Залог возможности существования

ПЕРВОЕ СРЕДСТВО

Первым психотерапевтическим средством, которым сознательно и упорядоченно или неосознанно и хаотически пользуется всякий врач, являются непосредственные влияния на степень удовлетворения потребностей пациента или с игналы этих влияний.

Речь о действительно существующих у данного человека потребностях, а не потребностях, теоретически присущих людям вообще.

Понятно, что влияния, снижающие неудовлетворенность потребностей есть - “поощрение”, а сигналы таких влияний являются сигналами “поощрения”.

Ясно также, что воздействия, повышающие неудовлетворенность потребностей или вызывавшие ее, есть “наказание”, а сигналы таких воздействий оказываются сигналами “наказания”.

Так первым психотерапевтическим средством, создающим или разрушающим почву для всех других воздействий, является “поощрение”, “наказание” и сигнализирующие их влияния.

ВРАЧ В РОЛИ СИГНАЛА ПООЩРЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ БОЛЕЗНИ

Если врач и любые его проявления и действия сигнализируют результаты, повышающие неудовлетворенность потребностей пациента как индивида - личности, то все его (врача) лечебные меры окажутся либо неэффективными, либо их эффект не закрепится и быстро будет сведен к нулю. Воздействия врача будут вызывать парадоксальное, не свойственное им, отрицательное действие. Расширять, усугублять то болезненное состояние, которое врач пытается устранить. Часто всяческое его действие и назначение будут вызывать новые и новые болезненные проявления, по характеру не выводимые из особенностей его средств, даже в качестве их побочных действий.

ПРИМЕР №15. РВОТА ОТ ВОДЫ. Например, в таких случаях и дистиллированная вода, назначаемая по 7 капель три раза в день, может вызывать рвоту; попытка проведения гипнотерапии, бред телепатического воздействия или вегетативный криз; инъекция сернокислой магнезии - истерический припадок и мутизм, а казалось бы безобидный вопрос - рыдания или нозофобию и так далее и тому подобное.

Если врач: его поведение, едва уловимые иногда нюансы проявлений, сигнализируют пациенту результаты, удовлетворяющие его как человека, то повышается эффективность всех воздействий. Лечебным становится даже сам факт его существования.

Это делает понятным лечебное влияние недемонстративных проявлений подлинной заинтересованности, компетентности и спокойной уверенности врача.

Кому выздоровление сулит, а кому и грозит... Даже не осознаваясь пациентом, и тем более, чем менее осознаются, такие проявления способствуют эффективности лечения тех» пациентов, которым выздоровление сулит удовлетворение наиболее значимых для них потребностей.

Те же проявления отпугивают, препятствуя эффективному лечению, тех пациентов, которым выздоровление грозит увеличением неудовлетворенности их интимнейших, индивидуально значимых потребностей.

Последнее особенно остро чувствуется, когда выздоровление предвещает для людей столкновение с трудными для них, ощущаемыми ими неразрешимыми, реальными проблемами, которые на них здоровых обрушит жизнь, и от которых теперь их “оберегает” болезнь (смотри пример № 1. ЧЕМ ГРОЗИТ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ).

ВРАЧ КАК СИГНАЛ ЗДОРОВЬЯ

Угроза выздоровления. Излечение, которое не означает выздоровления. При бесплатном или недорогостоящем лечении истерик предпочитает врача, который может его “подлечить”, но не умеет вылечить, часто просто “бережно” и безрезультатно мистифицирующего его шарлатана.

Происходит это именно потому, что шарлатан не грозит ему здоровьем, а с ним возвращением в гущу неподъемных для него проблем здоровой жизни.

Потому же истерик (но не только потому) предпочитает средства, которые не зависят от его произвола и бежит от даже более эффективных средств, но используемых им самим, в процессе его произвольной активности.

Первые избавляют от симптома, не лишая возможности заболеть при субъективной необходимости вновь. Вторые морально лишают такой возможности, так как взять на себя ответственность за использование болезни с выгодой означало бы стать симулянтом.

Но, как бы часто истерические проявления не были похожи на симуляцию, никогда они таковой не являются. Никогда и истерик симулянтом не бывает и быть не может в принципе. Ответственное за результат поведение означало бы для него выздоровление.

Умея себя вылечить самостоятельно, истерику было бы морально трудно этого не сделать и продолжать болеть. Трудно, так как субъективно переживалось бы им как сознательное предпочтение болезни здоровью, как выбор - желание болеть. Но это - “нехорошо”, а его главная нужда -казаться себе “хорошим”!

Если истерика “вылечили” однажды, его могут и не вылечить в другой раз. Того “могущественного” врача не оказалось поблизости, “сеансов не хватило”...

Вылечившись сам, истерик подчиняет болезнь своему произволу, сознанию, умению.

Если истерика вылечили, для него сохраняется угроза возвращения болезни и ощущение беспомощности перед этой угрозой, но за то у него нет тягостного переживания, что он мог бы вылечиться сам прежде и потратил на преодолимое страдание, впустую, часто годы собственной жизни. Это переживание он предчувствует, от него бежит.

Чем больших успехов достигает истерик в лечении сам, I см больше пугает его подозрение, что он мог сделать это и раньше. Он переживает мучительнейшее чувство впустую, ложно прожитых лет, сам подозревает себя в симуляции, думая теперь, что от него зависело не только выздороветь, по и не заболеть.

Перспектива, предчувствие, все что сигнализирует - грозит таким переживанием, препятствует выздоровлению.

БОЛЕЗНЬ ВЫЗДОРАВЛИВАНИЯ

Выздоровление от истерии, а не от симптома (если переоценка ценностей не была прожита предварительно), сопровождается часто депрессией с идеями самообвинения и, при несостоявшейся переоценке, после возникновения де-персонализационно-дереализационных и гипопатических расстройств, симптоматическим обострением, часто более тягостным, чем все пережитые прежде.

Если переоценка ценностей не совершилась, выздоровление не наступает. Симптоматика, “доказав” истерику ее независимость от его произвола, снимает мучительную проблематику ценой сохранения и даже заострения истерических способов существования.

Завершенная переоценка ценностей приводит к устранению депрессии и всех проявлений обострения, к выздоровлению от истерии и последовательному закреплению продуктивных, управляемых полезными для человека целями способов деятельности.

НЕОСОЗНАВАЕМОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ.

Так практически получается, что всякий врач, хочет он того или нет, воздействует на пациента с самого начала и на всем протяжении их взаимодействия тем, что он умеет, насколько заинтересован. Он действует уже теми целями, которые ставит и программами их реализации, которые еще только намерен осуществлять, с той, свойственной именно этому врачу последовательностью и настойчивостью, с которой еще только собирается реализовать эти цели и программы.

Проще говоря, врач воздействует на пациента уже самим фактом виденья его перспектив и наличием у него (врача) программ достижения этих перспектив, а также заинтересованностью, с которой он будет их осуществлять.

Это воздействие осуществляется прежде всего через недемонстративные, неигранные, чаще неконтролируемые врачом эмоциональные и поведенческие проявления его намерений, являющихся для пациента чаще неосознаваемыми же сигналами возможных будущих результатов взаимодействия его с врачом.

Именно эти взаимодействия в значительной мере определяют характер предстоящих и реализуемых уже отношений врача и пациента и тем более, чем эмоциональнее тот и другой и чем более у них развито свойство, названное Б.Блейлером “синтонией”. Чем более у них сформированы неосознаваемые и осознанные общественные первосигнальные рефлексы.

Демонстративные поведенческие и словесные проявления врача, его уверения действуют в большей степени через вторую сигнальную систему. Они скорее настораживают, вызывают сомнение в том, в чем врач пытается уверить, что демонстрирует. На уровне подлинного эмоционального прогнозирования, а, значит, и на вегетативно соматическом уровне они ничего не дают или, пугая, напрягают. На сознательном и поведенческом уровне побуждают к требующей усилия, “вышкрябывающей” игре - к демонстративным же реакциям по принципу “ведь обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад”. При умелом использовании поддерживают доверие к переживаниям, обеспеченным недемонстративным поведением. При неумелом - обесценивают и их. Особенно обесценивается действие демонстративных и словесных проявлений врача, когда они не подкрепляются (не сопровождаются) первосигнальными, недемонстративными, непроизвольными проявлениями, отражающими его действительные намерения, программы и компетентность.

Я полагаю, что можно обмануть голову, но нельзя обмануть сердце. Врач лечит реальную, а не выдуманную боль, гак что его целью является “сердце” пациента.

ПРИМЕРА 16. ОПУХОЛЬ У ОНКОЛОГА. Вот случай, где демонстративное и словесное воздействие не могло бы помочь.

Ко мне пришла по поводу канцерофобии врач-онколог, у которой диагностировали кисту яичника.

По роду своей деятельности ей часто приходилось успокаивать безнадежных больных ("ведь обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад").

В онкологии она несомненно компетентнее меня.

Рисунок астенических и прочих невротических проявлений, характер пациентки, ее история и актуальная ситуация, давали достаточно оснований, чтобы с большой вероятностью предполагать отсутствие злокачественного процесса.

Любые попытки успокаивать и пытаться оспаривать поставленный пациенткой онкологический диагноз привели бы, по моему мнению, только к укреплению ее уверенности в том, что она права и ее обманывают и успокаивают, как это из самых гуманных целей делала прежде она. В результате усилилась бы депрессия и фобия, в действительности вытекавшие из ее актуальной семейной и профессиональной ситуации, не связанной с наличием кисты. (Необходимость сменить место работы и профиль, возникшая вследствие демонстративно прощенных, но эмоционально не изжитых обид; тяжелая болезнь взрослеющей дочери; сексуальная холодность к мужу у женщины с нормальной сексуальностью).

Я потребовал, чтобы она легла на операцию, с тем, чтобы "проверить обоснованность ее диагноза" биопсией. До этого спровоцировал осознание и актуализацию ее семейного и производственного конфликтов, выявив перспективу их разрешения без опосредования необходимых действий болезнью.

Ни в какие дискуссии о ее онкологическом диагнозе не вступал, обосновав это своей онкологической некомпетентностью. Это подчеркивало безусловное доверие к ее профессионализму. Ей не надо было отстаивать свою правоту.

Полагаю, что вопрос об операции, который она не могла решить много месяцев, решился сразу, в первую неделю общения, под влиянием моей, добросовестно скрываемой в словах уверенности в отсутствии у пациентки рака, под влиянием недемонстративных, рефлекторно и неосознанно действующих проявлений этой уверенности, которая у меня действительно была, а, главное, под влиянием совершенно ясно видимых мною ее перспектив и способов их достижения, приемлемых именно для нее. Думаю, что моя увлеченность сыграла здесь тоже не последнюю роль.

Если операции я потребовал под угрозой отказа в лечении у меня (это тоже проявление уверенности), то о перспективах разрешения внешних конфликтов информировал и словами, но демонстрировал как раз малую заинтересованность убедить. Не убеждал, но убедил.

Теперь эта женщина здорова, нормализовала отношения в семье, не отвлекает себя успокоениями от проблем дочери и перешла на желаемую работу. У нее действительно была доброкачественная опухоль яичника.

Играть в надежду - не значит надеяться. Подводя итог разговору о терапевтическом влиянии недемонстративных проявлений целей, программ их достижения и заинтересованности, настойчивости врача, действующих в качестве сигналов будущих результатов лечения, оказывающих чаще несознаваемое пациентом, но определяющее весь ход терапевтического процесса влияние, подводя итог, замечу, что именно эти факторы вызывают у пациента то, что мы называем верой в лечение, доверием к врачу, надеждой на выздоровление.

Действуют они чаще не осознаваясь, а их результаты являются антиподом тех “веры”, “доверия” и “надежды”, про которые говорят “надо”: “надо верить”, “должен доверять”, “обязан надеяться”. В последнем случае пациент думает, что верит, надеется и доверяет, но эти “вера, надежда и доверие”, не только не помогают лечению, но часто мешают ему. Побуждают пациента вольно или невольно играть положительные результаты, которых нет.

Такая игра есть излишнее напряжение. Она обесценивает действительные результаты, препятствует их эмоциональному усилению и закреплению. Врачу приходится вначале разрушить такие “веру”, “надежду” и “доверие”, а потом лечить, вызывая недемонстративную уверенность. Иначе “очень успешное” лечение через некоторое время приводит к полнейшему разочарованию и пессимизму пациента, а врача к последующему терапевтическому нигилизму. Ведь многие наши пациенты так охотно вживаются в счастливые образы. Насколько труднее им потом сталкиваться с не обеспечивающей эти образы реальностью!

Врач - сигнал пугающего здоровья. В заключение этой части разговора надо сказать, что врач, видящий реальные пути излечения, сразу становится угрозой для пациента, которому выздоровление грозит еще непережитыми, неосознанными, более значимыми, чем облегчение от выздоровления, жизненными сложностями.

Такой врач у такого пациента вызывает тревогу - антипатию, которая чаще в причинах неосознанна и приводит к отказу от врача или к плохо понимаемой в причинах конфронтации. Для антипатии находится повод. Отказ по разному ложно, но искренне обосновывается. Конфронтацию, длительную и неосознанную пациентом, подспудную, эмоциональную “борьбу” с врачом “за болезнь” (скрытая доминанта) вызывает невозможность ухода - отказа.

Побереги больного от здоровья и... от попыток вылечиться. Врач непременно должен учитывать такое свое влияние и как бы это его не тяготило, к этой внутренней ситуации пациента отнестись с пониманием и уважением. Не путать своего, порой тщеславного, желания вылечить, с реальными интересами пациента, для которого болезнь пока единственная доступная форма приспособления.

Врачу необходимо максимально быстро сориентироваться в том, чем грозит пациенту выздоровление и не начинать иной терапевтической активности, пока он не дал пациенту абсолютных гарантий, что ничего из адаптивных средств у того не отнимет. Врачу, если он намерен продолжать терапию теперь, следует самому перестать быть угрозой, не браться “лечить насильно”.

Поскольку пациент на сознательном уровне сам относится к своей болезни агрессивно и сам для себя является угрозой, усугубляющей страдание, постольку врачу надо приостановить это самонападение. Попытаться научить пациента беречь себя от своей же собственной активности - от себя самого.

Только устранив угрозу выздоровления... Врачу не следует начинать иной терапевтической активности, пока выздоровление остается угрозой. При невозможности устранения этой угрозы, врачу необходимо актуализировать ее в сознании пациента. Помочь пережить, “переболеть”, согласиться с ней до начала лечения (выявление и разрядка скрытой доминанты). Помочь найти либо способы устранения этой угрозы, либо те значимые цели, ради которых пациент в силах пережить встречу с тем, чем ему грозит выздоровление (внутреннее торможение одной активности другой, более сильной).

Только после такой переработки угрозы выздоровления, после предваряющего лечение приспособления к ней, врач и все терапевтические мероприятия перестают быть сигналами большего, чем болезнь страдания (сигналами “наказания” за выздоровление).

Только тогда врач, и всякое эффективное лечебное влияние становятся сигналами удовлетворяющих пациента перспектив (сигналами “поощрения” за выздоровление). Тогда отношения с пациентом становятся сотрудническими. Всякое эффективное средство подкрепляется положительной эмоциональной реакцией на него и его результаты. Всякое улучшение закрепляется. Прогрессивно возрастают терапевтические успехи.

Иными словами, врач должен помочь Пациенту актуализировать не только положительные перспективы выздоровления, но, и это часто более важно, все, чем ему грозит выздоровление, побудить его к сознательному выбору между положительной и отрицательной перспективами. Только после завершения этого выбора можно проявлять любую терапевтическую активность, иначе она будет приводить всегда к отрицательным результатам.

УСТАНОВКА НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Только когда индивидуально значимые потери, которыми грозит выздоровление, уже пережиты и больше не могут причинить страдания, когда выздоровление становится сигналом “поощрения”, то есть сулит увеличение возможностей удовлетворения индивидуально наиболее значимых потребностей, тогда только создается оптимальная ситуация для эффективной терапии.

Всякое улучшение становится тогда - сигналом выздоровления. Всякая эффективная мера становится - сигналом улучшения. Умение самостоятельно пользоваться такими эффективными мерами сигнализирует связанные с выздоровлением - перспективы. Врач, умеющий научить как вылечиться, становится - сигналом удовлетворения наиболее значимых потребностей - сигналом “поощрения”.

Формируется такой эмоциональный механизм, благодаря которому все, что способствует здоровью, получает положительное эмоциональное подкрепление - усиливается, “затверживается” и закрепляется. Все “поощряется”, то есть удовлетворяет потребности или сигнализирует их удовлетворение.

Облегчается нервная, вегетативная, гуморальная, соматическая, психическая и поведенческая - всякая, способствующая выздоровлению (поощряемая), активность. Поддерживаются все, способствующие выздоровлению процессы.

Когда потери, которыми грозит выздоровление, уже пережиты и выздоровление становится сигналом “поощрения” - всякая активность, препятствующая выздоровлению затрудняется. Она сигнализирует - “наказание”. Всяческие воздействия, грозящие здоровью, вызывают ослабленные условно-рефлекторные реакции или вовсе теряют свое условно-рефлекторное влияние.

Воздействия, способствующие выздоровлению, напротив, вызывают эмоционально усиленные реакции. Вплоть до случаев, когда саногенные процессы усиливаются вообще всяким внешним и внутренним, условным и безусловным воздействием.

Описанный эмоциональный механизм есть ни что иное, как активная саногенная установка.

Определение. Установка на выздоровление или саногенная установка. Саногенная установка есть эмоциональный механизм, благодаря которому все воздействия, грозящие здоровью, вызывают ослабленные условно-рефлекторные реакции или вовсе теряют свое условно-рефлекторное влияние, и всякая активность, препятствующая выздоровлению, затрудняется, а все, что способствует здоровью, получает положительное эмоциональное подкрепление - облегчается, усиливается, “затверживается” и закрепляется.

Физиология установки. На физиологическом языке это саногенная доминанта по Ухтомскому - Анохину, активность которой усиливается любой другой активностью.

Такая саногенная установка - антипод “установки на болезнь”. Она оказывает свое “фильтрующее” влияние на восприятие, осознанную и неосознанную психическую деятельность, на все телесные процессы и эмоциональное, энергетическое обеспечение поведения пациента. Ею гасится всякая, противоречащая ей активность и усиливается соответствующая ей.

Саногенную установку можно уподобить фильтру, пропускающему всевозможные воздействия, способствующие выздоровлению, в аппарат, который усилит, поддержит и закрепит реакцию на них фильтру, который не пропускает препятствующих выздоровлению воздействий и глушит реакции на них, если они, тем не менее, возникли.

Способ формирования. Такой “фильтр” создается устранением или предварительным переболиванием индивидуально значимых угроз, следующих за выздоровлением. Он может создаваться опережающим, предварительным приспособлением к “угрожающим” будущим условиям - с одной стороны. С другой - актуализацией (тоже опережающей, предварительной) тех перспектив - индивидуально значимых целей, достижение которых становится возможным только после выздоровления.

Таким образом, саногенная установка - это эмоциональный механизм, который формируется тем, что, в соответствии с осведомленностью пациента, здоровье сулит ему существенные, индивидуально значимые для него перспективы, а болезнь грозит известной ему, индивидуально неприемлемой несостоятельностью.

Саногенная установка как проявление других установок. Несколько иной “фильтр”, лишающий эмоционального усиления все функциональные компоненты болезни, привозящий к их угашению, создается при обезразличивании болезни, потере ею индивидуальной значимости.

Такой “фильтр” возникает, например, после осознания и переболивания факта неизлечимости болезни, когда человек выбрал жить и строить жизнь независимо от болезни -"жить, как здоровый, полноценную жизнь”.

Тогда саногенная установка становится проявлением установки на достижение тех или иных позитивных жизненных целей.

Она отличается от первой тем, что в меньшей степени оказывается усилением, закреплением положительных лечебных влияний и облегчением выработки навыков самостоятельного активного устранения болезненных проявлений. Она больше проявляет себя в облегчении всяческой деятельности по достижению выбранных человеком индивидуально значимых целей. Все функциональные проявления болезни ею угашаются именно в процессе этой деятельности, и в той мере, в какой препятствуют этой деятельности.

При такой установке обезразличивается и болезнь, и всякая активность, связанная с ее лечением, а выздоровление оказывается результатом активности, связанной с деятельностью по достижению индивидуально значимых целей.

При таком подходе пациент не осваивает иных способов устранения болезненных проявлений, кроме одного - жить и действовать в соответствии с тем, как того требуют его интересы и вытекающие из них цели. Независимо от затруднений, обусловленных болезнью, без скидок на болезнь.

Тогда сама болезнь усиливает продуктивность деятельности пациента, сама переставая существовать.

Первая установка сначала обеспечивает освоение специальных поведенческих приемов произвольного самостоятельного устранения болезненных проявлений. Затем приводит к устранению страха болезни (скрытой нозогенной доминанты). Дальше становится залогом последующей продуктивной активности пациента, обезразличивания и болезни, и лечения.

Вторая установка приводит к обезразличиванию болезни и лечения сразу. Для ее создания необходимо наличие чрезвычайно значимых для пациента целей и прочных навыков их достижения.

В этом случае вся терапия сводится к созданию такой установки и ее поддержанию до полного устранения болезни, то есть закрепления навыка жизни без нее.

В первом случае освобождение от симптоматики переживается ярко и осознается, как выздоровление, а лечение обычно стремительно. Во втором симптоматика блекнет постепенно. Она рассыпается, теряется. Пациент часто не знает, выздоровел ли он или еще нет, даже спрашивает об этом у врача. Иногда, напротив, занятый делом прерывает "лечение" и не знает, что продолжает лечиться.

При наличии у пациента саногенной установки вся терапевтическая деятельность врача должна строиться с постоянным и непременным учетом того, как и насколько она удовлетворяет потребности пациента и какие потребности она удовлетворяет. Какое место эти потребности занимают в осознанной и неосознанной системе ценностей пациента.

Помня,что саногенная установка следствие и проявление факта, что здоровье сулит пациенту необходимые для него Перспективы, а болезнь грозит недопустимой несостоятельностью, врачу следует организовать свое общение с пациентом таким образом, чтобы эту установку постоянно создавать, поддерживать и ни в коем случае не разрушать.

Необходимо, чтобы всякая активность организма и психики пациента, способствующая выздоровлению, а также и полезное в этом смысле поведение сигнализировали ему "поощрение” и непременно подкреплялись “поощрением”. Чтобы всякое функциональное проявление болезни и способствующая ей активность пациента сигнализировали неминуемое “наказание” и подкреплялись “наказанием”.

“Поощрением” и его сигналами врачу следует пользо-иа сься непременно целенаправленно и сознательно, а Наказанием” лучше только в виде лишения “поощрения”.

Зато поведение пациента надо организовать так, чтобы "наказанием” он последовательно пользовался сам.

ПРИМЕР № 17. РАДИ ПУТЕВКИ В РАЙ - САМОБИЧЕВАНИЕ. (продолжение примера № 1). Высокая, сухая, моложе, как обычно в таких случаях, своих лет, шестидесятидвухлетняя “девочка без будущего”.

Кто-то так назвал эту даму.

На девочку она действительно похожа. Злую девочку.

За освобождающей от непоказной заботы о ком-нибудь игрой в ранимость, отзывчивость и доброту она пропозировала жизнь.

Не имея прошлого, она пытается теперь искупить это мученическим полупреднамеренным лишением себя будущего.

Сладострастно, словно мстя всему миру, и в особенности самым близким, распинает она себя на кресте самобичевания.

Вы, наверно, никогда не присутствовали, не были свидетелями специально растягиваемых во времени, медленных пыток, причиняемых человеком самому себе специально напоказ, непременно у вас на глазах. Я тоже не был. Нам трудно представить каково ее близким: мужу, сыну, внуку. Особенно внуку.

Мы ошибочно считаем, что “дети ничего не понимают”.

Заслонившись от жизни, своего и чужого чувства словами, мы подменяем понимание, сочувствие часто только думаньем о понимании.

Дети, напротив, чем они меньше, тем острее умеют сочувствовать, сострадать с теми, кого любят. В отношении боли, чувств, в эмоциональном плане они совершенно незащищенно, в отличие от взрослых, понимают. Не зная, не умея сказать об этом, они просто болеют вместе с любимыми.

Умение осознавать и реализовать поведением эту способность сочувствовать взрослые часто забывают. Но и они, даже не зная того, приобретя ее в самом раннем общении с матерью, практически уже никогда ее не теряют.

Распиная себя на кресте, надо думать совсем уж непреднамеренно, мучит эта шестидесятидвухлетняя жена, мать и бабушка своих мужа, сына, внука и дочку... Нет, дочки у нее уже нет!

Занимаясь последовательно растягиваемым во времени самобичеванием, эта, искупающая отравлением себе будущего отсутствие прошлого, страдалица близких мучит непреднамеренно .

Когда она 27 лет назад родила дочь, у нее тоже не было намерения сделать ее (дочь) неприспособленной к жизни из-за “ранимости”.

Когда дочери было тринадцать лет, у моей пациентки, разводящейся с мужем, тоже не было намерения расщепить душу дочери, ее сердце и ум, ее эмоциональность на две части. Не было намерения навредить ей, заставив забыть, вы-тормозить очень важное для девочки, первое чувство любви к мужчине - забыть чувство к отцу.

Не было у моей пациентки дурных намерений и когда ома, по ленивой привычке ни во что не вдумываться глубоко, “ведь она так ранима”, когда она не дала себе труда «думаться, вчувствоваться в душевный мир своей дочери: ребенка, подростка, девушки, старой девы.

Не было у этой матери дурных намерений, когда она, не имев заметить дочь, верила, что знает ее. Что той достаточно поверхностной опеки, заботы о регулярном питании, о профилактике простуд и “девичьей гордости”.

Не хотела она ничего плохого (кто же его хочет!), когда не ведала, что творила, и чего нужного не сотворила. Когда, позируя перед собой, словно в погоне за первой премией, за путевкой в рай не сотворила самого главного: жизнелюбия дочери, ее умения строить себя и свою жизнь. Не сотворила счастья своего и своих детей.

Намерений дурных у нее не было никогда.

Были дела. И не было нужных дел.

Распиная теперь свое будущее (в шестьдесят два года у нее есть живой сын и маленький внук; мать ее прожила 89 лет; что если и им и ей предстоит еще долгая жизнь!), распиная в привычной позе свое будущее (а что, если и их будущее!), сладострастно отдаваясь самобичеванию, эта, хорошо сохранившаяся бабушка, вовсе “не имеет намерения” вызывать какие-либо дурные последствия для близких. Ни упрекнуть, ни видеть причину своих бед в ком-нибудь другом, ни переложить свою вину на кого-либо она “не хочет”!

Мы с вами не видели пыток, устраиваемых нам напоказ.

И вряд ли поймем, каково ее близким, тоже потерявшим дочь и сестру, быть свидетелями демонстративно, стоически "сдерживаемого при них” ее самоистязания.

Самобичевание - та же пытка, которую другой не может Не чувствовать, не умеет не видеть, но не властен остановки.. Та же, только скрытыми от глаза и слуха, психическими средствами.

Бояться душевной боли страшнее, чем испытывать ее.

Эта пытка для свидетеля не менее мучительна, чем для производящего ее. Тот хоть может приостановиться.

Самобичевание - истязание психическими средствами самого себя, непреднамеренно рассчитано на зрителя. И на себя, как зрителя. И себе и другим оно “отводит глаза”.

Позируя перед вами, бичующийся побуждает вас его утешать. Когда есть в чем и надо упрекнуть, обезоруживает. Рвет на себе рубаху, подставляет грудь - на, бей меня беззащитного, режь, я еще худшего стою! Но... любой упрек отметет, обесценит. Воинственно обидится на вас за вашу "черствость". Соберет всеобщее сочувствие. С его помощью представит чудовищем вас. Уничтожит!

И себе и другим самобичеванием “отводят глаза” от действительных ошибок, преступлений бичующегося: “Не добивать же мученика, он уж и без того так страдает”!

Пока человек жив, он всегда может, если не исправить, то не продолжить ошибку, не усугубить ее последствий.

Между тем, не замеченными остаются те ошибки или на детском языке бичующегося та “вина”, которые необходимо, можно, не поздно исправить. Надо предотвратить, не продолжить, не углубить. Которые (и в этом объективный трагизм положения) в состоянии предотвратить и исправить часто только один человек - сам бичующийся.

Не замеченными, остаются ошибки, от последствий которых пора уже и не поздно, переболев их, оправиться.

Себе как зрителю ценой истерически взвинченной боли самобичевания ослепляют совесть.

Самобичеванием отвлекают себя от предчувствующейся большей моральной муки открытия действительных ошибок, от большей, чем вменяемая себе, вины. Отвлекают фактически искусственно вызванной болью от неизвестной боли переживания реальной жизни. От своего прошлого в его результатах и ошибках. От настоящего и будущего. От оценки и переоценки ценностей. От реального, не в намерениях, а в делах, строительства и перестраивания себя и своих обстоятельств.

Отвлекают от необходимости что-то новое и полезное делать.

Кроме того, себе как зрителю самобичевание приносит ощущение искупления вины. Избавляет от осознанной ответственности и от ужаса счастливо жить, когда позади тебя вина. Избавляет от соблазна жить здоровую, честную жизнь.

Если же к самобичеванию, к его содержанию и производимому впечатлению на других приглядеться внимательнее, то вдруг станет явным, что бичующий себя, винится во второстепенных или вовсе не существующих ошибках, в событиях, явно от него не зависящих. Существенное же он игнорирует. Походя объясняя обстоятельства ошибок, и себе и нам называет множество людей, якобы вынудивших его их совершить. Вроде бы бичует себя, а, невзначай, исподволь, информирует о массе, якобы независящих и потому-то независящих от его произвола обстоятельств, сделавших ошибки неизбежными. Здесь и люди, и болезни, и наследственность, и погода, и всяческие стечения - невезения.

Бичующий себя словно старается создать у вас парадоксальное впечатление, что только из величайшей требовательности к себе наговаривает он на себя, упрекаясь в том, к чему отношения не имеет, что несущественно, в чем виноват другой.

Парадокс. Обходя, будто слепой, действительную свою "вину” (все то, что действительно зависело от него), всей, выдаваемой на слушателя информацией, обеляя себя, других, часто вовсе к делу не относящихся, бичующийся, как-то Вроде и нехотя, но самым жестким образом действительно обвиняет. Других он обвиняет в существенном.

Нон сам он - и зритель, и эмоциональный слушатель своею самобичевания. Теперь он просто обязан, не может на них, других виноватых, не обидеться. Справедливость того требует. Ведь он так убедителен. Голый король один верит, что он одет...

Парадоксальны, поистине всей интуицией доведены до и ющренности, результаты самобичевания.

В глазах слушателя оно обелило бичующегося. Защитило от упреков. Выставило его сверхтребовательным к себе. Побудило других утешать его. Обвинило кого угодно и убедительно

Бичующийся - сам слушатель. Он вместе со всеми убежден, уверен, поверил в вину других, вместе справедливо ими возмущен (а это весь мир), пытается себя утешить и, возводя на себя напраслину, в реальном себя уже не упрекнет. От вызванной реальной действительностью боли защищен.

Одна беда, не открыв прошлых ошибок, бичующийся обрек себя на принужденное их повторение в будущем. Их специальное исправление, или исправление случайное, даже просто непродолжение грозит открытием их в прошлом, а с ним и избегнутой посредством самобичевания муки раскаяния за совершение их.

Самобичевание делает рабом непризнанных ошибок и преступлений, ведет к последовательному углублению “вины”.

Вторая беда. Самобичевание вынуждает демонстративно не делать того, в чем из позы себя обвинил, то есть часто не делать необходимого.

Третья беда - приходится обидеться на всех, походя обвиненных. Затаив обиду, беспочвенно испортить отношения чуть ни со всем миром, озлобиться на него и сетовать.

Четвертая незадача. Надо теперь выискивать таких же как ты страдальцев. Сводить с ними дружбу. Замучить и их позерским состраданием, ведь ты такой “чуткий человек”...

Я остановлю перечисление. Приходится самобичующемуся исказить все свои отношения с миром. Близких замучить показной пыткой. Себе жизнь испортить. Мир оклеветать, обратить в помойку. Жить, зарывшись в нее.

И все - ради... путевки в рай!