Затерянные в солнце

==== Глава 48. Победа и поражение ====

Эрис шагала прямо сквозь бесконечную толщу материального мира, ощущая невероятные, тяжелые, темные волны скверны, разбегающиеся от чего-то огромного впереди. Эти волны накатывали на нее, колыхали все вокруг, пропитывая своей отравой, и земля стонала, словно подрубленное дерево, медленно опрокидывающееся вниз.

Корни растений засыхали в земле, и так-то слишком слабые в зимнюю пору, когда все соки в них застывали и переставали течь. И без того не слишком плодородная песчаная почва Роура выдыхалась прямо на глазах, становясь все скуднее, словно что-то выкачивало из нее всю жизнь. А вместо этого вливало внутрь земной груди яд, противное зловоние отравы, и все болезненно дрожало вокруг в красных волнах агонии.

Эрис чувствовала омерзение, нежелание, отвращение перед тем, чтобы двигаться навстречу этим гнилым миазмам, однако выбора у нее не было. Больше того, одновременно с омерзением внутри поднималась волна силы, волна какой-то высшей Воли, желающей лишь одного: стереть с лица земли эту мерзость, уничтожить ее, убрать, чтобы не осталось ни одной крупицы этой тьмы. И Эрис только тихонько молилась, подчиняясь неумолимому приказу. Я стану орудием Твоим, Великая Мани. Я сделаю все, что Ты захочешь от меня. Я слышу Волю Твою, и я подчиняюсь Ей.

Она распылила свое существо, растворила его в мягкой груди земли. От нее осталось лишь нечто: золотистый сгусток, гибкий и сияющий, хранящий в себе ее мысли, чувства, ее сокровенное существо. И именно этот сгусток болел вместе с отравленной землей, содрогался в приступах вместе с ней, и каждую его клеточку дергало, словно именно его тело гнило, словно в нем распространялась зараза, грозящая уничтожить все.

Рядом с ней скользили эльфы. Эрис не знала их имен, но смогла бы теперь распознать каждого, на каждого показать пальцем, узнать даже в огромной многотысячной толпе. Эльфы тоже влились прямо внутрь материи, и их тела слились с телом Эрис, став одним целым. Это взаимопроникновение было очень сокровенным, очень интимным и личным, но ничего агрессивного или трудного в нем не было. Просто теперь Эрис казалось, будто она — часть какого-то огромного, необъятного единства, одна в тысячах лиц, одно лицо из этой тысячи, разгневанное лицо с глазами Великой Мани. Она никогда в жизни не чувствовала ничего подобного, но новое ощущение было неплохим, просто… иным. К тому же, между ней и эльфами все равно существовала разница. Эрис не своими собственными глазами, но каким-то внутренним зрением видела их вокруг себя — серебристые сгустки света, крохотные звездочки, посверкивающие в бесконечном пространстве, где не было ни света, ни времени, ни границ. Себе же она виделась золотым сгустком, что пылал и горел горячее самого солнца.

Пространство скрутилось, изменилось, оно больше не было таким, к какому привыкла Эрис. Здесь больше не было пути из одной точки в другую по длинной прямой, бегущей над поверхностью земли. Здесь было движение насквозь, напрямик, но не грубое, не нарушающее ничего, быстрое плавное скольжение, если вообще можно было употреблять категорию быстроты в пространстве, где времени не было. На миг Эрис показалось, что в мире вообще больше не осталось ничего: ни границ, ни сдерживающих рамок, ни законов. Не было больше воздуха и солнца, не было разницы между небом и землей, была лишь одна единая протяженная гибкая и плотная масса, полная тысяч и тысяч голосов, поющих что-то свое каждый, и эти голоса сливались в одну Великую Песню, Песню самой земли. И если бы не грязь, пропитывающая ее, это была бы самая красивая Песня на свете.

Омерзение все нарастало и нарастало, а потом Эрис ощутила невыносимость. Духота и тяжесть, теплая противная гниль обхватили ее со всех сторон, казалось, пропитали все ее существо, загрязнив ее до самого золотого сгустка, которому не могло сделаться ничто. Дальше двигаться было невозможно, и Эрис ощутила легкий толчок, как будто что-то огромное легонько подталкивало ее в спину, если бы у нее здесь еще оставалось тело. Тогда она сосредоточилась и вынырнула.

Ощущение было странным и не совсем таким, как раньше, когда она проходила или двигалась сквозь объекты. Если раньше тело восстанавливалось как-то разом, то теперь Эрис вышла постепенно, собираясь по частям, по клеточкам, которые медленно устаканивались и занимали свои места. В центре сияло огненное золотое солнце, и его свет вычищал эти клеточки будто сито, отдирая от него скверну и грязь, очищал до тех пор, пока скверны не осталось совсем. Последним из земли вышло сознание Эрис, втянувшись в тело через огненный центр существа и заполнив ее целиком. А потом зрение, слух и остальные чувства вернулись к Эрис, и она заморгала, привыкая к яркому свету.

Ее ноги утопали в глубоких сугробах, верхний слой которых застыл волнами, словно замерзшая вода. Над головой медленно плыло серое небо, и холодный ветер рычал и бесновался в вышине, яростно перемешивая облака и швыряя их друг на друга. Эрис взглянула на них. Ей виделись черные змеистые вспышки, которые появлялись между туч и почти сразу же гасли. Они походили на извивающихся змей, что кусают бока облаков и гонят их на юг, заставляют затягивать все небо. Небо тоже чувствовалось больным, как и земля, оно сопротивлялось, но его сил было недостаточно для того, чтобы противостоять чужой злой воле.

— Здесь поработали ведуны стахов, — негромко проговорил Шарис, возникший из снега рядом с Эрис.

Она взглянула на него: эльф хмурился, и лицо его было искажено презрением и скорбью одновременно. После того, как они слились во что-то единое прямо в земной груди, Эрис чувствовала его совершенно иначе. Там, в этом однородном пространстве, между ним и ей было так мало разницы, и суть его сердца была раскрыта Эрис словно на ладони. И только сейчас, когда они вновь обрели индивидуальное тело, его сознание свернулось внутрь и закрылось от Эрис жесткой коркой физического тела и разума. Ей вдруг подумалось, не эта ли жесткая форма заставляла эльфа ненавидеть весь смертный мир? Ведь по ту сторону, она не чувствовала в нем никакой жесткости, только мир и гармонию. У него тоже была мелодия, своя собственная, мелодия осени и скорби, мелодия наступающей зимы.

— Я не видел стахов со времен Первой Войны, — продолжил Шарис, пока остальные эльфы один за другим выступали из земли в мир яви. — Когда они объявили, что переходят на сторону Крона по собственному желанию, это стало крушением многих надежд, великой скорбью для всего Севера. Лишь глупый молодой Стальв отказывался верить в это, пытался договориться с ними и убедить, что пособничество Крону приведет их к гибели.

— Ирантир? — тихо уточнила Эрис.

— Да, — кивнул Шарис. — Мальчишка с проклятой кровью, слишком гордый для того, чтобы принять свою участь, слишком глупый для того, чтобы смириться с неизбежным. — Он тяжело вздохнул, прикрывая глаза. — Впрочем, не мне его судить. Ведь и я тоже здесь.

— Так должно быть, Шарис, — твердо проговорила Эрис, глядя ему в глаза.

Эльф повернулся к ней и несколько секунд пристально вглядывался в ее лицо, словно искал что-то. В нем чувствовалась жадность и какой-то глубокий, затаенный голод.

— Это говорит тебе твоя богиня? — Шарис нахмурился, изучая своими темными глазами саму ее душу. — Это та сила, что она дает тебе?

— Я не знаю, Первый Страж, — честно призналась Эрис. — Но я чувствую что-то… — Подобрать слова было сложно, еще сложнее — выразить это золотистое дрожание в груди. — Я чувствую некую прямость, некую Волю и чье-то невероятное желание. Это стремление, словно раскаленная солнечная стрела, взлетающая прямо в небо, это что-то, что выпрямляет все, все искажения, извращения, неправильности. Эта невероятная сила, Шарис. И она обещает мне что-то, — Эрис вдруг улыбнулась, чувствуя золотистую щекотку смеха внутри. — Я даже не могу сказать, что обещает. Но я чувствую уверенность, твердую уверенность в том, что мы не будем забыты, одиноки, что нас не оставят одних наедине с этой бедой, что что-то защитит нас…

Эрис не знала, что сказать дальше, а потому только замолчала, надеясь, что из ее сумбурных объяснений Шарис понял хоть что-нибудь, а потом вновь взглянула в глаза эльфа. А тот смотрел прямо сквозь нее, будто видел что-то, скрытое внутри Эрис.

— Мне всегда казалось, что у смертных есть что-то, чего мы лишены, — он вдруг горько усмехнулся. — У них есть великое незнание, благословенное незнание того, что будет с ними завтра. У них есть вечная загадка и возможность вновь и вновь шагать по Пути, что начертал им меж звезд Создатель. Они могут рождаться снова и снова, приходя в этот мир чистыми, словно первый снег, но со скрытой, свернутой в них до времени кольцами Великой Змеи памяти. И мне всегда так хотелось хотя бы на миг ощутить, что же скрыто в этой памяти? Что обещали вам такого, что вы, даже не помня об этом, даже не зная, когда оно придет, продолжаете упрямо бороться, шагать, преодолевая все, навстречу этому Обещанию? — Взгляд его вдруг сконцентрировался на Эрис, и в глазах загорелись искры смеха. — Скажи мне ты, Держащая Щит, рожденная от смертной анай и бессмертной Первопришедшей. Скажи мне, ты знаешь, что обещано вам?

В воздухе стоял запах гнили, и черные змеи чужих отравленных рисунков кишели в небесах. Ветер нес вонь армии дермаков, и Эрис уже видела их впереди, на другой стороне гигантской пропасти, шевелящуюся словно черви массу, пятнавшую грудь стонущей от боли земли. Однако, было и еще что-то за этим всем, что-то невероятно красивое, невероятно чистое…

Она прикрыла глаза, чувствуя как затихает вокруг нее мир, как укладываются у ее ног ветра, склоняя свои гривастые головы перед величием, что текло по ее венам, как земля на миг отрывается от своих страданий, словно больной, почувствовавший минутное облегчение и прислушивающийся к тому, что вызвало его, как облака, озверевшие от кусачих ударов змей-рисунков, медленно выдыхают из своей груди прохладный белый снег и смотрят на нее сверху с надеждой и бессловесным зовом. А там, за ними, в бескрайней голубой тиши горела неумолимая мощь солнца, и никакие облака, никакие волны грязи, никакая скверна и злая воля не могли разрушить этой тихой вечности. И Эрис потянулась туда, потянулась всей собой, распахивая ладони и грудь, вопрошая вместе со всем миром. Что Ты хочешь от нас, Великая Мани? К чему ты ведешь нас? Почему прячешь за грубой силой и жестокостью наших врагов Свою все понимающую и прощающую, ласковую, нежную улыбку? И когда мы станем наконец достойны того, чтобы увидеть Твою тайну?

В бескрайней вышине далеко наверху серебристыми ворохами звезд звенел Ее смех, и его отголоски неслись солнечными ветрами в бесконечную тьму галактик. Эрис буквально порами своего тела чувствовала этот смех, эту Любовь, эту огромную силу, скрытую, свернутую, спеленутую и заключенную в твердую корку тела, неподатливую сухую толщу костей и мяса, чувствовала первозданную Мощь, что вращала миры и была при этом тише, чем дыхание ветра в лепестках луговых трав. Золотым свернувшимся в клубок котенком с солнечными лучиками-усами, крохотным бутоном тысячелистого цветка, одной единственной жемчужиной на бесконечном дне густо-синего моря, лежала внутри ее существа Тайна. И в этой Тайне была Любовь. А как только Эрис попыталась хотя бы одним глазком взглянуть на то, что же там, на самом дне этой тайны, ее мягко вытеснили прочь.

Странное золотое переживание тускнело, замирало перед ее глазами, забывалось, уходя куда-то глубоко-глубоко. Эрис знала, что оно не потеряно, как не потеряна одна единственная капля долгожданного дождя, упавшая на пересохшую землю, как не потеряна единственная в своем роде снежинка, осторожно опустившаяся на бескрайний снежный наст, чей узор неповторим и прекрасен. И как бы ей ни хотелось прямо сейчас вытащить из груди эту снежинку, эту капельку, подержать в ладонях, поднести к глазам, она точно также знала, что время еще не пришло.

Время придет. Это был не голос и не мысль, и даже не образ. Это было дыхание земли, биение солнца, громогласный пульс вселенной. Время придет. Это — обещано.

Потом все кончилось.

Чувствуя себя странно опустошенной и какой-то хрупкой, Эрис моргнула и взглянула на Шариса. Тот все это время наблюдал за ней, и что-то светилось в его глазах. Когда их взгляды встретились, Шарис вдруг поклонился ей, не глубоко, но достаточно, и Эрис чувствовала, что это было искренне.

— Никаких больше вопросов, Держащая Щит, — голос его звенел от сдерживаемого волнения, но в нем была и мягкость, словно первый спокойный вздох после окончания рвущего жилы усилия. — Ты показала мне все, что я хотел знать.

Эрис не знала, что сказать на это, и просто кивнула. Шарис поклонился ей еще раз, не глядя в глаза, и тихонько спросил:

— Можем ли мы начать атаку, Держащая Щит?

— Думаю, пора, — рассеяно кивнула Эрис, пытаясь проследить его реакцию. Теперь эльф смотрел на нее так, как смотрел на собственного князя Юванара, если не с большим благоговением. А Эрис и в толк не могла взять, что же такое он увидел в ней.

Шарис кивнул, почтительно отступил в сторону и что-то крикнул своим солдатам на тягучем красивом языке. Эрис показалось на миг, что она поняла, что он сказал, но смысл слов ускользнул, растаял вдали, словно туманная дымка.

Она чувствовала себя странно: опустошенной и при этом полной. Что-то опускалось прямо на ее голову, что-то Мощное, Золотое и прямое, и все ее существо буквально в несколько мгновений оказалось захвачено этим. Чья-то Воля требовала, указывала, направляла, и Эрис подчинилась ей.

— Бейте в расщелину, — совсем тихо проговорила она.

Сила плескалась в ней, перекатывалась гигантскими валами, грозя смести все прочь, но откуда-то она знала, что сама эту силу применить не может. Еще не время, жди, — шептало что-то внутри. Эрис уже не была уверена в том, может ли контролировать собственное тело, но приказ был четким и ясным, а потому она лишь выдохнула воздух и взглянула вперед.

Шарис вновь крикнул, передавая ее приказ, и что-то изменилось в окружающей атмосфере. Эрис чувствовала это, захваченная силой, видела будто со стороны, как если бы кто-то отодвинул ее подальше, позволяя лишь смотреть, пропускать через себя, но не становиться частью этого.

Воздух задрожал, все сильнее и сильнее, и гулкий звук наполнил ее уши, плотный и низкий звон, проходящий насквозь ее тело и уходящий прямо внутрь земли. Эльфы не делали ровным счетом ничего, лишь глядя перед собой на черное шевелящееся море вражеской армии на той стороне провала. И при этом: они делали что-то.

Потом слух слегка сместился куда-то вглубь головы. Чувство было похоже на то, что возникало у Эрис, когда она выворачивала глаза. Каким-то внутренним слухом она ощущала мощные звуковые волны, складывающиеся в песню. Но это больше не было тем гармоничным пульсирующим звучанием, что она слышала по ту сторону мира яви. Это было грохотом, раскатами громового неба, напряженным голосом земли, что становился все громче и громче с каждым мигом. Песнь войны, полная неотвратимого Рока, полная первозданной Мощи тверди, древний голос, давно уснувший в толще тысячелетий, великое отрицание, великое нежелание. Земля поднималась и пела в унисон с эльфами, и их звонкие чистые высокие голоса вплетались в ее мощный и густой, создавая песнь разрушения и возрождения, создавая волну, что нарастала и нарастала.

Земля под ногами Эрис задрожала, сначала мелко и недовольно, потом дрожь ее стала непрерывно расти. Порыв ураганного ветра сорвался с самых небес, ревнивый и гневный, словно молодой бог, взметнул тучи, расшвырял их в стороны, ударил в спины парящим в их толще стахам. Сам воздух дрогнул, пошел рябью и волнами, как бывает в жару над раскаленной черной грудью земли. Весь мир вставал против, весь мир сопротивлялся и не хотел. И вся эта мощь, преграды для которой не было, обернулась против армии дермаков.

Земля дрогнула сильнее, а вслед за этим послышался утробный рев, забивший уже самые настоящие, физические уши Эрис. Рев шел из темных глубин, что никогда не знали солнца, но смутно помнили о нем, оттуда, где вечным камням снились золотые лучи светила, и еще ниже, из раскаленной и жаркой лавы, что так и не успокоилась, не устоялась до конца с самого первого дня мира.

Громкий треск расколол воздух, и земля содрогнулась так, что Эрис едва устояла. Ей было видно, что на той стороне расщелины дермаки попадали плашмя на землю, вопя и не понимая, что происходит. А потом трещина начала расширяться во все стороны.

Снег лавинами хлынул вниз, обламываясь и съезжая вместе с каменными глыбами, обрушиваясь в бездонный провал, на дне которого злобно огрызался алыми языками огонь. Трещина побежала в обе стороны, на восток и запад, а потом, с еще более громким треском, на север, огибая армию дермаков. Эрис не могла видеть этого, потому что края расщелины были слишком далеко даже для ее эльфийского зрения, но откуда-то она знала, что трещина разрастается и разрастается, образуя гигантский полукруг, окружая вражескую армию.

— Этого будет достаточно? — собственный голос казался ей таким тихим, будто она едва шевелит губами. Однако Шарис услышал ее.

— Это все, что мы можем, первая первых. — Говорил он напряженно, и Эрис взглянула на него. Огромные капли пота скатывались по лбу эльфа, волосы вмиг повлажнели, а веки мелко дрожали в такт ударам земли. Взгляд Шариса не отрывался от вражеской армии на той стороне расщелины, и он не шевелился, будто больше не мог двинуть ни одной мышцей. — Это все, на что хватит наших сил.

— Можете ли вы обрушить ту скалу, на которой они стоят? — вновь спросила Эрис.

— Нет, первая первых, — с трудом проскрежетал Шарис. — Там сплошная порода, сплавленная и твердая, как гранит. Мы не справимся.

Эрис перевела взгляд на вражескую армию. Дермаки в панике метались, едва успевая подняться на ноги и вновь падая. Вокруг них мелькали черные фигурки Пастырей Ночи, — даже на таком расстоянии Эрис чувствовала, что у них нет глаз, — в воздухе над ними отчаянно сражались с порывами ветра стахи, но их швыряло и крутило ураганом, словно щепки в бурном потоке.

— Не думаю, что мы продержимся дольше, первая первых, — Шарис уже едва не рычал сквозь стиснутые зубы.

Чужая Воля направила Эрис, и она вновь ощутила, как сильно расширился пролом. Теперь его края обхватывали вражескую армию с юга, востока и запада, и лишь на севере оставался широкий проход, через который они еще могли уходить. Отчаянно выдувая из своих рожков каркающие звуки, Пастыри Ночи направляли Свору, и черные псы метались между дермаков, кусали и рвали их, вынуждали подниматься на ноги и бежать в сторону этого свободного прохода, чтобы вырваться из ловушки.

Эрис нахмурилась, чувствуя, как выбиваются из сил эльфы. Один из самых молодых уже упал бездыханным в снег, еще трое качались, грозя в любой момент подломиться. Остальные держались, но сила их колебалась на самой грани не толще волоска, за которой было полное изнеможение. Даже Шарис, один из самых сильных среди них, чувствовался Эрис таким изможденным, будто все его кости вот-вот должны были с треском сломаться, а голова лопнуть, словно мыльный пузырь.

— Я ЗАВЕРШУ НАЧАТОЕ.

Это говорила не Эрис, но что-то внутри нее, и от этого голоса дрожал воздух и ревели ветра. Сама она отдаленно регистрировала происходящее, лишь едва-едва понимая, что имеет хоть какую-то связь с телом, которое подчинялось чужой Воле. Это тело само развернулось на север и встало поудобнее, утверждаясь ногами на дрожащей земле. Эрис чувствовала невыносимое давление, громадное и бескрайнее, грозящее раздавить ее, распластать по земле. В какой-то момент давление стало нестерпимым, и она сдалась.

Ветра взметнулись с мощью дикого зверя, швыряя стахов на землю, волоча их по снегу. Они сбили с ног всю армию дермаков, и дрожащая земля принялась подбрасывать их на своей ревущей от гнева груди. Воздух уплотнился с севера, ветра ринулись на него, рыча и взметаясь, будто стаи растревоженных воронов.

— Святая владычица Аллариэль… — едва слышно прошептал рядом Шарис, но Эрис не услышала его. Ее самой больше не было. Была лишь Мощь.

С ревом взметнулся снег, воздух оплел его со всех сторон и уплотнился… во что-то. Ветра кидались и кидались на эту преграду, и с каждым их ударом она становилась все сильнее. Взорвалась земля, рассыпалась в мельчайшую пыль, вплетаясь в тот же узор, а с неба, укрытого густыми тучами, кипящими, будто варево в котле, ударила молния, распадаясь на тонкие наэлектризованные нити пламени, которые тоже стали частью рисунка.

Эрис дрожала и смотрела на то, как что-то плетется впереди. Громадная стена, высотой до самых облаков, шириной от края до края провала, отрезала армию дермаков от внешнего мира, запирала их в ловушке, замыкала не дошедшую до конца трещину в земле. И Эрис знала, что пробить эту стену будут не в состоянии даже все стахи вместе взятые, даже вся мощь Черного Источника, обрушившаяся на нее лавиной. Ничто не могло бы пробить эту стену, потому что Сами Небесные Сестры создавали ее.

На миг перед глазами помутилось, и она увидела все иначе. Яростно гикая, кружилась в ворохе снежинок высокая синеглазая красавица, расстреливая вокруг себя льдистые стрелы. Дерзкая, молодая, среброглазая и быстрая девчонка двумя тонкими лезвиями ветров обвивала эти стрелы, сплетала их в узор. Сверху неистовая и полная пламени, с почерневшим от гнева лицом и алыми горящими глазами, коронованная солнцем воительница швыряла в получившийся узор зубастые копья молний. Молчаливая, хмурая, со сведенными к носу бровями женщина с косами цвета самой земли, стоящая у края узора, громадным молотом ковала его на раскаленных углях лавы, извергающейся из земных глубин. Все четыре, красивые, словно рассвет, сильные, как вечность, они творили и творили ловушку для армии дермаков, а сверху над ними растянулась бесконечная голубая ширь, что руководила ими, вела их, направляла их движения, направляла движения Эрис…

А потом все кончилось разом.

Эрис со стоном упала в снег, чувствуя, как его ледяное прикосновение обжигает голые кисти рук. Внутри нее было пусто и тихо, казалось, осталась лишь плоская, серая, сухая оболочка и ничего больше. Окружающий мир казался серым. Стихли ветра, не дрожала земля, не пылали зубцы молний. А впереди, соединив небо и землю из конца в конец, сверкала и переливалась всеми цветами радуги Мембрана. Только эта была плоской, а не куполом, как тот, что набросили на свои земли эльфы, просто стена, непроходимая преграда, отрезавшая армию дермаков от внешнего мира, оставившая их на острове, обхваченном с трех сторон гигантской расщелиной в земле.

Эрис тяжело опустила голову, прикрывая глаза и стараясь сохранить дыхание. То, что только что случилось, не поддавалось никакому описанию, не укладывалось в ее голове. Мощь ушла прочь, не оставив и следа, лишь слабое ощущение на самом краешке ее существа, ощущение всемогущества чего-то над ней.

Потом сознание устоялось, вернулось в ее черепную коробку, и Эрис охнула.

— Они есть! Великая Мани, Они есть, Ты есть!.. — она залепетала что-то дрожащими губами, улыбаясь слабо и глупо.

Все, что она чувствовала до этого, все ее самые сильные переживания и видения, не шли ни в какое сравнение даже с десятой долей того, что было показано сейчас. И Эрис совершенно точно помнила четырех Богинь, что танцевали внутри разбушевавшейся стихии, направляемые Волей Своей Небесной Мани, которая вела Их. И Они были так красивы!..

По щекам из глаз покатились слезы, и Эрис закусила губу, не понимая, плачет или смеется. Она утерлась рукавом, пытаясь заставить плечи не дрожать в подступавшей истерике. Переживание выпило ее насухо, высосало до самого дна, и не осталось ничего, только тихая глупая радость.

— Аллариэль авайна наранай… Аллариэль авайна… — услышала Эрис сквозь собственные всхлипы дрожащий голос Шариса.

Голос звучал так, словно эльф то ли умирал, то ли плакал. С трудом повернув голову, она даже пришла в себя от неожиданности. Эльфы попадали в снег на колени, округлившимися глазами глядя то на сияющую впереди Мембрану, то на Эрис, и на лицах их было написано такое удивление, что Эрис вновь захотелось смеяться. А Шарис сидел в снегу прямо возле нее, и лицо его лучилось фанатичным блеском. Встретив взгляд Эрис, он моментально отвел глаза и поклонился ей, до самой земли, едва не утонув лицом в снегу.

— Аллариэль привела к нам тебя, Держащая Щит, — Шарис распрямил спину и вновь взглянул на нее так, словно готов был снова упасть лицом в снег. — Аллариэль течет в твоих венах, поет твоим голосом.

— Я не первый раз уже слышу это имя, — хрипло проговорила Эрис, глядя на него.

— Аллариэль — наша Владычица, та, что провела эльфов через все миры за Кругами и помогла им войти сюда. Она и ее муж, Владыка Налеан, сражались когда-то с Гротан Кравор, Ходячими Грехами, и отдали свои жизни, убив двух из них. Я знаю, это она послала тебя к нам, чтобы вернуть нам нашу жизнь, чтобы вернуть нам надежду. Это она.

Эрис не знала, что ему сказать на это, да и эльф не выглядел так, словно сможет услышать хоть одно ее слово. Однако, ей нужно было спросить.

— Ты видел? — горло драло, будто внутрь песка насыпали, но Эрис отмахнулась от боли. — Ты видел… Их?

— Их? — заморгал эльф.

— Четыре Богини, Небесные Сестры, что танцевали среди всего этого хаоса. Ты должен был Их видеть! — Эрис настойчиво вглядывалась в лицо эльфа, но на нем не выражалось ничего, кроме благоговения и растерянности.

— Прости, первая первых, но я видел лишь, как ты плела Мембрану. Владычица Аллариэль! — Шарис выдохнул и покачал головой. — Владыка Пути отдал все свои силы совместно с еще одиннадцатью Старейшими на то, чтобы создать Мембрану, и он вынужден оставаться внутри нее, чтобы она не рассыпалась прахом. Раньше и другие Старейшие держали ее вместе с ним, но один за другим они истончались и уходили, потому что не могли больше. Только он и остался, и как только его сила закончится, Мембрана падет. Но ты… — Шарис вновь покачал головой, едва не задыхаясь от возбуждения. — Ты смогла создать Мембрану, которая бы поддерживала сама себя. Ты сделала это одна, даже без нашей помощи, и это невероятно!

— Я ничего не делала, — покачала головой Эрис. — Небесные Сестры и Мани Эрен делали это за меня. Я всего лишь была проводником для Их силы.

— Какая разница? — отмахнулся от ее слов Шарис. — Это не имеет значения. Значение имеет лишь то, что ты в состоянии создать Мембрану, которая постоянно самоподдерживается. Это чудо! Чудо!

Глаза Шариса светились благоговением, но Эрис чувствовала, что это ненадолго. Сейчас он был искренен и чист в своем почтении, однако она прямо физически ощущала, как начинают вращаться мысли в его голове. Сейчас он думал только о силе и мощи, что шли через Эрис, но совсем скоро он начнет задумываться о том, чтобы каким-то образом заставить ее вернуться в Аманатар, чтобы помочь их Владыке Пути поддерживать Мембрану, а это совершенно не входило в планы Эрис. Час от часу не легче, — мрачновато подумала она.

Потом с севера послышались отдаленные резкие крики, и Эрис вскинула голову, глядя туда. Стахи метались над разрозненной и только-только начинавшей подниматься на ноги армией дермаков, но с десяток из них уже указывало руками в сторону эльфов, а один даже выкрикнул что-то и попытался швырнуть огненный шар, но тот погас в воздухе, не долетев даже до середины расщелины.

— Они не смогут пробить Мембрану, — тихо проговорила Эрис, уверенная в своих словах.

— Не смогут, — кивнул Шарис. Здравый рассудок частично вернулся к нему, взгляд прояснился, а брови хмурились. — Однако, они могут попытаться навести мосты через расщелину при помощи своих сил. Этого нельзя допустить.

— Значит, нам нужны ведуны, — кивнула Эрис, заставляя себя подняться на ноги.

Стоять было сложно, ее мотало из стороны в сторону, и даже малейший порыв ветра, казалось, был способен сбить ее на землю. Однако, она сжала зубы и заставила себя собраться. Не время раскисать. Сейчас у них было преимущество, которым необходимо было воспользоваться любой ценой, иначе все было зря.

— Шарис, возвращайся к Великой Царице и расскажи ей обо всем, что здесь произошло. Пусть немедленно, — слышишь? — немедленно присылает сюда всех ведунов, каких они только смогут собрать: кортов, Боевых Целительниц, Способных Слышать, вельдов, да кого угодно! Я хочу, чтобы ведуны стояли по периметру этой расщелины в видимости друг от друга и были в состоянии отразить любую попытку прорыва из окружения. Тебе все ясно?

— Да, первая первых, — склонил голову Шарис.

— Хорошо, — устало кивнула Эрис. — Я отправляюсь к войскам под командованием Аруэ дель Нуэргос. Донесу до них весть о том, что здесь случилось.

Шарис вновь склонил перед ней голову, и Эрис, поколебавшись добавила:

— И вот еще что. Скажи Великой Царице, пусть поднимает войска и ведет их сюда. Битва будет здесь, потому что только мы сможем пройти через Мембрану.

— Она проницаема для смертных? — удивленно заморгал Шарис.

— Богини недаром вмешались в то, что здесь произошло. Уж поверь, Они-то точно сделали все так, чтобы помочь нам. А это значит, что для смертных она проницаема.

Первый Страж смотрел на нее с еще большим благоговением, чем раньше, а Эрис только отвернулась от него и попыталась расслабиться, чтобы пройти сквозь землю. Сил у нее было так мало, что хотелось лечь на землю и умереть, но дел было слишком много, чтобы позволить себе такую роскошь.

Найрин почти бежала между странных белесых шатров из толстого войлока, выискивая тот, что был ей нужен. Встречные корты громко кричали и трясли оружием, угрожая ей на незнакомом языке, пытались не пропустить ее, загородить ей путь, но тогда Найрин просто проваливалась сквозь проход через Грань и выходила прямо за их спинами, оставляя кортов с открытыми ртами таращиться на то место, где она только что была. Некоторые из них даже пытались погнаться за ней, но она возвела перед ними непроницаемую стену из воздуха, не позволяя этого, и корты остались далеко позади.

Она бежала, едва замечая чужую, непривычную и странную жизнь, которая кипела в лагере кочевников. В воздухе стоял запах горелого конского навоза, немытых человеческих тел, сладковатый привкус жареного мяса. Из шатра в шатер сновали лошадники, передавая что-то друг другу, общаясь высокими гортанными голосами. Кто-то чинил упряжь, кто-то латал прорехи шатра, кто-то проверял, не проржавели ли наконечники копий. И все они бросали свои дела, широко раскрытыми глазами глядя на Найрин и не в состоянии продолжать работу.

Когда в очередной раз какой-то корт едва ли не бегом кинулся за ней следом, Найрин выругалась сквозь стиснутые зубы. Даже когда она держала свой дар крови в узде, не давая тому проявляться и сводить с ума окружающих, одной ее внешности все равно было достаточно для того, чтобы привлечь чужое внимание. Корты никогда не видели таких, как она, естественно, что первой их реакцией было желание убить, а вот второй… Но все это было неважно. Тьярд сказал ей, в каком шатре искать Торн, и она намеревалась найти ее сейчас же во что бы то ни стало.

Нужная часть лагеря возле обоза отыскалась довольно быстро, а вот шатер, в котором держали Торн, нет. Заглядывая в один шатер за другим и натыкаясь только на пораженные взгляды кочевников, Найрин с каждой минутой раздражалась все сильнее и сильнее. Времени у нее было не так уж и много: на разговоры с Имре ушло почти что полчаса, а ей нужно было успеть ровно через час вернуться в шатер переговоров, чтобы вести Лэйк и Тьярда обратно на фронт. В сложившейся ситуации любая секунда промедления могла быть смертельной для всего народа анай, но она не могла бросить Торн.

Когда очередной корт попытался ухватить ее за руку, что-то настойчиво крича на чужом языке, Найрин почти что зарычала от ярости и легонько ткнула его Воздухом в бок. Корт покатился по земле, что-то вереща, но Найрин было все равно, создаст ли она дипломатический прецедент или нет. Торн была сильно ранена в прошлом сражении, и ее лечили ведуны кортов. Нимфа знать не знала, на каком уровне у них находится умение исцелять, а это означало, что жизнь Торн могла висеть на волоске.

Я найду тебя, во что бы то ни стало. Ты полмира пересекла для того, чтобы найти меня, а я, если нужно будет, сравняю с землей весь этот лагерь, чтобы найти тебя. Клянусь. Что-то важное было в этом, сильное и правильное, такое звенящее, что Найрин едва на части не разрывало от волнения и раздражения. Невидимые канаты, прочнее стали, тверже алмаза, связали их с Торн, и ничто уже не могло повредить их или причинить хоть какой-то вред. Ты моя. И я не отдам тебя ни дермакам, ни кортам, ни самой смерти. Ты — моя.

Оттолкнув прочь очередного лошадника, Найрин отдернула полог войлочной юрты и заглянула внутрь. Ноги под ней едва не подломились от облегчения: на топчане у стены лежала Торн, укрытая одеялом до самого подбородка. Возле нее прикорнул, свернувшись клубком на полу, какой-то совсем молодой безусый мальчишка. От волны холодного воздуха, ворвавшегося в палатку вместе с Найрин, он вздрогнул и проснулся, а потом в испуге заверещал и пополз к Торн, закрывая ее от Найрин своим телом.

Та только поморщилась и приказала:

— Иди прочь! Я не причиню ей вреда! Я хочу помочь!

Мальчишка залопотал еще сильнее, настойчиво пытаясь защитить бездыханную анай. У Найрин не было времени, чтобы разговаривать с ним, увещевать его или объяснять что-то. Она просто создала из Воздуха довольно большой кляп и ловко впихнула его прямо в рот мальчугану. Тот на миг застыл, широко раскрытыми глазами глядя на нее и не слушающимися руками ощупывая лицо. Найрин знала, что белки ее глаз горят серебром, и что это видно невооруженным взглядом. Не издав больше ни звука, паренек на карачках стрелой пролетел мимо нее и исчез за схлопнувшимися входными клапанами шатра.

Разбуженная визгами корта, Торн пошевелилась на кровати и слабо застонала. Раздражение и глупое злорадство моментально вылетели из головы у Найрин, и она почти что бегом подбежала к ее топчану и упала возле него на колени, стискивая в пальцах виски Торн.

Все стихии энергии Источников сплелись в одно, и Найрин очень осторожно погрузила их в тело Торн, прощупывая, все ли в порядке. Прямо в тканях дочери царицы остались слабые отпечатки прикосновения Белого Источника, а это значило, что кто-то уже лечил ее. Были и следы Черного Источника, но совсем истончившиеся и почти что ушедшие прочь.

Найрин закусила губы, ощутив внутренние разрывы тканей, переломанные ребра и недостаток двух пальцев на правой руке. И это при том, что Торн уже несколько раз исцеляли. Горячие слезы защипали в горле, а потом она начала осторожно-осторожно тянуть энергию к поврежденным тканям женщины, которую любила больше самой жизни.

Глаза Торн распахнулись, и она судорожно дернулась в руках Найрин. По ее взгляду нельзя было сказать удивлена она или испугана, черные глаза смотрели так, будто хотели целиком проглотить Найрин, и в них горело столько огня, что на миг ей стало страшно.

Она старалась действовать как можно нежнее, чтобы окончательно не измотать Торн. Кости медленно срастались под ее пальцами, заживали раны, восстанавливались ткани. А Торн все смотрела ей в глаза, и Найрин казалось, что никогда еще не чувствовала так сильно, так физически, так глубоко ее любви. Волны любви накатывали, словно морской прибой, и от этого становилось тяжело дышать, а в груди начало сладко и нежно тянуть. В конце концов, Найрин выдохнула и отпустила Источники, но убрать руки от лица Торн она не смогла бы даже, если бы на ее плечах с десяток кортов повисли.

Торн ничего не сказала, только подалась вперед и жадно поцеловала ее. Да Найрин и не нужно было никаких слов. Сжав в руках свою волчицу, она яростно отвечала на ее поцелуи, давясь слезами и чувствуя, как в груди распускается тяжелый, завязанный намертво узел, а дышать становится легче и легче. Ей показалось, что она сама умерла, когда Великая Царица мимоходом помянула о том, что Торн ранена. И теперь вместе с солеными слезами и терпким вкусом губ Торн в нее жаркими толчками вновь вливалась жизнь.

Наконец, Найрин, задыхаясь, отстранилась от нее и заглянула в эти черные, пытливые, полные какой-то тяжелой затаенной боли глаза.

— Вот я и нашла тебя! — только и смогла выдохнуть она.

— Я уж заждалась, — криво ухмыльнулась Торн.

— Давай-ка я помогу тебе встать, и пойдем в лагерь, — Найрин осторожно сбросила с нее одеяло и вновь закусила губу, чтобы не расплакаться. На Торн не было ничего, кроме белья, и кости выпирали из-под кожи так, словно она не ела ничего месяцами.

Та только кивнула в ответ и принялась медленно-медленно вставать, морщась. Двигалась она так осторожно, будто боль до сих пор терзала ее тело, и Найрин нахмурилась, глядя на это.

— Что с тобой? Я должна была вылечить все твои раны…

— Не знаю, — с трудом проскрежетала Торн сквозь стиснутые зубы. — Только все тело жжет, как будто обморожение.

Найрин нахмурилась, прищуриваясь и еще раз оглядывая ее. Видимых физических повреждений не было, но было что-то другое, едва уловимое для взгляда. Вывернув глаза, она взглянула еще раз и едва не охнула: радужное свечение ауры Торн почти что совсем померкло и едва пульсировало, опасно мерцало, словно в любой миг могло погаснуть.

— Подожди, — Найрин очень осторожно уселась возле Торн на пол и взяла ее ладони в свои. — Я сейчас попробую подлечить тебя немного иначе. Судя по всему, это энергетические раны.

Торн ничего не ответила, только тяжело кивнула, прикрывая глаза.

Найрин сосредоточилась и Соединилась с Источниками вновь. Мощь энергии заполнила ее целиком, залила каждую клеточку, грозя вот-вот разорвать ее тело на куски. Она не была уверена, как и что делать, но времени терять было нельзя. Потому очень осторожно, буквально по капельке, Найрин принялась вливать свою мощь в то, что окружало Торн разноцветным свечением.

Ощущение было странным: будто погружаешь руки во что-то плотное, но не настолько вещественное, как физическое тело. Это что-то было ускользающим и плавным, стоило надавить — сразу выскальзывало, отдергивалось, уходило прочь. Найрин приказала себе не торопиться, глубоко вздохнула и начала снова.

Сплетая воедино разноцветные потоки всех сил, она окутывала ими Торн, словно теплым пледом укрывала все ее тело. Вот только ничего не происходило, скорее наоборот. Мерцание ауры Торн становилось все слабее и слабее. Найрин билась, старалась изо всех сил, впитывая в себя из Источников всю мощь, которую только могла заплести, но Торн в ее руках таяла, будто масло, становилась все тоньше, тоньше…

Когда она без сил откинулась обратно на топчан, Найрин ощутила крупные бисерины холодного пота на лбу. Торн сейчас умрет. Мысль эта была такой сильной, такой простой и страшной, что холод моментально проморозил все нутро Найрин до самого дна.

Она на миг отняла потоки прочь, но свечение ауры поблекло почти что до едва видимого, и Найрин поспешно вернула их на место. Слабое мерцание стабилизировалось, но этого было недостаточно, этого было мало. Жизнь Торн едва теплилась крохотным золотым свертком прямо между ладоней Найрин, и она ничего не могла сделать для того, чтобы вернуть ее.

Богиня, помоги! Помоги мне! Вот только ничего не получалось. Найрин закусила губу, чувствуя, как слезы градом бегут по щекам. Так не должно было быть! Она ведь почти вылечила Торн! Она была сильнейшей ведьмой анай! Она могла взрывать землю и раскалывать небо пополам, править ветрами и раздувать пожар, но она не могла спасти одну единственную женщину на свете, которую любила всей собой. Почему? Почему так произошло? Ведь исцеление шло хорошо и плавно, все было правильно, почему же тогда Торн в ее руках таяла, будто свеча?

Судорожно выдохнув сквозь зубы, Найрин прокляла себя всеми словами и приникла к Источникам так близко, как только могла. Наставницы всегда говорили ей, что этого ни в коем случае нельзя делать: если она брала слишком много, то сила запросто могла выжечь ее дотла. Но сейчас Найрин было плевать, сейчас речь шла не о ее собственной безопасности, а о жизни Торн.

Кожа раскалилась, кажется, докрасна, и жар побежал по ее телу, объял ее всю. Что-то мощное и твердое вошло прямо в тело, в каждую ее клеточку, заполнив без остатка. Энергия больше не воспринималась, как величайшее удовольствие, ощущение жизни в ее жилах. Теперь это была пытка, раскаленный добела нож, что резал и резал ее. Сжав зубы и почти не дыша, Найрин добрала столько, сколько могла, до самого краешка, так, что казалось, под кожей теперь была только энергия и ничего больше. А потом все это вылила на Торн, словно ушат воды.

Звук исчез, исчез запах жаровни и конского навоза, приглушенный свет свечей и отблески огня на войлочных стенах. Исчезло даже лицо Торн, и осталась только черная пустота, полная невыносимой боли. И в этой пустоте отчаянно пульсировал маленький золотой шарик, и отчего-то Найрин знала: этот шарик — Торн. И она потянулась к нему, потянулась всей собой, всем своим существом.

Шарик дрогнул, мигнул, задрожал сильнее. Найрин чувствовала, как где-то далеко в маленьком шатре кортов на холодном полу, укрытом циновками, содрогается в конвульсиях ее тело, через которое хлещет мощь, несоизмеримая ни с чем в этом мире, и обрушивается, словно водопад, прямо на Торн. И одновременно с этим она отчаянно держалась за этот маленький шарик, держалась изо всех сил, почти что сметенная прочь бурлящим потоком первозданной энергии стихий.

Потом все полыхнуло ослепительно белым светом, и не осталось ничего.

Она открыла глаза словно от чьего-то удара и вздрогнула, чувствуя под щекой жесткую циновку, которой был устлан пол. Мыслей не было, не было чувств, не было сил, словно тело состояло из чего-то желеобразного и дрожащего. Глаза подчинялись с трудом, но Найрин смогла перевести их куда-то вверх и сфокусировать.

Напротив нее на топчане лежала Торн и мирно спала, смежив веки. Невооруженным глазом Найрин видела ее ауру, яркую и разноцветную, плотную, переливающуюся, словно плавленое золото. Торн была жива. Она была жива.

Найрин прикрыла глаза, чувствуя, как к горлу вновь подступают слезы, а вместе с ними и смех. Она чувствовала себя абсолютно обессиленной, до такой степени, что и пальцем двинуть не могла, не говоря уже об Источниках. Осторожно потянувшись к ним, Найрин сразу же отдернулась от резкой боли, но вздохнула спокойнее. Связь с ними у нее все еще была, каким-то чудом уцелев, несмотря на бешеную мощь, грозившую сжечь все дотла, что неслась через нее каких-то несколько секунд назад. Но она не могла больше создать ни одного рисунка, даже самого маленького, самого крошечного рисунка.

Вот так, неверная. Ты спасла свою любимую женщину от смерти и погубила свой народ. Потому что ни в какой битве ты теперь участвовать не сможешь. Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Найрин прикрыла глаза и тихо заплакала, уткнувшись лбом в грязную циновку на полу забытой Богинями палатки кортов.