Закон тени

Пико уложил в сумку все, что у него было ценного, и внимательно проверил, не осталось ли чего в гостинице. Убедившись, что верительные грамоты, которые ему дал Лоренцо, на месте, он отправился к площади перед базиликой, как обычно, занятой бродячими торговцами, снующими между пилигримами. Выбрав среди них человека с тачкой, груженной разноцветными тканями, он обратился к нему:

— Где дома флорентийской диаспоры?

Торговец, отдуваясь, подозрительно на него взглянул:

— На что тебе эти скупердяи? Они помешаны на своих флоринах, дешево покупают и дорого перепродают, заняли площадь, принадлежащую нам, коренным римлянам. Если тебе нужна хорошая ткань, купи у меня. Ее хватит, чтобы одеть всю знать вместе со свитой.

Пико отрицательно покачал головой.

— Я не торговец. Мне ничего не надо. Я просто ищу одного из них.

— Художника? — с состраданием отозвался тот. — Если не купец, значит, мазилка. Из уроженцев этого города ничего другого не получается. Можно подумать, им не хватает расписанных стен в наших церквях. Надо еще малевать!.. У Понте Ротто живут твои флорентинцы, со стороны Реголы.

Он неопределенно махнул рукой перед собой.

— И хорошо бы, кого-нибудь из них подвесили на одной из этих арок!

— Куда же мне повернуть?

Лоточник махнул в сторону узкой улочки, которая вклинивалась между патриархией и ближней капеллой.

— Это не близко, надо пройти весь город почти до моста Ангела. Спуститесь к госпиталю перед баптистерием, а оттуда повернете к старому храму Клавдия, что за стеной города. Пойдете вдоль внешней стены и в конце спуска увидите развалины терм Каракаллы, где стоят печи. Там производят известь для фабрик. В доки ее возят на телегах. Если повезет, то поймаете транспорт до реки. Телеги ходят каждый день от Кампо-деи-Фьори до Канцелярии. А там уже рукой подать, чуть больше полета стрелы.

Юноша кивнул в знак благодарности и двинулся в указанном направлении. Как и сказал торговец, ему удалось часть дороги до центра города проехать на телеге с известью. Пока местность не стала более знакомой, он ехал по безымянным закоулкам, заросшим травой, которая вела с античными руинами беспощадную битву за территорию. За последним поворотом показалась площадка перед башней, возвышавшейся над развалинами кирпичных храмов. Старинные здания лежали в руинах, и те их части, что еще возвышались над землей, люди приспособили под нехитрые жилища. От домов поднимались дымки, доносились запах еды и крики ребятишек, игравших среди камней. Пико слез с телеги, и ему указали путь к ветхим постройкам, видневшимся на другой стороне площади.

Здесь в пейзаже преобладали лавки и магазины. Пройти по узким улицам было трудно из-за сновавших туда-сюда торговых повозок, да и улицы зачастую кончались тупиками, и приходилось возвращаться и выбирать другой путь. Не раз ему казалось, что он здесь уже проходил, и сбивчивые объяснения дороги ему мало помогали.

Наконец голос с характерным тосканским выговором сказал хоть что-то полезное:

— Сер Манетто Коринальдези? Доверенное лицо Медичи? Он живет там, за поворотом.

Тосканец указал на приземистое здание на углу переулка. На фасад дома выходило несколько запертых дверей.

Пико постучал в ту, которая показалась ему входом в палаццо. После долгого ожидания он услышал, как изнутри лязгнул засов.

— Вы сер Манетто, представитель дома Медичи? — спросил он у открывшего ему человека.

Тот скорчил недоверчивую гримасу. Вместо того чтобы посторониться и впустить гостя в дом, он сам протиснулся наружу и подозрительным взглядом окинул переулок. Потом, убедившись, что Пико один, принялся разглядывать его с головы до ног.

— Кто его хочет видеть?

— Так это вы? — настаивал юноша, которому все это начало действовать на нервы.

— Смотря по обстоятельствам.

— По каким обстоятельствам?

— Смотря что вы просите или предлагаете, — сухо ответил тот, так и не пригласив Пико войти.

Перед ним стоял маленький человечек с худым лицом и шапкой иссиня-черных волос, низко спускавшихся на лоб и закрывавших хитрые темные глаза в сетке морщин. Яркая, броская одежда выдавала стремление казаться моложе своих лет. Да и волосы, скорее всего, были черны не от природы, а от отвара ореховых шапочек.

Пико начал терять терпение. Он открыл сумку, которую носил на поясе, достал оттуда бумагу, написанную рукой Великолепного, и сунул человечку под самый нос. Тот быстро пробежал несколько строчек, сделал шаг назад и жестом пригласил его в дом.

— Простите мне осторожность, которую иностранец может принять за невежливость, — проговорил коротышка, поднимаясь впереди гостя по крутой лестнице.

Видимо, он почувствовал, что должен объясниться. Поднявшись на второй этаж и закрыв дверь у себя за спиной, он наконец успокоился и указал Пико на табурет возле письменного стола. Себе он ногой пододвинул второй и уселся рядом, так близко, что юноша ощутил его несвежее дыхание.

— Чего хочет от меня властитель Флоренции? Что я могу для него сделать? — начал хозяин с притворной веселостью, которая не вязалась с тихим, вкрадчивым голосом. — Он желает получить отчеты по счетам? Все в полном порядке, до последнего флорина и штуки шелка.

— Ничего, что касалось бы коммерции. Великолепный направил меня к вам, чтобы вы мне оказали содействие в одном деликатном деле.

— А точнее? Записка сера Лоренцо довольно туманна. Там мало что сказано, кроме того, что он вас рекомендует. Но мне достаточно его слова, хотя времена сейчас не те, чтобы пребывать в неопределенности.

— Почему?

Коротышка придвинулся еще ближе, словно боясь, что даже в этих стенах его кто-нибудь подслушает.

— С тех пор как Сикст Четвертый стал Папой, да будет проклят этот день, для флорентинцев настали тяжелые времена. Прежде всего для диаспоры, а уж для нас, представителей дома Медичи, и подавно. Сикст не скрывает притязаний на наш город, который прочит во владение своему племяннику Риарио. Всем известно, что он приложил руку к заговору Пацци, который едва не отправил синьора Лоренцо к праотцам. Великолепный отплатил за себя кровью заговорщиков, — заметил хозяин дома со злобной искрой в глазах, — но его гнев на Папу все еще не угас. С начала войны с Феррарой ходят слухи, что город рано или поздно возьмется за оружие. Я был вынужден сократить свои дела, сижу на чемоданах, готовый бежать.

Пико огляделся кругом. Здесь действительно не чувствовалось той рабочей атмосферы, которая должна быть в представительстве самой крупной итальянской торговой компании. Напротив, везде царило запустение, валялись нераспакованные тюки, в углу виднелись рулоны тканей.

Манетто проследил за взглядом гостя и, похоже, догадался, о чем тот подумал.

— Да, сейчас торговля идет неважно. Хотя время самое благоприятное. С тех пор как папы вернулись из Авиньона[41], здесь все в движении. Новые дома, улицы, постройки. Для всего этого нужны деньги и оснащение: мебель, отделка. Эх, сколько можно было бы сделать…

— В самом деле?

— В Риме непочатый край работы. Палаццо растут из ничего, как грибы. Раньше всех отстроились дворцы венецианцев. Это просто какое-то чудо. Потом пришла очередь палаццо Риарио, а теперь — Канцелярии, которая пугает своими размерами.

— Почему?

— Там груды бумаг. Папа словно решил завалить декретами весь мир. Вы же знаете, как это бывает: сначала приходят бумаги, потом являются шпаги. И галеры, если судить по тому, что рассказывают о подвалах Канцелярии, где сидит инквизиция. Каждый день из земли вырастает что-нибудь новое, и по большей части это дорогие здания. Сначала, чтобы поддержать своды новых церквей, разобрали колонны храмов. Потом принялись за камень и туф для дворцов знати. А теперь, чтобы получить известь для строительства, жгут мрамор и статуи. Каждая новая улица — как удар ножа свинобойца, который отсекает голову очередному борову.

— Да, я видел, какие опустошения произвели в термах. Но разрушение и обновление материи — закон природы, — заметил юноша, а про себя добавил: «Одни формы умирают, чтобы дать жизнь другим, и новые формы возрождаются в новом виде. А иногда и в том же самом».

— Может, вы и правы. Но ведь не судьба античных памятников беспокоит Великолепного, правда? — пробурчал Манетто, которого явно задело последнее утверждение Джованни. — Чего он хочет?

Пико помедлил, подбирая слова.

— Информации.

На морщинистом лице торговца появилась ироническая гримаса.

— Чего? Как видно, сер Лоренцо ничуть не переменился. Сколько я его знаю, он всегда был любопытнее любой мыши в амбаре. Думаю, ему было бы интересно, что варится в кастрюле у Папы Сикста. А что, его соглядатаи заблудились в толпе благочестивых дам, украшающих папский двор? Найти их в таком изобилии потаскушек будет нелегко. Говорят, их там несколько тысяч.

Он и дальше продолжал бы в том же духе, но Пико нетерпеливым жестом его остановил:

— Я приехал не за этим. Мне надо знать все, что вам известно о деятельности вашего земляка, Леона Альберти. Он много лет жил в Риме, здесь и умер. Он владел одной вещью, которая нужна Великолепному, и мне поручено ее найти.

— Баттиста? Архитектор? — переспросил торговец и просиял.

Пико понял, что тот наконец удостоверился в некоммерческой, далекой от политики цели его визита. Наверное, для него архитекторы не принадлежали к опасной категории людей.

— Что именно вы должны найти для Великолепного?

— Творения гения Альберти.

Пико выигрывал время. Простоватый вид собеседника не располагал к длинным объяснениям. Да и историю Симонетты Веспуччи тоже затрагивать не хотелось.

— Баттиста… Баттиста Альберти. Конечно, помню. Я был с ним знаком. Но он уже много лет как умер, — с показной небрежностью отозвался Манетто. — Говорят, редкого ума был человек, но нечасто у нас появлялся. Принадлежал он к флорентийскому роду, это правда, но очень увлекался древностями Вечного города и потому, наверное, причислял себя к римлянам. Ученый человек… Жил он очень замкнуто. Теперь припоминаю, что он словно бы исчез за несколько лет до смерти. То есть он был, его тело расхаживало по улицам, но душа находилась где-то далеко. — Манетто снова окинул Пико критическим взглядом. — А вам не помешало бы перекусить. У вас такой вид, будто вы несколько дней не ели.

Хотя ночные приключения порядком вымотали юношу, молодой желудок давал о себе знать. Он благодарно кивнул, и флорентинец, подойдя к шкафчику, открыл дверцу. Оттуда появились металлическое блюдо и небольшой бокал. Манетто поставил все это на стол и исчез в соседней комнате. Шкафчик остался открытым.

Пико подошел и с любопытством туда заглянул. Полки заполняли сшитые книги и рукописи в свитках. Некоторые аккуратно свернуты, другие запихнуты на полки как попало, словно кто-то собирался их прочесть, но второпях спрятал, не заботясь о том, чтобы они лежали в порядке. Его внимание привлек крупный пергамент, на котором были хорошо видны буквы греческого алфавита. Рядом располагались и другие греческие рукописи, перетянутые лентой.

Пико быстро перелистал несколько книг. Одна была копией «Энеиды» с небольшими иллюстрациями. Соседняя представляла собой брошюру на латыни, без названия, страницы ее пестрели геометрическими рисунками. Он открыл еще одну рукопись, исписанную мелким, нервным почерком.

Титульный лист его удивил: «Книга Пимандера, продиктованная Гермесом Триждывеличайшим и переведенная на вульгарную латынь[42] Людовико Ладзарелли». Перелистав первые страницы, он услышал шаги флорентинца и быстро отошел от шкафчика.

Торговец принес круглый хлебец, большой кусок сыра и кувшин вина. Пико стоя набросился на еду, отломив большой ломоть хлеба. Флорентинец с довольным видом налил ему вина, и Пико с аппетитом взялся за сыр. Только тогда, словно что-то внезапно вспомнив, хозяин дома быстро захлопнул шкафчик.

— Вы владеете греческим, сер Манетто? — спросил юноша, жадно откусывая еще сыра.

Он старался произнести эту фразу как можно более безразлично, но подметил, как торговец вздрогнул.

— А почему вы спрашиваете?

В голосе Манетто снова зазвучало подозрение. Он повернулся к шкафчику.

— А, понимаю, мои книги… Как я вам уже сказал, друг мой, работы стало меньше. Остается время на духовные радости. У меня появилась возможность посещать кафедру университета возле церкви Сант-Иво. На лекциях я и выучил греческий: там немало студентов на нем говорят. Ведь с тех пор как Константинополь попал под власть турок, многие греки перебрались к нам. В особенности те, кто изучал Платона, и последователи Помпония Лаэта. В этом кругу вращался и Леон Баттиста Альберти.

— Помпоний Лаэт, гуманист? — спросил Пико.

Он часто слышал это имя от болонских эрудитов и от Лоренцо. Тот произносил его с мрачным выражением, которого Пико в тот момент не понял.

— Большой любитель античных авторов, — ответил флорентинец. — И такой же загадочный, как они. Говорят, он происходит из знатной салернской семьи, внебрачный сын князя Сансеверино. Его настоящее имя неизвестно. Юлиус Помпониус Лаэтус — это псевдоним, который он себе взял, когда начал собирать вокруг себя римских ученых. Со временем из них создался кружок.

— Чем они занимаются?

— Прославляют идеи Платона. Да и кто их знает, чем еще.

На лице Манетто появилось то же ироническое выражение, которое Пико не раз видел у властителя Флоренции.

— Чему вы улыбаетесь?

Торговец вдруг посерьезнел.

— Тем сплетням, что ходят о них. Помпоний во всем руководствуется Платоном, но мне кажется, что он вкладывает в учение великого грека больше, чем сам автор. Говорят, что любовь, соединяющая кружок, совсем не такая братская и чистая, какая должна соединять учителя с учениками. Если бы не уважение к его славе, их бы запросто предали позору как содомитов. «Egregio culo fata benigna favent» — вот как звучат их стихи.

— «Судьба благоприятствует хорошим задницам», — перевел Пико и сам не удержался от улыбки. — И Альберти у них бывал?

— Не думаю, чтобы он перенял их странные наклонности. А вот на тех историях, что Платон рассказывает в своих сочинениях, он был просто помешан. Знаете, что он мне сказал однажды?

— Что?

— Что во всех сочинениях античных авторов скрыт тайный смысл, разгадать который способен только посвященный. По его мнению, «Энеида» Вергилия за приключениями героя тоже скрывает тайную историю. Я пробовал выудить ее из текста, но у меня мало что получилось. А теперь Великолепный хочет познакомиться с сочинениями Альберти. Зачем? Не думаю, чтобы Лоренцо особенно о нем заботился в последние годы жизни.

Под тяжелым взглядом торговца, в котором снова загорелось подозрение, Пико помедлил в нерешительности.

— С сочинениями Альберти… а еще более — с его бумагами.

— Даже так? Но ведь все, что он написал, хорошо известно. Что там еще искать?

— Последние сочинения… То, что осталось скрытым в его личных документах, — смущенно объяснил Пико. — Сер Лоренцо задумал собрать все сочинения своего великого согражданина и напечатать их на новом станке. Он полагает, что в Риме могут находиться неизвестные работы. Мне нужна ваша помощь в их розыске у тех, кто его знал и был к нему близок, особенно в последние годы.

— Ничего не осталось, — пожал плечами Манетто. — А если что-то и было, то кануло вместе с ним. Леон Баттиста был нелюдимым человеком, я вам уже говорил.

— Но он же с кем-то встречался, даже будучи таким отшельником. У него наверняка были друзья, которые хорошо его знали. Кому перешло все состояние после смерти? Был он женат? Имел детей? Может, была какая-то женщина?..

— У Баттисты? Жена и дети? — перебил его торговец. — Женщины? Нет, не тот он был человек. Не было у него женщин. И потом, он ведь постригся еще молодым. Конечно, это ровным счетом ничего не значит, особенно если посмотреть, какой пример подает церковная верхушка, но им в жизни руководили только собственные увлечения. Строительство поглощало его целиком. Он служил аббревиатором, но так, в качестве синекуры. Нет, все его помыслы были лишь об архитектуре, и время он проводил только в компании себе подобных до самого заговора.

— Какого заговора?

— Заговора аббревиаторов. Его еще называют заговором платонистов. Точнее, колдунов, как тогда все говорили. Это случилось в тысяча четыреста шестьдесят восьмом году, в правление Папы Павла Второго. Тюрьмы в Риме были переполнены поэтами и мечтателями. Папа считал их язычниками и убийцами и был уверен в том, что группа студентов-платонистов хотела извести его с помощью колдовства. Многие из них были аббревиаторами.

— А кто это?

— Образованные люди с литературным даром, способные придать доходчивую и яркую форму речам главы христианского мира. Хотя по большей части их занимали только в редактировании обычной корреспонденции Ватикана. Закрытая, подозрительная каста, довольная условиями работы и ревниво охраняющая свои привилегии. Они часто входили в противоречия с курией. Наверное, поэтому их и заподозрили в заговоре против понтифика. По причине этих подозрений коллегию тогда распустили. Поговаривали даже о ереси и о каких-то дьявольских ритуалах, отправлявшихся под прикрытием священных дворцов. Сикст Четвертый возобновил коллегию, но с тех пор их работу жестко контролируют монахи из инквизиции.

— Леон Баттиста тоже был членом коллегии?

— Да, до самого ее роспуска в тысяча четыреста шестьдесят четвертом[43].

— Значит, между этими людьми до последнего дня существовали контакты. Может быть, с кем-нибудь из них он был в дружеских отношениях. И возможно, кому-то известна дальнейшая судьба его бумаг, — с сомнением заметил Пико.

— Задача не из легких… Все они люди замкнутые, мало кому доверяют. В те времена я знал такого. Не совсем обычный человек… Он рассказывал мне именно об Альберти.

— Рассказывал о Леоне Баттисте? — оживился юноша. — И что он говорил?

— Не так много, — отозвался Манетто, удивленный такой реакцией. — Я уже забыл, в связи с чем мы о нем вспомнили. Он сказал, что архитектор питал страсть к античным памятникам и занимался исследованием руин. Вы тоже это знаете. Но он говорил и еще кое о чем.

— О чем?

— У флорентинца все время с собой была рукопись, которую он никому не показывал. Время от времени, будучи уверен, что его никто не видит, он погружался в нее, как в глубокую медитацию.

— Что за рукопись?! — взволнованно воскликнул Пико. — Какова ее дальнейшая судьба?

— Понятия не имею. Никогда этим не интересовался. Тогда мне это казалось неважным.

Пико помолчал, задумавшись.

— Необычный человек… А почему необычный?

— А из-за цвета волос. Он был огненно-рыжий, даже тевтоны такими не бывают. Словно из адского пламени выскочил. Узкоплечий, бледный… Звали его Марко. Я до сих пор себя спрашиваю, как случилось, что его зачислили аббревиатором. У нас в Риме рыжих не жалуют, и курия не делает исключений, если дело касается веры или предрассудков.

Манетто говорил о давних делах так, словно был их живым свидетелем. И у Пико снова возникло ощущение, что он гораздо старше, чем хочет казаться.

— А Леон Баттиста? Его тоже коснулись гонения?

— Нет, ему ничто не угрожало, по крайней мере официально. Конечно, он имел сношения с заговорщиками, поскольку принадлежал к школе Платона. Но от подозрений его спасло полное погружение в искусство. Хотя тот факт, что архитектор находился под покровительством кардинала Просперо Колонны и часто у него бывал, вряд ли нравился Павлу Второму.

— Почему вы так решили?

— Колонна никогда не пользовались симпатией Святого престола. Они всегда были мятежниками, поддерживали императора, враждовали с другими семьями и не угодничали. Слишком сильные, чтобы стать бандитами, и чересчур слабые, чтобы обеспечить себе папство, они проявляли силу на бастионах и слабость в стенах города. Народ их поддерживал. Это семейство провело больше времени в изгнании или в одиночных камерах, чем в собственных дворцах, но без них не было бы Рима. Вот и нынче, когда они снова на ножах с Папой, в коллегии кардиналов есть один из них, Джованни. И тех, кто прочит его в Папы, предостаточно, как и тех, кто хотел бы его уничтожить.

Пико был озадачен.

— На чем же держится государство, если одна его часть в постоянной вражде с другой? И как Альберти удавалось выкручиваться? Вы говорите, он держал сторону Колонны. И в то же время имел должность в курии?

— В этом особенность Рима и его сила: в Риме правит не конкретный принцепс, а преходящая власть, и длительность правления в руках Божьих. Все склоняются перед этой властью в надежде, что завтра колесо Фортуны повернется в их сторону. То, что сегодня в руках Орсини, завтра перейдет к Колонне, а послезавтра — к Савелли или Вителлески. Все преклоняют колени перед папской тиарой и плетут заговоры, чтобы ею завладеть. В таком согласии Рим живет уже тысячелетие. Но если явится настоящий правитель, город разлетится вдребезги, как стеклянный колокол, в который позвонили ударом молотка.

— Не может быть, — задумчиво промолвил Пико.

Манетто подошел к окну.

— Как на карнавале, который разгулялся на улицах, — неожиданно заметил он. — Круговращение масок, а лиц не видно. Вы ничего не заметили, сер Пико?

Юноша оторвался от своих мыслей.

— Карнавал? Весь город в праздничной лихорадке. Может, чересчур возбужден для столицы христианского мира.

Манетто бросил на него взгляд.

— Именно так. Есть в этих днях что-то нездоровое, какой-то яд поражает улицы и заражает людей, как миазмы с болот Агро-Романо. И так каждый год.

Пико пожал плечами.

— Может, такова природа праздников? Разве нарушение всех правил, скрытое под масками, не связано с языческими обрядами? Древние римляне на несколько дней открывали железную дверь, чтобы выпустить наружу богов подземного мира. С течением веков эти обычаи стали забываться, но праздник сохранился во всей Италии. И он источник радости, а не тревоги.

— Рим — город не такой, как все. Вы никогда об этом не думали, Пико? Его время отмечено кровью. Вспомните мифы о возведении Ниневии, Трои, великого Вавилона. Любовь богов к земным женщинам, подвиги героев. Или прибежище для народов, которые вынуждены сняться со своих выжженных земель, но которых ведет надежда. Таковы наша Флоренция или Венеция. А Рим, родившийся на месте крови, пролитой братьями, этот кровавый след тащит на себе сквозь века.

— И это делает карнавал таким жестоким? — недоверчиво заметил Пико.

Собственные слова напомнили ему горькую отповедь Лоренцо. Может ли величие покоиться на жестокости? И величие Рима тоже не избежало этого проклятия?

— Не карнавал, друг мой, — ответил Манетто. — Я в Риме уже много лет и представляю дом Медичи еще со времен Козимо. Я хорошо изучил этот город и знаю, каков он на поверхности и что таится в его глубинах. Жажда разрушения законов проявляется здесь по-разному. Наверное, вам не помешало бы увидеть хотя бы один случай собственными глазами. Начните, к примеру, с забега на горе Тестаччо. Он состоится сегодня после часу дня.

— Что-то мне не хочется присутствовать при игрищах, сер Манетто.

— Игрищах? Может, и так, но люди как дети. В играх видно, кто из них вырастет, как в змеином яйце виден свернувшийся змееныш. Выпейте еще глоток, вам не помешает.

Отдав несколько распоряжений привратнику, Манетто проводил Пико на улицу. Они вышли на берег напротив острова Тиберина. В этом месте вся река была покрыта множеством разных лодок. Крупные, груженные зерном баржи шли на разгрузку в порт Рипетта, а вверх и вниз по течению сновало множество мелких суденышек, с трудом лавируя и пробивая себе дорогу.

Дула трамонтана, и холод пробирал до костей. Дрожа и стараясь согреться, Пико завернулся в плащ. Вода отливала свинцом, и по течению плыли куски льда. Манетто перегнулся через загородку и крикнул маленькую лодку, плывшую недалеко от них к устью.

— Эй, лодочник, довезешь до ворот Портуенсе?

А потом, когда лодочник принялся грести в их сторону, Манетто тоже заметил плавающий в воде лед.

— У нас так всякий год. Каждая зима холоднее предыдущей. Говорят, все Апеннины покрыты снегом, и льдины от истоков Тибра доплывают сюда.

— На севере тоже погода неустойчивая. В прошлом году замерзла венецианская лагуна. Войска, которые шли осаждать Феррару, двигались по льду вместе с лошадьми и повозками, — отозвался юноша. — Похоже, земля гаснет, как свеча, у которой выгорел фитиль.

— Говорят, всему виной Венецианская республика. Они вырубают леса в Карнии на строительство кораблей, и без этого естественного заслона холодные ветра из Германии беспрепятственно проникают за Альпы и бушуют во всю силу.

Пико недоверчиво нахмурился.

— Считаете довод неубедительным? — осведомился Манетто, следя глазами за лодочником.

Тот уже подгреб к отмели и с силой воткнул весло в грязный песок, приглашая их садиться.

— Не думаю, что этого достаточно, чтобы объяснить такой серьезный феномен, — ответил Пико, прыгая в лодку.

Манетто прыгнул следом. Они уселись на рассохшиеся скамейки.

— Я считаю, что в огромной массе земли находятся в постоянном движении мириады атомов и это дает тепло. По каким-то причинам это непрестанное движение, в ходе вечного падения в пустоте, подвержено колебаниям.

Манетто с видимым интересом вслушивался в теорию Пико. Потом помотал головой.

— Ведь это логично, вы не находите? — спросил Джованни.

— Может быть, но я не стал бы об этом распространяться. По крайней мере, здесь.

Флорентинец указал на башню колокольни, нависшей как раз над их головами на вершине холма, который плавно спускался к берегу.

— Мы почти приехали.

Лодка причалила. В этом месте полосу прибрежного песка с двух сторон окружали развалины старинного здания длиной в несколько сотен шагов. Арки и пристани обвалились, и из воды здесь и там торчали мраморные блоки.

— Тут когда-то был главный порт Рима, — сказал Манетто. — Теперь он заброшен, хотя каждый из пап пытается привести его в рабочее состояние, чтобы открыть навигацию в сторону Остии.

На коротких участках сохранившейся набережной виднелись сваленные в кучи ящики и бочки, словно только что сгруженные с какой-нибудь баржи. Но повсюду царил дух запустения, и земли вокруг бывшего порта заросли чахлым кустарником, над которым в поисках пищи кружили стаи ворон.

Следуя за своим спутником, Пико шел по тропинке вдоль полуразрушенной стены. С той минуты, как они сошли на берег, до них, несмотря на пустынную местность, все время доносился смутный шум многих голосов, как будто где-то поблизости собралась большая толпа. Иногда шум прорезал приглушенный рев, похожий на мычание. По мере того как они поднимались на небольшой холм, находившийся прямо перед ними, голоса слышались все отчетливее. Крики и пение сопровождали звуки каких-то духовых инструментов и рокот барабанов. Поначалу им было не видно, что происходит за подъемом. Но потом тропа свернула, и они оказались в небольшой долине у подножия холма, как по волшебству, попав в самую гущу толпы.

— Это Черепковая гора, — пояснил Манетто юноше, который с любопытством оглядывал кишащих вокруг оборванных людей. — Я вам говорил, что у нас полно карнавалов. Перед вами один из них.

Снова прозвучала барабанная дробь. Она доносилась с верхушки холма, где шевелились какие-то темные фигуры. Джованни вгляделся и различил форму солдат Ватикана. Они хлопотали вокруг чего-то, напоминавшего сваленные в кучу большие ящики. Барабаны опять загремели. Теперь к их звуку присоединилось сиплое мычание, которое юноша уже слышал издалека, но не мог определить, что это такое.

— Они что, быков там режут? — удивленно обратился Пико к флорентинцу.

— Нет, это удовольствие они предоставят досточтимым квиритам[44],— иронически отозвался тот.

В этот момент воздух прорезал сигнал грубы, и ему ответил радостный вопль толпы. Солдаты на вершине холма наклонились над ящиками и столкнули их вниз.

Раскачиваясь на ходу и подпрыгивая на кочках, ящики покатились по склону, все убыстряя движение. На самом деле то были не просто ящики, а маленькие тележки.

Толпа подалась вперед, словно пытаясь остановить их, пока они не развалились у подножия холма.

Одна тележка перевернулась и на ходу сбила другую. От толчка обе развалились, и быки, заколоченные в них, кубарем покатились вниз, завывая от боли.

Еще одна телега с размаху налетела на выступ скалы, встала дыбом, сделала полный оборот в воздухе и разлетелась. Животное оказалось зажато между обломков и покатилось вниз, оставляя на камнях кровавый след.

Наконец то, что осталось от тележек, докатилось до подножия холма. Обломки досок и воющие от ужаса и боли животные врезались в бегущую навстречу толпу. Люди не обращали внимания на опасность. Первые ряды еще пытались посторониться, чтобы не угодить под колеса и обломки, и хватались за борта тележек, стараясь их остановить. Но многие из задних рядов оказались-таки под колесами, пока щепки и истерзанные животные не остановились внизу. А сверху за этой бойней, вопя от восторга и хохоча до упаду, наблюдали папские солдаты.

Вооружившись ножами, толпа накинулась на полуживых быков. Люди ногтями выцарапывали тех, что еще застряли в телегах. Животных растерзали на куски живыми, хохоча и норовя отрезать себе кусок пожирнее.

В несколько мгновений крики замученных животных стихли, а их еще дымящееся мясо перекочевало в корзины и короба.

— Вас смущает такое варварство? — спросил Манетто, заметив ужас на лице Пико. — Вы спрашивали об Альберти. А знаете, он живо интересовался этими древними обрядами. Никогда бы не сказали, правда? Такой человек, как он, жадный до всех проявлений природы и движений души, увлекался этими кровавыми обычаями!.. Но Рим не только таков. Здесь обитают утонченные знатоки античной культуры. Я могу вам их показать, — вдруг оживился флорентинец, словно его осенила новая идея. — Кардинал Риарио объявил большой праздник по случаю карнавала и пригласил все знаменитые семейства Рима, даже тех, кто люто его ненавидит. Приглашены также представители диаспор, в том числе и неаполитанцы, с которыми Папа в состоянии войны. Пойдемте туда со мной, и у вас появится возможность познакомиться с теми, кто будет вам полезен.

— Когда состоится праздник?

— Завтра после заката. Ждите меня у палаццо Риарио со стороны церкви Санти-Апостоли. У кого-нибудь спросите, как пройти. Это как раз там, где дорога поднимается на холм Квиринал. Я же прошу отпустить меня до конца дня. Великолепный — хозяин взыскательный, даже когда находится далеко.

Манетто, видимо, не терпелось избавиться от гостя. Он то и дело бросал быстрые взгляды на подножие холма. Пико тоже туда посмотрел. В толпе, уходившей восвояси с добычей, были дети, и шли они в первых рядах.

Однако, вглядевшись, он обнаружил, что это карлики. Они все были на одно лицо, но у Пико появилась уверенность, что его дорога снова пересеклась с дорогой странного египетского племени. Прощаясь с флорентинцем, он подумал, что ему слишком быстро продемонстрировали самые мрачные и мерзкие стороны городской жизни.