Записки нечаянного богача

Глава 19. Новый хозяин. Трюк выполнен дилетантом.

Ветер со стороны озера долго мешал добраться до того берега, где я вчера вечером после работы Айболитом ставил сетку, зато обратно к «пристани» он пригнал лодку в лучшем виде. Попалось пара средних муксунов, килограмма на три каждый, два крупных хариуса. Под самым берегом метровый налим так запутал сеть, что думал, придется выкинуть обоих.

Выкинул рыбу на берег, сполоснул борта и дно Плотвы от чешуи, растянул под ветками сеть, чтоб просохла — так перебирать удобнее. И вдруг почувствовал взгляд. Внимательный такой, но какой-то необычный. Не спеша разогнулся и посмотрел в ответ.

Тот самый медведь, что в первый день под «балконом» рыбачил! Грязный, шерсть торчит клоками во все стороны. Он зарычал как-то отрывисто, как будто что-то матерное сообщил, и пошел в мою сторону.

Почему-то сперва страшно не было. Ну медведь. Ну идёт. Машинально проверил нож на ремне, глянул по сторонам — есть ли во что постучать? Их же пугают громкими звуками, вроде? Но котелок стоял рядом с кострищем, шагах в семи. Чайку собирался попить после рыбалки. Оставался только старый метод, читаный неоднократно в книгах — орать на мишку, топать ногами и надеяться на чудо. Часто они случаются в последнее время, не спугнуть бы удачу…

Бурый бродяга, взрыкивая и переваливаясь с лапы на лапу, приближался. Когда между нами оставалось шагов двадцать, я начал беседу:

- Здорово! С проверкой пришел, или как? Всю рыбу не отдам, а так — как попросишь, могу и поделиться!

В ответном рычании послышались какие-то старческие брюзжащие нотки про понаехавших полоумных, которые вовсе охренели и учат хозяев жить.

- Стой где стоишь! А лучше вали обратно, откуда пришел! Тут места всем хватит!

Рычание стало громче. Медведь ступал тихо, мох под его лапами проминался глубоко. Тяжелый, видно. Очень тяжелый. Между нами уже шагов двенадцать, ветер с его стороны, с горки. Воняет от него бомжами и тухлятиной какой-то. За моей спиной громко плюхнула рыбина, медведь тут же остановился и повернул башку у сторону звука. Оказывается, он, одноглазый. И почему-то именно сейчас, посмотрев в его затянутый бельмом правый глаз я понял, что день сильно не задался. Криком я его не прогоню. Зря я предположил, что он пришел делить территорию. Он пришел забрать ее себе всю. Но мне с этого понимания легче не стало ни разу. Продолжая громко сообщать мишке мое к нему отношение, я сделал пару медленных скользящих шагов вправо. Там под деревом, где начинался скат в озеро, лежала слега, по которой я затаскивал стропила на крышу. Крепкая двухметровая палка диаметром сантиметров восемь. Да с одной стороны еще слегка подтесанная — хотел под берег забить, сетку вязать к ней. Но до нее еще добраться надо было, а там метра четыре.

Медведь маневра не понял. Шагов десять оставалось между нами, когда он сморщил морду, оскалил зубы и зарычал уже серьезнее. Низкий гудящий звук раскатился над озером. Как будто разогревается, сам себя накручивает перед дракой. Хотя какая тут к черту драка — в нём тонна веса, он быстрый и опытный, когти и клыки, весь набор. Это не драка будет, а убийство. От этой мысли тоже не полегчало, но еще пару шагов в сторону спасительной оглобли я сделать успел. В памяти калейдоскопом завертелись обрывки образов: как охотились на медведей в старину, что нужно делать, когда он встанет на задние лапы, а что — если пойдет «свиньей». «Дима, соберись! Какая к чертовой матери свинья?! Эта старая замшелая сволочь сейчас тебя потрошить будет, а ты всё шедевры мировой исторической литературы в голове листаешь?!» - внутренние скептик и реалист орали хором и были убедительны как никогда.

До палки два шага. Медведь пригнулся и рванул вперед. Я схватил деревяшку и попытался упереть задний конец между камнями. Время будто замедлилось. Так бывает, если вот-вот придется помирать. Совсем рядом со мной зверь поднялся на задние лапы. Спереди он выглядел еще хуже — шерсть чуть светлее, но вся спутанная колтунами и какая-то жеванная. Разинув пасть, медведь издал такой рев, что меня чуть к земле не прижало. Но тут трясущиеся руки почувствовали, что палка во что-то уперлась и встала намертво. Я сделал полшага назад. Чудище, видимо, решило, что обед собрался удирать, и резко шагнуло ко мне, разведя лапы. Внезапно вспомнился Самвел, который так же широко раскрыл объятия, когда прощался со мной, высадив на берег. Правой рукой я задрал верхний край деревяшки на уровень, где по моему мнению у медведя должна заканчиваться грудная клетка. Ломать ему ребра в мои планы не входило. А вот всадить пусть тупое, но копье, в брюхо — это с радостью. Но что-то пошло не так.

Грубо отесанный конец палки пробил шкуру и залился красным, но казалось, что медведь не обратил на это внимания, только сильнее разозлился. Продолжая напирать и рычать своим адским инфразвуком, он начал сводить лапы. Я стоял между ними, как дурак, и точно знал, вот прямо абсолютно был уверен, что эти объятия станут последними в моей жизни. Правой рукой я вцепился в вонючую шерсть прямо под пастью, подтянулся и подпрыгнул одновременно — уперся согнутыми ногами в оглоблю, торчавшую из медведя. Уклон был градусов 45, и первой мыслью было съехать по палке вниз. Но тут мишка начал обнимашки и одновременно склонил ко мне огромную голову. Вонь из пасти была жуткая. Я внезапно вспомнил, что если собаке, которая нападает, запихнуть в рот кулак — она не сможет укусить, у нее просто пасть не закроется. Да, вспоминать идиотские истории и события не ко времени — мой талант. Второй мой талант — зачем-то пробовать их воплощать. Правую кисть я запихал между клыков, и медведь подавился рычанием. Не придумав ничего умнее, я постарался вцепиться ногтями в скользкий красный язык. Левой рукой наконец-то вытащил нож. Ошалевший от неожиданности монстр ослабил давление лап, но тут свел челюсти. Я отчетливо, хоть и несколько отстраненно, расслышал, как хрустнули лучевая и локтевая кости. Зато появилась какая-никакая, а точка опоры, и я, размахнувшись, всадил нож прямо в бельмо на правом глазу. Чуть довернув кисть, сразу же выдернул, и прямо над зажатой в медвежьей пасти рукой воткнул острие в последний глаз. Зверь заорал, но уже не страшным низким гулом, а истошно. Разжав для этого зубы, он освободил мою правую кисть, и я скатился по копью вниз, не устояв на ногах и с разгону треснувшись спиной об острые камни. Тот участок мозга, который продолжал фиксировать звуки, равнодушно сообщил, что минимум пару ребер — тоже на минус.

Медведь уже не орал а как-то судорожно икал, сползая по мокрой красной палке все ближе к земле. Из левой глазницы торчала изгвазданная кровью берестяная рукоятка ножа. Я лежал на спине, не в силах не то, что пошевелиться, а просто вдохнуть. Видел, как на спине зверя натянулась шкура, и оттуда показался совершенно неприглядного вида конец моего тупого «копья». Правая лапа скребла когтями по лишайнику на камнях, но было видно, что отделявшие их от моей левой ноги пятнадцать сантиметров ей уже не преодолеть. Бурая туша как-то странно булькнула и замерла.

Я зачем-то вытянул ногу и носком берца потыкал в когти. Поверить в то, что тонна медвежатины лежала передо мной дохлая, было очень тяжело. И, наверное, зарычи и поднимись мишка в ответ на мои опрометчивые пинки — я бы гарантированно заполучил инфаркт или инсульт. Осталось только гадать, почему они до сих пор меня миновали? Но медведь лежал именно так, как положено дохлому — предсказуемо, без сюрпризов и без попыток пошевелиться. Тогда начать шевелиться решил я. И это было решение неудачное. При попытке подняться ребра с противным скрипом сдвинулись, а я тут же замер. Проколоть ребром легкое — это вот было бы совершенно некстати. Лежа скосил глаза на правое предплечье. Надо же, я думал, будет хуже. Клыки пробили кожу сверху и снизу ближе к локтю, но удивительно, что не насквозь, и даже крупные сосуды не порвало. А коренные зубы, или как там они называются у медведей, передавили руку чуть выше запястья. Там были довольно глубокие ссадины, но крови почти не было. Рука на глазах начинала тревожно опухать и наливаться багровым.

Так, для начала надо понять, могу ли я вообще встать? Давай, оценочная реакция, нейтрализуй адреналин с кортизолом, а то негде и некого больше оценивать будет. Пошевелил левой рукой и ногами. Нашел положение, при котором смог поднять туловище вертикально. Прямо, конечно, не получилось, поэтому к своей скале шел скособочившись и медленно. Люди врут, что осторожность и внимательность приходят с опытом и тренировками. С болью они приходят, это совершенно точно. Когда знаешь, что любой неверный шаг или движение пробьют спину раскаленными гвоздями — волшебным образом понимаешь, куда не надо ставить ногу и как не стоит наклоняться. Путь до избушки занял минут двадцать. Утром — всего две. Приходилось останавливаться чтобы перевести дыхание и переждать гадкие черно-зеленые круги перед глазами. Круги «передавали» с помехами, как на старых телевизорах: черно-белые мухи завихрялись по краям картинки. Так, первая остановка у рюкзака — там обезбол. Открывать клипсы и молнии левой рукой оказалось очень неудобно, но что делать? Правая при попытке что-то взять взрывалась болью и подозрительно изгибалась в месте укуса. Смотреть на собственную руку, которая гнется не там, где это предусмотрено физиологией и анатомией — отвратительно.

Рядом со строительным инвентарем, что лежал возле дома, я оставил кусок того самого расщепленного пня, из которого вырубил подобие совковой лопаты. Когда дерево сломалось, то ли от грозы, то ли под тяжестью снега, его закрутило вокруг оси. Из пенька тогда торчали спрессованные слои древесины с отошедшей корой и тонкие щепки. Из этих самых «слоев», напоминавших неглубокие широкие желоба, я планировал сделать отвод воды из «правого» ручья. Но сейчас было вообще не до сантехники.

Отрезал метра полтора бечевки, разложил петлями прямо на мху. Сверху пристроил первый желобок. На него приложил второй. Присмотрелся, понял, что надо подтесать немного. Кто-нибудь пробовал махать топором со сломанными ребрами? Не пробуйте. Никогда не пробуйте. Задыхаясь и почти ничего не видя из-за проклятых «мух» и «снега» перед глазами, все-таки подогнал две деревяшки почти заподлицо друг к другу. Выложил внутри слой мха в два пальца толщиной, положил правую руку и накрыл верхней половиной конструкции. Удачно получилось рассчитать — когда затянул, самопальный лубок (или лангета, не знаю, как правильнее), надежно зафиксировал предплечье от кисти до локтя. Особенно умилял торчащий со стороны запястья мох — экологически чистая манжета «а натюрель». Но теперь рука хотя бы гнулась только там, где я этого от нее ожидал. И болела меньше — таблетки начинали действовать.

Дальше было самое сложное. Надо было как-то зафиксировать грудную клетку давящей повязкой. Расстелить что-то на камне и завернуться в это что-то я не мог — был риск больше не подняться. Решил сделать так: привязал спальник к дереву за нижние углы двумя кусками шнура. Вдел нитку в иголку и зажал зубами. Зажал правой рукой верхний край мешка вдоль туловища и начал медленно поворачиваться, внимательно глядя под ноги. Нитку, конечно же, примотал к груди, но она легко выскользнула из-под синтетического наружного слоя спальника. Пришил первый оборот. Всего четыре раза воткнул иголку в бок, но по сравнению с болью в ребрах — вообще не заметил. Так, поворачиваясь и прихватывая несколькими стежками верхний слой к нижнему, намотал на себя весь рулет. Поверх еще и шнурами увязал. Кто там говорил про ветчину в сеточке, завтрак из туриста? Кушать подано!

Медленно дошел до костра и припал к котелку с остывшим чаем. Только вот не привык пока к новым ограничениям, и, когда посудина выскользнула из опухших пальцев правой руки — сунулся вниз поймать ее на лету, как здоровый. В спину как-будто всадили автоматную очередь. Как я упал на мох рядом с костром — уже не помнил. Видимо, тут-то я и умер.

Из избы вылезал какой-то шаман. Самый натуральный, в мягких сапогах из камуса, и кухлянке, украшенной бусами и перьями. За собой он тащил приличных размеров бубен, на котором я разглядел силуэт медведя, лодку и, почему-то контур самолета. В руке шамана образовалась чья-то бедренная кость, которой он и зарядил в свой расписной инструмент. Раздался низкий гул.

- Зачем моего медведя убил? - не знаю, как описать, но шаман произнес это не разжимая губ. На его лице, покрытом сажей и жиром, вообще их видно не было. Казалось, что это даже не было произнесено, а слова сами родились в моей голове.

- Он первый начал, - вот у меня ответить получилось по-человечески: движение воздуха через гортань и голосовые связки, артикуляция. Стоп, какой воздух? Я же не дышу, вроде?

- Он тут сорок две зимы прожил! Его каждый камень, каждое дерево знает! А какой-то чужак-балбес его зарезал! - мысли шамана возникали в голове странно: каждое слово как-будто бы говорил новый голос. А кроме этого некоторые слова отзывались эхом, причем повторяло эхо не их. Например, слово «балбес» продублировалось как «тот, кто кормит оленей не с той стороны». Очень емкое определение, надо признать. Прямо подарок моему образному мышлению — оно даже на некоторое время перестало пытаться понять: умер я в конце концов или пока нет?

- Я предложил угостить его рыбой. Покойный любил рыбку, я сам видел. А он меня ломать начал. Кто так с гостями себя ведет? - я все ждал, когда в беседу включатся скептик или реалист. Но, видимо, зря. Пришлось отдуваться самому.

- Какой ты гость?! Ты священное место испортил! Ты тут огонь разводил! Волка кормил! Еще и спас его, когда я кость чукучана ему поперек глотки загнал! - шамана перекосило еще сильнее. Голоса в голове завывали на все лады, и понимать их становилось все тяжелее. Но ясно было, что этот дед мне не рад. Жив он или нет, и я, кстати, тоже — вот с этим ясности пока не было.

- Зачем кричишь, дедушка? - попробовал я включить позитив. - Проходи, садись, давай чай пить и спокойно говорить?

Но в ответ дед затрясся, взвыл непонятным многоголосьем какую-то фразу, состоящую из одних шипящих и букв «Ы», и снова ударил костью в бубен. Свет погас и пространство схлопнулось. Видимо, тут я умер уже по-настоящему.

Вокруг не было ничего. Где-то очень далеко светили недосягаемые звезды. Но если до этого я всю свою биографию смотрел на них привычно, снизу вверх, то сейчас было непонятно — то ли сверху, то ли вообще с изнанки, если можно так сказать. Ночное небо черное или темно-темно-синее. У ничего вокруг, в котором я оказался, цвета не было. Ни цвета, ни запаха, ни движения, ни времени.

- Ты останешься здесь навсегда, - прозвучали в голове голоса. Я бы вздрогнул, если бы было чем вздрагивать. - Убил медведя, оскорбил говорящего с духами, изуродовал священное место. Прими вечные муки!

Пространство вокруг стало раскрашиваться в разные цвета, в которых преобладали черный и красный. И вдруг его словно разделили на какие-то экраны-шестигранники, как-будто я попал в огромный фасеточный глаз насекомого. В каждом из экранов показывали какое-то кино, но во всех случаях — отвратительное.

Вот брат в драке получает нож в печень, медленно складывается и падает набок, а противники забивают его ногами. А вижу все в мельчайших деталях. Как на кусочке кожи болтается ухо, оторванное ударом ботинка вскользь. Как сквозь разорванную щеку торчит осколок зуба. Как мутнеют зрачки, и глаза расползаются: правый закатывается наверх, левый — как-то диагонально вниз.

Другой шестигранник показывает экран с кадрами компьютерной томографии. Я вижу опухоль, вижу очаги метастаз, их не сосчитать. Вижу в углу профиль обследования, возраст, имя и фамилию пациента - «Волкова».

Рядом девочка выбегает за мячом на дорогу. Удар, потом свист и шипение шин по асфальту. Крики. Мяч замер на решетке ливневой канализации у серого обшарпанного бордюра. Я знаю этот мяч. Я сам его покупал.

- Тебя нет. Тебя нет, Дима. Значит, того, что ты видишь, тоже нет, - слышу я голос того, кого привык считать внутренним реалистом. И меня тут же взрывает такая злоба, которую невозможно остановить внутри. Хотя здесь же нет понятий «внутри» и «снаружи», есть только «везде». И я выпускаю багровую лютую ярость в это «везде».

Голоса воют и визжат на всех языках, во всех тональностях и регистрах. Шестигранники, эти линзы или экраны, из которых состоит все пространство вокруг, разлетаются на куски, оплывают тягучими каплями, осыпаются серо-красной золой. Очень скоро я снова остаюсь один над небом и далекими звездами. А потом открываю глаза у остывшего кострища под серо-зеленой скалой.

- Кто ты такой, Дима? - шаман снова говорит, не разжимая губ. Он откинул капюшон кухлянки, под которым оказалась обычная голова старика: смуглая морщинистая кожа, глубокие морщины, редкие совершенно белые волосы, слипшиеся от пота. Я молчал, глядя на него. Правый глаз старика был закрыт бельмом. Левый напоминал волчий, только вместо яркого желтого золота цветом был темно-оранжевый. У живых таких глаз быть не могло.

- Почему не отвечаешь? Почему не боишься смерти? - он говорил ровно, но я чувствовал напряжение и волнение.

- У нас говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать, - наконец ответил я. Голос звучал необычно, как-то одновременно и глухо, и звеняще. Как-будто где-то глубоко под землей в толще земной коры от напряжения со звоном лопались гранитные плиты.

- Смерть может быть очень долгой. Умирать можно по-разному. Очень плохо можно умирать, - голос старика снова стал наполняться угрожающим шипением. А я внезапно вспомнил какую-то статью на одном из якутских порталов, которая попалась мне на глаза за неделю до вылета.

- А можно и после смерти покоя не знать. Запугаешь потомков, отвадишь соседей, упадет твой арангас на землю, и некому упокоить тебя. Сидишь себе в лесу, с мишкой играешь. Не надоело? - шанс зацепить деда был, хотя и небольшой. В статье было сказано, что через триста лет после первых похорон шамана, его останки все-таки предавались земле. Сперва же тело помещали в арангас — гроб на деревьях. Выдалбливали колоду, внутрь укладывали мертвого, крепко заколачивали и закрепляли на двух или четырех растущих рядом лиственницах, обрубленных на высоте нескольких метров. Деревьям подсекали корни и снимали сверху весь мох, чтобы мертвый столб быстрее засох и стал тверже камня. Отсюда, говорят, и наши «избушки на курьих ножках» пошли — корявые, торчащие из-под земли высохшие коренья и вправду напоминали лапы чудищ.

Оранжевый глаз шамана раскрылся почти до круглого состояния, брови взлетели наверх, собрав и без того морщинистый лоб в гармошку. На черной, покрытой сажей, нижней половине лица появилась щель, в которой были видны еще крепкие зубы. Так, видимо, клюнуло.

- Что ты можешь знать о посмертии, чужак?! - даже не выкрикнул, а хрипло взвизгнул он. - Я заберу твою душу! Я надену твое тело и вернусь в мир живых! - деда явно понесло.

- Мог бы забрать — забрал бы. Тело мое тебе не взять без души, а душу ты и на дальних небесах удержать не смог. Убить — это да, это сможешь. Я еще полежу пару дней тут на камнях — и улетит моя душа к моим Богам. А ты опять останешься тут один, еще лет на триста. - невозмутимость давалась с ощутимым трудом, но откуда-то взялась твердая уверенность в том, что я все делаю правильно. Если пытаться переспорить жреца — то только в таком состоянии. Когда терять нечего, и в своих словах уверен полностью. Как там говорил специалист по фатальному изумлению превосходящих сил противника, Суворов Александр Васильевич, дорогой? «Удивил — значит, победил!». Шаман еще раз открыл рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, передумал, и закрыл.

- Если за столько лет красота здешних мест не наскучила — убивай. Или скажи, где найти твой арангас и как правильно провести обряд. - все, больше говорить ничего не надо. Сиди, Дима, смотри задумчиво на бегущую воду в «правом» ручье.

- В тебе сильна кровь предков, нуучча (1). Ты говоришь со мной на равных и не боишься. Тебе есть, что терять, но и это не пугает тебя. Я давно не видел таких, как ты. - Старик опустил плечи и склонил голову.

- Я смогу помочь тебе, шаман? - повернувшись, я посмотрел деду прямо в глаза.

- Да, чужак. Ты — сможешь, - вздохнул он, и все вокруг снова погасло. В третий раз за день умирать было уже не страшно.

***

1 Нуучча - неприятель, чужой, страшный человек или злой дух (эвенк.).