Застрянец

Глава 28 День рождения

Седой наложил каши, добавил масло, посы́пал перцем. Поставил мне тарелку, я с жадностью на неё набросился. Не успел старик перетащить свои скрипучие конечности за стол, как я уже слопал половину.

— Чай крепкий, — сказал Седой и поставил кружку.

— Мужики в доках на завтрак пьют крепкое пиво, — сказал я. — Говорят, что для крепких мужиков, нужен крепкий напиток.

— Ну-ну, — Седой медленно мешал в тарелке, будто ждал, что овсянка откроет ему священный текст. — Потом эти крепкие мужики, своими крепкими кулаками бьют друг другу крепкие морды. И это в лучшем случае. Хуже, если они напутают со сцепкой и завалят своего крепкого друга брёвнами.

— С тобой, дед, не поспоришь, — ответил я и прилип к кружке. — Значит, вы с моим отцом были корешами?

Седой, как человек выросший в другом мире, да ещё и в другом поколении, часто не понимал мои слова. Но никогда не переспрашивал. Вот и сейчас только скривился:

— Твой отец был очень предан этому городу. Он пообещал своему отцу, что продолжит служить народу. Мне и моей семье он помог не больше, чем другим. Но я оценил.

— Думаю, ты уже отдал ему долг. Кстати, ты не знаешь, почему Глинские с Мещерскими разругались?

— Мещерского всегда привлекала столица. Он хотел поравняться с ней, быть таким же великим, что ли. Часто его намерения вредили здешним людям. Потому и поссорились.

— Яблоко от яблони…

— Раз уж мы заговорили о пиве, — вдруг сказал Седой.

— Что?

— Сегодня у меня день рождения. И я не откажусь выпить дубового эля, который варит старик Татищев в «Большой кружке».

— Ого! Поздравляю! Тебе сколько стукнуло? Сто?

— В «Большой кружке», — повторил Седой. — Запомнил?

— Я?!

— Это в районе Мещерского. Мне туда не дойти.

— Карету возьми!

— Ещё чего, — отмахнулся Седой. — Никогда не ездил и сейчас не собираюсь. Сам иди!

— Но…

— Ты же не в розыске у королевской армии. Сам себе затворничество придумал. Не хочешь, чтобы узнали — надень капюшон!

Впервые за время нашего знакомства Седой у меня что-то попросил. Жалкие три сотни на восстановление места силы — не в счёт. Ну как ему отказать? Особенно в день рождения.

— Ладно. Дубовый эль?

— Ага, — чуть улыбнувшись, ответил Седой.

… ……

Надев старый плащ с капюшоном, я двинул в путь.

Седой объяснил, где найти Большую Кружку. Идти прилично. До моста через реку, а потом в южную часть, на набережную вблизи моря.

Карету я тоже решил не брать. Оборванец в старом плаще с извозчиком выглядел бы слишком подозрительно. Подумывал найти Криса и перепоручить задание, но не стал. Торчать на холме и самому до ужаса осточертело.

Вдобавок я ничем не рисковал. Седой прав. Я же не в розыске. Мещерский приказал не показываться ему на глаза, но ведь не буквально. Это же не значит, что я вообще должен исчезнуть. Достаточно того, что я бросил квартал Глинских на произвол судьбы.

Перешёл через мост и потопал вдоль реки по району Мещерского. Там мой оборванный прикид сильнее выделялся среди местных. Аристократия, мать их. Тем не менее я без проблем дошёл до Большой Кружки.

Пивнуха была небольшой, всего на пять столов, ещё столько же стояло на улице. Занят был всего один. Три бородатых кочегара помалу кочегарили.

Бар был отделан вогонкой, внутри пахло деревом. На стенах висели донышки от пивных бочек с прожжёнными отметинами производителей. По убранству и фирменным бокалам я понял, что это не обычная пивнуха. Не просто так Седой отправил меня именно сюда. Здесь пиво ценили и знали в нём толк.

— Бочонок дубового эля, пожалуйста, — сказал я.

Хозяин — старик в очках на цепочке с затушенной трубкой во рту — расправил плечи и улыбнулся. Не каждый покупатель позволяет себе покупать бочонками.

— Отличный выбор! Дубовый эль — наш самый ходовой товар, — принялся нахваливать продавец. — В меру крепкий, но без лишней горечи. После варки хранится в дубовых бочках. Отсюда и название.

Старик ушёл в подсобку и вернулся через минуту с небольшим бочонком, объёмом около пяти литров.

— Свежее. Пятьдесят золотых!

Последние слова старик сказал слишком громко. Услышали кочегары, обернулись. Я вытащил купюру и положил на стойку:

— Вам от Седого привет. Эль для него. На день рождения.

— Правда?! — обрадовался Татищев. — Ну раз такое дело… Погоди!

Продавец засуетился, посмотрел по сторонам и убежал в подсобку.

— Пивом не угостишь? — рядом подсел один из кочегаров. С добротным животом, который растёкся по его грязным чёрным штанам. Он хотел заглянуть глубже под капюшон, но я отвернулся.

Продавец забыл забрать деньги. Пятьдесят злотых так и лежали на барной стойке. Я протянул руку, чтобы их забрать, но волосатая закоксованная лапа упала на купюру быстрее. Громыхнуло дерево, стойка затряслась.

Кочегар улыбнулся:

— Откажешь завсегдатаем Большой Кружки?

Проводив взглядом нахальную лапу, я промолчал. Кочегар заскрипел костями, поднялся и, возвысившись надо мной на две головы, похлопал по плечу:

— Спасибо, дружище!

Возвращаясь, он помахал своим друганам купюрой, те загоготали:

— Живём!

Проводив кочегара взглядом, я сжал кулак. Пятьдесят золотых — это тебе не мелочь, которой не хватает на бутылку пиво. Как минимум — бочонок отличного эля, а для этих мурзиков — долгий и весёлый вечер низкосортной бормотухи. Да и фиг с ними!

Татищев вернулся со стеклянной бутылкой и поставил рядом с бочонком:

— Это от меня, — улыбнулся он.

— Спасибо, я передам, — сказал я и положил ещё один полтинник.

Татищев посмотрел на купюру, почесал голову. Сообразил, что прежде на столе уже лежала одна, а потом исчезла. Бросил косяка на кочегаров и, стесняясь, подтащил деньги к себе.

Ничего не говоря, развернулся и ткнул пальцем в первую, вторую, третью бочки. Затем приложил палец к бороде и задумался, будто ему предстояло решить сложную задачу. Налил в кружку из второй бочки и поставил передо мной:

— Фирменное.

Пахло вкусно. Уйти сухим нереально. Напиваться не хотелось, тем более что я почти три недели не пил, но смочить горло пенным — почему бы и нет?

Из подсобки показалась девчонка в рубашке и длинной юбке до самых пят. Посмотрела в зал, откуда ей тут же крикнули:

— Тащи ещё по две!

Татищев заполнил кружки и поставил на поднос. Девчонка нехотя мне улыбнулась и понесла напитки.

— Погоди-погоди! — крикнул кочегар в вязаной шапке, которая сидела на самой макушке. — А грязное убрать?

— Ах-ха-ха!

Он поставил пустой бокал на стул себе между ног, откинулся на спину и взглядом зазывал девчонку взять его. Девчонка скривилась. На секунду мне показалось, она долбанёт его подносом по башке. Но вдруг выпрямила спину, вспомнила, что нужно быть вежливой.

— Поставьте, пожалуйста, на стол.

— Не строй из себя целку! — кочегар одной рукой прихватил её за талию, а ругой полез в разрез корсета.

Официантка подалась назад, но второй мужик придержал её за задницу:

— Ты там проверь, а я тут посмотрю! Ах-ха-ха!

Два глотка. Два вкусных, освежающих и мягких глотка. Именно столько я успел сделать. Всё остальное вместе с глиняной кружкой расфигачил о башку того, кто лапал официантку. Напиток и пена застелили ему глаза. Он даже не понял, от кого прилетели следующие два удара. Сломал под собой стул, сполз на землю и застонал.

Я оторвал грязную лапу от груди официантки и приложил кочегара коленом в нос. Третий так накидался пивом, что не смог подняться со стула. Получив от меня ногой в грудь, он откатился к стене и завис на откинувшемся стуле.

Шаловливую ручонку я положил на пол и восемь раз ударил пяткой. Когда я закончил, кисть походила на отбивную. Покраснела, размякла и странно оттопырилась.

Последний вскочил с пола, ломанулся к выходу, что-то крикнул. Кажется, звал на помощь. Идиот.

Официантка проводила меня до барной стойки пристальным взглядом. Будто я её не от домогательства спас, а предложил секс втроём:

— Спасибо, — опомнилась она, глядя, как я ухожу с бочонком под мышкой.

На улице я увидел кочегара. Он бегал от двери одного дома к другому, кричал и показывал в мою сторону пальцем. С примыкающей улицы свернула чёрная телега. Кочегар ломанулся к ней. Я же развернулся и как ни в чём не бывало пошёл к набережной.

— Эй! — крикнули мне.

Чёрт. Зря я отпустил этого козла. Не доходя до набережной, я свернул в первый переулок, а оттуда в следующий. Не бежал, дабы не привлекать лишнего внимания. Но шёл довольно быстро. И всё же недостаточно быстро. Спустя минуту дорогу мне преградил Шеремет.

Узнал я его даже не по надменной харе, а по торчащей из-за спины плётке.

Оглянулся и подыскал путь для отступления. Без шансов. В переулках Мещерского у Шеремета преимущество.

— Не могу поверить своим глазам! — крикнул он. — Глинский?!

— Чего тебе?!

— Это мне чего?! — Шеремет выпучил глаза и медленно двинул вперёд. — Вообще-то, ты заявился на нашу землю и устроил в баре погром!

Шеремет был один. Видать, от безделья говнюк разъезжал по городу на карете и искал к кому бы докопаться. Увидев убегающего мужика, бросил и карету, и извозчика.

Левую руку Шеремет держал в кармане, а правой похлопывал себя по бедру. Не терпелось поскорее выхватить плётку.

— Это был не погром, — поправил я. — Три чумазых ублюдка хотели изнасиловать девчонку. Я им популярно объяснил, что делать этого не стоит. Всё прошло гладко, не считая пары поломанных стульев. Могу за них заплатить, — я порылся в кармане и достал двадцатку. — Передашь Татищеву?

— Очень интересная история, вот только Мещерский потребовал…

— Ты бы мне спасибо сказал.

— Что? — Шеремет сморщил лоб и остановился в пяти метрах.

— Требование Мещерского я исполняю. Он попросил меня не высовываться. Я не высовываюсь. Инцидент в баре — чистая случайность. И ты должен сказать мне спасибо. В баре, который платит вам налоги, я навёл порядок.

Умом я понимал, что ситуацию нужно сглаживать. Ничего страшного не случилось. Максимум, что он может сделать, побаловаться своим прутиком.

Но внутри всё кипело. Его надменное улыбающееся лицо напрочь приклеилось к той картине в амбаре. Не Шеремет обезглавил Раису, и не он сделал её прислужницей про́клятой твари. Но он был там. Он был частью всего этого.

— Ты сделал мою работу? Даже не знаю, как тебя благодарить, может…

— Для начала можешь снять свой латексный костюм, а то кровь из глаз.

— Спасибо, господи! — Шеремет запрокинул голову к небу. — Думал, придётся искать повод, чтобы прикончить тебя.

Он выхватил плётку и ударил. Я повернул корпус, и припрятал бочонок за спину. Живой наконечник цапнул воздух и вернулся к хозяину. Лицо Шеремета исказилось злостью. Он не привык промахиваться.

— Вот потому, Глинский, ты оказался на самом дне! — крикнул Шеремет. — Потерял всё, что у тебя было, но продолжаешь беспокоиться о бухле!

— Неплохое оправдание. Но на самом деле всё не так.

— А как?!

— Дело в твоей примитивности. Бочка с пивом под мышкой — слишком лакомая цель. Разбить её ударом и облить меня пенным напитком. Твой туповатый мозг посчитал это отличным планом. Вот только он не подумал, что я опередил тебя на два шага.

Шеремет оскалился. Я прям чувствовал, как каждое слово ранит его сильнее, чем пули. Самооценка латексного придурка была завышена, и в то же время она была его слабым местом.

— Почему на два шага? — спросил он.

— Вот второй…

Сделав шаг вперёд, я развернулся и словно метатель ядра, занёс бочонок для броска. Выпрямил руку, но в последний момент загнул кисть и лишь эмитировал бросок.

Шеремет повёлся. Ударил хлыстом перед собой. Плётка распрямилась и выдала целый залп в том месте, куда должна была лететь бочка.

Подхватив ящик с обрезками, я швырнул его на ход. Шеремет ударил. Я разогнался, проскользил под обломками и насовывал козлу по корпусу. После трёх ударов в живот и солнечное сплетение Шеремет отступил. Я завалил корпус и достал его ногой в голову. Ого!

Выбив пару кирпичей из стены в переулке, Шеремет сполз на землю. Больше не надменный и не высокомерный. Теперь наполовину злой — наполовину испуганный.

Кое-как он встал и ударил плёткой. Я уклонился, но живая плётка на отходе укусила за плечо. Заблокировал удар по ногам, но почувствовал жжение в животе. Плётка быстрее человеческой руки. После удара она зависала в воздухе и сама выбирала цель. Четыре раза я заблокировал удар с замахом, и четыре раза пропустил догоняющие.

— Как тебе такое, урод?! — крикнул он.

Никак. Настоящий урон наносили только удары на замахе. Остальное — жалкие пощипывания для моего нового тела.

Специально пропустив удар по плечу, я словил плеть рукой. Потянул на себя и насадил Шеремета на правый кулак. Перехватил плеть и накинул петлёй ему на шею. Взялся за концы, потянул.

Плётка сопротивлялась. Не желала стать оружием убийства для своего хозяина. А я добавил ещё. И ещё.

К рукам подтянулась внутренняя сила. Кисти превратились в дым, но продолжали стягивать плеть. Шеремет побелел. Вдруг среди дыма проскочил огонь, плеть ослабела и сдалась, а переломанная шея Шеремета упала на плечо.