Затерянные в солнце

==== Глава 53. Сомнения ====

Дитр медленно двигался за Гранью, и почти что чувствовал, как скручивается узлом, волнами стягивается пространство, подкладывая под его ступни свои высокие гребни. Этот мир, расплывчатый мир вокруг него, казался странным и чужим, таким непривычным после твердости объективной реальности, что от этого кружилась голова. Но при этом была в нем и какая-то странная, своеобразная красота.

Когда он поворачивал голову, мир медленно плыл вместе с его взглядом, слегка меняя очертания. Дитр видел где-то вдалеке размытую границу между небом и землей. Внизу бело, вверху черно, а между ними плавная, слегка дрожащая будто марево тумана, линия раздела, линия горизонта. Облака, кипящие и меняющие очертания каждый миг, словно гигантской кистью кто-то размешивает краску на поверхности воды, прямо над головой Дитра, выстраивая узоры, линии и плавные завитки, в тот же миг переходящие во что-то другое. Степи вокруг, в которых то вырастают призрачные силуэты кустов и растительности, то мелькают белоснежно-ровные прочерки замерзших ручьев, то темнеют овраги, похожие на большие кляксы-пятна. И все это, все это заполняют неисчислимые полчища сущностей, больших и малых, опасных и вполне мирных.

Дитр уже давно уяснил, что удивляться здесь ничему не следовало, как не нужно было и ни о чем думать. И теперь, полностью очистив свой разум, только смотрел на то, как пульсирует и живет этот странный мир. Он чувствовал себя здесь одиноким странником, что невидимым проходит по самой границе, наблюдая из теней такую непривычную для него жизнь. И ведь это тоже была жизнь.

Золотистые сгустки стелились дрожащим маревом над самой землей, и это было очень красиво. Они собирались в стайки и ложились, будто туманом, на землю, и та казалась усыпанной полными горстями углей или маленьких светлячков, кружащихся над снегом. Сущности посильнее, сотканные из света более белого, кружились в воздухе, танцевали на невидимых неощутимых ветрах, то взметаясь к самым облакам, то опускаясь ниже и застывая, пульсируя в такт биению земли. Были и темные сгустки, держащиеся обособлено, двигающиеся какими-то неровными, рваными рывками из стороны в сторону, но не приближающиеся к светоносным созданиям. Были и тени, чьи непроявленные лики мелькали вдали, оставляя после себя ощущение угрюмого рока и какого-то мрачного предзнаменования беды, и небо вокруг них казалось темнее, сумрачнее, опаснее.

Никто из них не видел Дитра, никто не чувствовал, и он, словно пританцовывая, спешил по тонкому лезвию бритвы, словно по узкой тропинке между двух горных пропастей, которая соединяла два мира. И в этом была удивительная и такая манящая тишина, что он лишь тихонько улыбался себе под нос, и шагал дальше, отмеряя километр за километром.

Потом впереди появились волны пульсации. Как рябь на воде от дождя, что становится сильнее и сильнее с каждым мигом, как надвигающийся шторм, в котором было перемешано столько силы, столько мощи, что это, словно магнитом, притягивало к себе тысячи мотыльков-сущностей, спешащих туда вместе с Дитром. Он слегка замедлил шаг, вглядываясь вперед. Большое черное море бесновалось впереди, море теней, казавшихся еще более призрачными, чем все здесь, и Дитр знал, что это армии обеих сторон, что собираются сейчас у гигантского разлома в земле, сотворенного ведунами и эльфами. Потоками, буквально реками, золотые и темные сущности текли туда, стелясь по земле колеблющимся разноцветным шлейфом, стремились к живым существам, собравшимся на равнине перед битвой, одни — чтобы поддержать и придать сил, другие — чтобы полакомиться их болью и страхом.

Дитр видел огромную черную тень, что закрыла полнеба, и тень эта нависла над армией дермаков с севера, густая, кипящая, будто раскаленное масло. На ее поверхности вскипали и лопались громадные жирные пузыри, из которых образовывались черные щупальца, тянущиеся в сторону коалиции сил под руководством анай и вельдов. А над их армией золотыми переливами расходилось сияние тысяч и тысяч крохотных клубочков света, что изо всех сил пытались противостоять этой тьме. Посередине между ними был водораздел, где тень смешивалась со светом, дрожа маревом на ветру, то отступая, то вновь наступая, и равновесие было слишком зыбким, чтобы сказать, что кто-то одерживал победу в этом противостоянии.

А еще дальше, прямо за армией дермаков, виднелась огромная стена. Она была настолько сверкающей, что ее свет пробивал даже чернильную тьму, пронзал ее тонкими серебристыми копьями. Стена эта поднималась от земли до небес, соединяя их в одно, и была здесь такой вещественной, такой твердой, словно сотворенной из чего-то гораздо тверже камня. Дитр знал, что это Мембрана, которую создала Эрис, Тьярд сказал ему об этом, однако он почувствовал удивление оттого, что в этом мире она выглядит гораздо более вещественной, чем в том, к которому он привык.

Впрочем, времени на то, чтобы разглядывать Мембрану, у него не было. Потому, Дитр сосредоточился и сотворил точку выхода, выворачивая наизнанку черные потоки энергии. Сущности моментально почувствовали его зов и бросились ему навстречу, но он уже выступил наружу из перехода, и зыбкая реальность отпустила его.

В первый миг тело вздрогнуло, перестраиваясь на более привычные ощущения. Коже моментально стало холодно, промозглый ветер резанул роговицу глаз, и Дитр сощурился, а ноги утонули в глубоком снегу. Он стоял в тени одного из шатров кортов, кое-как наспех разбитого среди степей. Над его головой растянулось однообразно серое небо, в котором лишь иногда встречались более тонкие ямки, отливающие бело-золотым. В воздухе стоял запах навоза, дыма, человеческих тел, еды, оружия и животных, и Дитр отстраненно осознал, что успел уже привыкнуть к этому запаху достаточно, чтобы тот стал ему почти что родным.

Осторожно выступив из тени юрты, чтобы никого не испугать, он вложил руки в рукава своего балахона и направился по протоптанной тропинке в снегу вглубь лагеря. Взгляд зацепился за встающую далеко на севере Мембрану. Для вывернутых глаз Дитра здесь она казалась радужной, дрожащей и зыбкой, и цвета перетекали по ее поверхности, смешиваясь и образуя новые оттенки. Дитр улыбнулся: разница с тем, какой Мембрана виделась за Гранью, была огромной. Там она казалась частью мира, вещественной и неотъемлемой, а здесь — выглядела странно лишней и совершенно нездешней.

Повсюду раздавались окрики людей, спешили куда-то корты. Ветер доносил отдаленное ржание коней; корты пасли их, обычно, в стороне от лагеря, своими широкими копытами лошадки умудрялись разгребать даже глубокий снег и находить под ним пропитание. Правда, здесь было холоднее, чем в тех областях, где корты обычно зимовали, и снежный покров был гораздо толще. Поэтому им пришлось везти с собой еще и обозы с дополнительным фуражом для лошадей, что значительно замедляло скорость передвижения армий. Впрочем, до битвы оставалось совсем немного времени, а это означало, что и перетерпеть нужно чуть-чуть.

Волнение всколыхнулось в Дитре мутной волной, и он прикрыл глаза и задышал ровно, чтобы подавить его. Серьезные глаза царя Небо до сих пор стояли перед его внутренним взором, а голос звучал в ушах.

— Я доверяю эту задачу тебе, Черноглазый, потому что больше верить мне некому. Если ты не справишься, все пойдет прахом. Битва, которую мы будем вести здесь, не значит ничего по сравнению с битвой, которая предстоит тебе. Если ты потерпишь поражение в Бездне Мхаир, ничто уже не будет иметь значения.

Дитр приказал себе сосредоточиться, отбрасывая лишние воспоминания. Они тревожили его и вносили сумятицу в ту тишину, которая единственная могла служить ему щитом в сложившихся обстоятельствах. Слишком многое и слишком быстро менялось вокруг него, и Дитр не был уверен в том, насколько он сам готов к этим переменам. А любая неуверенность могла стать тем самым уязвимым местом, в которое и ударит враг, когда придет роковой миг.

Перемены царь Небо нес с собой, за своими плечами, как другие носили свой скарб. Перемены бурлили в его задумчивых зеленых, как весенние травы глазах, они путались в его густых волосах, которыми будто ребенок играл ветер, прорастали перьями из его крыльев. Перемены были во всем, но Дитр еще не до конца был готов их принять. Он знал, что должен был делать, он слышал все слова Тьярда и был уверен, что они правильные. Однако что-то внутри него шептало ему, что он не готов.

Мы давали обет не сражаться ни при каких обстоятельствах. Сила, что дана нам, превосходит все в этом мире, она не может быть использована во зло, потому что дана она не для этого. Нет чести в том, чтобы сражаться с тем, кто слабее тебя, с тем, кто не может противостоять. Нет чести в том, чтобы разрушать то, что не тобой было создано. Дитр чувствовал это так сильно внутри самого себя, чувствовал звонкой дрожащей нотой, чувствовал правильность этого. И долгие-долгие годы это было его единственным законом. Урок, который он получил от эльфов, не прошел зря. Каждый шрам на его теле, которые в последние дни немыслимо жгло от присутствия вокруг него бессмертных, каждый росчерк на его коже напоминали ему об этом. Эльфы были правы: тот, кто забыл свое прошлое, не в силах нести собственные ошибки, не достоин того, чтобы иметь будущее, тот, кто бежит от боли и несчастий, недостоин того, чтобы быть счастливым. Слишком много лет Дитр носил в себе эту истину, и теперь ему было мучительно сложно преодолевать ее.

Наверное, я просто боюсь. Боюсь стать таким, как Ульх. Боюсь уязвимости, которая присутствует в Источнике наравне с мощью. Дитра всегда поражал тот факт, что наряду со способной вращать миры мощью, заложенной в Источнике, в нем же есть и вечный подвох, крючок, на который попадались слабые. Это казалось ему нелогичным, ведь Боги создавали Источники своей энергии и наделяли смертных способностью управлять ей как раз потому, что хотели, чтобы эта энергия использовалась. Тогда почему же они, такие мудрые, такие всезнающие и сильные, наделили человека этим изъяном: возможностью подпасть под влияние Источника, пьяниться его мощью и повернуться к самым низким и темным сторонам своей натуры? Неужели же, отдавая в руки человека столь мощное оружие, они не подумали сразу же защитить его от тлетворного влияния, от соблазна? Или это тоже было испытанием для крепости духа смертного? И если да, то зачем нужно было такое испытание? Неужели же всеблагой Иртан не знал, что мощь Источника в злонамеренных руках может привести к последствиям гораздо более страшным, чем нож в руке убийцы?

Вот только ответов на эти вопросы Дитру никто так и не дал, и он уцепился за свой обет не причинять зла, не использовать силу как оружие, уцепился в детской слепой вере в то, что этот обет защитит его от соблазнов. А теперь царь Небо отобрал у него этот обет, вырвал из его рук последнюю ниточку к спасению, за которую Дитр так отчаянно цеплялся. И опоры для него больше не было, лишь шаткий мостик тоньше волоса, по которому он шагал вперед, словно по Грани между двумя мирами.

Естественно, это было не то состояние, в котором следовало выходить на бой с Ульхом, тем более на решающее сражение с ним. Однако Дитр чувствовал, буквально как собака, каким-то внутренним чутьем ощущал, что именно благодаря своим колебаниям и подходил на роль того, кто встанет против всей мощи Черноглазого. Поэтому и согласился на предложение Тьярда без споров, поэтому и пошел туда, в Бездну Мхаир. Он прекрасно знал, как соблазнительна мощь Источника, и прекрасно знал цену ошибки. Кто-то другой мог сделать что-то не так.

Но Дитру были нужны гарантии, потому он и пришел сюда вместо того, чтобы прямиком идти в Бездну Мхаир. Ему нужен был еще один, тот, кто удержит его в тот момент, когда его собственных сил у него уже не будет. У макто два наездника. Эта старая пословица подходила не только к воинам, и Дитр повторял ее про себя сейчас, когда шел по гудящему, словно разворошенный муравейник, огромному лагерю кортов.

Нужная палатка отыскались довольно быстро, ему даже не потребовалось останавливать кортов и задавать вопросы. Лошадники всегда относились к вельдам с почтением и страхом, как к богам, а потому их шатры тоже стояли отдельно. Как только Дитр разглядел впереди среди приземистых юрт кортов свободное пространство, он прибавил шагу, уверенно направляясь туда.

Приземистая юрта из белоснежного войлока стояла одна посреди большого пустого места, и вокруг нее не было ни одного корта. Все они старались держаться от нее на почтительном расстоянии, непроизвольно кланяясь, когда приходилось проходить мимо. С какой-то стороны такое поклонение кортов вельдам было удобным, и Дитр слегка улыбнулся, уверенно пересекая пустое пространство перед юртой в поисках того, за кем он пришел сюда.

Внутри было просторно и почти пусто. Простую обстановку из топчана и нескольких подушек для сидения на полу дополняли разве что свернутые рулонами карты, в беспорядке разбросанные по коврам. Над одной из них сидел усталый Хан, потирая пальцами глаза. Плечи его были низко опущены, как и голова, а волосы взъерошены: несколько прядей выбилось из тугого хвоста на затылке.

Когда Дитр шагнул внутрь юрты, отодвинув в сторону входной клапан, Хан тяжело вскинул голову, и Черноглазый в который раз уже поразился, как сильно тот был похож на Кирха. Словно отражения друг друга с одинаковым задумчивым выражением синих глаз, со странной манерой держать голову чуть-чуть набок, к правому плечу.

В глазах Белоглазого промелькнуло удивление, однако он церемонно поклонился Дитру, склонив перед ним голову.

— Небесный змей, Черноглазый Дитр, — его густой голос тоже был точной копией голоса Кирха, но в нем приятно растекался тягучий, растягивающий гласные акцент. — Чем могу быть полезен тебе в такой час?

— У меня есть дело к тебе, Ведущий, — отозвался Дитр. — Я могу войти?

— Конечно! — кивнул Хан. — Располагайся, как тебе удобно. Позволишь угостить тебя чаем?

— Нет, — покачал головой Дитр, присаживаясь напротив Ведущего на подушку и сбрасывая с плеч узелок с провизией и вещами. Хан смотрел на него настороженно и выжидающе, глаза у него были красными и опухшими, а лицо серым. Судя по всему, Белоглазый не спал уже несколько суток. — Времени у меня не слишком много, так что чай будем пить, когда вернемся. — Дитр взглянул в глаза Хану и проговорил: — Мне нужна твоя помощь, Ведущий. Один я не справлюсь.

Он принялся рассказывать все, что им было известно про Ульха и Бездну Мхаир, и Ведущий внимательно слушал его, не прерывая, и взгляд его становился все тяжелее и тяжелее. Когда Дитр закончил, просто пояснив, что отправляться нужно немедленно, Белоглазый кивнул и поднялся на ноги, оглядываясь по сторонам в поисках вещмешка.

— Дай мне пять минут, Черноглазый Дитр, и мы отправимся туда, куда ты скажешь, — негромко сообщил он, принявшись рыться в большом походном сундуке у стены.

Дитр ощутил некоторую неловкость и удивление. Лицо Хана никак не изменилось, когда тот сказал ему, что им предстоит отправиться в саму Бездну Мхаир и бороться там с обезумевшим Ульхом. Ведущий кортов принял это просто и легко, словно очередной приказ командования или волю своих Богов, странных и чуждых для Дитра богов кортов. Ни сомнения, ни страха, ни нежелания не промелькнуло в его синих глазах, только спокойная уверенность и покорность тому, что должно свершиться. И на его фоне Дитр вдруг ощутил неловкость оттого, что сам он мучился и терзался тысячью разных вещей, находя какие угодно оправдания для того, чтобы не идти туда прямо сейчас и одному.

Хан закончил собираться очень быстро, накинул на плечи свой вещмешок и повернулся к Дитру.

— Разрешишь мне отдать несколько указаний своим людям, Черноглазый? Чтобы они не пугались тому, что меня нет, и продолжали делать то, что должны.

— Конечно, Ведущий, — промямлил Дитр, чувствуя неловкость еще большую. В голосе Хана не слышалось ничего, никакого сопротивления, будто Дитр предлагал ему легкую прогулку и любование луной на глади воды, а не путь во мрак Бездны Мхаир, которая тысячелетия считалась местом проклятым, где не было ничего, кроме зла.

Хан первым выскользнул из юрты и подозвал к себе корта, копавшегося неподалеку с упряжью своего коня. Корт, непрестанно кланяясь, выслушал все его приказания, низко склонился и принялся отступать спиной вперед, словно боялся прогневать Ведущего, отвернувшись от него. Хан подбодрил его каким-то негромким окликом на языке кортов, который Дитру был неизвестен, а потом спокойно развернулся к нему и проговорил:

— Веди, Черноглазый. Я готов.

Дитр на несколько мгновений замешкался, не совсем понимая, что ему делать. Ему хотелось о чем-то поговорить с Ханом, задать несколько вопросов. В конце концов, он просто по-человечески был не уверен в том, что им предстояло, и боялся, боялся до дрожи, что не справится, что не выдюжит…

— Это просто судьба, Черноглазый, — вдруг улыбнулся ему Хан, словно прочитав по его лицу все его мысли. — Это то, чего хотят от нас Боги. И все будет только так, как хотят они. Так что беспокоиться нам не о чем, не так ли?

И такой же рассудительный и проницательный, как Кирх, подумал Дитр, глядя на него. Правда, в его слова он так до конца и не поверил, но лучших все равно не было. Ты не хотел идти туда один, хотел, чтобы рядом был кто-то, кто сможет поддержать тебя. Вот он — не боится ничего, так разве не получил ли ты того, к чему так стремился? Дитру вдруг на миг стало смешно. Вечно он хотел чего-то, чего у него не было, и был недоволен тем, что получал. Наверное, поэтому до сих пор и не верил, что все получится. Оставь свою глупость здесь и просто иди вперед.

Он ничего не сказал Ведущему, но кивнул ему, развернулся и открыл переход через Грань.

В шатре царя Небо царила какая-то странная атмосфера, и Бьерн чувствовал ее всеми порами своего тела. Время здесь будто застыло, вязкое и полное напряжения. В сумрачной тишине горели свечи, порой слегка потрескивала печурка, выбрасывая вверх алые сполохи пламени. Отблески плясали по застывшему почти что посмертной маской лицу спящего Ингвара, резко очерчивая его черты. И никто не решался говорить громко, голоса людей звучали приглушенно, словно громкий звук мог привлечь к ним что-то плохое или разорвать эту и без того тонкую связь, что все еще держала Ингвара здесь.

Бьерн неловко поерзал на своей подушке, подтягивая ноги к себе. Сейчас они почему-то казались ему слишком громоздкими и не давали сидеть ровно. Запах благовоний слегка дурманил, и голова была тяжелой и гулкой, как чугунный котел. Не одному ему было неуютно. Сидящий рядом Тьярд напряженно хмурил прямые брови, и в сумрачном свете еще больше походил на своего отца, будто его копия, только не такая тяжелая и давящая. Да и Кирх тоже казался каким-то слишком собранным, осторожно расставляя на полу в рядок маленькие золотые склянки, каждая из которых в темноте слегка светилась, будто масляная лампа.

Бьерн непроизвольно потер свою дикую руку, разглядывая склянки. По коже бежал неприятный зуд, ее немного покалывало, и в пальцах ощущалось напряжение. В последнее время он старался как можно внимательнее прислушиваться к своим ощущениям, и теперь дикая рука казалась ему едва ли не отдельным существом с собственным разумом, собственной волей, и волей недоброй. Пульсирующие алые толчки все время поднимались от его ладони вверх, по телу, стремясь заполнить его целиком, и ему стоило больших усилий бороться с этими толчками и не давать им захватить его сознание. А вблизи золотой микстуры Кирха эти толчки казались особенно агрессивными.

Рука будто бы чувствовала, что ее хотят излечить, и сопротивлялась, противилась любой попытке Бьерна выгнать заразу прочь. Каждое утро он пил микстуру, которую ему выдавал Кирх, и каждое утро становилось чуточку, самую чуточку лучше. Краснота спала, кожа теперь была самого обычного цвета, не потрескавшаяся, а ткани вернули себе прежнюю гибкость. Только что-то зловещее пряталось под кожей, переползая, будто змея, скалясь оттуда на него оранжевыми злыми глазами, и Бьерн чутко прислушивался к себе, ожидая в любой миг, что змея ужалит.

Кирх говорил, что настанет день, когда они смогут вывести из Бьерна эту змею, и он вновь станет здоровым. И Бьерн очень хотел ему верить, только об этом и думал, но что-то внутри него все время шептало, что ничего не выйдет, ничего не получится, что все это лишь глупая детская наивность, потому что дикость была неизлечима, дикость была приговором вельдов, их карой, их пороком… Да хватит тебе уже! Уймись! Ты только все портишь!

Бьерн вновь поерзал, поглядывая на укрытое тенями лицо царя Ингвара. Он знал, что ему нужно делать, Тьярд сказал вроде бы все, все пояснил, только это были лишь слова. Иногда Бьерну казалось, что слова-то и были самым плохим подспорьем в этой ситуации, причиной того, что ничего не получалось. Как только он чувствовал себя хоть бы чуточку лучше и говорил это вслух, дикость возвращалась, с новой силой вгрызаясь в его тело и душу, разъяренная и не желающая уходить прочь. Словно произнесенные вслух слова только делали ее злее. И Бьерн теперь все больше старался молчать о своем состоянии, чтобы не провоцировать ее.

Я стал рабом своей болезни, с горечью подумал он. Она отравляла каждый его день, нависнув над головой тяжелым роком. Всю свою жизнь он жил глупой надеждой и еще более идиотской болью оттого, что Лейв никогда не полюбит его, страдал и мучился, ел сам себя изо дня в день, говоря, что для него ничего хорошего уже ждать не приходится. И сейчас, когда Лейв был с ним, когда Лейв наконец-то разглядел его чувства и ответил на них, когда настоящая беда пришла к Бьерну в виде дикости, все его прошлое казалось такой глупостью, такой невыразимой тупостью, что Бьерн только сжимал зубы и проклинал себя последними словами. Ведь тогда он мог по-настоящему жить и дышать, он был поистине счастлив, но не ценил этого, стремясь к призрачным химерам, позволяя теням тоски и грусти владеть им целиком. Я заслужил эту дикость своей глупостью. Я потратил все свое время впустую, и Орунг послал мне эту болезнь, чтобы показать, каким идиотом я был. И если я не смогу победить это, я потеряю единственный предоставленный мне шанс.

— Готово, — удовлетворенно кивнул Кирх, оглядывая расставленные перед ним бутылочки.

Все они светились по-разному: одни гуще, другие тускло, и цвет у них тоже был разным: от бледно-золотого, до густого, почти оранжевого. Девять бутылочек, лишь одна из которых могла помочь им. А возможно, не могла ни одна. Бьерн мог только верить в то, что все получится, но уверенности в этом у него не было.

Они проделывали этот фокус каждое утро с тех пор, как он вернулся из своего первого боя, и пока результат был нулевым. Однако Тьярд упрямо твердил, что они должны пытаться еще и еще, и в этом Бьерн был с ним полностью согласен. Проклятая дикость отравила даже его любовь, даже маленькие волшебные искорки на дне прозрачных глаз Лейва, даже его улыбку и нежность его рук, и Бьерн ненавидел ее за это. Я не отдам тебя, Лейв, ни сейчас, ни завтра, никогда. Ты — мое самое дорогое сокровище, тайна моей души и сердце моего сердца. И я не позволю этой дряни встать между нами.

— Бьерн, ты готов? — голос Тьярда звучал напряженно. Он не отводил взгляда от тела своего отца, бездвижно лежащего на топчане.

— Готов, — кивнул тот, чувствуя, как в ответ на его собственную решимость зло запульсировала болью дикость в руке.

— Тогда начали, — приказал Тьярд.

Он сразу же как-то расслабился и затих, а потом Бьерн ощутил внутри себя легкое дрожание. Дар Иртана всегда отвечал, когда неподалеку другие наездники припадали к нему, погружались в него с головой, чтобы отдать приказы своим макто. Сейчас же царь Небо бросался в этот дар с головой, как в бездонный колодец, бросал туда все свои силы, все свое стремление, все свое существо, и рябь волнами бежала от него, словно круги по воде. Эта рябь сотрясала нутро Бьерна, вполне ощутимая вибрация, заставившая сердце учащенно биться, а руку — пульсировать и дергать, словно она гнила заживо.

Не раздумывая, Бьерн тоже окунулся в свой дар, а потом протянул руку и наугад поднял маленькую золотую склянку. Он взял ее в здоровую руку, но больная словно почувствовала приближение лекарства и запульсировала так, что из глаз от боли едва слезы не брызнули. Ее жгло огнем, мышцы выкрутило, и рука конвульсивно сжалась в дрожащий кулак. Уперевшись ей в пол, чтобы не было соблазна для нее попытаться разбить склянку, Бьерн выдрал зубами пробку. Такое уже случалось. В первый раз, когда Кирх расставил перед ним склянки и предложил выбрать, дикая рука конвульсивно дернулась и разбила одну из них. Теперь Бьерн был умнее и держал ее подальше от лекарства.

Преодолевая приступы тошноты, ярости и гнева, отталкивая все это прочь от себя и пытаясь сосредоточиться на пульсирующей точке в груди, Бьерн одним глотком осушил склянку и зажмурился. Голова моментально закружилась, будто кто-то взял его за ноги, перевернул и принялся трясти. Огонь обжег сначала все в груди, потом побежал вниз, по руке, прямо в больную ладонь, и взорвался там немыслимой болью. Казалось, что кто-то вонзил прямо в нее раскаленный кинжал и ковыряет в ране, рвет ее края. Так было всегда, но сейчас было сильнее, чем обычно.

Бьерн зарычал сквозь стиснутые зубы, до боли жмурясь и чувствуя, как бегут по щекам слезы. Он не стеснялся своих друзей, они пытались помочь ему, а он — помочь им. Да и никто из них не стал бы смеяться над ним.

— Давай! — голос Тьярда дрожал от напряжения. — Я попытаюсь передать тебе силу. Бери.

Бьерн только судорожно кивнул: говорить у него сил не было. Сквозь пелену слез он видел сияние, собственными глазами видел, как от груди царя Небо начинают во все стороны расходиться золотые лучи света, и когда этот свет достигал его искалеченной ладони, Бьерна жгло кислотой. Давясь всхлипами и рычанием, он потянулся к Тьярду, постаравшись слить с ним свой дар Иртана, точно так же, как сливал его со своим макто.

Тоска, черная тоска по Гревару, поднялась в его груди, грозя ослепить, поглотить целиком. Вместе с ней пришла боль и ярость от его потери, эта сосущая холодная пустота, похожая на фантомную боль в отрубленной конечности. Бьерну хотелось кричать, хотелось кататься по полу и разрывать ногтями собственную грудь в попытке вырвать болящее сердце. Но он терпел, сжав зубы и сидя прямо. Он боролся, тянулся к Тьярду.

Дрожащее золото все ярче и ярче разгоралось в груди царя Небо, и Бьерн чувствовал, как это золото кругами стремится к нему, стремится его заполнить. Он и сам уже не понимал, что делает, но через все потянулся навстречу к Тьярду. За тебя, Лейв!

На один короткий миг, на один удар сердца, золотая волна накрыла Бьерна, омыла его целиком, подарив ощущение невыразимой сладости, мощи, силы. Что-то сплелось в его груди, срослось, словно два ростка, обнимающие друг друга листьями и стеблями, что-то соединило его с Тьярдом, и на миг на мир пала тишина, полная и спокойная, голубая ширь неба. Бьерн глотнул ее полным ртом, чувствуя себя поистине живым, настоящим, сильным…

В следующий миг черной волной взметнулась дикость, и мир обрушился ему на голову, давя под собой, ломая, сминая. Бьерн закричал, не в силах больше держаться, упал на пол, приминая своим телом конвульсивно дергающуюся руку. Алые толчки боли раздирали его на части, и змея под кожей безжалостно вонзала в его душу свои ядовитые клыки.

Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как все это началось, но потом все медленно кончилось. Боль отступала, злая, яростная, жестокая, но отступала назад, хотя Бьерну казалось, что у него больше нет сил, чтобы бороться с ней. Он ощутил прохладное прикосновение воздуха к своей коже, покрытой крупными каплями пота, ощутил шершавые ковры под щекой и горечь во рту. Потом издали донесся тревожный голос Кирха, что звал его по имени.

— Бьерн! — словно из тумана выплыло слово, бросившись в уши, как удар сапога в лицо. Он дернулся, окончательно приходя в себя, и поморщился от рези в горле. — Бьерн, ты слышишь меня? Ответь, Бьерн!

— Я здесь, — с трудом вытолкнул он сквозь стиснутые зубы. Они выстукивали дробь во рту, мешая ему говорить, но Бьерн справился. — Я здесь, все хорошо.

— Полежи, Бьерн, — ладонь Кирха осторожно легла ему на плечо. — Тебе нужно отдохнуть.

С этим он был полностью согласен, а потому закрыл глаза, позволяя приступу окончательно отпустить его. Мышцы медленно расслаблялись, похожие на кисель, слабые, желеобразные. На миг ему показалось, что больше двигаться он никогда не сможет, что все кости в теле расплавились в какую-то противную жижу, и силы, чтобы вновь сделать их прочными, у него больше нет. Потом это ощущение прошло, оставив после себя лишь слабость. Единственным сильным местом в его теле сейчас была дикая рука, колючая и злая, полная жесткой воли, желающая уничтожать. Бьерн проклял ее, в который раз уже проклял, и медленно задышал, ощущая наслаждение от того, что ничего больше не болит.

— В этот раз было хуже? — тревожно спросил голос Кирха над ним.

— Да, — с трудом отозвался Бьерн.

— Хорошо! — голос Тьярда звенел от удовлетворения. — Хорошо! Я видел, как дернулись веки отца!

— Что? — Бьерн с трудом открыл глаза. Перед ними все плыло, и он видел лишь размытый силуэт Тьярда, вокруг которого ореолом дрожало, затухая, золотое сияние. Потом лицо царя Небо стало четче, и Бьерн разглядел его широкую улыбку.

— Веки Ингвара дрогнули, и мне это не почудилось, это не игра теней! — Тьярд улыбался во весь рот, как делал всегда, когда у него что-то хорошо получалось. — Да и внутри я чувствовал какой-то ответ. Пока еще слабый, но ответ! Это значит, мы все делаем правильно!

— Хорошо, — выдохнул Бьерн, вновь прикрывая глаза. Это было слабым утешением для него, но это было хоть что-то. Раньше никакой реакции царя не наблюдалось, и Бьерну казалось, что все их попытки, вся боль, которую он терпел, все было зря.

— Вот, попей! — Он ощутил, как Кирх подносит к его лицу какую-то склянку, и инстинктивно отдернулся.

Бьерн сразу же устыдился и выругал себя: сын Хранителя не стал бы подсовывать ему свою микстуру, он ведь видел, в каком Бьерн состоянии. Осторожно приподнявшись на руках, он сел и забрал из рук Кирха флягу с водой, пытаясь скрыть свое смущение. Кирх показался ему каким-то окаменевшим, он прятал глаза. Наверное думает, что это все из-за него. Дурак ты, Бьерн! Ему тоже тяжело, едва ли не так же, как и тебе! Имей сострадание!

Попить было хорошо, хотя горечь во рту прохладная вода так и не смыла. Бьерн отнял от губ флягу и вернул ее сыну Хранителя, постаравшись добавить в голос все возможное тепло, которое он только мог сейчас собрать:

— Спасибо тебе за все, что ты для меня делаешь! Это неоценимо.

— Пока я ничего не делаю, — поморщился Кирх. — Пока я только травлю тебя.

— Это не так, — покачал головой Бьерн и показал Кирху свою руку. — Ты почти вылечил меня. Осталось немного. Нам просто нужно идти до конца.

Лицо Кирха слегка разгладилось, в глазах промелькнула благодарность. Зато Тьярд нахмурился, глядя на Бьерна.

— Ты уверен, что выдержишь? В этот раз было очень сильно, сильнее, чем раньше.

— Зато в этот раз он почти очнулся, — Бьерн мотнул головой в сторону Ингвара. — А раз так, то нужно пытаться снова и снова. Мы делаем это не только для того, чтобы спасти мою жизнь. Мы делаем это для того, чтобы спасти весь народ вельдов. И я готов на все.

Несколько секунд Тьярд тяжело в упор смотрел на него, и Бьерн прямо встретил его взгляд. Он видел, что царю Небо тоже тяжело. Каждый наездник, который глубоко погружался в дар Иртана в груди, знал это чувство: измождение, когда все тело дрожало, переполненное энергией, а голова болела, как проклятущая, и казалось, что даже движение век причиняет невыносимую боль. А Тьярд сейчас погружался в дар так глубоко, как только мог, и это сказалось на нем. Он сильно похудел с тех пор, как они начали свои попытки разбудить Ингвара, лицо его потемнело, а глаза горели каким-то упрямым фанатичным огоньком. Он тоже шел до конца, и тоже платил за это.

— Хорошо, — резко кивнул Тьярд. — Скажи мне, когда будешь готов начать.

— Давай, — кивнул Бьерн, выпрямляясь и расправляя плечи.

Рука вновь ядовито запульсировала, тело было слабым, как у новорожденного котенка, и от одной мысли, что сейчас он вновь будет переживать то же самое, холодный пот выступил на лбу Бьерна. Однако он послал все свои страхи и нытье к бесам Бездны Мхаир, и протянул руку к следующей склянке, показавшейся ему подходящей. В сущности, разницы между ними лично для него не было: угадать, какая микстура причинит большую боль, он не мог, а потому полагался только на внутреннее чутье и Иртана, который направлял его руку.

За тебя, Лейв! — подумал Бьерн, стискивая дрожащую от ярости и боли, сопротивляющуюся дикую руку и поднося к губам новую склянку с микстурой. Я люблю тебя! И я сделаю все для того, чтобы ты остался жив!