Завтрашняя запись

Глава четырнадцатая

— Ну? — резко спросил Эдрет, отрываясь от книги и хмуря брови.

Лал безмолвно протянул ему древнее огнестрельное оружие; блеснули в свете лампы красное дерево и бронзовые украшения рукояти. Он с трудом смог справиться с дрожью в руках и с выражением своего лица, чтобы ничем не проявить радостное возбуждение. Мастер-вор, учил его Эдрет, руководствуется исключительно прагматическими соображениями и лишь потом может испытать чувство удовлетворения работой, выполненной на уровне его собственных высоких требований. Но только дурак или новичок позволит чувству торжества вмешиваться в рабочие моменты.

И все же — он справился! Он извлек драгоценную вещь из футляра прямо на глазах охранника, вынес из помещения, заполненного снующими во все стороны людьми, обманув централизованную сигнализацию. И все, все, все это сделал один.

Эдрет взглянул на пистолет, поднял брови и повторил: — Ну?

— Я его принес, мастер, — сказал он, борясь с норовившим сорваться голосом. — Я взял его так, как вы велели, в час пик, не отключая централизованную сигнализацию.

— Ясно. Эдрет соизволил взять предмет и осмотреть его, поворачивая в разные стороны и проведя пальцами по отполированному атласу дерева. — Хорошо.

Он протянул пистолет обратно рукоятью вперед.

— А теперь верни его на место.

— Вернуть на место? — ахнул он, дважды дав петуха. Эдрет поднял брови, и Лал неохотно взял у него красивое

оружие, спрятал под одежду.

— Слушаюсь, учитель, — сказал он и вздохнул про себя.

Вернувшись в музей, он повернул ручку растрескавшейся и роняющей хлопья краски двери, открыл ее и осторожно перешагнул через гниющий порог — и замер от потрясения и ужаса, когда молодой человек ударил старика и закричал:

— Где он?

— Не знаю, — ответил старик.

Тот, кто его удерживал, заведя ему руки за спину, яростно его встряхнул, а спрашивавший просто пожал плечами, направился к полке, вынул книгу, продемонстрировал ее и швырнул в огонь.

— Нет!

Он рванулся через комнату, обнажив нож, но Шилбан уже обвис с бессмысленным лицом. Колющий удар убил спрашивавшего, режущий по горлу расправился со вторым и…

— Шилбан?

Это было не столько слово, сколько шипение — на большее распухший язык и растрескавшиеся губы были не способны.

Сон ушел, оставив реальность, пронизанную неприятными ощущениями, среди которых самыми мерзкими были мучительный пульс в висках и звон в ушах. И еще муки жажды, переходящие в пытку по мере возвращения сознания.

«Где я?» — пытался сообразить он.

Он лежал на животе на какой-то мягкой поверхности. До истерзанного слуха доносилось только ровное гудение вентиляционной системы. Лал с трудом разлепил веки, провел сухим языком по липким губам и ощутил солоноватый вкус.

Всего в нескольких дюймах от его носа оказалась кружка, расписанная узором — белые цветы на синем фоне. Ручная работа, автоматически определил он, но не имеющая особой ценности. Он сосредоточился, передвинул руку — мертвый груз, ни мышц, ни чувствительности, — усилием воли заставил пальцы обхватить кружку и поднять ее.

Поднял голову — и стал пить.

У воды был горький привкус, но он осушил кружку целиком, а потом разрешил голове упасть на матрас. Не выпуская кружку из ослабевших пальцев, он закрыл глаза и стал слушать трезвон в ушах и биение своего сердца.

— Просыпайся!

Приказ сопровождался шлепком по заду, и Лал охнул, перевернулся, занося руку с кружкой для броска — и замер, увидев наставленный на себя пистолет и бешеные глаза того, кто этот пистолет держал.

— Попробуй, — тихо попросил человек с пистолетом, напрягая палец на спусковом крючке. — Дай мне повод.

— Нет! — прохрипел Лал.

Мужчина хмыкнул с явным разочарованием и повел пистолетом.

— Вставай. Мирно и медленно, руки на виду. Ясно? Он встал на ноги, мирно и медленно, и застыл лицом к своему тюремщику, подняв перед собой руки с пустыми ладонями.

— Повернись, — приказал человек с пистолетом. — В дверь и налево. Дернешься — и ты труп, ясно? Как Бирил и Джулен.

Без слов, с исключительной плавностью движений Лал повернулся и пошел к двери, открывшейся при его приближении, и повернул в коридоре налево. Позади него скрипели сапоги охранника.

— Стой!

Лал подчинился, быстро посмотрев по сторонам. Слева сплошная белая стена. Справа — дверь, ничем не отличавшаяся от шести других, которые они миновали. Охранник шагнул вперед, наводя пистолет на середину груди Лала, и приложил руку к пластине замка.

Дверь отъехала в сторону, и он махнул пистолетом:

— Заходи.

Внутри оказался пол из настоящего дерева и ковер ручной работы в рыжих, коричневых и сливочных тонах, лежавший прямо перед тиковым письменным столом размером с одноместный космолет. Белизну стен нарушали то абстрактная картина, то гобелен ручной работы. На книжных полках стояли глиняные тотемы, куски необработанных драгоценных камней и резные изделия. У Лала зачесались руки, а его воровское чутье автоматически начало оценивать и прикидывать.

— Он здесь, госпожа Белаконто.

Автоматическая оценка резко прервалась. Он плавно повернулся к окну и поклонился.

— Здравствуйте, сударыня.

— Здравствуйте, Лал сер Эдрет. — Женщина шла к нему, легко ступая по коврам — тоже ручной работы. С волевого напряженного лица пристально смотрели прямо на него аквамариновые глаза. — Надеюсь, вас не слишком возмутили отведенные вам покои.

— У меня было мало возможности с ними ознакомиться, — ответил он.

Она остановилась прямо перед ним.

— Тогда все хорошо. — Она перевела взгляд ему за спину. — Можешь идти, Кармен.

— Госпожа Белаконто…

— Я сказала, что ты можешь идти, Кармен. — В безупречно светском голосе появились стальные нотки, но она улыбнулась и наклонила голову. — Благодарю тебя.

— Да, госпожа Белаконто.

Едва слышный звук, который мог сопровождать его поклон, скрип сапог — а потом шорох отодвигающейся двери и щелчок закрывшегося замка.

— Ну что ж. — Она улыбнулась — слабо и неубедительно — и указала на кресла, поставленные у окна. — Прошу вас, сударь, садитесь и устраивайтесь удобнее.

Он тихо откашлялся.

— Сударыня, я хочу знать, зачем вы велели меня сюда доставить.

— Ну, как зачем? Чтобы продолжить наш разговор, — ответила она. — Но при этом нам не обязательно испытывать неудобство. Прошу вас, сударь, садитесь.

В ее голосе звучал приказ, и его тело чуть было не предало его, подчинившись этой интонации. Он резко качнул головой.

— Разговор, на котором мы расстались, закончен. Хотя я мог бы спросить у вас: как могло случиться, что ваши бандиты мучили почтенного старика в Старом городе?

Она помолчала, повернулась и отошла на несколько шагов, в сторону ковра и поставленных друг напротив друга кресел.

— Они были там по моему приказу, — спокойно объявила она, — выяснить, что стало с Лалом сер Эдретом. — Еще одна пауза, которую он не пытался заполнить. А потом она тихо сказала, провоцируя: — Вы не спрашиваете, что со стариком?

Он поклонился:

— Я надеялся, что оказанное вами мне гостеприимство распространилось и на него.

— Тогда вы глупец! — отрезала она, сверкнув глазами. — Он мертв.

Горе, внезапное и давящее — а потом, столь же стремительно, возмущение тем, что она отдала такой приказ и что бахвалится им и использует как оружие, чтобы ранить и ослабить его, Лала. Она улыбнулась.

— Вы сделаете, что я прикажу, Лал сер Эдрет, и сделаете это любезно и тщательно.

— Потому, что вы убили моего друга и разгромили мой дом? — Он резко шагнул вперед и увидел, как ее рука нырнула в карман. Остановившись, он ухмыльнулся. — Пистолет, сударыня? Застрелите меня — и все будет зря. Как и сейчас! Неужели я стану повиноваться сумасшедшей, которая убивает без причин? Вы уничтожаете, даже не угрожая, и…

— Ваша кузина.

Он застыл, уставившись на нее, и увидел очертания ее руки, которая напряглась у нее в кармане, словно она крепче взялась за пистолет.

— Ваша кузина, — повторила она. — Корбиньи Фазтерот.

Он глубоко вздохнул:

— Она в этом не участвует.

Саксони Белаконто улыбнулась и тихо покачала головой:

— Ваша кузина в Синем Доме.

Ярость бросила его вперед — пистолет у нее в руке заставил его остановиться. Он думал о Корбиньи, сильной и полной жизни — которая оказалась в Синем Доме потому, что угрожала прислужникам этой сумасшедшей. Корбиньи с ее бешеной целеустремленностью, молодостью и бесцеремонной отвагой.

Синий Дом! Корабль и звезды! Какую же высокую цену дадут за тело Корбиньи!

— Тогда вам больше нечего уничтожать, Саксони Белаконто, — услышал он собственные слова. — Только меня самого.

— Эта сучка жива! — отрезала она, держа напряженный палец на спусковом крючке. — Ей следовало бы умереть: я потеряла из-за нее двух лучших бойцов и… капитана. Все трое не подлежали восстановлению! Но вашу кузину мы доставили в Синий Дом, хотя она была на волосок от смерти. Мы заплатили цену — и она живет.

Он стоял совершенно неподвижно, глядя на Белаконто и думая, сколько еще есть на свете уловок — и как мало надежды, что новое тело Корбиньи хоть в чем-то сравнится с безупречностью прежнего.

— Поскольку мы проявили такое милосердие и пошли на такие расходы — ради вашей кузины, — очень приветливо продолжала Саксони Белаконто, — вы в точности исполните то, что вам будет сказано. Если хоть что-то будет не так, она получит тело третьего сорта — самое старое, ущербное, уродливое и больное, какое только найдется. — Она медленно опустила пистолет, но не стала пока его убирать. — Вы меня понимаете, Лал сер Эдрет?

— Я должен ее увидеть.

Она рассмеялась — по-девичьи нежно, но этот смех леденил кровь.

— Да ради Бога! Возьмите себе весь вечер и убедитесь в том, что Ворнет великодушен даже со своими врагами. И вернитесь ко мне завтра во Второй Полдень, чтобы я сообщила вам подробности вашего задания. — Она махнула рукой. — Можете идти.

Он так и сделал, не поклонившись.