В крипте колонны Траяна

— Вы ее все-таки нашли, — прошелестел у него за спиной чей-то бесцветный голос.

Джованни резко обернулся, ища под плащом рукоять кинжала. Крипта заполнилась темными силуэтами, словно странные фигуры, изваянные на зданиях и фонтанах города-грезы, внезапно сошли со своих мест и ожили.

Он захлопнул книгу и сунул ее под куртку, чтобы освободить руки. А может, ему не хотелось с ней расставаться.

Человек, заговоривший с ним, улыбнулся из-под капюшона, низко надвинутого на лицо.

— Это ни к чему, друг мой. Мы хорошо знаем книгу, для нас в ней нет секретов. Но для всех ее содержание должно оставаться тайной, пока не настанет время и великий Архитектор не сможет воздвигнуть свой храм. Тот, что задумал Леон Баттиста. Отдайте книгу.

Пико отступил на несколько шагов и уперся спиной в стену. С этой позиции ему было хорошо видно всех. В крипте стояли двенадцать человек, вооруженных обоюдоострыми мечами. Они держали оружие вертикально, как большие свечи во время церковных процессий. И было в них что-то странное — какая-то нелепая смесь покорности и угрозы. Эти люди не выглядели воинами, в то же время в них чувствовалась готовность напасть.

Он вгляделся в их лица и был поражен тем, насколько они не похожи друг на друга. Иные несли на себе печать аристократического благородства, иные были обветрены и обожжены солнцем, а иные хранили следы нищеты. Но у всех решительно блестели глаза.

Один из них, державшийся за спиной говорившего, шагнул вперед.

— Да, друг мой. Ты искал Академию. Она перед тобой, — сказал Франческо Колонна. — Отдай книгу — или умрешь.


Пико быстро оценил ситуацию. У незнакомцев был явный численный перевес, но структура пространства зала работала на него. Стараясь не привлекать внимания, он дотянулся рукой до кинжала под плащом и крепко стиснул рукоятку.

Мышцы на шее инстинктивно напряглись. Мозг лихорадочно работал, вспоминая занятия в ружейных залах. Поединок — это как игра в шахматы, где побеждают или терпят поражение в один ход. Ты все время на шахматной доске, где твои противники — пешки. Пользуйся врагом как щитом, как поступил с пешками, защищаясь от ферзя.

Если он бросится в центр группы и заколет первым того, кто говорил, то остальные невольно загородят его своими телами. И если у них нет привычки выкручиваться из любой ситуации, то, скорее всего, они ранят друг друга. Или же, как раз наоборот, опасаясь нанести друг другу увечье, они затопчутся в нерешительности и дадут ему уйти.

— Великий Архитектор? Кто это? — спросил Пико. — Кстати, с кем имею честь?..

Джованни тянул время, шагнув к незнакомцам и занимая еще более выгодную позицию.

— Он стоит у начала всего сущего. К нему жаждут вернуться наши души, обессиленные обманом короткой интерлюдии, которая зовется жизнью. Я всего лишь скромный подражатель его делу. Мое имя Абенцио Спина. Отдайте мне книгу, — повторил Спина, протянув руку. — Она написана не для глаз непосвященного.

Пико поднял кинжал на уровень груди, защищая то, что находилось у него под курткой.

— Не раньше, чем эти страницы откроют мне свою тайну. Не отдам!

Силуэты сомкнулись в кольцо, ощетинившееся клинками. Но Абенцио властным жестом остановил их и обратился к юноше:

— Тот, кто прочтет книгу до конца, свяжет себя с ее словами. Лучше остановитесь. Ваше неведение — самая надежная гарантия спасения. Потом будет поздно: для вас исчезнет выбор между повиновением и гибелью. Вы к этому готовы?

— Да, — прошептал юноша.

— Тогда читайте дальше, но помните: когда закончите, будет поздно.

Пико колебался. Он находился в идеальной позиции для атаки. Один бросок — и первый удар сразит Франческо Колонну. Потом он сможет закрыться его телом и пробиться к выходу в подземный коридор.

Но что-то его удержало. Он медленно вытащил из-под плаща заветный фолиант и снова принялся читать вслух, скандируя каждое слово и не обращая внимания на наставленные на него клинки.

Он вернулся к мечтателю, грезившему среди величественных зданий невиданного города. Загадочный Полифил шел по цветущим садам, обустроенным согласно божественной геометрии, купался в живой воде дивных фонтанов. Тень возлюбленной вела его под триумфальными арками, мимо высоких стен, украшенных скульптурами, сквозь пустынные площади, где отдавалось только эхо шагов, когда он переходил от одной мозаики к другой. Она скользила перед ним сквозь колоннады, эхо ее голоса раздавалось в пустоте и звало к далекому центру безлюдного города, задуманного не для людей, а для богов.

Путь ему преградила река, но тут на странице появился мост, каменная арка головокружительной высоты, какую могла создать только рука какого-нибудь речного божества.

— В мире нет ничего подобного, — прошептал Пико. — Тот, кто писал эту книгу, грезил величием Вавилона и Персеполиса, выходящим за пределы пропорций, известных человеку!

— Да, ничего подобного не было, но будет, — мягко отозвался Абенцио. — И будет именно здесь, в этом городе, который ждет своего возрождения.

— В Риме? Что же тут должно произойти?

— То, о чем он написал. О чем он мечтал.

Пико поднял голову.

— Альберти?

— Он, гениальный флорентинец. Если бы среди нас оказался Гомер, он наверняка отнес бы к Альберти ту хвалу, какую воздал Улиссу, назвав его многогранным гением. Так оно и есть. Альберти был неутомим в поисках истины, отдав этим поискам даже свое личное счастье. Жажда знаний мучила его, как болезнь. С ранней молодости он чувствовал, что античные храмы и тексты скрывают то, что он ищет. Истину, которую первым открыл и описал в своих рукописях Гермес Трисмегист. И она должна воплотиться в камне. Альберти получил звание папского архитектора и занялся изучением разрушенных временем архитектурных форм Рима цезарей. И заставил поверить, что именно это является первым шагом на пути к созданию новой колыбели христианства. Тогда он и объединил вокруг себя новую Академию, назвав ее именем Витрувия, знатока античности. Именно из наставлений Витрувия почерпнул он идею воплотить мечту в камне и мраморе. Грезу Полифила, человека, который любил все на свете. Он мечтал возродить античный Рим, вознести к небу корону роскошных зданий, садов, площадей и фонтанов. Все это великолепие будет сопровождать новообращенных на пути к главному храму, к стержню, вокруг которого раскинется архитектурный ансамбль, — к возрожденной базилике Святого Петра. Такое гигантское здание смог придумать только гений Леона Баттисты. Оно превзойдет все римские базилики, и венчать его будет купол, гораздо больший, чем создал во Флоренции Брунеллески. И будет от него отличаться.

— Отличаться? Чем?

— Тем, что будет всегда присутствовать под его сводами, — загадочно ответил Абенцио. — Но чтобы его создать, помимо огромного желания, требуется много денег и времени, а также еще пара вещей, которых всегда не хватает. Мир и спокойствие. — Он на миг отвел глаза, словно перед ним в пространстве промелькнуло все, о чем он говорил. — Мир. Мир внешний, между разными царствами, и мир внутренний. Об этом проекте знали лишь немногие энтузиасты. Просперо Колонна предоставил для него свой дом. Сиджизмондо Малатеста служил ему шпагой и личной отвагой. Кардинал Бессарионе предложил собственное учение и помогал своими родственными связями с Папой. Остальные тоже рвались к мечте, каждый по-своему. И некоторые из них, не имевшие опоры в терпеливом гении Альберти, поддались иллюзиям, может не менее благородным, и выбрали более короткий и быстрый путь. В те времена римский аристократ Стефано Поркари попытал счастья с оружием в руках.

— Я знаю эту историю. Но что общего у Поркари с вами?

— Но Стефано арестовали, — продолжал Абенцио, не обращая внимания на реплику Пико. — И предал его тот самый Бессарионе, который, казалось, больше всех поддерживал идею. В результате Поркари и заговорщики погибли. В душе Папы Николая зародилось подозрение ко всем, кто так или иначе был заражен «новшествами». И все замерло, остановилось.

— Все, кроме мечтаний Альберти?

Губы Абенцио сложились в слабую улыбку.

— Да. И тех, кто был ему друзьями. Задания по проекту мы передавали ремесленникам маленькими порциями, по мере продвижения работ. Начали с того, что объявили об исправлении деталей, поврежденных временем. Баттиста тем временем занимался усовершенствованием своих чертежей. Он нуждался в уверенности, что его работы будут достойны обожаемых им античных мастеров, и решил объединить их в книгу, которая станет венцом десяти его трудов об искусстве зодчества.

— Вот в эту? «Сон Полифила»? — пробормотал Пико. — Она не похожа на трактат по архитектуре…

— Погодите, — прервал его Абенцио, подняв указательный палец. — В тысяча четыреста шестьдесят восьмом году наш проект снова оказался на грани провала. И опять опасность пришла со стороны энтузиастов, на этот раз от группы аббревиаторов, которые устроили заговор с целью восстановить античную республику. Многие из нас были арестованы и узнали, что такое пытки и тюрьма. Леон Баттиста пришел к выводу, что наш проект, понятный недругам, слишком опасен, и заключил его в форму аллегории. Той самой аллегории сна, которую вы сейчас прижимаете к себе. Он сделал всего три копии: одну для Академии, одну для себя и одну для самого верного друга — великого Козимо Медичи.

— Козимо знал о ее значении, мне это известно. Но почему он сжег книгу? Ведь там не было ритуалов черной магии… — прошептал юноша.

Абенцио покачал головой.

— Он знал, что друг доверил ему ключ от собственной жизни, и ревностно хранил рукопись до конца своих дней. Но когда почувствовал руку смерти, предпочел унести ее с собой в могилу.

— Но почему она была так опасна? Что такого страшного для ваших жизней содержал в себе проект Леона?

— Продолжайте читать. Вы все узнаете, когда последнее слово книги войдет в вашу душу.

Теперь во сне Полифил миновал последний мост перед огромной лестницей. По бокам, в стенах за лесом колонн, находились двери, украшенные тимпанами[76] с барельефами, рассказывающими о подвигах античных народов. Фигуры были вылеплены с таким мастерством, что, казалось, был слышен крик каменных ртов. Все входы за колоннами кричали, и их голоса проникали сквозь время из далеких эпох и несли с собой славу бесконечного знания.


Пико смущенно поднял глаза от книги.

— Но это и вправду сон. Разум Леона Баттисты увидел его со всей мощью гения. Но я не понимаю, каким образом все это призвано прославить величие святого Петра и христианства.

— Величие Петра? Но вы же читали то, что написал Баттиста, видели гравюры, предназначавшиеся для книги, — сказал архитектор по-прежнему загадочно. — Неужели вам мало, чтобы понять?

— Мало… Путешествие к огромному зданию, которое тысячью ртов взывает к небу… Да здесь невозможно связать форму со смыслом. Конечно, моя творческая фантазия не идет ни в какое сравнение с фантазией Леона Баттисты.

— Ну а если бы вы увидели это здание собственными глазами?

— Никто никогда его не увидит… — покачал головой Пико.

— Ну а если бы все-таки?.. — настаивал архитектор.

— Тогда можно утверждать, что Леон Баттиста был не только архитектором, но и магом.

— Может, и был, — тихо, таинственно произнес архитектор, взяв Пико за плечо. — Пойдемте.

Он подвел юношу к большому деревянному ящику у боковой стены. Ящик походил на оружейный, но был кубической формы, и на нем не угадывалось ни одного отверстия или щели. Только на передней панели виднелось небольшое, не больше медной монеты, отверстие.

— Стойте на месте, — велел ему архитектор и подошел к ящику сбоку.

Он что-то сделал с панелью, и в ней открылась дверца. Абенцио взял фонарь и поставил его в ящик. Пламя на миг ярко сверкнуло. Архитектор с улыбкой прикрыл створку.

— Этот ящик Леон Баттиста называл театром перспективы и собирался обнародовать свое изобретение, но не успел: его остановила смерть. Приблизьте глаз к отверстию и внимательно смотрите.

Юноша колебался. Чего ради любоваться вставленной в ящик свечой? Но Абенцио ободряюще улыбался, и Джованни нагнулся к отверстию.

В первый момент его ослепил неожиданно яркий свет, словно таинственная игра зеркал во сто крат усиливала скромный огонек. Джованни резко отпрянул, опасаясь за глаза, и недоверчиво спросил:

— Что это там?..

— Вы же хотели посмотреть. Не бойтесь.

Архитектор снова подтолкнул его к ящику, и Пико, преодолев сомнения, стал смотреть.

Сначала у него закружилась голова. Невидимая рука перенесла его из полутемного зала к сияющему небу. Внизу под собой он видел большой город, окруженный массивными стенами. На холмах и в долинах возвышались прекрасные здания. Ящик вмиг исчез, и то, что находилось внутри, выросло, как по волшебству превратившись в красочный мир. Глаз мог перемещаться по этому миру, не встречая препятствий.

Сквозь город неспешно текла река, над ней выгнулись мраморные мосты. По просторным длинным дорогам ехали повозки, на каждом углу виднелись огромные статуи. Толпы людей оживляли собой улицы и площади, окруженные изумительно гармоничными портиками. Некоторые подставляли руки под серебристые струи фонтанов, и вода сверкающими брызгами летела вниз, в каменные чаши.

Отдельные здания были знакомы юноше. Он узнал отреставрированный Большой цирк, ротонду Пантеона, свободную от нагромождений домишек и окруженную портиком из ста колонн, форумы, возрожденные из руин и снова ставшие местом, откуда правили миром. Перед его глазами простирался Рим времен цезарей. Но контуры некоторых строений он не узнавал. На мостовую падали длинные тени обелисков, высокие здания, в основании представлявшие собой пирамиды, завершались башнями. Они, словно знаки присутствия богов, разделяли город на кварталы. Широкая улица с портиками по сторонам сбегала к реке с плавного изгиба холма, разделяя город надвое. Она заканчивалась мостом, украшенным статуями, а за мостом открывалась широкая площадь. Здесь возвышался огромный собор с гигантским куполом, который был виден со всех границ города.

Головокружение усилилось. Пико с трудом оторвал взгляд от отверстия и на миг полностью ослеп. Потом глаза постепенно привыкли к полутьме комнаты.

— Как это возможно… — пробормотал он, отдавая себе отчет, что все увиденное — лишь иллюзия.

Перед ним стоял все тот же ящик со светящимся отверстием. Но как мог в тесном ящике уместиться целый город?

Архитектор наблюдал за его реакцией, храня все тот же загадочный вид.

— Это магия… — прошептал Пико.

— Нет… Это еще одно достижение гения Леона Баттисты. Это умение не поднялось из глубин ада, а спустилось с сияющих высот познания. Того самого познания, что впервые открылось человеку в завете первоначального Бога. Его воспринял Гермес Триждывеличайший и сохранил в своих текстах, написанных на языке людей, еще не изведавших проклятия вавилонского смешения. Это знание Леон Баттиста хотел воплотить в камне, для чего и задумал свой сон.

— Рукопись? — спросил юноша, но архитектор покачал головой.

— Сон, воплощенный в камне и мраморе, в бронзе и золоте. Вы видели, как он собирался поднять Рим из теперешнего праха запустения. Взгляните еще раз на храм за рекой. Он призван увенчать возрождение.

Абенцио указал на ящик.

Пико снова припал к отверстию и в сияющей фантасмагории нашел глазами храм за мостом с ангелами.

— Новый Сан-Пьетро!.. Реконструкция старой базилики.

— Нет. Это книга. Книга, каждую страницу которой Леон Баттиста запечатлел в своем мозгу. Там, на изображении, лишь слабая тень былого великолепия. Он оставил нам осязаемую память об этом великолепии, и мы будем учиться и оттачивать мастерство ровно столько времени, сколько потребуется на строительство храма. Хотите его увидеть?

— Увидеть? Разве храм существует на самом деле?

Архитектор вытащил из-под одежды ключ и двинулся в сторону железной двери, остановившись на пороге. С минуту он стоял неподвижно, склонив голову, словно собираясь с силами или погрузившись в безмолвную молитву. Потом резко поднял голову.

— Переступив порог этой двери, вы соединитесь с нашим делом и приобщитесь к нашей тайне. Нас связывает клятва смерти. Вы готовы дать ее?

— Готов, — не колеблясь, ответил юноша.

Абенцио воспринял его слова с одобрительным кивком.

— Ваш голос звучит правдиво. Да будет так, — произнес он торжественно, вставляя ключ в скважину и поворачивая его.

Раздался глухой щелчок, и дверь со скрипом повернулась на петлях.


И все, что Пико видел до этого момента, все волновавшие его образы померкли перед колоссом из светлого дерева. Посередине зала, почти доставая до сводчатого потолка, высилась огромная, локтей в десять в вышину, архитектурная модель.

Он сделал несколько шагов к призывно распахнутой трехстворчатой двери.

От модели веяло таинственным величием, словно она вобрала в себя эхо той мысли, что ее создала. Пико скользил взглядом по тимпанам портика, по лесу колонн, украшавших фасад, по углублениям в стенах и оконным проемам. Потом глаза его поднялись к гигантскому барабану купола, который обнимал сверху все строение, заключая его в идеальный круг. Он поднес фонарь к ведущей внутрь лестнице. Там, в неверном свете колеблющегося пламени, он увидел на ступеньках маленькие, очень точно вырезанные фигуры мужчин и женщин, поднимавшихся в храм. Когда он сравнил размеры человеческих фигур и размеры здания, ему стало не по себе.

Если этот храм, представленный пока только моделью, когда-нибудь поднимется во всю свою мощь, ему не будет равных, он затмит собой все, что было выстроено от начала времен. Голова кружилась все сильнее, но угнетенное состояние, возникшее поначалу у входа в колонну, совсем исчезло. Его сменило чувство, какое мы испытываем на краю пропасти, когда осознаем свои пропорции в сравнении с необъятностью природы, и в страхе отступаем.

— Вот каким он будет. В сорок раз больше модели, — раздался рядом с ним голос Абенцио.


На тимпане, украшенном барельефами с изображениями античных богов, была вырезана надпись: «Богу первоначальному». Надпись вилась вокруг розетки в форме солнца, похожей на розетку с фасада собора Санта-Мария-Новелла во Флоренции. Абенцио ступил на лестницу, ведущую вверх, к фасаду, приглашая Пико следовать за ним. Юноша чуть наклонил голову под архитравом[77] и вошел.

Луч фонаря осветил прямой, много локтей в длину неф, завершавшийся абсидой, которая повторяла полукруглый изгиб входа. Огромные пилястры, с высеченными на них полуколоннами, поддерживали кессоны свода над головой юноши и разделяли внутреннее пространство на ряд капелл, терявшихся из виду по бокам нефа. Пико посмотрел себе под ноги и был поражен начертанными на полу надписями. Одна из них, врезанная в разноцветные квадраты, гласила: «Малхут». Малхут… Где он слышал это слово? И вдруг в памяти всплыла беседа с евреем. Малхут — первая из Сфир, то есть эманаций, через которые душа устремляется к Богу. «Малхут» означает «Царство». То место, где свет высшей силы вспыхивает во множестве существ и соединяется с их разнообразными сущностями. Это вход, точка, где наше ограниченное сознание только чуть соприкасается с бесконечной мудростью Бога.

Юноша сделал еще несколько шагов, миновав две группы колонн, и прочел: «Йесод», «Основа». Здесь проявляет себя присутствие Бога, краеугольного камня в основании Вселенной. По бокам две расширяющиеся аркады вели еще в две капеллы, «Нецах» и «Ход» — «Вечность» и «Слава». Обе капеллы украшали резные слепые окна и цветные деревянные барельефы на стенах. Пико двинулся дальше и очутился в центре здания. Над его головой поднимался купол с кессонами, как в Пантеоне. Точно по линии его центра свисала лампа, а с пола поднималась римская арка. Под ногами появилась еще одна надпись: «Тиферет», «Красота».

Весь интерьер здания представлял собой ступени восхождения человека к Богу, о чем ему рассказывал Менахем. Но этот Бог не имел ничего общего с Богом Священного Писания, властным, невидимым и неизреченным. Здесь обобщалась не Его загадочная природа, а связи различных ступеней Его эманаций в чистом виде. Коридоры и боковые ответвления поперечного нефа составляли целую сеть проходов, перекрестий и тупичков. Неужели такова была сущность первоначального Бога? Та самая сущность, которой в муках бредил еврей?

Пико огляделся кругом, охватив взглядом всю центральную часть храма. В пилястры, поддерживающие купол, были врезаны ниши, обрамленные колоннами. И в каждой из ниш виднелась статуя. Мужские и женские тела, обнаженные и в тяжело спадающих античных одеждах, боги и богини давно исчезнувшего мира, их жрецы и пророки, символы доверенного человечеству знания, портреты великих, которые получили это знание и приумножили своим гением. Каменный архив человеческой памяти, гордо возвысившейся для того, чтобы увенчать величие Бога.

Старый архитектор шел за ним следом, наблюдая за молчаливым исследованием, слегка касаясь пальцами стен и скульптур интерьера. Юноша услышал, как он тяжело вздохнул.

— Мои глаза уже не в силах воспринять это великолепие. Я вижу только тени. Но все так прочно врезалось мне в память, словно только что вышло из-под рук Леона Баттисты. Я вижу, как все должно быть. Вы прочли рукопись, она не лжет.

— «Сон Полифила»? Но это всего лишь видение, бред человека, охваченного творческим экстазом. Такой город никогда не существовал. И Бога, который достоин подобных почестей, тоже никогда не было, — отозвался Пико.

— Это божество не из тех, что мы знаем. Это божество первоначальное, чей голос воспринял Гермес и чью природу раскрыли герметические писания. Для него Хирам построил первый храм и для него спроектировал все это Леон Баттиста! Камнем и известью послужили время и терпение. — Старик показал пальцем на пол. — Вот здесь, где сходятся нефы, в центре перекрестья пилястров воздвигнется огромный купол, больше купола Пантеона. Здесь воплотится в камне и прославится Тиферет, высшая Красота. И на Ватиканском холме, на прахе забытого апостола вознесется памятник Эону, посетившему мир. Здесь, в храме Гермеса Триждывеличайшего!

Пико перевел глаза на арку. Эон, посетивший мир? Может, старик имел в виду гробницу?

— Леон Баттиста Альберти… Так вот почему вы перенесли его прах из церкви Сант-Агостино? — недоверчиво прошептал он.

— Он здесь, под этой аркой. Но настанет день, и он упокоится в центре храма, как символ света, который пришел, чтобы озарить землю!


Пико с изумлением смотрел на могилу. Пальцы стиснули переплет книги. Боль вернула его к действительности.

— Так это для того, чтобы сохранить тайну, вы убили резчика Фульдженте и печатника? Они ведь хотели опубликовать «Сон». И еврея тоже убили вы?

Абенцио, казалось, ничего не понял.

— Убили? Кого убили?.. Вы о ком?

— О тех людях, которых уничтожили во Флоренции. У них была копия книги, и они собирались напечатать ее на немецком станке. Вы убили их, чтобы они не успели! И Менахема Галеви?

Старик по-прежнему выглядел очень удивленным. Он поискал глазами Колонну, который до этого момента молчал.

— Франческо, вы понимаете, о чем он говорит?

Тот пожал плечами.

— Фульдженте Морра — гравер, который в последнее время был очень близок к Леону Баттисте. Он делал матрицы для некоторых его рисунков. Может быть… Наверное, он каким-то образом оказался владельцем копии «Сна», той самой, что Альберти так ревностно охранял…

— Я об этом не знал, — в замешательстве сказал Абенцио. — И я никогда не отдавал приказа кого-нибудь убить! А где сейчас третья копия?

В его голосе послышалась тревога.

— Она уничтожена вместе с этими двумя людьми, — ответил Пико.

Старик, казалось, испытал облегчение.

— Если это так, то и хорошо. Даже если цена молчания слишком высока.

— А женщина, которая появилась в Риме и которую все сочли вернувшейся из мира теней Симонеттой Веспуччи? — допытывался Пико.

Абенцио прикрыл глаза.

— Я тоже ее видел. Всего один миг. И мне показалось, что небеса разверзлись, чтобы дозволить ангелу спуститься к нам. Я не знаю, кто она, но в рассказах Хирама, строителя первого храма, говорится об ангеле необычайной красоты, который явился ему, чтобы в этой красоте он черпал силы для своей работы. Воистину верно, что совершенное создание, ведомое столь же совершенным словом, может прийти в мир, чтобы явить ему свет идеи. Может, кому-то удалось деяние и этот кто-то, как верный друг, следит за каждым нашим шагом. И когда настанет момент, он даст о себе знать, я уверен. — Он поднял глаза вверх. — Никто не знает, кто это будет. Да и нужды нет знать. Теперь вам известно все, друг мой. Но вы обречены на молчание. Я предупредил, у вас нет пути назад.

Последние слова прозвучали, как сигнал, и люди в капюшонах снова двинулись на Пико, обнажив мечи. Франческо тоже поднял оружие. Джованни молниеносно изготовился к атаке, отставив правую ногу и начав понемногу переносить на нее вес тела. Мускулы напряглись в предчувствии броска.


Но тут он вдруг почувствовал, что напряжение, накопившееся вокруг него, резко ослабело. Никто не собирался вступать в драку. Он знал это с того момента, как вошел внутрь модели храма. Даже раньше, когда заглянул в глазок волшебного ящика. И даже еще раньше, когда страсть Лоренцо Медичи втравила его в эту авантюру и он оказался в начале пути, который теперь ему придется пройти до конца.

— Я не проговорюсь, потому что хочу того же, что и вы, — произнес Пико и поднял руки в знак капитуляции.

— А как мы можем доверять вам? — спросил Абенцио, не обращая внимания на его жест.

Остальные за его спиной продолжали наступать. Краешком глаза Пико заметил, что один только Франческо Колонна слегка опустил острие меча.

— Вы не принадлежите к нашему символу веры.

— Не принадлежу. Боги никогда не говорили с человеком. И то знание, что ваш Гермес якобы воспринял от них в песках пустыни, всего лишь плод бредового воображения. Если и существовал кто-нибудь с таким именем, то он вглядывался всего лишь в зеркало своих снов. Но вот это должно существовать! — воскликнул Пико, подняв руку к куполу. — Леон Баттиста Альберти из ничего создал блестящее творение, которое останется в веках. Каким бы ни был мотив, вдохновивший мастера, достаточно этого деяния, чтобы сделать его праведником. Все движется к распаду, и нам дано слишком мало времени, чтобы ему противостоять. Ни от вас, ни от ваших богов ничего не останется. Если эта каменная гора обретет форму, то получится лучший из монументов, созданных человеком самому себе. И это привязывает меня к вам сильнее, чем тысячи клятв. Я не проговорюсь.

Абенцио, казалось, взвешивал его слова. Потом медленно опустил меч.

— Вы идете совсем другой дорогой. Но если судьбе было угодно, чтобы наши пути пересеклись, то пусть нас объединит творение Альберти, а не взаимные обязательства. Поклянитесь тем, что для вас свято, если, конечно, такое существует.

Пико огляделся, шагнул к гробнице и протянул руку над могильным камнем.

— Клянусь прахом, что хранит эта гробница. Этого вам достаточно?

Абенцио склонил голову в знак согласия и обернулся к Франческо Колонне:

— Дождитесь вместе с ним, пока мы уйдем, и заприте дверь храма. Для вас, Пико, на рассвете у ворот Салариа будет готов конь. Возвращайтесь во Флоренцию и ждите. Последующие годы вы потратите на доброе дело. Работа будет долгой, и может быть, даже вам не доведется увидеть ее результатов, хотя вы и очень молоды. Но первый камень уже выточен с точностью.

— Первый камень? Где?..

— Краеугольный камень здесь, в умах тех, кто будет строить. Донато Браманте знаком с проектом, я помогу ему найти путь к сердцу Папы, войти в доверие и получить заказ. Тогда слова и мечты начнут становиться делами.


Пико проводил глазами удаляющуюся группу. Теперь, когда модель храма опустела, она выглядела еще просторнее. И особенности конструкции проступали отчетливее. Его внимание привлек необычный рисунок дальней абсиды, где колонны и окна составляли затейливый узор. Так Альберти задумал явление Кетэр, Божественной Короны, первой воли неизреченного Бога. Он безотчетно сделал несколько шагов в ту сторону, чтобы лучше разглядеть детали модели.

Едва он переступил границу абсиды, как путь ему преградила человеческая фигура, появившаяся из боковой капеллы. Она шла со стороны Бина, олицетворения женского начала в мире.

— Вы здесь… — пробормотал Пико.

Он не удивился, наоборот, в глубине души он ожидал этой встречи.

Она посмотрела на него тем самым взглядом, который он так хорошо знал: глядя сквозь него, словно стараясь разглядеть что-то давно утраченное.

— Наверное, нам было предначертано увидеться еще раз. Здесь, где все кончится.

— Почему именно здесь? Что вас связывает с этим местом?

Женщина подняла голову, вглядываясь в потолок.

— Здесь соединились труды двух моих отцов.

Пико ничего не понимал. Ища объяснения, он обернулся к Франческо.

— Я рассказывал о Стефано Поркари, — ответил тот. — Его судьба вам известна. Когда его предали, он еле успел предупредить об опасности своих близких, хотя и понимал, что, поступая так, подписывает себе приговор. Вы видели рисунок Леона Баттисты.

— Он предпочел погибнуть, но спасти своих сограждан, — произнесла женщина, и голос ее дрогнул от внутренней боли. — Я была в ту ночь в доме Поркари.

Пико заметил недоверчиво:

— Но этого не может быть, ведь с тех пор прошло уже почти тридцать лет…

— Я там была, — как во сне повторила женщина.

Пико снова обернулся к Колонне. Возможно, в довершение всего женщина была немного не в себе. Тот, должно быть, догадался о мыслях Пико и покачал головой.

— У Стефано Поркари была подруга, которая носила под сердцем его ребенка. Девочка родилась через несколько месяцев.

— Так вы его дочь? — прошептал Пико.

Теперь он наконец понял смысл той странной церемонии перед заброшенным домом, когда девушка клала цветы к порогу. Это был не мистический обряд, а простое свидетельство любви к отцу, которого она ни разу не видела.

Женщина пристально смотрела в пустоту.

— Да, — ответил за нее Франческо Колонна. — Благодаря его жертве многие заговорщики избежали западни, а остальные не выдали их даже под пытками. Это спасло жизнь многим. Кардиналу Просперо, моему отцу и другим, кто был вне подозрений. Из благодарности к Поркари мой отец спрятал его подругу в Палестрине, втайне принял роды и взял малышку в наш дом. Он воспитал ее в почтении и любви к памяти отца и ко всем, кому удалось выжить.

— Но вы сказали, что у вас два отца! — не удержался от восклицания Пико, вспомнив вдруг слова женщины.

— Да. Был еще один человек, который за руку провел меня сквозь годы одиночества. Он находился рядом со мной, с отцовской нежностью прививая мне те идеалы, которые разделял с моим отцом. Он шаг за шагом выстраивал мою душу, как отец дал жизнь моему телу. Леон Баттиста.

Женщина запнулась и жадно вгляделась в лицо Пико в ожидании реакции.

— Леон Баттиста Альберти принимал участие в заговоре? — прошептал он, как громом пораженный.

— Об этом никто не знает. Это скрывали даже от членов Витрувианской академии. От всех, кроме руководителей. Он помогал делу со всей присущей ему силой и отвагой. Мало кто знал, насколько великолепно Леон Баттиста владел оружием. У него была задача повести за собой бойцов на первый штурм ватиканских дворцов, а Стефано должен был воодушевить римлян и поднять восстание в Капитолии.


В голове у юноши постепенно начали складываться фрагменты этой грандиозной фрески. Глубоко человечный гений архитектора породил мечту. Он был незаконнорожденным, много лет провел в изгнании, науку постигал шаг за шагом, борясь с нищетой. И вот ему встретились сочинения Платона, и он понял, что существует знание гораздо более древнее, чем наука греков. Люди владели этим знанием, а потом его утратили. Тут и родилась мечта вновь обрести это знание и воплотить в камне. Муки одиночества скрашивала дочь друга, как и он, лишенная всех прав своего рода и семьи, пораженная той же неизлечимой внутренней пустотой. Теперь Пико понимал, каким образом свет и тени жизни архитектора привели к такому проекту. Он был сыном страдания, и страдание везде преграждало ему дорогу.

Джованни обернулся к женщине, которая по-прежнему бесстрастно глядела на него. Теперь он понимал, в чем секрет ее холодности. Это была пустота одиночества, того одиночества, которое она так часто читала в материнских глазах.

Из боковых капелл бесшумно, как тени, появились карлики, скользнули вдоль нефа и собрались в кружок вокруг саркофага. Женщина кивнула, и они, делая невероятные кульбиты, стали карабкаться друг другу на плечи, пока самый верхний не добрался до фонаря, венчающего купол. Там, балансируя на живой пирамиде, он что-то взял, и пирамида распалась, змеиным извивом соскользнув на землю.

Карлик положил к ногам женщины что-то завернутое в ткань, и отошел вместе с остальными. И тут Пико осенило. Так вот как убили резчика! Смерть спустилась с потолка через маленькое отверстие в крыше сарая, замкнув его в могиле.

— Это вы убили Фульдженте и печатника! Но зачем? Они собирались вас выдать?

Лицо Франческо Колонны исказила презрительная усмешка.

— Нет, они были далеки от того, что узнали сегодня вы. Они вообще ничего не знали. Их погубило тщеславие. Гордыня мелких ремесленников, которым покоя не дает слава мастера. Фульдженте завидовал удачам и успеху Боттичелли, хотел завладеть шрифтом и опубликовать книгу Альберти под своим именем. Он не отдавал себе отчета, что книга, которую он в ничтожестве своем счел собранием архитектонических выдумок, содержит между строк великий проект. Более тонкий ум сразу бы все понял. Именно поэтому Фульдженте должен был умереть — и умер.

— А Менахем Галеви? Его-то за что? У него не было экземпляра «Сна». Чем он мог вам навредить?

— А, еврей… С ним ничего нельзя было поделать. Ему доверял Леон Батиста, к тому же он знал о плане и угрожал его разгласить, если мы не откроем ему секрет огня.

— А аббревиатор Марко? Я видел кровь в его комнате. И эта кровь на ваших руках! Вы и его тоже прикончили?

— Нет, друг мой, — ледяным тоном ответил Франческо Колонна. — Его убили вы.

— Я?

— Вы. Своими вопросами. Вы возбудили в нем интерес к работам Леона Баттисты. Он был готов донести курии о вашем пристальном внимании к Манилио да Монте. Его надо было остановить.

— Значит, это у Марко вы вызнали детали расположения тюрьмы, где его содержали вместе с архитектором? Вы замучили его до смерти!

Вместо ответа Франческо пожал плечами. Женщина рассеянно слушала их диалог, словно гибель четверых людей ничего для нее не значила. Она по-прежнему неподвижно смотрела перед собой, словно ее воспоминания стали осязаемыми и населили пространство античными фигурами.

Франческо подошел к ней и ласково тронул за плечо.

— Нам пора.

Она вздрогнула. Потом, как будто только сейчас заметив сверток у своих ног, улыбнулась и склонилась над ним. Она развязала ремни и принялась доставать оттуда одежду и какие-то металлические предметы, которые аккуратно разложила у себя под ногами. Пико узнал доспехи: наплечники, латный нашейник, набедренники, поножи. Затем извлекла на свет котту[78], бережно передала ее Франческо. И вдруг, не обращая никакого внимания на Пико, распустила под грудью шнуровку платья, и оно соскользнуло на пол.

Теперь она осталась полуобнаженной, в одной сорочке, едва прикрывавшей лобок. По-прежнему не заботясь тем, что рядом с ней двое мужчин, она снова наклонилась, взяла короткую кожаную юбку и плотно натянула ее на бедра. Затем надела стальной нагрудник, который прижал ей грудь, и повернулась к Колонне, чтобы тот помог ей затянуть и зашнуровать наспинник. Потом ловко приладила наплечники и грациозно, как лебедь, вытянула шею, примеряя латный нашейник.

Пико молча наблюдал за переодеванием, не в силах оторваться. Доспехи повторяли линии ее тела, как вторая металлическая кожа, и не скрывали его великолепия. Она достала поножи и начала привязывать их к икрам. Даже в такой неудобной позиции ее движения оставались плавными и женственными.

Это вывело Пико из ступора, и он бросился ей помогать. Он осторожно отвел ее руки от длинного металлического доспеха и приладил его к тонкой лодыжке, подняв до границы, где сквозь кожу, напоминая изысканный рисунок мраморной колонны, просвечивала стройная берцовая кость. Его руки мастерски делали свое дело. Он знал, с каким натяжением завязать какой ремешок, чтобы тот не мешал в бою, и как удобнее расположить нашейник, чтобы он эффективнее защищал от ударов.

Женщина облачалась в металл, и Венера становилась Минервой. От нежного запаха ее кожи, проникавшего из-под доспехов, юношу охватило непреодолимое волнение. Вместо того чтобы стать неразличимым под инертной массой металла, ее тело, наоборот, выглядело еще более нагим и притягательным.


Руки Пико скользнули вверх по девичьим бокам. На секунду он почувствовал, как нежная плоть подалась под пальцами, и его захлестнула волна желания. Но женщина сразу же напряглась и отпрянула. Решительным жестом подтянув ремни, она протянула руку к Пико, застывшему перед ней на коленях. Коснувшись пальцами его лба, она обернулась к Франческо Колонне, который, скривившись, наблюдал за сценой.

Франческо поднял с пола матерчатую котту и протянул ее женщине. Она подняла руки, и котта скользнула вниз по ее груди. На белой ткани был вышит щит, поле из синих и красных ромбов, на которые накладывалась мохнатая тень борова. Герб Поркари снова засиял на поле брани.

— Час приближается железным шагом. Сделайте все, как было установлено, — произнесла женщина.

И, не удостаивая обоих мужчин взглядом, направилась к выходу, а за ней, как стая собак, трусили карлики.


Пико проводил ее взглядом за порог, вслушиваясь в звяканье металла. Потом оцепенение начало понемногу проходить, и сцена переодевания в доспехи показалась ему ирреальной.

— Куда она собралась? Надо ее остановить! — крикнул он и бросился за ней.

Но Колонна преградил ему дорогу.

— Ей не нужна наша защита. Она должна ответить на зов отцов: Стефано, давшего ей жизнь, и Леона Баттисты, выковавшего ее железную волю.

— Баттиста воспитал ее для науки, а не для сражений! — парировал Пико, пытаясь оттолкнуть Франческо.

Но тот воспротивился с неожиданной силой.

— Насколько же вы ошибаетесь, Джованни! Печать, которую судьба ставит на воск нашей души при рождении, с годами не исчезает. Тот же огонь, что сжигал некогда отцов, горит и в дочери.

Не выпуская Пико, Франческо посмотрел куда-то за спину юноши. В страхе, что противнику пришла подмога, он резко обернулся. Но сзади никого не было, там стоял только какой-то ящик, а на нем медный сосуд, похожий на маленький чан. По обе стороны крышки вывешивалось что-то вроде градуированной планки, а точно из центра торчала металлическая ось с маленьким бронзовым амурчиком на конце. Он был изваян летящим, вытянутой рукой слегка касаясь планки, словно его маленькая фигурка была призвана отмечать на ней определенные точки.

— Что это? — спросил Пико.

— Еще одно изобретение флорентинца. Удивительные по простоте водяные часы. Если их подсоединить к постоянному источнику, они будут работать вечно. Стоит однажды наполнить их, и этого хватает на неделю. Механизм, задуманный Леоном Баттистой для отсчета счастливых часов, теперь отсчитывает время нашего замысла. Когда палец амура покажет на десятый час, вон на ту отметку возле руки, настанет время действовать.

Пико посмотрел на палец фигурки, который медленно и неуклонно поднимался к цифре десять.

— А что должно произойти в десятый час?

— Погодите, Джованни. Зачем забегать вперед уже предначертанных событий. Баттиста ждал двадцать лет, чтобы приступить к осуществлению своей мечты. И ждал бы еще, если бы смерть не завершила земные деяния нашего Полифила, влюбленного во все на свете… — Он вдруг погрустнел. — Может, нынче ночью закон тени сделает исключение и позволит великой душе присутствовать при событии, которое свершится в его честь. Я верю, что он сейчас с нами.

— При каком событии? Что должно произойти?

— Сикст вступил в последний час своего правления, — усмехнулся Колонна, глядя на руку амурчика, которая уже почти коснулась десятой отметки. — Незадолго до полуночи городские колокола возвестят о том, что Святой престол свободен. Римский народ вновь обретет свободу, утраченную пятнадцать веков назад.

— Вы хотите убить Папу?

— Да будет так.

— Вы не сделаете этого! Даже если вам удастся уничтожить Сикста, его место сразу займет Родриго Борджа! Он держит Рим за железной решеткой, вся власть в его руках и в руках испанцев! Он главенствует в коллегии и заявит свои права на тиару!

— Испанец следит за каждым шагом Сикста и все время перебегает ему дорогу. Борджа ослеплен роскошью и жаждой власти. Стоя за спиной понтифика, он только и думает, как бы того скинуть. Но ему невдомек, что он настигнет Папу только в смертный час, — спокойно ответил Колонна.

Продолжая говорить, он подошел к сундуку, стоящему возле стены, на котором лежало множество бумажных свитков. Над сундуком горел вставленный в кольцо держателя факел. Колонна вынул его и повернулся к собеседнику.

— Вы послали ее на смерть! Она сгорит в том же пламени, что и отец, и на это ее толкнете вы! — напал на него Пико.

Может, есть еще время удержать женщину от безумного плана.

— А вы! Почему вы сейчас не рядом с ней? — продолжал он наступать, продвигаясь к выходу из модели храма.

Но его остановил Франческо:

— Она хочет побыть одна. Ни шагу дальше, Джованни, или я буду вынужден вас убить!

Юноша обернулся. Колонна сверлил его взглядом. В одной руке он сжимал факел, в другой что-то вроде палки с цилиндрическим наконечником из металла. Он наставил ее на Пико, как маленькое копье. Огонь и оружие вместе смотрелись угрожающе.

Пико весь подобрался, готовый встретить атаку. Он сразу узнал оружие, которым угрожал ему Франческо. Это была ручная бомбарда, которая только начала распространяться на севере. Он видел несколько экземпляров у немецких торговцев. По-видимому, Колонна вынул ее из бумажного свитка. На поле боя от такой бомбарды мало толку: она хоть и меньше фальконета, но не обладает его меткостью. Но выстрел из нее в упор может нанести рану более серьезную, чем арбалет.

— Я не хочу вас убивать. Но придется, если не будете меня слушаться, — повторил Колонна, поднося факел к запальному отверстию.

Пико миролюбиво поднял руки.

— Франческо, что вы делаете? Вы что, с ума сошли?

Тот помотал головой и еще ближе поднес пламя к запалу. На секунду Пико испугался худшего, но увидел, что Колонна отодвинул факел.

— Будете вести себя спокойно — ничего с вами не случится.

— Да что у вас на уме?

Колонна помолчал, видимо колеблясь.

— Вы станете свидетелем возрождения города, — сказал он наконец и взглянул на стрелку часов, не переставая следить за каждым движением Пико. — На пьяцце дель Пополо уже все готово.

— Что готово на пьяцце дель Пополо?

— Сами увидите. Они вот-вот двинутся. И мы одержим победу.

— Кто? Что вы собираетесь сделать? — в отчаянии крикнул Пико и, позабыв об опасности, шагнул к Франческо.

Тот снова быстро поднес факел к запалу, и юноше пришлось остановиться.

— Кто вот-вот двинется?

— Когда дело будет сделано и Сикст умрет, люди моей семьи, подошедшие к пригороду, объединятся с войском герцога Калабрии, которое стоит у ворот Сан-Джованни. Из Романьи уже прибыли наследники тех, кто когда-то был товарищем Стефано Поркари, а теперь хочет воздать почести его дочери. Они миновали ворота Салариа и дожидаются штурма замка в лесах Квиринала. Наши тоже подошли под бастионы и готовы к атаке.

— Замок Сант-Анджело? Но эта скала останется неприступной, даже если вся артиллерия Моро начнет пробивать бреши в стенах!

— В нужный момент верные люди опустят подъемный мост изнутри. Они подпилили защелки цепей, которые его держат. А египетские акробаты легко проберутся сквозь решетку и откроют путь остальным. Благодаря эффекту внезапности замок будет наш, тем более что Манилио открыл секреты его защиты. А потом мы объявим с эскарпа, что Святой престол опустел, и призовем римский народ к восстанию.

— Римский народ! Это иллюзия, Франческо. Вы впадаете в иллюзию, как некогда Стефано Поркари. Ни один горожанин и пальцем не пошевелит!

— Если их не сдвинет с места любовь к родине, то выйти на площади заставит страх. Об этом позаботятся египтяне.

— Кто? Этот оборванный бродячий народ, неизвестно откуда взявшийся? Как же они заставят горожан выйти из домов?

— С помощью греческого огня. Путешественники наконец-то достигнут земли, которую так долго искали. Они получат в дар герцогство Беневенто и обоснуются там на века, в мире и согласии с другими италийскими народами. Мы им обещали.

— Вы что, хотите спалить город огнем, который невозможно будет потушить? — охрипшим голосом спросил Пико.

— Да. И он будет ужасен. Но мы пустим его в ход потом, после.

— После чего?

— После того как зажжется первое пламя, — тоже сипло ответил Колонна.

Пико пристально глядел ему в глаза, пытаясь понять, что же кроется за этим сверкающим взглядом. Франческо Колонна в своей наивности выстроил безумный план. Как можно было надеяться с успехом повторить то, что тридцать лет назад кончилось полным крахом? И это теперь, когда ситуация в Италии особенно опасна. Войска всей Европы стоят у ее границ и только и ждут, когда хоть одно княжество даст слабину, чтобы завладеть всей страной! И все это с кучкой экзальтированных безумцев, хотя тут нужно целое войско!

И почему Франческо такой бледный? Это бледность мученика свободы или безумца?.. Или… или в самом деле…

— Нет! — сказал себе Пико.

Эта безумная затея может погубить всех. Если им и вправду удастся убить Папу и возбудить мятеж в Риме, то единственное, чего они добьются, когда схлынет бредовое безумие такого вот второго карнавала, будет полная анархия и братоубийство в городе, а то и по всей Италии.

— Но чертежи Леона Альберти, труды Академии… Все они готовились с такой тщательностью… — попробовал он возразить.

— Слишком долог этот сон! — отозвался Франческо. — А теперь посидите здесь, пока все не начнется и не закончится. Не бойтесь, я приду и выпущу вас, — прибавил он, повернувшись к входу в крипту.

В последнем брошенном на него взгляде Колонны Пико заметил какой-то непонятный блеск. По его лицу пробежала тень. Франческо явно сказал неправду, он никогда сюда не вернется. И юноша знал почему: его навек привязала к женщине любовь, которая не потерпит соперника. Он делил ее с наваждением, но никогда не разделит с другим человеком.

В этот момент палец амурчика достиг десятой отметки.

— Свершилось. Еще немного — и начнется последний заезд. Триумф победителя возвестит конец тирании, — прошептал Колонна.

Он снова поглядел на Пико, чтобы удостовериться, что тот не делает никаких движений, отвернулся, прислонил оружие к стене и взялся за задвижку.

Юноша напряг все свои силы и прыгнул на Франческо, пытаясь его разоружить. Но расстояние было велико даже для тренированного тела. Джованни приземлился в шаге от спины противника. Колонна почувствовал опасность и отреагировал. Он снова схватил бомбарду, наставил ее на Джованни, но тому удалось отвести дуло в потолок. Он ощутил, как пламя факела, который Франческо все еще держал в руке, больно обожгло ему лицо, но в пылу борьбы бомбарды не выпустил. Пламя снова оказалось возле его лица. На этот раз Колонна целился ему в глаза, и Пико был вынужден ослабить хватку и заслониться.

Пока он отчаянно пытался удержать равновесие, Франческо удалось протиснуться между створок двери, и она тяжело захлопнулась у него за спиной. Пико бросился вперед, но едва коснулся бронзовой обшивки, как услышал стук засова. Он оказался заперт в крипте.

Не обращая внимания на судорожную боль от ожога, Джованни всем телом навалился на дверь, но она только жалобно скрипнула. Он бросался на дверь снова и снова, стараясь совладать со жгучей болью, растекавшейся по всему телу и возраставшую с каждым броском. Задыхаясь, он упал возле двери. И тут, в отчаянии, впервые за много дней подумал о себе. Насколько же короткой оказалась эта глава его жизни! Судьба поставила печать на ее последнюю страницу в святилище императора.

Факел начал гаснуть, и круг света вокруг него постепенно тускнел. Вот и он так же будет угасать здесь день за днем.

Контуры предметов размывались. В мозгу остался только один образ: воспоминание о женщине, неуловимой, как ее аромат, который еще чувствовался в воздухе.

Кто она была на самом деле? Чем становилась для каждого, кто с ней встречался, ее неоднозначная натура? В его объятиях эта женщина гордо заявила, что она «ничто». В свое «ничто» она затягивала всех.

Для Лоренцо Великолепного она была тоской по утраченной молодости. Для Боттичелли олицетворяла недостижимое совершенство формы. Для Помпония стала символом чувственного экстаза. Для Абенцио и его архитекторов она так и осталась только призраком, царственно прошедшим через всю их жизнь. Для еврея Менахема — источником давно желанной тайны. Для Антонио Перфетти — ключом к завоеванию царства. Для египетского жреца — возможностью воспрянуть после веков унижения. Для Леона Баттисты — домашним теплом, дочерью, которой у него никогда не было, и поддержкой династии, которой его лишила судьба. А для Франческо Колонны — бесконечным ожиданием.

А для него самого? Что для него значила та нежность, в которую он погрузился и которую только смерть сможет теперь вырвать из сердца? Неужели все так и кончится, без ответа, без смысла?

Эта мысль, а может быть, и возвращающиеся силы вывели его из состояния покорности, а потрескивание гаснущего факела подхлестнуло не сдаваться ни за что. Может быть, есть еще какой-нибудь выход? Может, железная дверь — только одно из препятствий? Неужели нет в орнаментах какого-нибудь спрятанного устройства, которое могло бы помочь?

Пико рывком поднялся, и его ноги во что-то уперлись. Это была брошенная на землю бомбарда. И тут его осенило. Он схватил бомбарду и факел, все еще понемногу горевший, приставил дуло бомбарды к задвижке и поднес факел к запалу.

Крипта сотряслась от выстрела, дверь зашаталась. Пико задохнулся в облаке едкого беловатого дыма и закашлялся. Подождав несколько мгновений, пока дым рассеется, он снова изо всех сил ударил по двери. Пуля пробила дыру в обшивке как раз на уровне внешнего засова. Он пока не поддавался, но выстрел выбил одно из креплений, и юноша почувствовал, что дверь шатается. Он нажал еще, и в двери медленно, со скрипом открылась щель, в которую можно было пролезть.

Пико схватил факел, который сразу вспыхнул на свежем воздухе, и бросился в галерею, ведущую в колонну.

Загрузка...