряхтя и охая, он полез к люку…

Астафьев, вытирая с разбитого лица кровь, стремглав бежал от «мертвого» вертолета, следом за ним с болтавшейся, точно плеть, рукой трусил Малина; оказалось, при падении он еще сильно ушиб локоть. В сотне метров от вертолета оба они, как по команде, в полнейшем изнеможении упали и привалились спинами к огромному пню. Беглецы судорожно, прерывисто дышали, глядя на горящую машину, едва не ставшую им братской могилой.

Взрыв страшной силы потряс тайгу — это взорвались топливные баки. Яркое пламя осветило вырубку — на мгновение стало светло, как днем. В трещавшем костре силуэт вертолета словно таял.

Да, это было полное и безоговорочное крушение всех надежд: план, так тонко разработанный Чалым и с таким мастерством исполненный, был провален…

— Су-у-ука… — с ненавистью пробормотал Иннокентий, как завороженный глядя на полыхавшую ярким огнем боевую машину.

Почему-то Малина решил, что эта сентенция относится вовсе не к нему, а к китайцу.

— Ну, точно, гадина…

— Да ты, ты сука… Козлина голимая! — От ненависти к москвичу Иннокентий буквально брызжал слюной. — Все из-за тебя, гаденыш московский… телигент хренов! Паучара… — И не в силах себя сдержать, он, тяжело дыша, саданул Малинину кулаком в грудь, — несчастный, перелетев через пень, свалился в сугроб.

— Я… Я… Ты ведь за штурвалом был!.. Я-то тут при чем?! — лепетал Малина, утирая кровь с разбитого подбородка.

— Да ты… Ты… — В плясавших языках пламени белки глаз Астафьева страшно блестели. — Зачем под руку говорил? Косяк, бля!.. Ну, все, козел… Долго я тебя терпел, хватит!

И, выхватив опасное лезвие, мгновенно раскрыл его и пошел на москвича.

Малинин приготовился к самому худшему; он понял, что теперь Чалый наверняка не пощадит его…

До Февральска Михаилу Каратаеву оставалось не более получаса ходьбы. Правда, охотник немного выбивался из графика — он планировал быть в поселке до наступления темноты, но, как говорят, человек предполагает, а Бог располагает, и, по всей вероятности, расположение небесных сил в тот предновогодний день было явно не в его пользу.

Охотник посмотрел на часы — светящиеся зеленоватым фосфором стрелки «командирских» показывали половину девятого вечера.

"Наверное, Таня теперь в гарнизонном клубе, — подумал жених и тут же почему-то неожиданно поймал себя на мысли, что немного ревнует ее к тем, кто предпочел трехдневному переходу по тайге уют домашнего очага, — а там сейчас хорошо, тепло, музыка играет… Несмотря ни на что, настроение у всех праздничное, беспечное… Неужели в Февральске никто ничего не предпринимает?.." Он вспомнил жуткую картину" расстрелянной артели золотодобытчиков, и от этого воспоминания ему стало немного не по себе.

Какое-то время он машинально работал лыжными палками, стараясь отогнать от себя неприятное воспоминание: мало ли крови довелось видеть ему на своем веку, мало ли слез, мало ли трупов…

Но ведь нельзя вспоминать об этом вечно!

Каратаев попытался подумать о чем-нибудь приятном: единственной приятной мыслью для него теперь была Таня Дробязко и все, что с ней связано…

Вдруг где-то совсем рядом, как показалось охотнику, прогремел взрыв страшной силы; это было столь неожиданно, столь оглушительно, что заставило его вздрогнуть. По лесу прокатилось раскатистое эхо, и Каратаев замер…

"Что это еще?.. — с тревогой подумал он. — Неужели вновь бандиты?.."

Прошло несколько минут — и еще один взрыв, страшнее первого, потряс девственную тайгу: с еловых лап полетел слежавшийся снег, где-то рядом, над самым ухом со свистом пролетела одинокая перепуганная птица и еще через мгновение алое зарево осветило лес — в непроницаемой темноте оно казалось настолько ярким, что заставило охотника зажмуриться…

При всей своей злости, при всем своем отчаянии Чалый отлично понимал: Малину нельзя резать ни при каких обстоятельствах…

Да, эти обстоятельства менялись с калейдоскопической быстротой: удачный побег, в котором мелкий, гаденький фраер-москвичонок, по замыслу опытного блатюка, играл роль «коровы», прошел удачно, а затем удача не просто следовала за беглецами, а волочилась с покорностью самого последнего лагерного петуха.

Захотелось баб и водки? — Зашли в продмаг.

Решил постричься, а заодно продегустировать одеколона и парикмахерш? — Посетил поселковую цирюльню.

И даже самое рискованное, казавшееся неосуществимым и фантастическим, с легкостью сбылось: наверняка во всей военной истории современного мира еще не бывало случая, чтобы сбежавшие с зоны пацаны захватили совершенно секретную технику.

И даже в совсекретном вертолете нашлись наркотики и спиртное!

Но эта нелепая катастрофа перечеркнула все: и сладкие грезы о безбедной жизни на каких-нибудь экзотических островах, и мечты о цветных наложницах и наложниках, о лимузинах и белых телефонах…

К тому же в кабине осталось все нажитое честным грабежом: автомат, патроны и — что самое жуткое — вещмешок, доверху набитый золотым песком.

Как это ни было печально, но ситуация возвращалась на круги своя: Чалый — главное действующее лицо побега, а Малина по-прежнему — "корова"…

Надо было смириться и идти дальше — другого выбора у Астафьева не было.

"Конечно же, этого фраерка можно и нужно опустить, — мелькнула в голове ссученного блатного весьма соблазнительная мысль, но другая мысль, куда более трезвая, остановила его от этого желания: — Конечно, можно, но ведь тогда Малина становится акробатом, а мне, пацану, акробата жрать будет западло…"

Уняв дрожь в руках, Астафьев щелкнул бритвой — лезвие мгновенно спряталось в рукоятке.

— Ладно, прощаю я тебя…

Казалось, Малина не верит в искренность великодушия подельника.

— Что?

— Прощаю, грю… — Иннокентий отвел взгляд, чтобы не смотреть на пляшущую нижнюю челюсть коровы. — Прощаю… Я сам виноват…

— Кеша!.. Родной!.. — Казалось, еще чуть-чуть — и благодарный Малинин рухнет перед ним на колени.

Подавив в себе огромное желание ткнуть эту падаль ногой, Кеша промолвил:

— Так, теперь сматываться надо… Шухера вон какого наделали!.. Не ровен час, ментов сюда нагонят, оцепление и — прочесывать начнут. Давай!..

Малина, бросая на Чалого полные страха взгляды, осторожно поднялся — голова москвича была вжата в плечи, будто бы он в любую минуту ожидал очередного удара.

— Пошли, пошли, — торопил его Астафьев, — быстрей, уходим…

И они пошли, все время ускоряя шаг. Темная тайга окружала их, дыша жутким холодом.

Чалый подумал, что теперь, после взрыва вертолета, наверняка не прошедшего незамеченным в поселке, военные и менты выведут усиленные караулы с собаками, а те возьмут их следы.

Теперь Иннокентий не шел, а, подгоняемый животным страхом, уже бежал — обледеневшие ветви хлестали лицо, ноги спотыкались о бурелом и корни деревьев: счет шел на секунды, за это время надо было как можно дальше уйти от горящего вертолета.

Сзади, тяжело дыша, трусил Малина — для него, незнающего тайгу городского жителя, потерять из виду поводыря было равносильно смерти.

Удивительное дело, но теперь в этот страшный, критический момент Астафьев был для Малинина и палачом и спасителем одновременно; москвич боялся его, как никого не боялся в своей жизни, но еще больше он боялся потерять Чалого из виду.

Позади что-то еще раз громыхнуло — наверное, в КА-0012-"Б" взорвались остатки боеприпасов, и Чалый инстинктивно зажмурился.

Вдруг послышался какой-то шорох — когда Иннокентий обернулся, то увидел: Малина, сидя на корточках, в багровом, на полнеба зареве тихонько скулил…

Не надо было быть кадровым офицером спецназа, чтобы понять причину ночного взрыва: сперва несильного, а затем — совершенно оглушительного.

— Ага, долетались: угробили вертолет. — Несмотря на явный драматизм ситуации, Каратаев заметно повеселел: безоружны, теперь ничто не могло угрожать поселку и его жителям.

Этот взрыв словно бы придал охотнику сил — свистнув Амуру, он устремился к месту катастрофы. В глубине души таежный зимовщик очень надеялся, что бандиты погибли при взрыве, оставалось только убедиться лично.

Михаил был там уже через полчаса, и взору его предстало жутковатое зрелище: поломанные обгоревшие деревья, вертолет, а точнее, то, что от него осталось: обуглившийся корпус, местами еще раскаленный докрасна, безжизненно повисшие лопасти, провалившаяся кабина, мертвые глазницы иллюминаторов с выбитыми стеклами…

От погибшей машины валил нестерпимый жар, и охотник отступил на несколько шагов назад. Да если бы кто-нибудь и остался в кабине — его уже ничто и никто не смог бы спасти.

Неожиданно Амур, тихонько заскулив, вильнул хвостом и поднял на хозяина голову: это заставило того насторожиться.

— Что, Амурушка?

От погибшего вертолета в глубь тайги вели человеческие следы.

Беглецов было двое — один, как сразу же определил таежный следопыт, был побольше, покрупней, он бежал впереди; другой — поменьше, трусил за ним.

"За ними", — не раздумывая, решил Михаил и, бросив прощальный взгляд на некогда грозную машину смерти и разрушения, двинулся по следам…

Ему не надо было объяснять, чьи это следы: ориентируясь по снегу, он мог детально рассказать не только о росте и весе беглецов, но даже об их теперешнем состоянии.

А уж тем более — просчитать в голове примерный план их дальнейших действий.

Следы петляли между деревьями, уходили в глубину леса — теперь Каратаев знал наверняка: час, два, может быть, три, и он обязательно настигнет мерзавцев.

Амур также вошел в азарт — внезапно он прижал уши и зарычал…

— Ты слышал? — дернулся Малина.

— Чего там?

— Собака.

Даже несмотря на почти полную темноту, москвич заметил, как побледнело лицо Чалого.

— Где?

— Да вот… Послушай…

И точно — где-то совсем рядом послышался собачий рык — негромкий, но отчетливый.

— Точно.

— Может быть, волки? — не оборачиваясь, предположил Малинин.

— Да нет, это не волки…

Только инстинкт самосохранения удержал Малину от того, чтобы не закричать, не забиться в истерике.

— Менты?

— Менты, наверное, — наконец-то взял себя в руки Астафьев.

— Прочесывают? — Рот москвича от испуга полураскрылся.

— Прочесывают, — успокоил его подельник. — Так, или ты сейчас бежишь изо всех сил, или я тебя тут бросаю… Понял? — Страшный шепот блатного пробирал Малинина так, что он, так и не закрывая рта, безропотно проследовал за Чалым.

Астафьев, местный житель, прекрасно знал, как правильно уходить от подобного преследования: остановившись, он вывернул карманы и, найдя там несколько раскрошенных «беломорин», аккуратно, чтобы не развеять по ветру драгоценный табак, насыпал крошку в глубокие следы — и в свои, и в Малинины.

Конечно же, можно было поступить куда проще: оставить Малину тут — пока менты занимались бы им, Чалый успел бы выкроить несколько драгоценных, спасительных минут, попытаться уйти еще дальше.

Можно было поступить и того проще: разойтись в разные стороны.

Но оставаться в дикой заснеженной тайге одному, без еды…

Нет, «коровой», в этих страшных условиях воистину священной, нельзя было жертвовать ни при каких условиях.

— Малина, давай, давай; — горячо шептал Чалый, — быстро, быстро…

Москвич и без понуканий бежал из последних сил — недавний рык ментовской собаки будто бы удесятерил его силы.

Меховой треух сбился на лоб, по которому катился грязный пот, зоновский клифт был расстегнут — беглец не обращал на это никакого внимания.

— Давай, давай…

Неожиданно в темноте послышалось близкое журчание воды, и у Чалого мелькнула спасительная мысль, как укрыться от преследования, тем более что теперь задача немного упростилась: урываться надо было не от собак с их чутким обонянием, а от ментов, обоняние которых большой остротой не отличалось.

— Так, давай сюда, — свистящим полушепотом приказал он Малине.

— А?..

— Да давай же… — Держа себя в руках из последних сил, скривился Чалый.

Он подтолкнул обезумевшего от страха москвича вперед — под небольшим обрывом протекал никогда не замерзавший ручей.

— Прыгай!..

— Да я… утону… — пробормотал Малина, — я плавать не умею…

— Идиот, там воробью по хер, не утонешь! — осклабился Астафьев.

— Зачем?

— Плавать буду учить… Потом на море поедешь… А ну, прыгай, твою мать, или я тебя сейчас своими руками утоплю!..

Угроза подействовала — москвич, обдав заледеневший берег мириадами брызг, свалился в воду. Следом за ним туда сошел и Чалый…

Они шли против течения минут двадцать, дрожа и матерясь от холода, но теперь, по хитроумному замыслу опытного блатюка, следы никак не могли вывести на них поганых ментов…

Наверное, Чалый зря израсходовал на собаку остатки табака: не таким псом был Амур, чтобы потерять след, и вскоре он вывел своего хозяина к обрыву.

Каратаев, выйдя к незамерзающему ручью, остановился: следы упирались в берег.

— Да, дела, — тихо, едва слышно проговорил он.

Было очевидно, что уголовники спустились в воду. Может быть, один пошел дальше — по течению, а другой против, предварительно сговорившись между собой встретиться в каком-то условном месте?

Подумав, Михаил сразу же отбросил эту мысль: судя по ментовской ориентировке, слышимой им по радио в УАЗе, только один из беглецов был местным; другой же, Малинин Эс. А., наверняка не отличил бы пихту от дуба.

К тому же Каратаев всерьез и небезосновательно подозревал, что этот самый Малинин, он же Малина, состоит при втором, Астафьевым, он же Чалый, «коровой»; о неравноправии мест, занимаемых беглецами в уголовной иерархии, свидетельствовали татуировки.

Все это говорило в пользу того, что беглецы не разделялись, а пошли вместе.

Михаил задумался: решение следовало принять мгновенно.

Спуститься вниз и попытаться идти по колено в ледяной воде? Но в какую сторону?

Шансов выйти на след пятьдесят на пятьдесят. К тому же точно определить место, где бандиты вышли на берег теперь, в почти кромешную темень, не представлялось возможным даже такому опытному охотнику, как он. Да и ручьи тут холодные: и летом в нем трудно пробыть больше пяти минут, а теперь — минут тридцать…

Подумав, Каратаев принял единственно верное, как ему показалось, решение: вернуться в поселок.

"Ничего, все равно они не могут уйти далеко, — решил он, — мороз усиливается, ноги пропотеют, одежда намокнет… А это значит, что придется искать какое-нибудь пристанище: отогреться, обсушиться…"

В этом районе находилось два заброшенных зимовья, и охотник решил завтра же утром, перейдя ручей в другом месте, попробовать застать бандитов врасплох…

К заброшенному зимовью, которое Астафьев несколько часов назад приметил еще с вертолета, они вышли только под утро: у обоих беглецов от холода зуб на зуб не попадал. Еще бы! — брести в предновогодний мороз по колено в воде — удовольствие ниже среднего.

Зимовье оказалось запертым — пришлось прилично повозиться, чтобы содрать огромный, заржавленный амбарный замок, висевший на двери: такие замки вешают не столько от лихих людей, сколько от хищников: медведю-шатуну ничего не стоит если и не развалить такой домик, то превратить его в берлогу.

Зато в зимовье беглецы были вознаграждены сторицей: тут, на их счастье, нашлись и спички, и керосин, и печка-буржуйка, сделанная, по старой дальневосточной традиции, из выброшенной бензиновой бочки, и перемена одежды, несколько телогреек, и даже немного еды: пара банок отдающей ружейной смазкой армейской тушенки, пачка чая и две случайно найденные сигареты (полторы из которых выкурил, естественно, Чалый) вернули страдальцев к жизни.

— Ну и что теперь? — немного осмелев, осведомился Малина.

— Че, че… Хрен тебе через плечо, — буркнул Чалый и отрыгнулся.

— Может быть, попробовать какой-нибудь другой вертолет угнать? — Предположение москвича прозвучало настолько дико и нелепо, что Чалый даже улыбнулся.

— Все, кончились вертолеты. Уходить надо. Теперь менты тайгу по полной программе шмонать будут. Тайгу прошмонают, что прапорщик Красноталь — твою шконку.

Даже упоминание о контролере Краснотале, наверняка уже покойном, не придало Малинину оптимизма.

— Ну, а куда?

— К "железке".

— Куда?.. — не понял Малина.

— Ну, к железной дороге. С Китаем у нас не получилось — ничего, попробуем хотя бы до Хабары добраться. У меня там корефан есть классный — думаю, что поможет и с ксивами, и с лавьем, и с цивильными «кишками». — Астафьев, сожрав всю тушенку, сварив из чая чифирь и милостливо поделившись с шестеркой «четвераками», то есть четвертой заваркой, решил пока не резать подельника на мясо, сделав это завтра или послезавтра.

— А… далеко до нее?

— Километров пять-шесть. — Чалый немного помолчал, а затем произнес трагически: — Во, бля, если бы не ты… Давно бы в Китае кочумарили… Ладно, Малина, ложись спать, завтра утром выходим.

Огонь в раскаленной докрасна буржуйке догорал, мокрая одежда, дыша теплой сыростью, сушилась рядом.

Малина спал, тихо посапывая, а Чалый нервно ворочался с боку на бок.

Мысли о навсегда упущенной возможности провести остаток жизни в неге и комфорте так, чтобы потом не было стыдно за бесцельно прожитые в «командировках» годы, не давали ему заснуть…