Зато он очень любил свою маму. Жизнь и преступления еврейских гангстеров

Глава 5 Риск и опасности гангстерской жизни

Быть гангстером — нелегкая работа. Жизнь его полна риска и напряжения: за ним охотятся власти с целью обвинить в чем-нибудь и посадить в тюрьму, за ним охотятся конкуренты с целью убить. За всем этим следует очень короткая продолжительность жизни. Большинству еврейских гангстеров наверняка близки слова Лаки Лучано: «Должен же быть более легкий способ выжить».

Иногда попытки полиции поймать преступника были очень смешными и напоминали сцены из старых фильмов Кистоуна про полицию. Джейк «Могавк» Скуратовски был одним из ярчайших букмекеров Ньюарка. Ему все доверяли, так как он вел честную игру. Сам же Джейк говорил, что в бизнесе букмекер — единственная честная и живая персона. Он считал, что честность — это достояние букмекера, поскольку на ней строилась его репутация. Что бы ни случалось с Джейком — будь то арест или конфискация, — он немедленно откупался.

Второй своей любовью после жены Джейк называл игру в кости. Задолго до того, как он приобрел собственный клуб, его можно было застать за игрой на улице даже ночью. Когда закон наложил запрет на азартные игры, он перенес их в подвалы жилых домов и в свой собственный дом.

Одной холодной октябрьской лунной ночью 1938 года Джейк решил начать игру. Загвоздка была в представителях закона, но в конце концов было получено «добро» на вторник. Участники игры начали приезжать за день, и Джейк подумал, что начать игру в понедельник было бы вполне безопасно.

Той ночью совершал обход полицейский-новичок, которого Джейк не знал. В доме Джейка были такие известные люди, как Деймон Реньянеске, Биг Анн, Сид Ред, Тэнкс, Тутси Ролл, и еще около двадцати бандитов и игроков. Почему-то эта группа привлекла внимание новобранца, и он вызвал подкрепление.

Полицейские в участке оказались в затруднении, так как они не могли признать, что на игру дано «добро».

Неожиданно к дому Джейка подъехала полиция, и все игроки разбежались по дому в поисках укрытия. Гарри Левин спустился в подвал и прыгнул в бак с углем. Эйби Марковиц спрятался под кроватью в спальне Джейка. Сэм Голд забрался в гардероб и скрылся за одеждой. Джулс Стейн залез в бак с грязным бельем, но никак не мог закрыть крышку. Морри Маркс сел в ванну, разделся и включил воду. Полиция нашла их всех.

Сидни «Биг Ред»[10] Клейн, который весил больше 300 фунтов и выглядел, как будто был на девятом месяце беременности, побежал на второй этаж и через окно спальни перебрался на крышу.

Полицейский увидел открытое окно и высунулся в него. Он увидел Клейна, спокойно лежащего, как будто спящего.

«Какого хрена ты там делаешь?» — спросил полисмен.

Сид моментально взглянул на луну и затем повернул голову к полицейскому: «Чем я, по-твоему, занимаюсь, черт подери? Я принимаю хренову лунную ванну».

Полицейский, по-видимому, поверил ему, так как Ред был единственным в ту ночь, кого не занесли в протокол.

В большинстве же случаев отношения между полицией и бандитами нельзя было назвать забавными.

Мейер Лански состоял под наблюдением ФБР многие годы. Весной 1962 года 60-летний Мейер лечился после сердечного приступа. Его выписали из Трафальгарского госпиталя, что в Нью-Йорке, и он остановился в тихом отеле «Волни», где проводил большую часть своего времени в беседах с женой Тедди и друзьями, которые приходили навещать его. С помощью персонала отеля полицейские наставили в номер Лански «жучков» и прослушивали все разговоры.

В одной из записей Лански рассказывал, как ФБР достало его и его семью и друзей.

«Они начали приходить в мой дом, когда меня там не было: „Лански дома? Это ФБР“. Эти гады не приходили в шесть, шесть тридцать или девять утра. Они приходили в два часа дня или около того. У Тедди были проблемы с горничными, так как все они имели связи с ФБР.

Я решил, что лучше будет самому приглашать этих ублюдков, поэтому позвонил им сам».

Агенты приезжали к Лански и садились вместе с ним на террасе. Они заводили разговор про мораль, а Лански, в свою очередь, спрашивал у них, насколько они ее соблюдают.

«Они говорили, что у меня проблемы с моралью. Я спросил у них, неужели они хотят обсуждать это со мной. Я сказал им, что в этой сфере я не подкован, и я не знал, были ли они готовы вступить в подобную дискуссию. Я поинтересовался, не считают ли они себя, случаем, Сократами или подобными философами. Затем я повернулся к другому парню и спросил, что такое мораль. На что он мне ответил, что он не для того ко мне пришел, чтобы обсуждать эту тему. Поэтому я решил объяснить, что такое мораль. Я спросил у него, был ли он адвокатом, его ответ был отрицательным. Я спросил, знает ли он закон, и он сказал, что знает. Я напомнил ему, что он ходит и выспрашивает у людей о моих доходах. Это неприлично. „Вы ходите к людям, которые преданы мне, поэтому это даже не смешно. Затем, если вам не нравится ответ, вы говорите им, что я мошенник и что они знают меня только с хорошей стороны“.

И я спросил, с какой чертовой стороны они меня знают. Разве я вор? Безусловно, я был мошенником. Мои двери всегда были открыты, как в „Фонтенбло-отель“ (гостиница в Майами-Бич). Но в них я никогда не принимаю бедных невезучих работников. Ко мне приходили те люди, которые могли себе это позволить. Никто никого не заставлял приходить ко мне и играть. Ваши хреновы реформаторы пришли ко мне без спроса, поели и не заплатили за это ни гроша. Если мой бизнес — дерьмо, то какого хрена вы приходите и жрете у меня на халяву?!

Я сказал им: если они все знают, то чего пытаются добиться своими посещениями? Я пытался выяснить, чего они от меня хотят, и спросил, неужели они не могут оставить меня в покое и дать нормально пожить. Я не намерен голодать. А если вдруг и соберусь, то сообщу им, что собираюсь чем-то заняться, чтобы прокормить себя. Я сказал им, что не собираюсь заниматься чем-либо аморальным. Мне импонируют воры, но только в том случае, если обстоятельства вынуждают к этому. Но я был против аморальных воров.

Мне сообщили, что не желают все это слышать, а всего лишь хотят задать четыре вопроса.

Я сказал, что когда они увидят коммунистов на местном пляже, то пожалеют о затравленном Мейере Лански.

После дешифровки ФБР решило, что Лански нужно считать вооруженным и очень опасным».

Самым живучим, удачливым и наиболее известным борцом с бандитами времен сухого закона был Томас Э. Дьюи, специальный окружной прокурор Нью-Йорка в 1930-е годы. Дьюи приехал из Овоссо, Мичиган, где родился в 1902 году. Его предки иммигрировали в Америку в 1634 году. Дедушка Тома, яростный борец за отмену рабства и запрет продажи спиртного, переехал в Мичиган еще до Гражданской войны. Он купил «Овоссо таймс» и использовал ее для проведения кампании по борьбе с мировым злом. Отец Дьюи продолжил традиции деда, когда газета перешла в его руки и он стал главным редактором.

Дьюи рос примерным ребенком, никогда не опаздывал в школу и не пропускал занятий в течение всех двенадцати лет обучения. Он оставался вежливым, надежным и совестливым человеком на протяжении всей жизни. После того как Дьюи закончил Мичиганский университет, он поступил в юридическую школу Колумбийского университета, а завершив обучение, остался в Нью-Йорке работать на Уолл-стрит.

Дьюи всегда выглядел моложе своих лет из-за невысокого роста, средней комплекции и круглого мальчишеского лица. Чтобы выглядеть взрослее, Дьюи отрастил усы, которые позже стали его фирменным знаком. По словам сослуживцев, Дьюи никогда не был любителем отдохнуть, всегда был серьезным и не шутил. Он был человеком дела.

Верный семейным традициям, Дьюи был республиканцем и активно участвовал в политике партии. С другими членами Клуба молодых республиканцев он работал наблюдателем на местных выборах в 1928 году. Этот опыт оказал огромное влияние на его будущую деятельность.

Он видел «гангстеров с пистолетами, выглядывающими из-под одежды», приносящих в пункты голосования незарегистрированные бюллетени и кидающих их в ящики для голосования, пока полиция смотрела в другую сторону. Некоторых его друзей, которые протестовали против такого «голосования», избивали. С тех пор Дьюи решил бороться против организованной преступности. Пользуясь связями, Дьюи получил пост помощника окружного прокурора по Южному округу Нью-Йорка в 1931 году. В подчинении Дьюи было шестьдесят адвокатов, многие — гораздо старше его.

Однако у Дьюи были и другие планы. Он положил глаз на высшие политические эшелоны и рассматривал свою борьбу с преступностью в коррумпированном демократическом Нью-Йорке как пропуск наверх.

Позднее он наживет состояние на своей репутации борца с бандами, для того чтобы стать губернатором Нью-Йорка и кандидатом в президенты от партии республиканцев в 1944 и 1948 годах.

Первой жертвой Дьюи был Ирвинг Уэкслер, также известный как Уэйкси Гордон. Том решил прижать его тем же способом, каким когда-то правительство прижало Аль Капоне, — за неуплату налогов.

У Гордона было много врагов, среди них и Мейер Лански. Вражда между Гордоном и Лански началась в 1927 году, когда Мейер Лански и Багси Сигел ограбили четыре грузовика с виски, предназначенных для мафиози Джо Массерии. Они не знали, что Массерия пообещал груз Уэйкси Гордону.

Лански, Сигел и их банда убрали конвой, застрелив троих и ранив четверых. Один из раненых водителей грузовиков позже опознал Лански и доложил об этом Гордону. Уэйкси был взбешен. С тех пор Гордон и Лански враждовали в открытую, обвиняя друг друга в мошенничестве и лжи. Однажды они сцепились, и Лаки Лучано пришлось самолично их разводить.

Об этих разборках между двумя гангстерами знали многие, и в Нью-Йорке называли это «войной евреев». Лаки Лучано решил покончить с враждой, потому что она мешала бизнесу. Симпатизируя Лански, Лучано вместе с ним придумал план, согласно которому вместо них с Гордоном разобралось бы правительство.

Лучано и Лански знали, что Дьюи изучал доходы Гордона, и они решили ему помочь. Начиная с 1931 года они через брата Мейера, Джейка, тоже члена банды Лански, поставляли секретную информацию о контрабандных операциях Гордона в филадельфийский офис внутреннего контроля за доходами. Дьюи использовал эту информацию, чтобы уличить Гордона и предъявить ему обвинение.

Уэйкси занимал десятикомнатные апартаменты с четырьмя ванными на Уэст-Энд-авеню и платил за них 6000 долларов в год. В апартаментах был бар стоимостью 3600 долларов, библиотека стоимостью 3800 долларов — ни одна из книг никогда не была открыта. Пять слуг смотрели за апартаментами, всегда ждали Гордона, его жену и троих детей. У Гордона также была летняя резиденция на Брэдли-Бич, Нью-Джерси, а его сын учился в частной военной школе на юге страны.

Гордон разъезжал на трех шикарных машинах, одежду предпочитал дорогую и модную. Носки, которые он покупал дюжинами, стоили десять долларов пара. Его костюмы стоили 225 долларов каждый, а портной, который шил их, работал на Аль Капоне. Также Уэйкси любил шикарную мебель и скупал ее. Он отдал 2300 долларов за шкаф, сделанный на заказ дизайнером интерьера.

Уэйкси задекларировал чистый годовой доход в размере 8125 долларов.

В апреле 1933 года Уэйкси предъявили обвинения в четырех штатах за неуплату налогов. Он пытался избежать ареста, спрятавшись в своем маленьком домике на Белом озере в горах Кэтскилл, но агенты казначейства нашли коттедж и нанесли Гордону ранний визит, пока он и его два телохранителя спали.

«Это абсурд, — говорил разбуженный Уэйкси, — я не Гордон, я Уильям Палински. Я занимаюсь табачным бизнесом».

«Ладно тебе, Уэйкси, — заявил уставший от протестов Гордона агент, — если уж ты притворяешься Палински, то снял бы для приличия свои шелковые кальсоны, на которых вышиты инициалы И.У. — Ирвинг Уэкслер».

На суде по делу Уэйкси Дьюи рассказал, что в 1930 году Гордон заработал 1 427 531 доллар, а уплатил в казну США всего лишь 10 долларов 76 центов налога.

Адвокат Гордона защищал своего клиента, говоря, что Уэйкси преследовал лишь одну цель — обеспечить свою семью и что у него всего лишь два греха: любовь к красивому жилью для своей семьи и любовь к красивым шмоткам.

У суда ушло всего сорок пять минут, чтобы признать Уэйкси виновным в неуплате налогов. Ему присудили десять лет и штраф в размере 80 000 долларов.

Когда Уэйкси вышел в 1940 году на свободу — досрочно, за хорошее поведение, — он был полным банкротом. Вся его собственность либо была конфискована, либо пропала. К моменту освобождения Уэйкси задолжал правительству 1 603 427 долларов налогов плюс 40 000 долларов пени. Он согласился выплачивать эту сумму по 6 долларов в неделю. Таким образом, чтобы выплатить всю сумму, Уэйкси бы понадобилось 273 903 недели, что составляет 6267 лет.

Улыбаясь репортерам, ждавшим его у ворот тюрьмы, он сказал, что чувствует себя абсолютно новым человеком. «Уэйкси Гордон мертв, — сказал он, — теперь есть Ирвинг Уэкслер, продавец».

И он действительно стал продавцом, правда на черном рынке во время Второй мировой войны. В 1942 году он был пойман при доставке 10 000 фунтов сахара в самогонный цех, за что опять угодил в тюрьму.

Выйдя из тюрьмы несколькими годами позже, он снова стал торговать, на этот раз наркотиками. В 1951 году его поймали, когда он пытался продать федеральному информатору упаковку героина за 3600 долларов.

Во время ареста Уэйкси начал просить застрелить его: «Убейте меня, только не сажайте опять в тюрьму. Отпустите меня, я побегу, и вы меня застрелите».

Один из старых сотрудников гангстера вынул из кармана 2500 долларов, снял с себя два кольца с бриллиантами, дал их офицеру и попросил отпустить Уэйкси, но просьбы были тщетны, и Гордона увели.

В возрасте шестидесяти трех лет Гордона поместили на двадцать пять лет в Алькатрас. Это было жестоким наказанием. Алькатрас был местом заключения особо опасных преступников, Гордон же ни для кого не представлял угрозы.

Впрочем, это не имело никакого значения: он умер шесть месяцев спустя в 1965 году от сердечного приступа.

За неуплату налогов также попался Джозеф «Док» Стэчер, правая рука Дылды Цвиллмана. Стэчер родился в Польше в 1902 году и приехал в Ньюарк в возрасте десяти лет. Его досье состоит из поджога, грабежей, мошенничества, контрабанды, убийств.

Во время сухого закона Стэчер помогал Цвиллману в контрабанде и игорном бизнесе. Он работал с такими людьми, как Мейер Лански, Багси Сигел, и другими еврейскими гангстерами. Позднее Лански выбрал Стэчера, чтобы тот возглавил строительство «Сэндз-отеля» в Лас-Вегасе и представлял там интересы банды. Стэчер также спонсировал кубинского диктатора Фульхенсио Батисту, который разрешил Лански и его компаньонам строить и управлять казино на острове.

Несмотря на то что обвинения в адрес Стэчера сыпались градом, уличить его смогли лишь в 1963 году. Стэчер пришел к соглашению с Интерполом, и его выслали, вместо того чтобы посадить в тюрьму.

Стэчер так никогда и не получил гражданства, но в Польшу или Россию ехать отказался. К тому же закон запрещал депортацию в коммунистические страны, поэтому Стэчеру как еврею посоветовали уехать в Израиль, что он и сделал в 1965 году. Если правительство думало, что Док будет страдать в ссылке, то оно очень ошибалось.

Док снял апартаменты в отеле «Шератон» на побережье около Тель-Авива и наслаждался отдыхом. Ежедневно его обслуживала машина с личным шофером. В семьдесят лет он завел себе двадцатитрехлетнюю подружку, которая училась в Университете права в Тель-Авиве.

Док наслаждался жизнью в Израиле, а израильтяне находили его смешным и благородным. Его щедрость привлекла внимание Агудат Исраэль, ультраортодоксальной политической партии. Один из ее раввинов, Менахем Поруш, уговорил Стэчера вложить 100 000 долларов в строительство домов для строго ортодоксальных еврейских пар. Однако вместо того чтобы истратить деньги на эти цели, Поруш построил кошерный отель в Иерусалиме.

Стэчер из-за этого поссорился с Порушем, и дело дошло до суда. Стэчер говорил, что вкладывал деньги в благотворительность. Мало того что ему не вернули деньги, он еще и не получал никаких дивидендов от своего вложения.

Сложилась довольно-таки смешная ситуация: знаменитый американский гангстер был ограблен раввином.

Во время судебного разбирательства адвокат Стэчера называл раввина мошенником, а адвокат Поруша называл Стэчера преступником.

Стэчер выиграл-таки дело, и Поруш был вынужден вернуть деньги. Как только Док покинул зал суда, к нему подошел репортер и спросил, как он себя чувствует. На что Стэчер ответил: «Меня ограбил раввин, подумать только, раввин…»

Находящийся поблизости другой репортер сказал, что этот раввин, наверное, еще больший аферист, чем Стэчер.

На какое-то время Израиль стал пристанищем для старых гангстеров. Друг Стэчера, Мейер Лански, тоже отправился в Израиль, прячась от правосудия США. В 1970 году он захотел стать израильским гражданином. После долгого разбирательства просьба Лански была отвергнута, и в 1972 году его выслали из страны.

Процесс Лански породил много дебатов в Израиле. Премьер-министру Голде Меир сказали, что Лански был негласным лидером мафии, поэтому, если бы он остался, Израиль стал бы пристанищем бандитов. Голда ничего не знала о Лански и не много знала об американской преступности, но она была наслышана о мафии. Вот это-то и сыграло решающую роль в судьбе Лански в Израиле.

По словам Йозефа Бурга, тогдашнего министра внутренних дел, Голда была напугана.

«Доктор Бург! Мафия? — спросила она. — Никакой мафии в Израиле!»

Голда выросла в Штатах и очень прислушивалась к американскому общественному мнению, особенно еврейскому. Она знала, что если Израиль даст пристанище криминальному боссу, то это может повлечь за собой материальные трудности при сборе средств для Израиля среди американских евреев.

Так или иначе, слово «мафия» ее очень пугало.

Голду Меир также беспокоило, что, если бы Лански остался в Израиле, администрация Никсона, которая требовала экстрадиции Лански, могла отказаться от поставок истребителей-бомбардировщиков, нужных Израилю, чтобы нейтрализовать новое советское вооружение, поставляемое на египетские позиции на Суэце.

В сентябре 1971 года Йозеф Бург принял решение на основании досье ФБР, документов Департамента юстиции, слушаний комиссии Кефовера и книг по организованной преступности. Этой информации было недостаточно для того, чтобы приговорить Лански. Несмотря на более чем пятидесятилетнюю связь с организованной преступностью, Лански отсидел в тюрьме всего три месяца: в 1952 году в Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк, он признал себя виновным в причастности к игорному бизнесу. Внимательно изучив материалы, Бург пришел к выводу, что Лански — человек с криминальным прошлым, представляющий угрозу общественному, порядку. Поэтому он отклонил прошение Лански о предоставлении израильского гражданства и отдал приказ о его экстрадиции.

После операции на сердце в 1973 году Лански предстал перед судом в Майами по обвинению в уклонении от уплаты налогов. Его оправдали. Дважды после этого правительство выдвигало против него обвинения, но осудить Лански не удалось. В ноябре 1976 года Департамент юстиции оставил попытки упрятать его за решетку.

В Израиле Лански подружился с журналистом Ури Даном. Эта дружба продлилась несколько лет, и Лански много рассказал Дану о своем прошлом. Тайком от Лански Дан собирал материал для книги о нем. После ее публикации Лански почувствовал себя преданным, что лишь усилило его недоверие к писателям и журналистам. Когда его спрашивали, как он относится к действиям Дана, Лански в упор смотрел на интервьюера и без тени улыбки говорил: «Некоторые готовы на все ради денег».

Во время пребывания Лански в Израиле некий преступник по имени Илан решил похитить его и потребовать выкуп. План не был приведен в исполнение из-за таинственного исчезновения Илана. Позднее в северной части Израиля было обнаружено его тело, разрубленное на куски и упакованное в свертки. Убийцу так и не поймали.

Тюремное заключение могло быть страшным испытанием для человека, привыкшего к свободе и нравам улицы. Тем не менее если у тебя были связи, то твое времяпрепровождение могло стать комфортным и безопасным, как в случае с Максом «Падди» Хинксом, здоровенным вымогателем в банде Дылды Цвиллмана.

«Во время моих отсидок в тюрьмах деньги играли огромную роль, — вспоминал Падди. — Все, что для меня делалось, делалось благодаря связям Дылды, за что ему огромное спасибо. Я любил его до конца его дней».

В 1939 году Падди посадили в слабо охраняемую тюрьму в Луисбурге, Нью-Джерси.

По словам Падди, в Дуйсбурге они спокойно могли играть: «Однажды, когда меня хотел уличить суперинтендант, я сказал ему, что мы играем на сигареты. И я стоял перед ним, без преувеличений, с карманами, полными денег.

У меня была отдельная комната над бараками, и еда лучшая. Еще был один человек, Плейбой Фигер, который приводил мне девочек.

Также я мог ходить в город, где покупал виски и угощал им всех. А на следующий день они про меня говорили, что этот вшивый еврей опять делает, что хочет.

Охранникам было практически все равно, что происходит. Частично они знали о моих связях, поэтому меня не беспокоили.

Меня арестовывали около пятидесяти раз, но отмотал я только два срока».

Иногда бывало и так: чем известней гангстер, тем жестче наказание. Джеку Гацику, которого отправили в 1932 году в тюрьму за неуплату налогов, приходилось там несладко. Джек чувствовал, что с ним обращаются нелучшим образом из-за его славы. Правда или нет, но он постоянно подавал прошения о переводе из тюрьмы Дуйсбурга в Алькатрас в Калифорнии. Он хотел в Алькатрас, потому что Аль Капоне, его товарищ и босс, находился там.

В июне 1934 года, проведя два года в тюрьме, Джек написал Сэнфорду Бейтсу, директору федеральных тюрем, прося об освобождении.

«Как вы знаете (или не знаете), — писал Гацик, — я получил неплохой жизненный опыт, отсидев под вашей охраной. Я пришел в колонию Ливенворс, штат Канзас, с дурной репутацией, о поддержании которой позаботились газеты, называя меня гангстером и бандитом, но, смею вас заверить, что это не больше чем выдумки мерзких репортеров. Со мной обращаются не так, как со всеми остальными. Мне дали это понять своими действиями ваши сотрудники».

Гацик жаловался, что и в Ливенворсе, и в Луисбурге за ним постоянно следили, его почту тщательно проверяли и вообще относились к нему с подозрением.

Из всего этого Гацик сделал вывод, что Бейтс считает его очень плохим человеком, несмотря на то что в его досье нет ни одного замечания.

Гацик жаловался также на плохое здоровье и самочувствие, которое, по его догадкам, вполне могло быть следствием не очень хорошего питания.

Запрос Гацика был отклонен. Но это не помешало его друзьям буквально завалить комиссию по досрочному освобождению письмами с просьбой выпустить их друга. Как правило, они мотивировали свои просьбы семейными обстоятельствами.

Родители Джека, Макс и Фанни, переехали в Лос-Анджелес в конце 20-х годов, чтобы быть с их другими детьми. Мать Джека умерла там в 1931 году от сердечного приступа. Когда Джека отправили в тюрьму, старший Гацик писал в комиссию по досрочному освобождению и попросил сделать то же всех приятелей Джека.

«Я прошу вас пожалеть старого больного человека, — писал Макс, — мне 84 года. Здоровье и зрение меня подводят. Я уже подхожу к концу своей жизни, и мне бы хотелось увидеть сына перед тем, как со мной что-нибудь произойдет. Джек был добр ко всем, особенно к своим больным родителям. Его мать умерла, узнав, что ее сын пойдет в тюрьму. У нее от таких вестей приключился сердечный приступ».

Отец Гацика объяснял, что его сын поддерживал стариков и снабжал их всем необходимым в течение многих лет. «Сейчас я держу для него свободную квартиру, чтобы жить вместе в одном доме», — писал он и обещал комиссии, что Джек исправится, если его освободят.

«Ваша честь, — писал Макс, — я обращаюсь к вам вот уже второй раз и готов писать вам еще не однажды. Пожалейте больного, почти слепого человека. Пожалуйста, не выбрасывайте это письмо в мусорную корзину, а помогите мне вернуть домой моего сына, мою опору».

Друзья Макса также пытались разжалобить комиссию своими письмами. Доктор Герман Ландо, друг семьи, лечивший старшего Гацика, тоже обращался в комиссию. «Всю свою жизнь я знаю Джека и его семью. Он всегда был хорошим мужем, отцом и просто замечательным сыном. Он никогда ни в чем не отказывал своей семье, всегда приходил им на помощь».

Доктор просил освободить Джека ради его отца, которому вот-вот исполнится восемьдесят четыре года и который быстро теряет как здоровье, так и зрение. Также он написал, что может поручиться за Джека в любой момент.

Раввин М. Коэн из общины «Сыны Иакова» — синагоги, которую посещал Джек, тоже обращался с просьбой освободить Джека ради его отца. Раввин написал, что отец Джека пообещал ему, что, если его сын выйдет из тюрьмы, он никогда не вернется к прошлому, а будет жить с отцом.

Еще один житель Лос-Анджелеса, Майк Лиман, писал, что он вырос вместе с Джеком и они были друзьями. Он убеждал комиссию, что Джек был достойным человеком и заслуживал освобождения. Лиман верил, что Джек способен исправиться. Более того, Лиман дал гарантию, что если Гацика освободят, то он возьмет его в свой бизнес и Джек никогда не нарушит закон.

Один из друзей Джека из Янгстауна, Огайо, попробовал другой подход: «Когда я думаю о новом курсе нашего президента Ф. Рузвельта, я вспоминаю Джека», — писал Фред Колер в октябре 1933 года. Затем он хвалил Джека как человека очень преданного своей семье, дому, детям.

Колер верил, что, если бы Джеку дали еще один шанс, он бы доказал, что заслуживает досрочного освобождения.

Первая петиция Джека была отклонена по причине того, что он представляет угрозу для общества и является опасным преступником, который вернется на прежнее поприще, как только выйдет на свободу.

Предположения комиссии по досрочному освобождению были оправданны. Джека освободили из тюрьмы в декабре 1935 года после того, как он отсидел три года из положенных четырех. Джек немедленно вернулся к своей прежней деятельности, но никогда больше не попадал в тюрьму.

Гацик умер от сердечного приступа в возрасте шестидесяти девяти лет в 1956 году во время обеда. Друзья устроили ему роскошные похороны. Только бронзовый гроб стоил 5000 долларов. Один гангстер, который присутствовал на похоронах, заметил, что за те же деньги они могли похоронить его в «кадиллаке».

Как и Уэйкси Гордон, Джейкоб «Гурра» Шапиро, закадычный друг Лепке Бухалтера в течение многих лет, умер в тюрьме. Шапиро родился в России в 1885 году и переехал в Штаты, когда ему было двенадцать. Будучи одним из девяти детей, Джейкоб бросил школу в раннем возрасте и так и не научился правильно читать и писать. Это было одной из причин выбора им профессии вора и вымогателя.

Кличка Джейкоба (Гурра) произошла от его трудностей с английским языком. Когда он злился на кого-то, кричал: «Gurrah here»[11] — «Убирайтесь отсюда!» Джейкоб обычно сопровождал это восклицание кулаком или пинком. Для его приятелей и для полиции он был «Гурра Джейк».

Джейкоб был уродом: пять футов ростом, вес двести фунтов, сплющенный нос, толстые губы и толстые пальцы, коричневые вьющиеся волосы и большие глаза.

У него был дурной характер. Ему еще не исполнилось восемнадцати, когда он стал вором и хулиганом. Будучи подростком, Джейк встретил Лепке в Нижнем Ист-Сайде, они вместе занимались грабежами. Вместо того чтобы соперничать, они решили объединить свои силы. Лепке понял, что может использовать силу Джейка, а Джейк сообразил, что ему не помешают мозги Лепке. Этот дуэт прославился как «Л и Г», или просто «ребята».

Оба начинали с работы на главаря нью-йоркского преступного мира Арнольда Ротстейна. Поначалу других занятий у них не было, но ситуация изменилась во время забастовки в швейном центре Нью-Йорка в 1926 году. Обе противоборствующие стороны использовали гангстеров для выяснения отношений. Ротстейн отправил своих людей, и среди них Лепке и Гурру, на помощь профсоюзам. Когда забастовка закончилась, Лепке и Гурра взяли профсоюзы под свой контроль. После 1926 года Лепке и Гурра работали не на Ротстейна, а вместе с ним.

Как только ребята получили контроль над профсоюзами, они стали брать взятки и требовать дань с членов профсоюзов. В то же время они выколачивали крупные суммы из владельцев швейных предприятий, желавших избежать забастовок.

С 1915 по 1933 год Гурру арестовывали пятнадцать раз по обвинению в краже со взломом, нападении, похищении людей, незаконном ношении оружия, воровстве и нарушении федерального закона об антимонопольной политике. Он отбыл пять недолгих сроков заключения. И хотя по слухам в преступном мире и согласно информации полиции он был замешан в убийствах, в частности в убийстве Джейкоба Оргена по кличке Малыш Оги, для обвинительного приговора никогда не хватало доказательств.

Гурра был просто счастлив, когда ему удавалось применить силу. Он считал, что удар в челюсть лучше резкого слова, а пуля или бутылка кислоты интереснее, чем драка.

В 1936 году федеральное правительство осудило Гурру и Лепке за нарушение закона об антимонопольной политике. Оба были приговорены к двухлетнему тюремному заключению, но были отпущены под залог. Окружной судья Мартин Т. Мэнтин отменил приговор Бухалтеру, но не Шапиро. Ходили слухи, что судью Мэнтина подкупили, но доказательств не нашлось.

Гурра исчез сразу же после того, как был отпущен на поруки. Полиция штата Нью-Йорк и федеральное правительство разыскивали его везде, включая Польшу и Палестину, но он сам сдался ФБР после того, как скрывался около года.

В 1938 году Шапиро привлекли к суду, вынесли обвинительный приговор за рэкет и приговорили к пожизненному заключению. Он умер в тюрьме в возрасте пятидесяти лет в 1947 году. За несколько месяцев до смерти Гурра с горечью сказал другим заключенным, что напрасно пошел на поводу у Лучано, Лански и Лепке. Сделай он все по-своему, применяя насилие, по его словам, он был бы на свободе.

У Лепке Бухалтера начались серьезные проблемы после того, как судья Мэнтин его отпустил. Специальный окружной прокурор Дьюи, уже осудивший Уэйкси Гордона за уклонение от уплаты налогов, а Лаки Лучано — за организацию проституции, начал охоту за Лепке с удвоенной энергией. Дьюи считал, что арест Лепке нанесет смертельный удар организованной преступности Нью-Йорка и обеспечит ему самому победу на губернаторских выборах. Он устраивал налеты на контору профсоюза и компании и конфисковывал их документацию. Он прослушивал телефоны и вызывал в суд сотни свидетелей. Всех, кто так или иначе был связан с Лепке, приглашали в суд, допрашивали, угрожали тюрьмой и оказывали гигантское давление, чтобы заставить говорить.

Жизнь Лепке превратилась в кошмар. За его конторой постоянно следили, телефоны прослушивались, а полиция следовала за ним повсюду. Ему приходилось встречаться со своими подручными в подъездах и гостиничных фойе, на станциях метро и в туалетах ресторанов.

«Я удираю от легавых… От них легче всего оторваться в метро», — объяснял он Полу Бергеру, одному из профсоюзных деятелей.

В дополнение к его неприятностям, федеральное правительство начало расследование его причастности к контрабанде наркотиков.

Отчаявшись выпутаться, в 1937 году Лепке пустился в бега. «Здесь становится слишком жарко, — говорил он Бергеру. — Придется сматываться. Будь осторожен».

На его арест был выдан ордер, но ему удавалось два года скрываться от преследователей. Альберт Анастазия, один из знаменитых мафиози, и Эйб Релес прятали Бухалтера в потайной квартире над дешевым танцевальным клубом в Бруклине под названием «Восточный дворец». Пока власти прочесывали все Соединенные Штаты в поисках Бухалтера, он находился буквально у них под носом. В то время Лепке пытался защититься от информаторов, заставляя Эйба Релеса, Гарри Стросса, Багси Голдстейна и других членов мафии убивать всех, кто мог бы его выдать. Бруклин превратился в бойню.

По мере того как распространялся террор, росло и давление властей. В поисках Лепке полиция допросила практически всех членов преступного мира. Специальное федеральное жюри в Ньюарке вызвало в суд Дылду Цвиллмана, чтобы спросить, не знает ли он, где скрывается Лепке.

«Я давно знаю Лепке, — признался Цвиллман, — но не видел его уже три-четыре года. Насколько мне известно, он симпатичный парень и очень честный». Цвиллман получил шесть месяцев тюремного заключения за отказ отвечать на вопросы жюри.

Багси Сигела спросили, не встречался ли он с Лепке. Сигел ответил, что не помнит. Судья Джон Нокс объявил, что «провал в памяти» Сигела возмутителен и оскорбителен для суда, и отправил его в тюрьму для восстановления памяти.

Отчаявшись найти Лепке, федеральное правительство и штат Нью-Йорк объявили награду в 50 000 долларов за его поимку и разместили его фотографии на листовках, киноэкранах и в газетах. Так, как его, не разыскивали ни одного человека в стране, а возможно, и в мире.

Последний из циркуляров по его розыску, составленный полицией Нью-Йорка, содержал следующее описание Лепке: «Взгляд пронзительный, бегающий; нос большой, несколько приплюснутый у ноздрей; уши крупные, плотно прижаты к голове; рот большой, с ямочкой слева; правша; страдает болезнью почек. Часто посещает соревнования по бейсболу».

Преступный мир Нью-Йорка пришел в волнение, запуганный угрозами Дьюи, с одной стороны, и Бухалтера — с другой. Так больше продолжаться не могло. Охота на Лепке рушила их бизнес. Для мафиози стало очевидно — чтобы сохранить свои дела в целости, нужно, чтобы Лепке сдался.

По словам Лаки Лучано, он, Томас Луччезе по кличке Три Пальца и другие обсудили все это в тюрьме Даннемора. По скромному утверждению Лучано, решение нашел он.

Идея заключалась в том, чтобы для Лепке дело выглядело так, будто с Эдгаром Гувером достигнуто соглашение. Если он сдается ФБР и принимает обвинение в контрабанде наркотиков, то получает гарантию Гувера, что его не передадут Дьюи, а к тому времени, как закончится федеральное расследование, дело Дьюи уже уйдет в архив.

«Я знал, что Лепке до смерти боялся Тома Дьюи, особенно после того, что он сделал со мной, — говорил Лучано. — Конечно, ни о чем мы с Гувером не договаривались, но для Лепке все должно было выглядеть, как будто договорились».

Сам ли Лучано изобрел этот план или нет, но он удался. Мейер Лански послал Мо Воленски, доверенное лицо и друга Лепке, сказать Бухалтеру, что с Эдгаром Гувером заключено соглашение. Гувер обещает не выдавать Лепке Дьюи, сказал Воленски. Как только Лепке окажется в тюрьме, шум сразу утихнет, и все будет по-прежнему. Отсидев «недолгий» срок в десять-двенадцать лет, он снова будет на свободе.

Лепке сомневался. Он сказал Эйбу Релесу: «Эти мерзавцы больше волнуются за свои дела, чем за мою шкуру».

Он был прав, но понимал, что, если он не согласится, его приятели возьмут все в свои руки, так же как случилось с Голландцем Шульцем. Бизнес есть бизнес.

Бухалтер согласился.

Пятого августа 1939 года Уолтеру Уинчеллу, знаменитому журналисту и впоследствии диктору телевидения, поступил анонимный звонок. Ему сообщили, что Лепке «хочет сдаться», но боится, что его пристрелят до того, как он это сделает.

Уинчелл был близким другом Эдгара Гувера. Они часто сидели за одним столиком в нью-йоркском клубе «Сторк» и много помогали друг другу. Гувер незаконно снабжал Уинчелла секретной информацией о жизни известных людей из своих многочисленных досье. В обмен на это Уинчелл всегда был готов служить Гуверу.

Уинчелл связался с Гувером, и тот уверил его, что Лепке не расстреляют, а только арестуют. В новостях Уинчелл сообщил об обещании Гувера поместить Лепке в федеральную тюрьму.

Вечером 29 августа 1939 года Лепке вышел из своего убежища на Фостер-авеню в Бруклине и сел в ожидавшую его машину. За рулем был Альберт Анастазия. Он повел машину через мост на Манхэттен. В заранее условленном месте он остановился. Бухалтер вышел и приблизился к стоявшей неподалеку машине, где сидели двое. Дверь открылась, и Лепке оказался внутри.

«Мистер Гувер, — сказал Уолтер Уинчелл, который вел машину, — это Лепке».

«Здравствуйте», — сказал Гувер, сидевший сзади.

«Рад познакомиться, — произнес Лепке. — Едемте».

Окруженный эскортом машин с агентами ФБР, автомобиль, управляемый Уинчеллом, доставил Лепке прямо в тюрьму.

С того момента, как он сел в машину, Лепке почувствовал, что его надули. Никакой сделки не было. Но было уже поздно.

Суд над Лепке по делу о наркотиках состоялся в декабре 1939 года. Лепке вместе с несколькими другими обвиняемыми был осужден за незаконный ввоз, хранение, перевозку и распространение наркотиков. В январе 1940 года Бухалтер получил срок общей продолжительностью в 192 года. Но поскольку большая часть сроков вступала в силу одновременно, ему полагалось отсидеть четырнадцать лет.

Ужас, который внушал Бухалтер, стал отчетливо виден на суде. Одним из свидетелей против Лепке был заключенный средних лет по имени Соломон Штейн, во время суда отбывавший семилетний срок за воровство. Штейн участвовал в контрабанде наркотиков и опознал Бухалтера как своего босса.

Судья попросил Штейна указать на Бухалтера, положив руку ему на плечо. Штейн сделал несколько шагов в сторону Бухалтера, затем остановился. Бухалтер холодно смотрел на него. Штейн побледнел и задрожал. По-русски через переводчика Штейн сказал, что боится и ближе не подойдет. Он спросил судью, нельзя ли ему указать на Бухалтера со своего места. Видя испуг Штейна, судья согласился. Тогда тот пальцем указал на Лепке.

После вынесения приговора Бухалтера какое-то время держали в Нью-Йорке, в федеральной тюрьме в ожидании решения по его делу в суде штата Нью-Йорк. Адвокат Бухалтера подал прошение об отсрочке судебного постановления штата, но получил отказ апелляционного суда. Последующие обращения в вышестоящие судебные органы также не принесли результатов. Затем Бухалтера передали Томасу Дьюи для судебного разбирательства.

В апреле 1940 года он был признан виновным в вымогательстве и рэкете и приговорен к наказанию от тридцати лет лишения свободы до пожизненного заключения. Оно должно было вступить в силу после того, как он отбудет срок, назначенный федеральным судом.

Во время посадки в поезд, который должен был доставить Бухалтера в тюрьму, он побеседовал с журналистами. «Может, я и совершил сотню ошибок, но моя совесть чиста, — сказал он. — Я не сделал и миллионной доли того, в чем меня обвинили. Этим политикам нужна была тема для разговоров, вот они и выбрали меня. Дьюи метит в президенты, поэтому на меня и набросился. Почему никто не хочет устроить расследование этим политикам? Почему никто не копает под Дьюи?»

По прибытии в Ливенворт Лепке не прекращал возмущаться. «И это они называют правосудием, — говорил он. — Меня же надули. Когда я сдался, чего только мне не обещали. Говорили, что я отличный парень, что правильно сделал, что глазом не успею моргнуть, как все это дело забудется. Да, это самое грандиозное надувательство в моей жизни».

Когда его спросили о бруклинской мафии, Лепке ответил: «Да я не был в Браунсвилле уже двенадцать лет. Мне страшно ходить по тамошним улицам. Это же просто сумасшествие».

Двадцатого июня 1940 года Лепке написал Джеймсу Беннету, начальнику федеральной тюрьмы, жалобу на дурное обращение. По «соображениям безопасности» Лепке поместили в одиночную камеру, а его передвижения были крайне ограничены. Он не мог переносить одиночество.

«Позвольте мне рассказать о моем тяжелом положении, — писал Лепке, — и просить Вас рассмотреть мое обращение. Я не стану сообщать все подробности моего дела, так как понимаю, Ваша честь, что Вы знаете их не хуже меня. Итак, мне предписано отбыть наказание сроком в четырнадцать лет в федеральной тюрьме. Мое поведение в Нью-Йорке в ожидании суда и все время до того момента, как я был отправлен сюда, говорит само за себя. С тех пор как я здесь, я выполняю все правила и предписания. После истечения карантинного срока меня направили на работы, а затем, через несколько недель, по неизвестной причине снова водворили в камеру. Меня держат здесь сутками без прогулок.

Мистер Беннет, я прошу только об изменении такого порядка вещей и о возврате на работы, не важно какие, и прошу позволить мне доказать Вам и другим чиновникам, что я заслуживаю такого снисхождения.

Я торжественно обещаю, что не обману Вашего доверия. С надеждой на рассмотрение этого письма и в ожидании ответа. С уважением, Луи Бухалтер».

Но власти еще не закончили свои дела с Лепке. Двадцать восьмого мая 1940 года Большое жюри округа Кингс, штат Нью-Йорк, выдвинуло против Лепке обвинение в убийстве первой степени, утверждая, что он с несколькими соучастниками застрелили некого Джозефа Розена из револьверов 13 сентября 1936 года в округе Кингс.

Розен был владельцем небольшой компании, занимавшейся грузовыми перевозками. Он лишился бизнеса, отказавшись вступить в союз транспортных работников Лепке. Он считал, что Лепке виноват в том, что он потерял работу, а его семья бедствует, и угрожал, что обратится к властям, если Лепке не окажет ему помощи.

Первого декабря 1941 года Бухалтера признали виновным и приговорили к казни на электрическом стуле.

Во время вынесения приговора Бухалтер так писал о себе: «Мне сорок четыре года. Я родился в Нью-Йорке, проживаю в доме 427 на Западной улице. На пенсии. Женат. Умею читать и писать. Окончил государственную школу. Иудей, нерегулярно посещающий синагогу. Моя мать жива. Я не пью. Не употребляю наркотиков».

Его адвокаты подали апелляцию в Верховный суд, но там поддержали решение окружного суда. После череды отсрочек 21 января 1944 года Бухалтера перевели в тюрьму Синг-Синг в Оссининге, штат Нью-Йорк.

Надеясь в последнюю минуту получить отсрочку исполнения приговора, жена и сын Лепке умоляли его попросить нью-йоркского прокурора Джеймса Мак-Нэлли выслушать его информацию об обширных связях преступного мира с политиками.

«Он тебя выслушает, Лу, — уговаривала жена Бухалтера. — Бог свидетель, у тебя достаточно сведений, чтобы спастись».

Бухалтер только качал головой. «Послушай, — сказал он. — Предположим, я с ним поговорю. Допустим, он попросит об отсрочке. И что я получу в лучшем случае? Мне дадут еще шесть или восемь месяцев тюрьмы, в крайнем случае год. Нет, Бетти, — подытожил он. — Если дела обстоят именно так, то лучше покончить с этим сегодня».

Лепке поместили в камеру смертников дожидаться казни. 4 марта в половине двенадцатого ночи его вывели из камеры и проводили в маленькую комнату. Там стоял привинченный к полу электрический стул. Бухалтер не сказал ни слова. Он быстро прошел через всю комнату и почти упал на стул.

Он сидел не шелохнувшись, пока застегивали ремни у него на запястьях, груди и животе. Затем подключили электроды, проверив, что один из них прикреплен к его ноге через разрез в штанине.

Когда к его голове прикрепили электроды, он поднял на них глаза. Это было последнее, что он увидел в жизни.

На лицо ему надели маску, чтобы свидетели не видели, как исказится его лицо, когда включат ток. Маска особенно плотно прилегала к глазам, чтобы они не выскочили из орбит.

Сердце Бухалтера часто забилось, ему стало трудно дышать. Все отошли от электрического стула.

Надзиратель Снайдер опустил руку. Джозеф Фрэнсел, приводивший приговор в исполнение, дернул рычаг. Послышалось жужжание генератора. Двадцать две тысячи вольт ударили по телу Лепке, подбросив его над стулом. Волосы у него встали дыбом, а кожа покраснела. Из-под маски потекла пена.

Затем был дан еще один разряд. Жужжание прекратилось. Лепке обнажили грудь, и доктор Чарльз Суит, тюремный врач, приложил к ней стетоскоп.

«Я официально констатирую смерть этого человека», — сказал он.

Тело Лепке положили на каталку и отвезли в морг.

«Взглянув на его лицо, невозможно отвести глаза, — писал на следующий день Фрэнк Конифф в „Нью-Йорк джорнал америкэн“. — На лбу у него выступил пот. Слюна капает из уголка рта. В лице ни кровинки. Не слишком приятное зрелище».

Лепке был единственным из крупных американских гангстеров, кончившим жизнь на электрическом стуле.