Залежь

8

Наум Широкоступов до обкома партии дошел-таки, и всех записавшихся оставили до конца уборочной. Все постепенно улеглось, утихло, кое-кто вычислил, что он здесь нужнее, и если бы не Шурка Балабанова, Лежачий Камень, наверно, и думать забыл бы и про целину, и про залежь, которые надо поднимать и осваивать и заставлять хлеб родить. Первым на целину глубокой осенью уж уехал Семен Галаганов со всем своим танковым экипажем, но инициатива, все понимали, была Шуркина.

— О-о, это такая ли птица, что только фыр-р-р — и полетела, — долго еще потом судили-рядили о ней.

— Да, коли Шурочка затеет что — хоть камни с неба вались. Мурцовки хлебнет с ней Семен.

— Ай, бросьте вы! Дай-ка, так она еще в люди выведет его.

Но первое время после свадьбы каялась Анна Галаганиха, что погорячилась она тогда у колодца.

— Около святых черти водятся, сынок, — сожгла тогда Анна все мосты и свои и сыновы и заслала сватов.

Заслала, а потом и жалела:

— Ой, отец-отец. Охомутали мы, знать, Сеньку и супонь затянули.

— Да ну, ёшкина мать! — возражал ей и себе Григорий. — Сенька наш с Германией справился, с Японией, а то с какой-то Шуркой Балабановой не совладает. Да из них такая ли еще пара выйдет!

— Не-е-ет, старик, не получится, я гляжу, из этой Шурочки ни жены, ни хозяйки, ни снохи, ни матери.

— А никто ему не виноват. Знал, кого брал.

Семен знал, кого брал, да и люди тоже считали, что знали.

— Ну, как, подруженька? — спрашивали у нее бабенки побойчее при Семене прямо. — Замужем-то слаще?

— Чаще! — укорачивала длинные языки Шурка. А то и вовсе отрубала. Она это умела.

По-прежнему и у Шурки не лежала душа к свекровке, к ее дому, порядкам и рачительности. Галаганиха ворчала на невестку, когда она полный чугун наливала воды греть и неполный. Неполный — края обгорают и крошатся, полный — вода через край, подина трескается и выкрашивается потом. Но когда они с Сеней своим докупили еще машину лесу, срубили на отшибе не малуху — настоящий пятистенник под шифером, с наличниками, ставнями, сенями, с кладовкой и крыльцом и зажили сами по себе, обнаружилась в Шурке Балабановой женщина хоть куда: хоть хлеб жать, хоть детей рожать.

Особенно детей рожать. Хлеб жать научилась она на восьмом году замужества, а это сразу. Тютелька в тютельку через девять месяцев после свадьбы принесла она Вовочку, через год — Толечку, еще через полтора — сдвоила Витеньку с Митенькой и за три года в рассрочку — Коленьку с Женечкой.

— Опять Галаганов!! — закричал на весь родильный дом и Лежачий Камень Семен, узнав, кто родился.

Шурка Балабанова так и осталась по паспорту Балабановой, Семен спорить не стал, но когда ехали они из сельского Совета в дом жениха, не утерпел, шепнул Семен на ухо невесте:

— А детей на чью фамилию писать будем?

— Сын — на твою, дочь — на мою, — быстро решила Шурка.

И не один раз каялась впоследствии.

— Ну, спасибо, мать, — от души благодарил жену Галаганов. — Полный экипаж КВ народила ты мне танкистов.

В чем, в чем, а в танках Шурка не разбиралась совершенно и только усмехнулась наугад, да наугад ли? Танкистов к тому времени, как заговорили о целине, было уже шестеро, и все шестеро умещались поперек двухспальной железной койки.

Рожала Шурка исправно, грех жаловаться, но это нисколько не мешало ей давать женские консультации подругам, как спать с мужиком, чтобы не забеременеть. Посоветует и захохочет, голову запрокинув, аж коса до подколенок отвиснет. И чем дольше жила Шурка замужем, тем чаще смеялась.

— Везет дурам, — начали завидовать ей. — Замуж не путем вышла — выскочила, а живет веселее радио: не поет, так хохочет. И ребятишки у ней вон какие чистые да умные.

В детях своих они сами особого ума не замечали, но оба души в них не чаяли, иначе как ласкательным именем не звали никоторого, ни при людях, ни по-за людей. Вовочка, Женечка. Особенно мягко получалось у Семена, у Семена «ч» звучала как «ш» и «щ» сразу. Прапрадед его рязанский ли, вятский ли ухарь был, если решился махнуть на Урал и пустить корни в Лежачем Камне. Прапрадед давно помер, а говорок его остался, и диву давались люди, как мог Сенька Галаганов выйти в офицеры и командовать целой танковой ротой. Про то, какие команды Семен подавал и как воевал он, про то грудь его говорит, а вот какие слова шептал он жене по ночам — не знает никто.

Была зима, был февраль, и которые уже сутки подряд метель и мороз писали на окнах белыми стихами поэму о Сибири, произошел между мужем и женой ночной разговор.

— Се-ень… А Сень.

— Ну?

Крутнулась, кроватные доски скрипнули, обвила мужа за шею, прижалась и дышит в ухо.

— Сенька…

— Ну, обожди. Старшие ребятишки не спят еще.

— Ой, дурачок. Я хочу спросить, ты на чем воевал?

— Вспомнила. На танках.

— А еще?

— Еще? На самоходном орудии немного. А что?

— А самоходное орудие — что? Машина?

— Само собой, раз с мотором.

— А самоходный комбайн?

— Что самоходный комбайн?

— Тоже знаешь?

— В принципе разберусь, конечно. Зачем тебе?

— Да так просто.

— Сказывай. Курица с утра до вечера не так просто землю гребет: сколько выкопает — столько и съест.

Муж о ночном разговоре назавтра забыл, а жена вместо сковороды с яичницей на ужин — хлоп книжку на стол.

— Са-мо-ход-ный ком-байн СК-3, — нарочно по складам прочитал Семен и рассмеялся. — Такую технику я не знаю.

— Не придуряйся. Танк — знаешь, самоходное орудие — знаешь, а комбайн — нет. Так я тебе и поверила. Ничего, поможешь. На курсы ходить — хвост длинный.

— Ты серьезно?

— А то нет. Надоело мне, Сеня, бегать, куда бригадир рукой махнет. Я не с каждым вопросом буду досаждать тебе, который не пойму…

Не понимала Шурка многое с четырьмя классами образования, но отступать было не в ее характере, хоть камни с неба вались, и ночь ли, за полночь — светился огонек на краю Лежачего Камня, накалялся, не дотронуться, отражатель автомобильной фары, приспособленный под настольную лампу, по другую сторону которой дежурил Семен, потому что в любую минуту могли дрогнуть и вспорхнуть Шуркины ресницы:

— Сень. А тут совсем непонятно.

— Что тебе непонятно?

— Шнек. Как это по нему зерно поднимается? Совсем непонятно.

— Очень просто. Ты что, никогда не видела, как бункер разгружается?

— Бункер — видела, так в трубу-то я ни разу не заглядывала.

— Шнек — это тот же болт, только резьба на нем ленточная. Поняла?

— Болт — поняла.

— Во-от, — радовался Семен. — Болт, вал то есть, этот крутится… вращается, лента захватывает зерно и по нарези гонит вверх.

— С чего ради его вверх-то погонит? Оно вниз осыпаться будет. Если бы его ковшичками какими зачерпывало — другое дело. Тут что-то не то нарисовано. Ошибка тут.

— В книгах, мать, ошибок не бывает — опечатки. И те редко. А в учебных пособиях и подавно. Знаешь, через какое сито они проходят?

— Сенёк, ты мне не про сито, ты про комбайн.

Семен повернул книгу к себе лицом, заглянул в нее, поднял глаза к потолку и начал вспоминать весь инструмент и утварь, какие только имелись в хозяйстве, чтобы на примере показать ученице принцип работы шнека.

— Есть!

— Ти-и-ише. Ребятишек разбудишь.

Семен на цыпочках подкрался к шкафу, выкопал из-под кружек и ложек мясорубку, несет.

— Вот это — мясорубка, — торжественно поднял ее Семен.

— Да что ты говоришь? А я и не знала.

— Обожди, смотри вот. — Раз, раз — развинтил машинку. — А это — винт. Тот же самый шнек. Поняла теперь, кандидат сельхознаук?

— Нет.

— Почему?

— Да потому что мясорубка приворачивается прямо… ровно… Вот так вот, — показала Шурка.

— Ну, горизонтально. Ну и что?

— А то, что здесь мясо, а там зерно, да еще и кверху.

— Фу-ты, что ты будешь делать с ней?

Семен привернул наглядное пособие к табуретке, сбегал в кладовку, притащил горсть пшеницы, высыпал ее в раструб, накренил табуретку.

— Иди, крути!

Шурка опустилась на колени, несмело, как будто впервые в жизни видит эдакую диковину, повернула раз, другой, третий рукоятку. Захрустело зерно, из дырочек решетки посыпалось пшеничное крошево.

— Послушай, Сенька! — хлопнула в ладоши. — Вот бы такую штуку на комбайн пристроить, чтобы он сразу манную крупу ребятишкам на кашу молол. А?!

— Ну? Дошло теперь?

— Дошло, Сеня, и аж дальше прошло. Теперь и поспать не грех. Ух ты, учитель мой золотой!

За остаток зимы и весну одолела Шурка с горем пополам теорию и после посевной сразу, заборонив в разомлевшую землю последнее зерно, спрыгнула на ходу с подножки сеялки навстречу подъезжающему к полевому стану председателю.

— Сергеевич! Можно тебя по секрету!

— Что там за секрет у тебя, Галаганова?

— Не Галаганова, а Балабанова. Переведи в мастерские меня.

— Уборщицей?

— Нет, заведующей. Все, дядя Наум! Отубирала Шурка мусор по конторам да коридорам на легком труде. Хлебушко хочу убирать. А потому переведи-ка ты, товарищ председатель, Шурку эту с завтрашнего дня на ремонт комбайнов. Уразумел?

— Не совсем.

— Ничего, постепенно дойдешь. Я тоже знаешь как трудно до механики доходила?

— Учти, Александра, экзамен ведь надо будет сдавать.

— Сдам. Консультант у меня свой.

Экзамен Шурка сдавала прямо у комбайна, так что приемная комиссия, развернув веером билеты на верстаке, поджидала, когда она последний винтик завернет. Билет она вытянула самый трудный — устройство и принцип работы подборщика. Всегда так получается почему-то: что меньше всего знаешь, то и попадает. Но Балабанова другой билетик тянуть не стала, на этот ответила. Ответила коротко и непонятно.

— Что ж, товарищи, «троечку», пожалуй, можно поставить ей, — вышел-таки из затяжного раздумья механик.

— Да и «четверку» можно, — тут же вошла в состав комиссии Шурка.

— Э-э-э, — зачесал за ухом представитель Сельхозтехники, но на этом его возражения кончились: механика тоже надо понять, уборочная завтра начинается. — Ладно, ставьте хоть «тройку», хоть «четверку», лишь бы она работала.

«Тройку» Балабановой со вздохом, но поставили, и не за красивые глазки. Если бы за это ставить ей оценки — «пятерок» мало было бы, но Александра Тимофеевна женщина замужняя и шестерых детей имеет, а хлеба переэкзаменовки ждать не будут, стоя на корню, хлеб в закромах может ждать сколько угодно. Сдала Шурка экзамен.

Бережно опустила в кармашек комбинезона права механизатора, пожала руки членам комиссии, взобралась на комбайн и через минуту была уже за разинутыми воротами мехмастерских: куда это она понеслась?

А никуда. Прокатиться, муженька повидать, людям показаться: смотрите — вот она я! Дала крюк, заехала с краю и поколотила вдоль деревни серединой улицы в тот край — смотрите: вот она я. И греющиеся на солнцепеке старушки распрямляли сутулые спины, привставали со скамеек и лавочек, щурились из-под ладони на водителя, узнавали Шурку и все-таки, не веря глазам, спрашивали друг дружку:

— Кто ето, сватья?

— Да кто… Никак, Шурка Тимофея Балабанова.

— Ну, ероплан баба. И успевает же когда-то.

Семен, имея разряд по шахматам, похоже, отдавал верную партию шоферу бензовоза, не подозревая, что у шофера тоже разряд, отчаянно искал выхода из матового положения и до того увлекся эндшпилем — головы не повернул глянуть в окошечко, кто это подкатил там к его конторе и кричит:

— Галаганов! Заправляй!

Кричала Шурка, только не «заправляй!», а «поздравляй!», Семену просто послышалось. Крикнула как нельзя кстати, Галаганов смерть не любил проигрывать. Смахнул с доски остатки фигур, протянул шоферу руку, шофер протянул свою.

— Ничья, — пожал ее Семен и выскочил на улицу.

Шофер — за ним:

— Э, нет, нет! На ничью я не согласен, давай доигрывать.

— Завтра. Сейчас недосуг. Ну что, Александра ты моя Тимофеевна, сдала?

— Как орешки отщелкала! — подала Шурка мужу удостоверение. — Поздравляй!

— Что-то не очень ты отщелкала — «троечка».

— А ну их… Один орешек твердый попался, так скорей и оценку снижать. Это все теория, Сеня, посмотрим, что практика покажет.

— Посмотрим, посмотрим. Ребятишек-то куда будем девать? С поля ведь не ускочишь домой когда вздумается.

— По бабкам рассортирую. А не согласятся наши старухи — и с тобой побудут.

— Ну-ну-ну. Придумала. Детям по технике безопасности не положено находиться на территории нефтебазы.

— Ох уж и нефтебаза! Ведро солярки да ведро керосину. А вот привезу их тебе завтра — и никуда ты не денешься. Слушай, Сеня! А ведь это… как ее? Идея! Стащить к председателю на дом прямо всех ребятишек. Может, Наум тогда скорее догадается детский сад построить. Надо потолковать мне с нашими бабочками. Ну, так что, муж? Не заправишь по знакомству? Куда подгонять?

Шурка стояла, облокотясь на штурвал комбайна, Семен смотрел сверху, стоя со шлангом над баком горючего.

— Сень. А Сень!

— Обожди, сейчас уж полный будет.

— Да нет. Ты летом у комсомольцев на собрании присутствовал, помнишь? На целину не пробовал проситься? Или отказали?

— Ты что, Саня? Какие из нас целинники — воз ребятишек.

— А я бы поехала. И поеду. Думаешь, зря эту механизацию и электрификацию учила?