Завтра наступит, я знаю

Глава 19

В жизни всегда есть выбор! Действуй или убегай. Прощай или мсти. Люби или ненавидь. Но только не бездействуй.

Бернард Вербер «Танатонавты»

Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу.

О. Генри «Дороги, которые мы выбираем»

Несмотря на вполне дружескую, почти домашнюю атмосферу чаепития, на дурачества Реджи, забавлявшегося с пирожками, на легкое послевкусие чудес, не покидающее даже после ухода из Резиденции, на чудесный ясный денек, царивший на улицах — хорошее настроение Регины стремительно испарялось. Чем дальше от «офиса», как на привычный лад перекрестила она штаб-квартиру Ордена Равновесия, тем чаще вспоминались ей слова сьера Лоуренса: «Хотите разлететься в радужную пыль?» И прорвавшийся сквозь безупречно-вежливый тон гнев. Вернее, намек на него, не сразу распознанный, но и того оказалось достаточно…

И уже не думалось со смешком: «Он что, серьезно?» После видимых за прошедшие сутки невероятных событий, после, в конце концов, признания, принятия мира как магического, после собственного согласия на обучение магии… происходящее воспринималось иначе. К Регине возвращалось давно забытое ощущение зависимости, собственного бессилия, невозможности что-либо изменить, так знакомое по годам, проведенным под одной крышей с родителями. Даже в тридцатник она не могла избавиться от чувства, будто занимает чужое место: будто лишь пытается играть роль взрослой самостоятельной женщины, и удается ей это совершенно случайно: малейший прокол — и все вокруг поймут, что на самом-то деле важными и ответственными делами занимается соплюшка, которой и доверить-то нельзя ничего мало-мальски серьезного.

Вот и сейчас: она вдруг потерялась. Вроде бы и не переставала осознавать и свои года, и статус — пусть не должностной, но возрастной и социальный: состоявшейся женщины, самостоятельно устроившей свою жизнь, судьбу, карьеру, и прочая и прочая… Но стоило в очередной раз припомнить: «Хотите разлететься в радужную пыль?» — и предательски слабели ноги. И хотелось прошептать, как когда-то: «Зачем вы так? Я же не виновата…»

Она старалась, как говорится, «держать лицо», ни в коем случае не обнаруживать, насколько ей порой становится страшно, до жути, до паники… Но оборотень, всю дорогу до Башни вроде бы беззаботно балагуривший, перед расставанием глянул на нее остро, внимательно…

— Не забудь принять «Релакс», Рина. Помнишь, я тебе оставлял? Похоже, он еще понадобится.

— А ну, как подсяду? — горько усмехнулась Регина, по собственному давнишнему опыту зная, каково это — слезать потом с транквилизаторов. Оборотень упрямо помотал головой:

— Не подсядешь. Чем ты слушала? Я же говорил, что флакон сам оценит, сколько тебе нужно, и нужно ли вообще… Просто у меня глаз наметан, я же вижу — тебя отходняк накрывает… Прими «Релакс» и ложись спать. Если Лоуренс прав, и здесь — твое Место, оно само тебя подлечит. Достаточно будет просто выспаться здесь как следует, чтобы прийти в норму.

Он неловко улыбнулся.

— Я бы…

В голубых глазах мелькнула тоска.

— …хотел остаться. Без всяких глупостей, просто, чтобы побыть с тобой рядом. Чтобы не оставлять одну. Но у тебя сейчас такая каша в голове, что, боюсь, ты не так все поймешь… Да и энергетика у меня иная, могу помешать…

Жаркая волна так и опалила Регине щеки. Кажется, она вспыхнула, как девчонка. От смущения. От затаенной радости.

И опять растерялась, потому что совершенно не была готова к подобным откровениям.

Так и не найдя, что ответить, она просто взяла оборотня за руку и осторожно пожала. «Я понимаю». И словно камень свалился с души. У нее даже хватило выдержки улыбнуться — она надеялась, что ободряюще. Реджи криво усмехнулся уголком рта, будто и его почему-то перестали слушаться лицевые мышцы, и погладил ее пальцы.

До самого крыльца, до того момента, как открыла входную дверь, она чувствовала его страдающий взгляд…

Перешагнув порог, торопливо зашарила по карманам. Подаренный флакон оказался на месте. И уже не пустой: в нем перекатывалось не меньше дюжины знакомых голубоватых кристаллов. Что-то звякнуло возле раковины. Кувшин с водой и наполненный стакан на серебряном подносе…

И вкус у воды с голубыми капсулами был знакомый, освежающий…

Рина покосилась на оставшиеся шесть кристаллов — и сунула флакон в карман. Магомедицина — это замечательно, и огромное ей спасибо. Но надо и самой справляться, правда ведь? Так что увлекаться помощью не стоит.

Она прислушалась к тишине — и снаружи, и внутри себя. Внутренний голос наконец заткнулся. Где-то тикали часы, за окном щебетали птицы… Под ее ногой деликатно скрипнула первая ступенька винтовой лестницы. Вторая… Обрадованно распахнулась дверь спальни.

Уголок одеяла был приглашающе отогнут.

Сейчас бы еще, как в лучших традициях викторианского быта, обнаружить на постели шелковый конверт с батистовой ночной сорочкой; но до такого уровня умный дом, увы, пока не мог подняться. Гардеробную и комод только предстояло заполнить женскими вещами. Не беда. Всему свое время.

А будет ли оно, это время? Или…

Вдруг завтра на этих простынях не останется никого и ничего, лишь горстка радужной пыли?

— Ни фига! — зло сказала Регина. — Завтра — будет! Потому что я так хочу! Вот.

И как-то сразу успокоилась. Мысли — это одно, а вот высказанное вслух, да еще громко, внятно слово всегда оказывается сильнее. Особенно если выскажешься так, что в ушах зазвенит от собственного убеждения.

Оставшись в трусиках и блузке, она нырнула под одеяло. По-хорошему, надо было бы наведаться в душ, но… глаза закрывались сами.

«Место Силы, надо же, — еще успела подумать. — А по мне — просто Дом. Тот самый, в котором и стены помогают… Здравствуй, Дом!»

Сон накрыл ее мягким темным пледом.

…А вот пробуждение оказалось ужасным.

Сперва ей показалось, что проснулась она от холода. Впрочем, немудрено замерзнуть, оказавшись голышом, прикрытой простыней, и не в уютной спальне, пронизанной светом, а в полутемном помещении, похоже, насквозь продуваемом сквозняками. Границы его таяли в необозримом пространстве, а зрить, собственно, удавалось не так уж и много — лишь то, что попадало в поле зрения. Отяжелевшая голова отчего-то не желала поворачиваться.

Закричать, позвать хоть кого-либо мешала застрявшая в горле дурацкая трубка. Да и… губы не шевелились. Поблизости запищал какой-то прибор. Звук показался знакомым… Реанимация!

Но как она здесь очутилась?

Или вовсе отсюда не выбиралась после инсульта? Пришла в себя лишь сейчас, а все скорбные происшествия — и обобранная квартира, и двойник на похоронах Игоря, и храм Ану-бисса — всего лишь игры разума, вздумавшего устроить целое представление, пока медики шпигуют бездыханное тело катетерами, вентиляционными трубками и датчиками? И теперь, наконец — финал, добро пожаловать домой?..

От уголка левого глаза по виску побежало что-то теплое. Она часто задышала, пытаясь унять слезы. Ей бы радоваться, что жива, но… Было мучительно жаль всего, что вместе с беспамятством ушло в пропасть небытия. И нового мира, в котором она смогла повернуть колесо судьбы, плюнуть на грозные предостережения — ведь ее упорно называли Тенью и прочили не слишком большой век, если не возьмется за ум! — и начать жизнь с чистого листа; жаль расставания с обаяшкой оборотнем, успевшим, признаться, покорить ее сердце… А как же без нее Дом, чудесный, уютный и заботливый? А город с утренними фонтанами? А чудачка Тересия? Как это было зримо, ярко… Ни разу еще ей не снились такие долгие, но главное — цельные, последовательные, логичные сны.

Привыкшие к полусумраку глаза опознали несколько датчиков пожарной сигнализации на потолке. Один из них сидел в креплении косо, будто собрался выпасть, да так и завис в раздумьях. Точно. Именно здесь она и лежала, пока ее не перевели в общую палату…

Стоп.

Выходит, в сознание-то она уже приходила? Потому что прекрасно помнит три дня, которые здесь провалялась, и последующие полторы недели реабилитации, и маету выписывающего врача над диагнозом… Куда все подевалось? Как и почему ее вновь сюда занесло? А главное — когда? Возможно ли, что хоть часть из того, что она приняла за сон, случилась наяву? Например, жуткое, неправдоподобное происшествие на похоронах, когда ее чуть не задушило призрачное щупальце… Вот тогда-то ее и могло накрыть вторым инсультом, например. Но то, что сопутствовало страшному эпизоду — необычайный ядреный мороз, трупики птиц на снегу у подъезда, дымки прогревающихся автомобилей — прочно засело в памяти, не вытравишь, не вырубишь… Как же так?

И вдруг накатила удушливая в своей откровенности, прямоте и недвусмысленности волна иных воспоминаний — не чужих, но тоже ее, она доподлинно это знала!

…Лицо Игоря с застывшей гримасой стыда и… брезгливости? Его подрагивающие руки, застегивающие молнию на джинсах… Его лепет-блеянье:

— Рина, зачем ты так? Что ты со мной сделала? Я ведь не хотел… Ты мне в чай подмешала что-то, да? Это после него у меня словно крышу сорвало!

Отказываясь понимать услышанное, она глядит на него со всевозрастающим ужасом.

— Игорь, Игореша, как ты можешь? Я же люблю тебя!

Дрожит и расплывается в глазах свет гирлянд, оставленных еще с Нового года, когда она пыталась затащить стойкого семьянина Игоря сюда, на хорошенькую маленькую дачку за городом, и совратить, наконец. Тогда не получилось а сейчас… Рецепт из книги, найденной в архивах Ордена, не подвел. Но только в комментариях к нему оговаривалось, что чувство, возникшее при привороте, будет длиться долго, и при сопутствующих благоприятных обстоятельствах может перерасти в искреннюю привязанность. На это она и надеялась. Но автор солгал; либо же Игорь на самом деле никогда не любил ее, просто ему было лестно иметь постоянную поклонницу, а когда-то даже укладывать ее в постель… Выходит, он не лукавил, говоря друзьям, что женитьба излечила его от первой любви?

Он отводит глаза.

— Прости, Рина. Глупо с моей стороны… Ты хорошая, ты изумительная, просто я… Растерялся, не устоял, а теперь веду себя, как тряпка, тебя пытаюсь обвинить… Сам виноват. Прости. С тобой было замечательно.

«Было…»

— Просто как-то неожиданно все случилось, я сам в шоке. Мне надо сейчас… Мы с Мариной договорились к тестю на день рождения, вместе… По дороге придумаю, что соврать. Надо ехать, чтобы скандала не было. Давай, когда освобожусь, позвоню; мы поговорим, встретимся, все обсудим.

А по его глазам видно: ему сейчас лишь бы унести ноги с этой подозрительной дачки. И от Регины вообще.

— Убирайся, — сухо говорит она. Знает, что не простит себе, что будет выть по ночам, вспоминая собственную жестокость, но добавляет: — Ничтожество.

И по наитию завершает ритуальной фразой:

— Ты свободен.

Теперь, если и оставалось какое-то действие приворота — оно должно уйти окончательно.

В глазах мужчины невыразимое облегчение. И обреченность. Это она потом поняла, что обреченность, когда узнала, что… фактически убила его. Выгнала в метель, а ведь могла разрешить остаться, черт с ним, пересидел бы полчаса, не изнасиловала бы она его; дождался бы, когда пурга уймется, и уехал. Но она выгнала. А потом увидела в оконном стекле, как невольного ее любовника вытаскивают из разрезанной машины, поняла, каталась по дощатому полу, рыдала…

Пока не вспомнила подслушанный разговор сьера Лоуренса и Тиларийского посла о фараонском жезле, который может поднять умершего. Драгоценная реликвия дожидалась законных хозяев в сейфе Главы Ордена Равновесия, а взять ее без соблюдения должных церемоний, без песнопений гимнов и молитв, да еще и в одиночку, попирая традиции, посол не мог. И потому назначил днем передачи святыни тот самый день, когда принцесса Кан-нэхет ступит на берег Артиса, прибыв в качестве одной из невест Его Величества Алана Первого…

Регина помнила, что уже могла различать магические плетения, прячущие сейф. И знала: она с ними справится. Лишь бы застать момент, чтобы Лоуренса снова вызвали во дворец, а в последнее время это случалось часто. Да хватило бы сил на переход в Арт и назад, а потом уж видно будет. Слишком бездумно она расходовала магию в последние дни… Ладно, еще можно понять, когда явилась к себе домой… к себе же, правда? за любимыми книгами, за вещами, с которыми не хотела расставаться. Но вот зачистка памяти оставшейся на Земле Регине… Не надо было за это браться. Не в добрый час та вернулась домой и попалась ей под руку. Просто надо было действовать как-то мягче: усыпить, например, чтобы под ногами не путалась, и дело с концом. Так нет же, ей вздумалось подстраховаться…

А потому неумело (учиться было некогда и не на ком) проехалась по памяти… себя, чье бледное лицо до сих пор не могла вспоминать без содрогания. Было в этой экзекуции что-то отвратительное. Будто, одержимая мазохистской страстью, она копалась в собственных мозгах, вычерпывала ложечкой самые сокровенные воспоминания… и нет, не жрала, как доктор Ганнибал Лектор, но выкидывала, выкидывала… надеясь, что после этого измывательства ее жертва останется жива. Все ж таки убивать себя не хотелось.

Или хотелось?

Наверное все же…

Да.

Оттого она и работала так небрежно. Чтобы не было у них с ее копией никакого чертова слияния, о котором нет-нет, да и напоминал сьер Лохли. Сейчас, каясь в собственных грехах под писк реанимационной аппаратуры, Регина-ведьма, Регина-искусительница, Регина-убийца жестко и честно призналась: да, хотела уничтожить. Уморить. Избавиться. Чтобы осталась на Земле… нет, на благословенном Арте, и больше нигде, лишь одна Регина Литинских: та самая, которой пророчили славу сильнейшей ведьмы, хранительницы Равновесия, на которой держится весь мир… За что и поплатилась.

Убила — не себя, но Игоря. Больнее уж некуда.

…Мир затрясся, перевернулся — и попытался встать на свое место. Не вышло. На больничной койке в одном, измученном инъекциями теле, томились, беззвучно рыдали от страха и непонимания сущего две Регины: Тень и оригинал. И кто из них кто — уже не ясно было им обеим.

«Да будь ты… — прошептала та, что недавно очнулась в больничном покое первая и поначалу никак не могла понять, где сон, а где явь, и который из миров настоящий… Она и сейчас быстрее пришла в себя. — Будь ты… Воровка! Ненавижу!»

«За что? — услышала в ответ. — За что вы со мной так?»

И замерла в невольном узнавании.

Понимание, обрушившееся на нее, как Сизифов камень, ошеломило до такой степени, что Рина… ушла в тень. Она не смогла бы объяснить, что значит — «в тень», возможно — на задворки сознания, временно притихнув, затаившись, не подавая виду, что она вообще есть. Теперь ей все стало ясно: во всяком случае, все между ними двумя: Региной и порождением не только магии сьера Лохли, но и ее собственного разума… Или она только решила, что ясно? Надо было разбираться…

А та, другая, поскуливая чуть слышно, с трудом двинула головой, поискала глазами пищащий аппарат… вентиляции легких, как вдруг поняла Рина, та, что временно спряталась. Откуда-то со дна сознания, словно выглядывая из крохотного оконца, она видела, как вяло взмахнула «ее» рука, так и не обретшая чувствительность, как где-то в солнечном сплетении загорелся пожар, как невидимая, но ощутимая Сила выплеснулась наружу… и тотчас заискрили, задымились пластиковые корпуса приборов, контролирующих и поддерживающих жизнь в их бренном теле, одном на двоих. В нос ударила вонь горелой изоляции.

«Дура, — бессильно сказала Регина, задыхаясь от недостатка воздуха. — Какая же ты еще дура… Прекрати это сейчас же, пока силы есть, слышишь?»

«Это ты? — всхлипнула ведьма. — Правда, ты? Но как с этим жить? Я не могу. Я превратилась в такую суку… Не могу. Не должна».

«И что ты исправишь, если сдохнешь? Игоря не вернешь, Жанку… Жанетту с ума сведешь…, ты представь только! Она же тебя не переживет! У тебя от Бога такая подруга, ближе, чем сестра, а ты и ее за собой потянешь? Эгоистка! А кто собирался девчонку из детдома удочерить, уже документы собирал? Хочешь, чтобы несчастное дите так и осталось без матери? А ну, исправляй все сейчас же!»

«Я… не могу, — испуганно прошептала ведьма. — Я все потратила, это было последнее. У меня почему-то ничего не осталось…»

Рина скрипнула зубами. И вдруг вспомнила: «… магия, покинув тело-носитель, сама находит наиболее подходящее вместилище, а им-то как раз и оказались вы, лейди…» выходит, она, сама того не зная, обобрала себя-ведьму? Если сьер Лохли все-таки прав — ведьмовская сила должна была вселиться в нее, Регину. А значит…

Задыхаясь, она попыталась вызвать недавнее ощущение тяжести и тепла в солнечном сплетении — и вздрогнула. Внутри вскипел Везувий.

«Держи. Исправляй технику, что спалила, живо. Исправляй себя… ну, лечи. И живи. До тех пор, пока ты нужна хоть кому-то — ты нужна этому миру, слышишь? Живи!»

Щедро, до капли, до искры, до… как там говорил Лоуренс? до драхмы она выжимала неведомую Силу, поражаясь, каким же образом до сих пор не замечала ее в себе. И спасала не какую-то скороспелую ведьму-неудачницу, а себя, запутавшуюся в реальностях… Успела заметить, как вновь качнулся мир: это внезапно села на койке Регина-ведьма, осторожно вытянула из горла трубку и задышала полной грудью, сама, тотчас поперхнувшись дымом… Заверещали, наконец, датчики пожарной сигнализации. Забегали, засуетились по соседству в коридоре дежурные, хлопнула дверь…

И тут ее вышибло из тела на пол.

…Ее, Регину, Рину, не желающую быть ведьмой, попавшую в дивный новый мир, вышвырнуло прямо на пол ее же спальни в ее же Доме-Башне, на пушистый, хвала счастливому случаю, ковер. Благо, кровать сама по себе была невысока, а толстый ворс смягчил падение. Но локтем Регина проехалась так что, кажется, его счесала, однако глядеть было некогда, нужно было жадно вдохнуть, осмотреться, понять, что она дома, дома-боже-мой-дома… и зареветь от счастья.

Солнце вовсю заливало комнатушку. Прозрачные, собранные в крупные складки гардины не препятствовали ему, и Рина, уразумев, наконец, что уж для нее-то страшное сновидение закончилось, с наслаждением вытянулась на ковре, подставляя согревающим лучам окоченевшее в недрах реанимационной палаты тело…

Когда вдруг до нее дошло, что руки и ноги и впрямь как ледышки, она медленно села. Оглядела себя внимательно. Потрогала шею. Горло все еще саднило.

Так это… правда?

Она только что вернулась с Земли? Где могла и остаться навсегда и… умереть, кстати, навсегда, бесповоротно, если бы не сумела рявкнуть на свое альтер эго, запутавшееся в нравственных обвинениях. Да?

Торопливо потянулась к джинсам, сложенным на стуле, вытряхнула из флакона и отправила в рот целую горсть «Релакса», умудрившись проглотить, не запивая. Ее трясло.

И ведь что-то там было важное, что она успела понять; важное настолько, что… Нет, хоть ты тресни, невозможно вспомнить! Какое-то озарение, какая-то деталь, поставившая разом все на место. А именно: она вдруг сразу поняла, что не…

Не Тень? И ее сомнения в правоте сьера Лохли небеспочвенны?

Не помнит.

Очевидно, «Релакс» делал свое дело быстро и качественно, даря голове прояснение, нервам спокойствие, душе — долгожданное облегчение. Правда, Регина подозревала, что заглотила е меньше чем трехдневную дозу, но… кажется, без этого чудесного средства она сейчас просто медленно сдыхала бы от ужаса. А теперь кое-как встала, натянула джинсы и поплелась на кухню, за водой. Лучше поздно, чем никогда; а от кристаллов — или все же от пластиковой трубки? — горло горело.

На подходе к кухне она вздрогнула от звона. Оказывается, это напольные часы пробили два раза. Ну, конечно, день еще в разгаре, она ведь завалилась спать часов в девять утра, и проспала, судя по всему, не слишком долго… Оттого и солнце играет, отражаясь зайчиками от начищенных до блеска сковород и кастрюль. Сейчас бы хорошего крепкого кофейку, мозги включить, все обдумать; да и пообедать не помешало бы. Интересно, осталось что-нибудь в кладовках и в тутошнем «холодоагрегате», или придется затариваться с нуля?

Еще одно звонкое «Бамм!» заставило ее с недоумением покоситься на часы. А потом стукнуть себя по лбу и заторопиться к входной двери, ибо на этот раз сигнал шел оттуда, этакий звонкий приятный гонг…

На пороге засияла улыбкой и разнопестрыми бусинами Тересия Мурхох.

— О, дорогая! Как хорошо, что я вас застала! Нынче вечером мы уезжаем с подругами на пикник, за город, и, знаете, надолго, на три дня, а может и больше! Там у одной моей подруги очаровательная ферма с механическими барашками, так хочется посмотреть, изучить… Но, дорогая, я сказала своим Жевье и Кло: «Девочки, вам придется меня подождать, потому что не могу же я бросить новую хозяйку Башни без добрых напутствий!» А напутствия, дорогая, это небольшой инструктаж. Вы позволите?

— О, конечно, проходите! — спохватилась Рина. — Не обижайтесь, Тересия, просто я только что проснулась и малость торможу, поэтому даже не сразу сообразила, что в дверь звонят, решила сперва, что это часы вздумали лишний раз бемцнуть… Скажите, а у вас тут ничего не осталось из запасов чая или кофе? Мне неловко, но приходится спрашивать. А уж в следующий-то раз я к вашему приходу сделаю что-нибудь вкусненькое!

Старушка захихикала.

— Обожаю! И вкусненькое, и три капельки хорошего ликера к нему, и, разумеется, добрый крепкий чай! Вот и начнем с моих запасов. А после я проведу вас по дому заново. Ведь прошлый раз я вас с вашим очаровательным юношей вроде как на экскурсию водила; а сейчас — покажу вам все узлы, к которым прикреплены бытовые чары, сообщу кое-какие секреты, но главное…

Из-под груды бус она выудила и стянула через голову небольшой медальон на грубоватой, но прочной цепочке.

— Вот, дорогая! Нагнитесь-ка, я сама вам его надену.

Заинтригованная, Регина склонилась к старушке. Отчего-то ей и в голову не пришло отказаться.

Тяжелая цепь, еще хранящая тепло чужого тела, легла ей на шею, но не закачалась под тяжестью медальона, а как-то сразу подтянулась, укоротилась. Округлая капля с каким-то резным рисунком пристроилась точно в ложбинке меж грудей, нырнув в ворот блузки. Застегнешь верхнюю пуговицу — и его не видно.

Тересия захлопала в ладоши.

— Приспособился! Он сразу вас признал, дорогая! Это Ключ, вот что я вам скажу! Ключ от всех здешних дверей, замков и заклинаний. Сейчас мы с вами выпьем чаю; вернее, это уже вы сами, как хозяйка, распорядитесь, я только подскажу, как. А потом еще раз заглянем во все уголки, и я проведу вас по всем мало-мальски сносным лавочкам в округе, чтобы вы знали, где самая лучшая вырезка, самые прекрасные овощи, булочки и крендели к чаю… Вы можете договориться, и покупки сами будут появляться на крыльце в назначенный час. Ах, сдобные сырные пампушки к утреннему кофе на веранде — это восхитительно! Это даже Аугусто любил, хоть ко всем прочим радостям жизни был равнодушен…

Рина даже потрясла головой — незаметно от гостьи. Ее премилая болтовня доносилась откуда-то издалека, словно из другого мира, а спину по-прежнему обдавал холод больничной койки. Она сделала над собой усилие — и вернулась к Тересии. Целиком. Полностью.

— Это правильно, дорогая, — услышала она.

Старушка с одобрением похлопала ее по руке.

— Вы умеете сосредотачиваться. Так и надо. Отбросьте ненужные мысли и тверже держитесь на ногах, не отвлекаясь, и тогда все получится: и чашка чая, и весь мир в придачу. Так учил меня Аугусто, помогая управляться с первыми заклинаниями. А он был очень мудрый, мой братец… Итак, начнем, дорогая…

Рине вновь захотелось расплакаться — на сей раз от невыразимого облегчения. Мир, ее мир, незыблемый, цельный, каким-то образом сумел притянуть ее к себе, вырвать из кошмара. И все было, как прежде: и говорливая эксцентричная бабулька, и загадочный умный Дом, и где-то поджидал ее согласия на поцелуй голубоглазый оборотень… Какое, оказывается, счастье — вернуться!